Золото морей

Плотный людской поток медленно двигался к Мертвецкой площади. Гарри досадливо поморщился и заозирался в надежде выбраться из него. Чуть дальше, между казармой и пивной, должен быть проулок, и Гарри помнил, что по нему можно добраться до Паучьего тупика, а там рукой подать до Рыночной площади. Послышался удар колокола. Надо же, как задержался, а все дядя со своими поручениями. Он, видно, решил, что племянник у него на побегушках, и теперь приходится стаптывать единственные приличные ботинки, бегая через весь город к доходному дому Дурсля. И все для того, чтобы принести новым жильцам известие о повышении платы на целую гинею за полгода. Конечно, Гарри были не рады, едва пустили на порог и выслушали с презрением. Даже слуги смотрели как на блоху, а не на джентльмена и ровню их господам. Колокол ударил еще раз, и Гарри наконец нырнул в проулок. Как удобно, что городской совет постановил больше не казнить преступников на Рыночной площади! Как бывало досадно отправиться в воскресенье на службу, забежать после в лавку купить чернил, бумаги или свечей и наткнуться на висельника. Это зрелище развлекало разве что Дадли, Гарри же от него мутило, и портилось настроение. Судя по разговорам, сегодня должны казнить вора, пирата, богохульника и смутьяна Фенрира Сивого. Гарри даже слышал, как тетка судачила с соседкой о том, что Фенрир — оборотень. Просто поразительно, как в одном человеке вместилось столько пороков сразу. Воображение живо нарисовало бородатого мужика в лохмотьях, с повязкой на глазу и с волчьими окровавленными клыками. Обвешанный с ног до головы награбленными украшениями, он стоял на палубе судна с потрепанными парусами и поднимал вверх перевернутое распятие. Гарри плохо представлял себе, как выглядят богохульники и смутьяны, а с настоящим воришкой познакомился только месяц назад, когда из кармана вытянули кошелек с тремя шиллингами. Про пиратов он и вовсе ничего не знал, кроме того, что они очень далеко и их пути никогда не пересекутся. «А было бы неплохо написать про такого Фенрира какую-нибудь историю», — думал Гарри, перепрыгивая грязную лужу. Но додумать не успел: впереди показались навесы Рыночной площади, послышались громкие голоса торговок, ржание лошадей, блеяние, ругань, и он окунулся в гомонящую толпу, на этот раз прижимая к себе кошелек покрепче. И тут же налетел на торговца с мешком на плече. — Куда прешь, безглазый! Отступил, наткнулся на дородную женщину с корзиной, чуть не влип в конское яблоко и, чтобы не быть затоптанным окончательно, прижался к стене дома. Вот так всегда. Никогда не получалось ходить так, чтобы толпа расступалась. Так умеют дядя Вернон или соседка, миссис Фигг: вот уж на что маленькая старушонка, но и от нее стараются держаться подальше. Хотя тут, возможно, дело в крепком кошачьем запахе. А Гарри вечно толкают и облаивают; и сколько ни тянись, сколько ни делай суровый вид, но если природа обделила ростом и сложением, а родственники — едой и содержанием, то держаться так, чтобы мужики с мешками вели себя почтительно, невозможно. Гарри проверил кошелек еще раз. Тяжелый. В первый раз за восемнадцать лет его вечно тощий кошель набит звонкими монетами. Дядя никогда не тратил на Гарри лишнего пенни из его же собственных денег. Исполнил только волю его родителей — оплатил начальную ступень обучения в колледже. Да по своему почину кормил, чтобы не умер с голоду, да отдавал ношеные жилеты Дадли, потертые и в винных пятнах, такие, что стыдно носить. Но сейчас пришло время отыграться за все полуголодные и полунищие годы жизни с дядей. Теперь Гарри взрослый, самостоятельный мужчина с деньгами и связями, и выглядеть нужно соответственно положению. И, если купить туфли с каблуками повыше, приличную шляпу и повесить на перевязь ножны со шпагой, с дороги отойдет не только чернь, посторонятся даже клерки и сборщики податей. Да не забыть еще, что впереди долгое путешествие, к которому нужно подготовиться особо. От списка предполагаемых покупок приятно екнуло сердце, и Гарри снова нырнул в шумное людское море. Тратить деньги было непривычно, рука каждый раз замирала, прежде чем захватить горсть шиллингов, но Гарри вспоминал, для чего он это делает, и выкладывал на прилавок монеты снова и снова. Список покупок был велик: две тонкие рубахи, крепкие штаны, отделанный тесьмой жилет по размеру, новые ботинки с пряжками, замшевые перчатки, шляпа с лазоревым пером, широкая кожаная перевязь, фунт душистого мыла, зубной порошок и дорожный кофр для этих вещей. У знакомой белошвейки он купил три пары белья и, замирая от собственной дерзости, шелковые чулки. У портнихи мадам Малкин — теплый дорожный плащ. Но наивысшее наслаждение он почувствовал, когда вошел в оружейную лавку Олливандера. Там, среди прекраснейших пистолетов с серебряными рукоятями, мушкетов, рапир, кинжалов, вдыхая пропитанный порохом воздух, он выбрал и купил шпагу и скромные ножны. В глубине души Гарри понимал, что шпага его тоже скромна: простой эфес, трехгранный клинок, но гордость, а главное, пять соверенов, выложенные за нее, не давали признать очевидное. Гарри нагрузился свертками так, что чуть не уронил их в кучу отходов, когда пробирался к выходу. Тогда он сунул мелкую монету мальчишке-носильщику и приказал отнести все на Тисовую улицу. Оставив при себе шляпу и шпагу, Гарри отыскал кондитерскую, купил два пирожных и, жуя одно из них, двинулся к незаметной кособокой лавчонке мадам Лонгботтом. Сколько лет он с завистью смотрел, как грызут лакричные леденцы и засахаренные фрукты ученики в общей спальне, как пожирает медовые коврижки брат Дадли, и вот наконец можно пойти и купить для себя и для хорошего приятеля пирожных, или нуги, или марципанов. Тем более что есть повод. Он снял шляпу и толкнул дверь. За стойкой никого не было, и Гарри привычно пробежался взглядом по знакомым товарам: игрушечные кораблики всевозможных размеров; фигурки птиц и зверей — деревянные, крашеные, сложенные из бумаги; пучки душистых трав под потолком. Была там и бронзовая птица, которую Невилл так часто гладил по голове на счастье, что у той образовалась блестящая плешь. А потом Гарри увидел у дальней стены то, чего там никогда не было: мешки, вроде бы с мукой, горохом, просом, рядом весы, черпак и счеты. Все то, что смотрелось так неуместно и грубо среди сказочной тишины затаившихся фигурок и корабликов с парусами. — Чем могу служить? — услышал он знакомый голос и обернулся. — Гарри?! Это ты? Да тебя не узнать. Ты чего вырядился? Невилл Лонгботтом тер глаза и тряс головой. Он появился откуда-то из чулана и был весь обсыпан мукой, словно не резчик по дереву, а булочник. — Добрый день, сэр! — Гарри шутливо, но галантно поклонился, подметая лазоревым пером шляпы грязный пол. После вспомнил, что все еще держит в руке пирожное, и протянул его Невиллу: — Маленький пир в честь моего отъезда. Невилл машинально принял угощение, не переставая пялиться на Гарри. — Какого отъезда? Откуда у тебя деньги на все это? Ты же… «Ты же оборванец вроде меня, даром что аристократ, закончил колледж и знаешь науки. Ты так же сидел голодным, как и я, когда Дурсли были не в духе», — продолжил про себя Гарри. Ну что ж, на правду не обижаются. — …никого не обокрал? — с сомнением закончил Невилл Гарри нащупал за пазухой плотную бумагу — билет в новую, счастливую, прекрасную жизнь — и взмахнул ею, как флагом: — Я уезжаю! Это письмо моего крестного. Ты представляешь, у меня есть крестный! Настоящий. А знаешь, где он? На Барбадосе! Это очень далеко, за океаном. Нам когда-то показывал на глобусе наш учитель Бинс. И я отправляюсь туда! Выслушав восторженную речь, Невилл сел на табурет. — А теперь расскажи без криков. Деньги тебе тоже крестный в письме прислал? Гарри присел на прилавок, устроил шляпу на колене и, любуясь круглой тульей, начал рассказывать. Как еще весной получил письмо, которое плыло и ехало к нему полгода. Написал его Сириус Блэк, крестный, про которого Гарри никогда не слышал. Он даже усомнился поначалу, решил, что это розыгрыш, но после того как мистер Дурсль, прочитав письмо, заорал: «Вот же гад!» и попытался сжечь его, — поверил. И этот Сириус Блэк живет на солнечном зеленом Барбадосе. Там пальмы, теплый океан и, наверное, красивые горы. В общем, все то, чего нет в промозглой сырой Англии. И конечно, кем может быть крестный, друг его родителей? Не больше и не меньше, помощником губернатора. — Представляешь, Невилл, он зовет меня к себе, я поплыву на корабле. На настоящем, военном. Через неделю отплываю из Портсмута. И поэтому вот… пришлось купить разное, — неловко закончил он и провел рукой по боку, отчего ножны звякнули о заклепки перевязи. Невилл привстал и без спроса вытянул шпагу. Блеснуло лезвие. — А деньги-то откуда? — Да что ты заладил! Ну как откуда, от родителей. Мне исполнилось восемнадцать, теперь я сам распоряжаюсь наследством. Знал бы ты, как злятся Дурсли. Невилл хмыкнул и вогнал шпагу в ножны. — И ты поедешь? — А как же! Что у меня здесь впереди? Собирать всю жизнь плату с жильцов дяди? — А что там? — А там разное, — Гарри мечтательно зажмурился. Он, признаться, сам не очень представлял, что ждет его за пределами Англии, но в голове то и дело мелькали видения: вот он на марсе смотрит из-под ладони вдаль и хрипло кричит тем, кто внизу: «Земля!». Вот ему доверяют штурвал, и он, стоя рядом с офицером Ее Величества, сверяется с компасом и направляет корабль к берегу. А вот на берегу его встречает крестный, сажает на гнедого коня, и они мчат к большому белому дому, и ветер бьет в лицо, заставляет захлебываться незнакомыми запахами. — Кто же тебя возьмет на борт? Тебе не военный корабль нужен, а какой-нибудь торговый, — разбил мечты практичным вопросом Невилл. Гарри с досадой фыркнул и снова ткнул в письмо: — Думаешь, слово помощника губернатора ничего не значит? Тут сказано, что виконт Гарри Пейоуттер должен предъявить письмо его сиятельству герцогу Малфою и взойти на «Смелый», значит, предъявлю и взойду. Наверное, Невилл поверил — сник, ссутулился на табурете и вздохнул: — Хорошо тебе, попутешествуешь, страны повидаешь, да и правильно, зря ты, что ли, учился. А у меня теперь вон, — он махнул рукой в сторону мешков, — взвешивай да продавай. Чувствую себя мельником. — Откуда это? — Это все Ба. Сошлась с Филчем, и словно подменили ее. Он говорит, что мои кораблики никто не покупает, и птицы не нужны, и звери. А вот мука в цене и горох тоже, она его слушает. Глаза б мои не видели этой гадости. — А ты? — А что я? Лавка бабкина, откажусь продавать, выставит меня на улицу, и пойду на паперть. — Невилл тяжко вздохнул, но тут же словно вспомнил что-то хорошее, подскочил, снял с полки кораблик длиной в ладонь. — Вчера закончил. Гляди, какой удачный получился. Я подумал, что надо усилить корпус шпангоутами, и добавил еще три. Теперь эта игрушка выдержит любой шторм. И приделал кливер, будет ловчее чувствовать ветер. Невилл рассуждал о безделушке так, словно перед ним был настоящий корабль, он, казалось, забыл о темной лавке, муке, Филче и видел только свою игрушку, которой жил и которой придумывал все новые и новые снасти. — Держи, дарю! — решился он и сунул кораблик в руки Гарри. — На удачу. Чтобы тебя не потопил никакой шторм и не напали разбойники. — Да ну, скажешь тоже. На «Смелом» не страшен никакой шторм, он же огромный. И разбойники, по-твоему, дураки — нападать на корабль Королевского флота? На том они распрощались. Невилл вернулся в чулан, а Гарри вышел на уже обезлюдевшую Рыночную площадь и двинулся к Сент-Полу, чтобы оттуда выйти к Темзе. Домой не хотелось. Письмо, разговор, кораблик в руке будоражили кровь. Она пенилась и пузырьками разбегалась по венам, отчего хотелось бегать, вопить, размахивать руками и делать прочие неподобающие вещи, а не сидеть дома под присмотром тетки, слушая насмешки брата и притворяясь, что никуда не собирается. Он долго стоял на берегу, вдыхал сырой воздух и представлял, что это океанский бриз. На речной глади покачивались одномачтовые лодочки, и если раньше Гарри мечтал прокатиться на такой, то теперь смотрел снисходительно. Нет ни кливера, ни высоких мачт, лишь грязные паруса и порченные древоточцем бока. Оставалась неделя с постылыми родственниками, а потом его унесет на своей палубе прекрасный, самый быстрый и непобедимый «Смелый».