Дом там, где сердце

      После всех этих ужасных событий, после этой страшной эпидемии чумы бакалавр Данковский постарался как можно скорее вытеснить из памяти тот безымянный городишко, затерявшийся в степи. И ему это наверное даже удалось бы, но теперь каждую осень ему начали сниться сны. Вязкие, тягучие, такие, после которых он наутро просыпался разбитый, с тяжёлой головой, как будто он весь день дышал густым ароматом цветущей твири (хотя какая твирь в Столице!). Объединяло эти сны только одно — снились ему влиятельные барышни города на Горхоне, они все говорили Данковскому что-то очень важное, но наутро он не мог вспомнить ни единого слова, только какие-то мелкие детали — поворот головы, изгиб шеи, плотно переплетённые и стиснутые пальцы. Ева плакала, и ее слезы, скатываясь по щекам, превращались в жемчужины, Юлия угрюмо смотрела вниз, на носки своих туфель, Лара нервно теребила накидку, а Мария улыбалась всё так же загадочно, как и прежде, но губы у нее дрожали. Все это не давало Данковскому покоя, каждую осень он ходил сам не свой, маялся, было ему муторно и неспокойно, словно что-то звало его назад, но к зиме всегда отпускало, и он об этом забывал. До следующей осени.       Этой осенью все было как-то иначе, сны не приходили, то щемящее, тянущее чувство не возвращалось, и Данковский уже было подумал, что все кончилось, отболело, но в последнюю ночь сентября ему приснился сон. Сон тоже был иной, не такой, как все остальные, но определенно тот самый. Приснился ему Артемий Бурах собственной персоной — угрюмый, заросший щетиной по самые брови, пахнущий кровью, в общем, такой же, как и всегда. Смотрел он, однако, с какой-то затаенной тоской. — Пойдем со мной, ойнон, ты там нужен, — тихо попросил он. — Да кому я там нужен? Им? — фыркнул Данковский. — Или, может, тебе? — Уж я-то прекрасно и без тебя обошелся бы, — буркнул Артемий, — ты Ему нужен. Удургу. Городу. Пойдём, прошу тебя, времени почти совсем не осталось. И Данковский замер на половине движения, на полуслове, потому что понял — правда. Потому что таким голосом не врут. Потому что Служитель, Менху, видящий линии, солгать о таком попросту не сможет. Данковский медленно, словно в полусне, протянул Артемию руку, а тот крепко ее сжал и повел его за собой. Дверь квартиры бакалавра — совершенно обычная дубовая дверь — теперь вела в степь. Переступив порог, они сразу же оказались в по пояс в траве, пахло тут одуряюще, и Данковскому, вдохнувшему этот запах полной грудью, немедленно захотелось раствориться в этом разнотравье и в высоком, пронзительно-голубом и морозном небе, потому что он внезапно понял — здесь он на месте. Сердце его здесь. — Не дыши так глубоко, ойнон, — Бурах предостерегающе положил широкую ладонь ему на плечо. — Нельзя здесь глубоко дышать.       Наутро бакалавра Данковского нашли мертвым на полу собственной гостиной. Признаков насильственной смерти на нем не обнаружили, да и врачи только разводили руками — умерший был совершенно здоров, только вот сердце у него почему-то остановилось.