Три дюжины горения

Звяк! Лязг цепей заставляет Фенриса качнуться вперед — в этой гряде стоящих они в одной цепи. Цепь есть лязгающие звенья, звенья и есть они — скованные магией и металлом, в очереди, из которой нет выхода. Шея-запястья-лодыжки — три ряда неизбежности, три причины, по которым они обречены. Впереди льется кровь, один рывок — и в сине-черном подвале возле купальни видны очертания: строго на колени, прямо под миг блеска ножа. Тело падает вперед, в старый сток, а из него вырывается овеянная магией кровь — единственное яркое пятно, если не поднимать головы. Фенрис знает, зачем он здесь последний. И почему ему нельзя шевелиться, выдавать мелким лязгом трясущиеся от гнева кулаки или разглядывать тех, кому принадлежат магия и кинжал. Ну и кровь, разумеется. Старые, молодые, красиво выхолощенные рабы из театра столичной магистрессы или же загнанные рабочие из южной плантации. Чья-то «защити меня мечом» или чей-то «расскажи мне сказку». Чей-нибудь хромой раб или наоборот, сильная кузничая из провинциального имения. Все они падают — на колени, вывернутые магией так, что видно чье-то горло. Фенрис старается не падать, но ещё важнее — старается не замечать. — О, мы почти закончили, Гракхия! Мой учитель будет нами доволен: такой тощей ручкой, как у тебя, можно не только резать мясо в лавке! Лаэтане, отстраненно думает Фенрис. Его хозяин все же соизволил их видеть — старый ключник шептался, что она незаконнорожденная дочь одного магистра. Сейчас от его крови липнут к стопам холодные плиты на полу, мешаясь с персиковыми косточками и наколотыми орешками. Кто-то ей снова не угодили и Данариус, морщась, поставил их в эту очередь: он был не в настроении слушать эти капризы. Рывок — и он стоит перед ними. Магистресса за резным креслом стоит настолько недвижно, что золотые колечки на двух концах её длинных светлых кос кажутся вырезанными и покрытыми лаком, как и малахитовый жилет. На неё смотреть можно. Иногда. Но лучше не видеть. — Хотя нет, Гракхия, погоди, я ещё не закончила. Эй, ты, посмотри уже на меня. Нужно. Медленно. Поднять. Голову. Первой он видит лаэтанку: светлые косы выдают в ней мать-южанку, бледное лицо наверняка стало таким не от белил, а рельефный кончик носа дергается от каждого вздоха. Изящный кинжал совсем не дрожит в её худой и покрытой едва заметными шрамиками руке: над ними виден след тяжелого и предусмотрительно скрывающего эти следы браслета. Фенрис молчит, не смея закрывать(ся) от Адрианы даже под сомкнутыми веками. Кончик кинжала с лириумной жилкой выкрученной струной отзывается внутри его тела. Адриана сжимает его бедро — расставляя пальцы, специально ощупывая со внутренней стороны. — Смотри, дорогая, неплохое ведь тело. Может быть, отменим его наказание, а? Лаэтанка скользит по нему равнодушным взглядом — таким же равнодушным, как и по шелковой вышивке на высоких сапогах Адрианы: магесса посреди всполохов молнии. Адриана оборачивается на её бледное застывшее лицо: — Гракхия, ты разве не хочешь развлечься? Поверь, он способен не только изобразить нападение на твоего отца! Или же тот так разозлил тебя выходкой с Рубией, что ты не примешь его утешение? О, не переживай, мы можем совместить его и риту... Магистресса приподнимает одну из бровей: как раз ту, что выглядит чуть выше у нее на лице. Но молчит, точно скрывает свой голос. Адриана скучающе швыряет в Фенриса скорлупкой: — Ну нет, милая, так скучно. Скорлупка влажная и прилипает к его животу. Наверное, она мечтает видеть его оплеванным, кабы не желание вытащить из него этот овеянный унижением скрытый гнев. Одна её рука ловко тянется к цепи на его шее и у Фенриса всего за мгновение темнеет в глазах: он ощущает ужас, тот самый, магический, чужеродный, подгоняемый толчком вперёд. Адриана хмыкает: — Ладно, мсти за свою девку как знаешь. Я лучше займусь им сама. Фенрис знает, что его не убьют, что это все попытки запугать его отчаянием, надломить, наконец, на части... Но приоткрывается рот и старается дышать как можно чаще: ей нравится, как слезы становятся пузырьками из слюны и соплей у него на лице. Это, наверное, ужасно, думает Фенрис. Но не смеет думать ни о чем кроме своей боли и грядущего лезвия кинжала в глотке. Ведь. Нельзя. Выказать. Знания. Знания о том, что она это сделала лишь ради устрашения. Если он так сделает хотя бы на миг, то уже не сможет ничего исправить. Один выдающий жест, одно движение, вздох — и в очереди окажется Варанья.