Мягкое кресло, клетчатый плед, не нажатый вовремя курок...

Ночная тишина в одной из спален детского дома номер пять города Санкт-Петербурга прерывалось частым и громким вздыханием и резкими вскриками. Маленький Серёжа дрожит, пинается и толкается во сне. Очередные кошмары донимают мальчика, и тот вот-вот упадёт с кровати и проснётся в слезах, задыхающимся голосом крича маму. Что же ему снится сегодня? Машина, сбивающая родителей, злая воспитательница, грозящаяся выгнать его на улицу, если Серёжа ещё раз заплачет, или, быть может, тот странный человек в перьях, что стал всё чаще являться к нему во снах? Светлые ресницы дрожат, и Серёжа резко распахивает глаза. Он кричит, надрываясь, из глаз брызжут слёзы, а руки до побеления костяшек сжимают колючее одеяло с по-детски нарисованными на нём медвежатами. Когда пелена ужаса и страха сходит с глаз, и парализованное тело может снова шевелиться, он резко садится на постели, чем заставляет старую кровать противно заскрипеть. Мальчик оборачивается на соседнюю кровать: Олег всегда просыпался и успокаивал его тёплыми объятиями, когда тот кричал во сне. Но сейчас он не чувствовал его детских рук, обвивавших собственную дергающуюся в истерике шею… Постель друга была пуста.  — Олег! Олег! — срывающимся голосом шептал Серёжа. Но ответа не последовало. Мальчик спрыгнул с кровати, поморщившись от холода, исходящего от голого кафеля.  — Олега здесь нет. — послышался чей-то тихий голос из тёмного, не освещенного уличным фонарём за окном угла. — Здесь только ты и я. Из тьмы навстречу Серёже вышел он. Тот самый мужчина, которого он видел уже не раз. Этот человек всегда был разным: то добр и ласков, успокаивал и подбадривал мальчика, то кричал, ругался и оскорблял. Высокий, статный, с глубоким пронизывающим взглядом, идеальной осанкой и белоснежной улыбкой, издалека напоминающей оскал. Он сделал шаг навстречу мальчику. Второй. Третий. Он придвигался к нему всё ближе и ближе, заставляя своё странное одеяние из чёрных перьев шелестеть под ногами. — Ты и я. Сергей просыпается, вновь сжимая бедное одеяло до хруста в суставах, резко открывая глаза и садясь на постели. Правда вместо жесткого детдомовского матраса — нежнейшая перина, вместо медвежат — шелковое красное одеяло, и вокруг него не ободранные стены спальни, а прекрасные Венецианские интерьеры. Но всё это не имеет значения. Паника у Серёжи та же, и те же кошмары. Израненные перемотанные бинтами пальцы болят, в горле застывший крик так и не вырывается наружу. Тёмная картина перед глазами начинает светлеть.  — Опять кошмары спать не дают? Сергей дергается в испуге, оборачиваясь на звук, но вскоре, заметив Волкова на кресле рядом с кроватью, меняется в лице. На самом деле он испытывал неимоверную радость от того, что Олег был рядом, но где-то внутри. Очень-очень глубоко. Пусть он привык просыпаться в холодном поту в одиночестве за все эти годы, но до сих пор первой мыслью при пробуждении было «Олег». Его объятия были на подкорке. Его имя было набито большими буквами где-то в мозгу.  — Что ты здесь делаешь? — спрашивает он, хмуря брови и глядя на друга взглядом, полным неискренней ненависти.  — Охраняю тебя. Это же моя работа, забыл? Сергей резко подрывается с кровати. «Кошмар — подъем — таблетки» было уже привычным распорядком утра у Разумовского. Он за мгновение преодолел расстояние между кроватью и комодом со стоящим на нём стаканом воды и пачкой таблеток, выписанных ещё доктором Рубинштейном.  — Что с тобой происходит? Ты сам не свой. Руки трясутся. Перемотанные пальцы отказываются слушаться, и дурацкая упаковка от таблеток все шуршит, не вскрываясь. Наконец спасительные капсулы отправляются в рот, а за ним и вода, наполовину разлитая на стол. — Всё… Всё в порядке. Голос всё ещё дрожит, но взять себя в руки уже кажется проще.  — Если тебе нужна моя помощь…  — Я же сказал, всё в порядке! Когда Сергей оборачивается, Олег стоит уже совсем рядом, вытянув руки перед собой, будто сдаваясь. Серёжа улавливает его взволнованный взгляд. Тот, кажется, даже не дышит. Стоит словно скала, вытянув руки, и смотрит, изредка моргая. Проходит секунда, вторая, третья. А они всё так же стоят, не дыша и глядя в глаза друг другу. Сергей срывается первый. Бросается к нему на шею. Обнимает, за все те объятия, которых он был лишён за последние годы. Олег растерялся лишь на секунду, но вскоре прижал его к себе. Словно взял в охапку, и забрал его всего. Будто бы не было всех этих лет, проведённых вдали друг от друга, не было этих гневных криков и скандалов Разумовского, вечных разъездов Волкова, будто бы они снова на мгновение стали теми мальчишками, у которых на свете нет никого, кроме друг друга. И они снова опора и поддержка, единственные родные души на всём белом свете. Сергей прижимается всё сильнее, сдавливая грудную клетку Олега до легкой боли, будто бы боится что тот может раствориться в его руках. Будто хотел взять эту огромную скалу и засунуть к себе в грудную клетку, куда-то слева, где, говорят, должно быть сердце. Олег тёплый, огромный, такой родной. Он стал гораздо больше и шире, мускулистей с их последней встречи. И руки его стали грубее, мозолистей. На незакрытых серой футболкой участках кожи виднеются многочисленные шрамы, полученные где-то там, за горизонтом, куда Олег бежал тогда. Сергей понял, Сергей простил. Но будь у него возможность повернуть время вспять, он бы ни за что не отпустил бы его вновь. Как изменилась бы их жизнь тогда, если бы такие их объятия стали бы ежедневными? Если бы Сергей не учился справляться с кошмарами один? Если бы Олег остался, и не рисковал бы собой ради забавы? Никто не знает. Но Сергей знал одно: меньше всего ему хотелось сейчас отстраниться и тихо промолвить, отвернувшись:  — Лучше… Лучше позови наших гостей. Пора