Еще один день
2 октября 2020 г. в 18:32
Прохладный воздух, проникающий в комнату сквозь незакрытую с вечера форточку, неприятно кусал не укрытые пуховым одеялом бледные плечи. Поёжившись и натянув одеяло до самой макушки, Николай поджал под себя ноги, стараясь уместиться под одеялом полностью. Ему казалось, что оно, вдруг, за ночь стало в половину короче, чем было до этого. Сонный мозг совершенно отказывался рассматривать возможность того, что вероятно, бедное одеяло было попросту повёрнуто не той стороной, и укрывало юношу длинным краем не вдоль, а поперёк.
После такого неприятного пробуждения, настроения у парня совершенно не было, спать хотелось просто безумно, но как бы он не пытался лечь поудобнее, как не старался бы уместиться под теплым одеялом, что-то вечно мешало и противилось. Он укрывался с головой, прятал ноги от воображаемых подкроватных чудовищ под пуховым укрытием, даже повернулся с левого бока на правый, немного полежал на животе, обняв ортопедическую подушку странной формы, но вернуться в сонное забытье никак не мог.
В конце концов сдавшись, Коля скинул с себя одеяло, сел сгорбившись на кровати, шмыгнул покрасневшим от холода носом и поёжившись, опустил ноги на ледяной пол. На дворе стоял октябрь, а отопление ещё не включили.
— Ну и наморозил ты тут, — вместо «доброго утра» звучит раздражённый голос матери, — Коля, я же сказала, чтобы ты закрыл окно, ну как так можно? А? — женщина, шаркая домашними тапочками по полу, подошла к окну и закрыла его, тихо возмущаясь, — Иди завтракать! — бросает она сыну, прежде, чем выйти из комнаты, хлопнув дверью.
Его мама всегда была с ярким темпераментом и заводилась с полуоборота, да и сейчас её раздражение было не из вредности, а из-за заботы к сыну, который периодически выкидывал какую-нибудь глупость, совершенно не заботясь о последствиях. Когда дело касалось его самого, Ивушкин и вправду был не в состоянии подумать на два шага вперёд, потому, часто попадал в ситуации, граничащие с опасностью.
Пустой желудок скрутило судорогой, хотелось есть, вернее будет сказать, телу хотелось кушать, а мозг настойчиво рисовал самые мерзкие картинки связанные с едой, вызывая брезгливо-тошнотное чувство во всём организме. Он бы с великой радостью хотел бы позабыть, что нужно завтракать, да только под ложечкой сосало так, что казалось, будто желудок сожрёт самого Николая, если тот хотя бы чашку чая не выпьет.
Дёрнув плечами, Коля поднялся с кровати, сделав шаг к стулу, на котором висела тёплая худи светло-серого цвета с глубоким капюшоном, он запнулся о край ковра, и, не поймай он равновесия, точно бы шмякнулся носом о пол, а так, он всего лишь уронил рабочее кресло. Небольшой грохот явно будет не по душе его матери, снова будет ругать за неосторожность. Лишь одна мысль об этом заставляет юношу фыркнуть себе под нос и свести густые брови к переносице: образ недовольной женщины так явно предстал перед глазами.
Натянув кофту-спасительницу, парень направился завтракать, осторожно перебирая ногами и сильнее кутаясь от холода в большую, не со своего плеча, худи.
— Чего ты там буянил? — раздражённый голос матери казался Ивушкину даже громче чем обычно. Она с грохотом ставила перед ним тарелку с ненавистной манной кашей, гремела столовыми приборами, словно специально стукала дверцами кухонных шкафчиков, — Мне снова твоего ответа вечность ждать?
— О ковёр запнулся.
— Ах, о ковёр он запнулся! Я сто раз говорила тебе выкинуть его к чёртовой матери! Коля, тебе ведь всё это мешает! Я не хочу чтобы ты ещё что-то себе сломал, мне и так хватает сына-слепца! — после последних слов она прикрывает рот рукой. Чего-чего, а вот прозвучать так грубо по отношению к парню и оскорбить его она не хотела, — Николаш, прости меня, — тихо шепчет Лена и трясущейся рукой тянется к напряжённому плечу светловолосого.
Коля отмахивается от неё. Знает, что она не специально, но от этого не менее обидно. С недавних пор, как он лишился зрения, их с матерью отношения стали более натянутыми. Оно и понятно, Елена едва с ума не сошла, когда ей позвонили и сказали, что её единственный ребёнок попал в страшную аварию, в которой он оказался единственным выжившим. Хотя для женщины это прозвучало скорее так, что он временно выживший — висящий на волоске от смерти. Она, будучи от природы пессимистичной, похоронила сына едва услышав, что с ним приключилось.
Потом, была неделя комы, врачи прогнозировали потерю памяти, зрения и возможно даже способности говорить из-за контузии после аварии. Единственным, что из этого сбылось — слепота. Елену уверяли, что и это поправимо, что её Коленьке безумно повезло — всего одна дорогостоящая операция и парень снова сможет видеть, вероятно неидеально, но тем не менее, видеть. Стрессу это, правда, так и не поубавило для неё: каждое слово врачей она встречала со скептицизмом, а после, выслушав всевозможные рекомендации и прогнозы, загонялась похлеще самого Николая, даже антидепрессанты стала принимать.
Для самого Ивушкина было радостью, даже чудом то, что он не закончил свои дни в инвалидном кресле, да и в целом остался жив. Привыкать надо было ко многому, отчего юноша бесился и беспомощно выл, когда думал, что оставался наедине с собой. Знал бы только он, сколько раз с ним в это время в палате находились медсестры, приходящие с порцией таблеток и уколов, и как долго они порой слушали его жалобные поскуливания.
Сначала, после комы, он должен был учиться всё делать заново, с учётом его плохой физической формы и новообретённой слепоты. Он заново учился ходить, держать ложку в руке, самостоятельно есть и ходить в туалет. Дезориентация в пространстве и мышечная дистрофия после комы только усложняли обучение и привыкание к новым обстоятельствам. Порой, он даже не мог наверняка сказать, которая из его рук правая, а которая левая. А после, казалось бы, простых и совершенно недолгих упражнений, он был готов расплакаться от сильной боли в переутомлённом непослушном теле.
Самое противное в его глазах было то, что он стал излишне эмоциональным, депрессивным: легко расстраивался, злился, стал чаще лить слёзы по пустякам, совсем не мог контролировать себя. А вкупе со своей физической слабостью, он чувствовал себя ущербным. Да, он радовался, что жив и мобилен, но не мог не накручивать себя ежедневно. Иногда даже хотел заснуть и не проснуться — сдохнуть, лишь бы не чувствовать себя таким немощным и плаксиво-противным. Со стороны уже и не скажешь, что Коля был тем ещё дворовым парнем, смелым, рвущимся в драки за справедливость.
Целых полтора месяца он учился справляться с собой в больнице, под чутким присмотром врачей, медсестер и даже нянечки, которая первое время помогала ему ходить в туалет, бриться и принимать водные процедуры. В сумме с комой, он провел долгих два месяца в клинике. Кто-то скажет, что это пустяки, что люди и дольше его лежат беспомощными, и вообще он должен быть благодарен, что не повредил позвоночник и может сам ходить. Подумаешь, он ведь всего лишь заработал трещину в левом бедре, глубокие раны на всю спину от осколков лобового стекла, через которое, собственно, вылетел, и остался слепцом. Ему повезло, и он должен быть благодарен, ведь двое остальных парней, водитель и тот, что сидел прямо за ним, погибли.
Парень кривится, точно лимон съел, почему-то он представлял, что его сейчас отчитывает тучная женщина с красными волосами, та самая, что обычно громогласно требовала освободить ей место в автобусе, аргументируя это тем, что она дама и заслуживает галантного к себе отношения. Её не смущали даже собственные затертые леопардовые лосины.
Подперев подбородок рукой, Коля откидывает все ненужные мысли как можно дальше в своём сознании, и возвращает своё внимание к матери.
— Я вчера с врачом говорил, — издалека начинает юноша, — Она сказала, что мои анализы хорошие, и я могу пройти дальше, на следующую процедуру, уже по возвращению зрения, ну, вернее, на операцию, — он по привычке поднимает голову в сторону, где по его мнению должна была сидеть матушка, даже глаза напрягает, чтобы слепой взгляд казался более осознанным.
— И что же? Неужели в России смогут провести тебе эту операцию? — голос Лены звучит воодушевлённо, она опирается локтями на стол, наклоняется ближе к сыну.
— Нет, не здесь, — отрицательно покачав головой, Коля отворачивает лицо в сторону, — За границей, — тише добавляет он, а после, встрепенувшись, быстро выпаливает, — Не переживай, я сам оплачу перелёт, операцию, даже проживание, пока лечение будет идти, денег должно хватить. О квартире, на которую я копил, придётся позабыть, но ведь вернуть зрение важнее, правда? — голос совсем не свой, тихий и дрожащий, некое волнение зреет в груди, стоит ему лишь подумать об операции.
— А где? В Дубае же было очень дорого, или она что-то ещё предложила? Неужели в Англии? — с придыханием говорит женщина, она накрывает руку сына своей и слабо сжимает, поддерживающе.
— Нет, — сжавшись под внимательным взором материнских глаз, неуверенно отвечает юноша, заранее зная, что ей не понравится ответ, — В Германии, — женщина крепко сжимает его ладонь, молчит с десяток секунд, переваривая услышанные слова.
— Нет, — холод в её голосе режет по самому больному, выбивает из колеи.
— Ч-что? — выдернув руку из крепкой хватки матери, Коля поражённо вскидывает брови. Он знал, что маме не понравится новость о том, что именно в Германии ему смогут провести нужную операцию, но никак не мог предположить, что она так категорично отреагирует. Аура от неё сочилась сквозь чёрная и гнетущая. К горлу поднялся комок, застывая под адамовым яблоком.
— Я сказала нет, ты никуда не поедешь! — тон, не терпящий пререканий, режет слух. Впервые, за почти месяц дома, живя с мамой под одной крышей, юноша чувствует такой сильный прилив гнева вперемешку с отчаянием, что вскакивает со стула и отпрыгивает на шаг назад, больно ударяется о полку с семейными фотографиями затылком, дышит загнанно, словно маленький зверёк прижатый к стене большим хищником.
— Не говори так! — еле выдавливает из себя парень. Хотелось кричать, рвать и метать, но тело отказывалось выполнять сие желание, поэтому он просто стоял перед матерью, вжав голову в плечи и прижимая руки к груди, не в силе видеть противника, это было единственной его защитой.
— Коля, мы тысячу раз это обсуждали! Ты не поедешь ни в какую Германию! Я плевать хотела, что там удобнее всего и цена одна из самых подходящих, — стараясь сдержать рвущийся наружу крик, шипит женщина. — Я не собираюсь с тобой ехать туда! Никогда и ни за что! Мы подкопим ещё денег и ты поедешь на операцию в любую другую страну, но только не Германию!
— Я один поеду, — едва слышно сипит в ответ Ивушкин.
— Что ты сказал?! — не расслышав с первого раза, грубо переспрашивает Елена.
— Один поеду! — чуть громче произносит он.
— Ишь что удумал! Один он собрался! Вы только посмотрите на него, какой он самостоятельный! — в ушах стоит неприятный звон от громкого голоса матери. Казалось, его мозг отказывался воспринимать подобный тон из её уст, — Что ты кривишься? Коля! — прикрикивает она ещё, почти срываясь на фальцет, железной хваткой вцепляется в худые плечи сына, сжимает, не контролируя силы, — Я сказала нет, значит нет! Я не собираюсь терять ещё и тебя! — последнее она добавляет тише, отпускает его, а Коля знает, что от её цепких пальцев останутся мелкие синячки на бледной коже.
Его мама была до глубины души уверена, что все беды в её семье именно из-за Германии, как бы парадоксально и нелогично это не звучало. Её с самого детства воспитывали в ненависти к немцам и их стране. У Колиных бабушки и дедушки война забрала родителей, оставила их сиротами. Они выросли в одном детдоме, держались друг за друга до того крепко, что уже в раннем возрасте решили пожениться. Родили Колину маму — Елену, и ещё двух сыновей — Павла и Гришу. Паша погиб ещё в юношестве, помогал вскапывать поле и наткнулся на мину со времён Второй мировой: он зацепил её лопатой — разорвало. Уже после сказали, что это была именно фашистская мина.
Ненависть к немецкому народу поумерилась, когда Лена с Ефимом Ивушкиным, Колиным папой, познакомились. Они сидели за одной партой в старших классах. Ефим перевёлся в мамину школу на последнем году обучения, а его мама, бабушка Тома, была как раз учителем немецкого языка, что так невзлюбила Колина мать.
И потом, вроде всё наладилось: вражда по отношению к германскому народу стала казаться детской глупостью, Елена даже учить язык начала, а когда Николаша родился, так с радостью отдала его под крыло бабы Тамары, чтобы та и внука выучила немецкому.
Вот только, едва Союз развалился и открылись границы, всё пошло под откос — обратно в яму ненависти. Ефим погиб в Германии в автокатастрофе, приехавши туда по работе. После, бабушка Тома решила переехать в ненавистную Леной страну, и как казалось самой женщине, старуха попросту бросила жену своего сына и своего внука одних, без поддержки, ведь отношения с семьей, с материнской стороны, были у них крайне натянутыми.
Так эта ненависть и укоренилась в Елене, не давая ей дышать спокойно. Она крайне редко разрешала Коле навещать бабушку в Германии, а в своей собственной квартире Тамариной ноги не жаловала, до мозга костей считая ту предательницей и сволочью. Николай этих чувств никогда не разделял, ни к германской стране, ни к бабушке, которую горячо любил и от которой ему в наследство достался маленький домик в немецкой деревне.
— Ты не потеряешь меня, — шепчет Ивушкин, — Я ведь вернусь, как только всё пройдет. Для еды буду пользоваться доставкой, а может даже ко мне приставят работника, который будет навещать меня и проверять, ну, знаешь, как со стариками, которые сами с собой не справляются, — мать не оценила его неудачной попытки пошутить, ведь это всё звучит точно яд, сквозь сжатые зубы, всё ещё испуганно.
— Ты ведь уже согласился, да? — понимает женщина, весь её голос сочится разочарованием, а Коле остается только слабо кивнуть на её слова. Ведь он действительно согласился и даже оплатил уже перелёт в Германию, назначил время первого обследования в немецкой клинике, — Видеть тебя не хочу! — с отвращением шипит Ивушкина. Она направляется к выходу из кухни, останавливается в дверном проёме чтобы сказать, — Если посмеешь уехать, ты мне больше не сын! Понял меня?
Не дожидаясь ответа, она скрывается за пределами кухни, а Коля сползает вниз по стенке, обнимает свои острые коленки и, уткнувшись в них носом, тихо плачет, давя в себе истерический крик отчаяния и непонимания. Почему мать так жестока к нему? Утро началось не важно, а закончилось и вовсе отвратительно. Впрочем, за последние недели Коля до неприличного привык к такому раскладу вещей, к их с мамой ссорам и спорам. Вот только эта была серьёзней всех предыдущих, и надежда на её позитивный исход таяла так же быстро, как билось его сердце, заходящееся в бешеном темпе из-за накрывшей его тихой истерики. Он опять разводит сырость.