Les femmes amoureuses

Цвета, звуки, вкусы, ощущения смешивались и кружили голову, поэтому Яна сладко раскачивалась из стороны в сторону, в уши лилась острая музыка, а в нос бил запах мужского одеколона, который звучал как гитарный запил. Голова была тяжелая и легкая одновременно. Рядом маячила блондинка со вкусом явно чего-то сладкого. Она громко ржала, и ее смех был как будто красного цвета. Яне говорили, что она сине… синес… тет? Синистет, да, а особенно синестетом она становилась под травой. Сейчас ее синестезия достигала пика, потому что заключалась не просто в том, что буква «Ш» из словаря какая-то меховая и мягкая, и пахнет лесом, а в том, что эта блондинка имела вкус, запах и цвет – помимо того, что она блондинка и действительно чем-то пахла как любой нормальный человек. 

Как тебя зовут, блондинка с прекрасной жопой и тонкими запястьями с тонкими порезами? О чем ты думаешь? Чем живут девушки с такой тонкой талией и таким прокуренным голосом, с такими волосами, которые даже ко лбу липнут так, словно их выточили из мрамора, у кого босые ноги так трогательно поджимаются от звуков музыки из этого нового понтового проигрывателя? Хер его знает. Яна жила вписками, притонами и квартирниками, а еще музыкой. Музыки было много, наркотиков тоже, и они друг другу то способствовали, то нет. Она действительно обладала каким-то заоблачным восприятием, но жизнь это украшало редко, однако, когда она брала в руки палочки, ее прошивало вибрацией, шумом и вкусом происходящего. Обычно ей говорили, что она ебнутая. Родители частенько говорили, ну, не в такой лексике, конечно, но смысл был примерно тот же. Какая мама-авиаконструктор станет говорить дочери, что она ебнутая. Но Яна подозревала, что думала она именно так. Одноклассники постоянно говорили, что она ебнутая – и лексика была именно такая. Список претензий к Яне Осиповне Шершанской от учеников 11 «В»: ебнутая (иногда поехавшая), рыжая, тупая, стремная, плоская, тормознутая, и какая только не. Список претензий Яны Осиповны Шершанской к Яне Осиповны Шершанской, в общем-то, особенно от списка одноклассников, не отличался, но собственный все-таки был шире.

 Блондинка явно не была ни ебнутой, ни тупой, ни стремной, ни плоской, ни тормознутой. Рыжей, очевидно, она тоже не являлась – но ладно, рыжесть – самая терпимая претензия, это хотя бы исправить можно. - Роза! – орет кто-то. - Че? – отзывается блондинка.

Так вот как ее зовут. Ро-за. Яна несколько раз произнесла это имя про себя – оно приятно вибрировало во рту, а потом звенело между зубами. Роза. Ро-за. Может, кликуха, но так хотелось прикрепить имя к этой прекрасной даме. Она больше не была безымянной блондинкой, Роза была Розой. 

Это было почти откровением, как будто Яна прикоснулась к какой-то тайне мироздания. А потом ей предложили пиво. А потом второе. А потом третье.

 А Яну жизнь не учила вообще ничему, и она вечно ждала от одних и тех же действий разного результата, и как будто бы от того, что она смешает траву и алкоголь когда-то произойдет что-то хорошее. Иногда случалась паника, иногда отключка, иногда сначала первое, а затем второе. Постоянно казалось, что придет папенька, вынесет дверь с ноги (ну да, конечно, папа, который даже консервную банку открывал с трудом), и пизда пани Шершанской. Пизда подобного рода никогда не наступала, но как это объяснишь ужрато-обкуренному мозгу. 

Вот сколько Яна себе ни говорила, что после употребления станет только хуже, чем было до, уговорить не начинать вовсе получалось никогда. 

Казалось, что Роза смотрит на нее осуждающе, но, вероятнее всего, Роза не смотрела на нее вообще. «Ну и смотри», подумала Яна, «не на что тут смотреть». Роза была в солнцезащитных очках (зачем в помещении? ладно, стильно). Она могла смотреть куда угодно. На всякий случай Яна поправила футболку и челку – ну мало ли ее богиня все же удостаивала ее взглядом. Роза становилась все более и более размытой и теряла свой сладкий вкус, а ее смех становился все менее красным, будто акварель разводили водой. Красная роза – что за пошлость, в конце концов.

 Яна медленно сползала по стене. Голова терлась о шершавую стену и на вкус это было чуть-чуть как стена, как мел, о чем Яна сообщила. Еле-еле, губами. Ее, кажется, никто не понял. Ну и ладно. Не привыкать. - Че? – Яна услышала знакомый хриплый голос. Господи, «че». Яна бы даже на смертном одре не отказалась бы услышать это прекрасное «че». Об этом она тоже сообщила. - Розочка, у тебя такой голос… Боже… Че… Пощечина. Драться-то зачем? Яна дернулась. - Тут девчонке плохо! Скорую, бля, вызывайте, хули стоите? - Роза-а… - Да кто это вообще? - Пусть сидит себе, еще узнают, что мы тут дули. - Придурки, - злобно прошипела Роза, - чтоб вас самих так прижало, а вас кинули. Идите нахрен ваще, сдрисните отсюда, - и отпихнула локтем, кажется… Опарыша? А они же, вроде, встречаются… - А ты особенно нахрен пошел! Так, сколько пальцев? Эй, сколько пальцев? Блин, девчуль, не вырубайся! Говори со мной! Говори со мной нахрен!
 Яна балансировала на грани сознательного и бессознательного, и бессознательное, кажется, перевешивало.

 - Нахуй пошли, уебки. Мы едем к дедусе. Все, все нахер. Нахер, блять, я сказала, расступитесь! В полусне Яна понимала, что Роза обувается в говнодавы, даже минуя носки, накидывает на нее саму свою косуху, закидывает ее руку себе на плечо и с ноги открывает дверь квартиры.

 И откуда Яне было знать, что теперь ничего не будет как прежде.