«Германия, Берлин, округ Кройцберг, Риттерштрассе, 62»
22 ноября 1939 года, 11:23 дня
Сигарета летит между пальцев и приземляется в лужу. Распотрошённая пачка сигарет сиротливо полетела на землю, а последняя сигарета оказалась зажатой между губ мужчины. Щелчок зажигалки, тонкий огонёк, а затем ленивые змейки дыма. Насквозь промокший Габриэль стоял под козырьком подъезда и думал лишь о том, что делать дальше. Обычно на этот вопрос всегда отвечал Центр. Знает ли кто-нибудь из этой чёртовой кучки трусливых идиотов, забившихся на десятки километров, что произошло? Знают ли они, что он остался единственным выжившим? — Герр Гросс, прошу вас, — из-за приоткрытой двери выглянуло миловидное лицо девушки, её алые губы, с едва уловимым блеском, задрожали, — Заходите, быстрее. — Я знаю обо всём, что творится в этом городе. — Еле слышно произнёс полковник и вошёл в квартиру. Наглая ложь, ведь он не смог предотвратить даже гибель своей группы. Внезапно его руку перехватила чья-то жёсткая хватка и затянула в коридор, придавливая спиной к стене, заставив удариться затылком. Шею сжали пальцы в перчатке и сдавили горло так крепко, что на шее вздулись жилы. Ну нет, никто не смеет так вести себя с ним. Полковник шипяще выругался, врезаясь несколькими ударами ноги в живот противнику. Рука разжала цепкие пальцы на шее, и наконец, он смог разглядеть противника. Высокий мужчина напротив был одет в плотную маску на лице. Удар в грудь последовал незамедлительно, заставляя сердце Габриэля сократиться не в такт и вытолкнуть из себя кровь. — Я вижу, ты любишь провоцировать. — раздражённо стиснув зубы, Габриэль попытался взять себя в руки. За спиной летит очередной удар, но на этот раз он был в несколько раз слабее, вероятно, противник совсем недавно разучил базовые техники борьбы. Удар ногой, который попадает в живот человека напротив, и отбрасывает его на метр. Что-то тяжёлое разбилось о его голову, от чего полковник падает на пол, чиркая подбородком пол. Габриэль сплёвывает, переворачиваясь и поднимаясь на руках, сбивая ногами оппонента сзади. Разбитая ваза? Вот что приземлилось на его затылок. — Ну, кто следующий? — произнёс он, облизывая языком окровавленные губы, — Давайте скорее покончим с этим! — Кого ты привела к нам?! — прокричал высокий верзила. — Томас, прекрати! Хватит! — наконец вмешалась девушка, — Он один из нас! Он поможет починить рацию взамен на нашу помощь! — Один из нас не носит нацистскую форму! Ты привела в дом ублюдка! Посмотри на него! Ты решила, что он сможет помочь нам? — Пока что опасность исходит только от вас, — улыбнулся Габриэль, втягивая носом текущую кровь, — На самом, деле всё просто. Похоже, нам обоим нужна помощь. В помещении повисла секундная тишина, которая затем прервалась всё тем же голосом полковника: — Меня зовут Габриэль Гросс. Да, на мне немецкая форма, и да, это делает меня законченным убийцей, вы правы, — мужчина сделал шаг вперёд, вставая почти вплотную к названному Томасом, — Но я пришёл сюда за тем, что знаю, кто вы и что у вас есть. Мне нужно связаться со своим начальством, а потом вы забудете обо мне точно так же, как и я о вас, — сказал он, выставляя руки на манер поражения, — Не думаю, что нам есть смысл ковыряться в собственных штанах. — Томас, он из группы Волкова, — вмешалась женщина, поправляя воротник рубашки мужа, — Он единственный, кто смог выжить. Вчера его люди были повешены. — Откуда вам известно, кому я принадлежу? — Габриэль опустил руки, не спуская глаз с мужчины, одетого в мешковатый костюм. — У нас хорошие информаторы! — громко заявил Томас. — Раз вам известно, кто я, то почему бы нам сразу не перейти к делу? Скажу прямо: мне нужна ваша рация и ваш связист, который сможет покопаться в шифровочном дерьме и донести до моего босса несколько слов. — Добром это точно не кончится… — раздался голос за спиной полковника. — Впускай его, Томас. — отозвалась женщина, толкнув мужа в сторону дальней комнаты. Мужчина нервно дёрнул плечами, но послушно распахнул дверь комнаты. Недоверчивый взгляд сосредоточился на неожиданном госте. — Наконец-то мы закончили этот цирк. — цокнул языком Габриэль. Он вошёл в маленькую комнату, пахнущую сыростью с приторным ароматом чая и ванили. Неожиданно приятное сочетание, как для квартиры, полностью забитой различного рода коммуникациями с ползущими по полу проводами. — Габриэль, у нас сломана рация. Мы не можем передать информацию уже на протяжении нескольких дней. — взволнованно сказала женщина, присаживаясь за стул. — Радиотелеграф исправен, всё дело в ключе, переключатель не хочет работать. Кажется, мы оторваны от мира навсегда, — констатировал Томас, — Я провёл рядом с этой штукой больше двенадцати часов, и уверен, что того, кого ты привела… — Сможет починить вам приёмник в обмен на возможность послать сигнал туда, куда нужно. — закончил за него Габриэль. — Папа говорит, что если даже он не справился, то тем более никакой нацист не сможет. — парень, что напал на полковника со спины, наконец-то снял маску и показал своё лицо, испещрённое следами от оспы. Женщина схватилась за голову: — Вы оба полные идиоты! Я позвала нашего гостя не для того, чтобы вы соревновались! Закройте рты и не мешайте! В глубоком детстве полковник часто проводил время за множеством дел, что обычно отличали мальчика от девочки. Габриэль помнил, как ему впервые удалось собрать и разобрать рацию без особых усилий. Мальчик мог часами сидеть за набором старой техники от радиоприёмников до простейших механизмов. Для Габриэля Гросса нет ничего невозможного. В мире всё подчиняется одному простому правилу — пока ты думаешь, где граница невозможного — её перешагивает кто-то другой. Корпус из тёмного орехового дерева, гравированные накладки, металлическое коромысло манипулятора. Автоматическая передача тире и точек, как только оператор отпускает коромысло, — передача прекращается. Наклонная передняя панель, скрывающая дно приспособления с размером его ладони. За ней две антенны — коротковолновая и широкополосная. Габриэль воображает пути быстрых электронов, как они проходят через усилительные вышки, касаясь трансформаторных катушек. — Ты только посмотри, что он делает! — воскликнула женщина, прижав руки ко рту. — Он пока его не починил, Марта. — хмыкнул Томас. В отличие от своего младшего брата, Габриэль любил интересоваться всем, до чего могла дотянуться его ещё не сильная рука. — Отец говорил мне, что я могу стать кем угодно, если захочу, — коротко отрезал мужчина, заканчивая манипуляции с телеграфным ключом, — Поэтому я здесь и помогаю вам. Полковник потратил всего лишь тридцать минут. Этого времени хватило бы, чтобы сходить на чай к Герману или встретиться в перерыве между съёмками с Евой. Однако их не стало, как и уверенности Габриэля в том, были ли все его действия оправданы хоть чем-то. Коромысло передатчика тронулась горизонтально, вторя, подобно маятнику, издавая слабый пикающий сигнал. — Невероятно, ты починил его! — Томас снял маску с потного лица, восхищением указывая на полковника, — Я с самого начала не сомневался в тебе, парень! — Мы так и поняли тебя, Томас. — произнесла Марта, закатывая глаза, взглянув на своего сына. Поднявшись со стула, Габриэль отдёрнул пиджак на плечах, отходя в сторону: — Я выполнил свою часть договора и рассчитываю на вашу ответную помощь, — он дотянулся до графина с водой, жадно глотая и облизываясь, — Во рту пересохло. — Что ты хочешь послать, водохлёб-переросток? — иронично спросил Томас, надевая наушники. — Я хочу спросить Центр, что и какого хрена происходит в этом чёртовом городе! — Габриэль упёрся руками о стол, покачнув деревянные ножки, — Единственное, в чём я хочу разобраться, так это то, что придумали эти умники из Москвы, чтобы меня не подорвали в собственной квартире! — Как вышло, что твою группу убрали? — подала голос Марта. — Если бы я знал ответ, то не сидел бы сейчас с вами, — Габриэль опустился на соседний стул, — Кто вы, чёрт возьми? — Меня зовут Томас, мою жену Марта, а этого недоноска — Генрих. Мы, как и ты, здесь для того, чтобы помешать нацистским ублюдкам вершить свои грязные дела. И, если ты нас сдашь, то я лично найду способ задушить тебя, — глаза Томаса сощурились, будто он пытался просверлить полковника насквозь, — Не верю я тебе, парень. — Я знаю, — сказал Габриэль и надел наушники, — В обычной жизни ты играешь какую-то роль, здесь — так же. «Лев. Центру. Жду следующих указаний. Группы больше нет» «Центр. Льву. Ждите. Соболезнуем потере. Оставайтесь на линии и сохраняйте спокойствие» «Лев. Центру. Я остался один, без связистов, без информатора. Вы называете это спокойствием? Кто-то следил за нами, прежде чем убрать по одному» «Центр. Льву. В связи с последними событиями будете работать один, и вы не будете пытаться исправить то, что произошло» «Лев. Центру. Ждать своей смерти? Не уверен, что это были нацисты» «Центр. Льву. Ждать дальнейших распоряжений. Конец связи».«Германия, земля Ораниенбург, Германия, поместье Ландхоф-Цернинген-Розенберг, Магнус-Хиршфельд-штрассе, на берегу озера Лениц»
24 ноября 1939 года, 09:35 утра
Как поразительно бежит время. Кажется, совсем недавно ты учился стоять на ногах, а потом беззаботно пытался понять мир. Томительно, но ты привыкаешь к несправедливости, она становится твоей частью. Опыт накапливается словно в банку, и, когда она становится полной, то непременно стремится выйти за свои пределы; но в неё продолжает сыпаться песок. Непростительно гадко, больно и страшно, и единственное, что остаётся — ждать. Мимо глаз пролетают одинокие машины, в воздухе стоит мокрый туман, а на часах давно осела утренняя роса. Скоро от него останется лишь оболочка, наполненная безжизненной апатией. Сминая пальцами несчастный фильтр сигареты, Габриэль стоял перед воротами места, где он когда-то уже бывал. Кто вас убил? Почему вы оставили меня? Что мне теперь делать? Высокие ворота поместья скрипнули кованными металлическими змеями, хозяин покидает территорию в сопровождении статной белокурой жены. Без особого труда Елене Вайс удалось заполучить расположение группенфюрера, всё ещё имеющего жажду к женскому телу, несмотря на возраст. Опираясь на трость, Розенберг властно махнул рукой, и смотритель закрыл ворота. Глухой звук пианино доносится одинокими нотами. В белой пелене фигура группенфюрера кажется тенью, и мужчина цепляется за взгляд несколько растерянно, но тут же приходит в обычное для себя состояние. Тяжёлая, но мерная поступь, словно земля была невесомостью, а ноги маятником, на ощупь пробовали неизвестность. Сейчас он покажет ублюдку, как он ошибся. — Надо быть в полном отчаянии, чтобы прийти к воротам моего дома, Рейн, — сказал Ганс, насмешливо натянув на сухих губах полуулыбку. — Сохрани нас Фюрер… — наигранно добавила Елена, подходя к хозяйскому мерседесу. — Не уж то пришёл извинения просить за свой грязный язык? — Сегодня, как всегда, с любезностями, — покачал головой Габриэль, метнув взгляд в сторону Елены, — Но я ведь знаю, в вашей крошечной головке никак не может уложиться мысль, что всё в нашем мире возвращается и вернётся к вам. Вернее, уже вернулось! — А вы в своём репертуаре, полковник ходячая философия! — сказал Ганс. Габриэль положил ладонь на мерседес: — Хорошая машина, и от неё так вдребезги летят осколки, — усмехнулся мужчина, — Я пришёл сказать, что знаю. Вы решили сломить меня, чего бы это не стоило, но вам это не удастся. Попытки ваши жалки, как и вы сами. Я лично разберусь с вами, как только выпадет подходящий момент. — ядовито процедил сквозь зубы Габриэль, не спуская взгляда с горящих янтарных напротив глаз. — В чём дело, Рейн? — Розенберг поднял трость и, ткнув ею мужчину в плечо, оттолкнул его от двери своей машины, — Либо вы снова пьяны, либо совершенно безрассудны, раз имеете наглость угрожать мне! Ещё и возле моего дома и в присутствии моей жены! — Так всё-таки Гросс или Рейн? — Елена театрально развела руки, насмешливо уставившись голубыми глазами в сторону полковника, затем, цокнув каблуками туфель, села в машину, попутно поправляя залакированную причёску. — Никуда вы не уедете, — металлические нотки в голосе Габриэля читаются без сомнений, а рука захлопнула дверь мерседеса, закрывая внутри Елену, — Ты не уедешь, — недолгая напряжённая пауза повисла в воздухе на несколько секунд, казалось, длящихся целую вечность. Лицо мужчины ушло в тень от скрывшегося за облака солнца: — Это ты убил их? Ганс Розенберг был совершенно прав. Только отчаявшийся мог прийти и угрожать тому, кто имеет полную власть и имя. Однако у отчаяния есть одна удивительная способность — она помогает выжить тогда, когда ты в необъятном долгу перед смертью. Сухое лицо группенфюрера исказилось гримасой ненависти и отвращения. Он никогда не умел скрывать свою истинную натуру, от того Габриэль мог предугадывать всё, что он может выпалить. Старик изо всей силы стукнул тростью об асфальт, прежде чем заговорить: — Жалкий щенок, если я захочу, то буду убивать каждого в твоём окружении до тех пор, пока ты не останешься один, и вот тогда-то я и выпотрошу тебя до основания, чтобы от твоей жалкой шкуры не осталось ничего! Как ты смеешь обращаться ко мне таким тоном? Кто ты такой? Возомнил из себя героя? Спустись на землю, сукин сын, пока не поздно! Габриэль истерически рассмеялся, до сухого кашля в горле. Сумасшедший взгляд приобрёл совершенно иную окраску и придал безумный блеск глазам Габриэля, расхохотавшегося до испуганно взлетевших в небо голубей. — Это вы мне? Забавно слышать это от вас, Ганс. «Он не убивал их» — Но знаете, что действительно отличает вас от меня? — мужчина наклонился к уху Розенберга, снижая голос до шёпота, — Вам никогда не стать героем, потому что это место занял я. И я буду жить, и переживу вашу смерть, как и тех, кто захочет помешать мне. Хотите знать, что ждёт вас в конце этой истории? Ничего хорошего, — Габриэль театрально поклонился, словно услужливый шофёр, открывая дверь машины, — А теперь садитесь в машину, герр Розенберг, и езжайте. Считайте, я вам разрешил. «Тогда кто?» Гордый группенфюрер вмиг изменился в лице. Теперь за место нескрываемого гнева и желания расправиться с врагом, лик Розенберга, словно натянутый до предела холст, отразил безысходное отвращение. Деревянная трость в его руке цокнула по асфальту, и старик сплюнул сгусток слюней в сторону. — Скоро доиграешься, Рейн, помяни моё слово. Доиграешься. — Сказал Ганс, после чего сел в машину и хлопнул дверью перед полковником. — Поздно, я уже в игре. — произнёс Габриэль, приветливо помахав рукой в стекло мерседеса, ловя отражение безумных глаз Розенберга. Габриэль уверен, нет, он точно знал, что это был не группенфюрер. Теперь он убедился в этом, ведь даже самый коварный злодей не признается в том, чего он не делал. Во всяком случае его пока он не рассматривал, но никогда нельзя было сказать наверняка. А уж тем более списывать давнего врага со счетов стало бы не только роковой ошибкой, но и безрассудным копанием могилы.«Германия, земля Бранденбург, Беркенбрюк, поместье на берегу озера Демзее»
25 ноября 1939 года, 19:25 вечера
Тяжёлые наркотики, но какой ценой? Рука поглаживает верно сидящего в ногах хозяина добермана, изредка отвлекаясь на мелочные движения в виде встряхивания кусочков пепла с тлеющей сигареты. Прошло всего четыре дня, четыре чёртовых полных боли дня, и подходит к логическому концу пятый. Габриэль не помнил, когда последний раз пил, ел, а самое главное — давал мыслям утихнуть. Казалось, что чем больше он будет думать, тем скорее сможет найти оправдание. Бессилию, ошибке, допущенной лично им и никем больше, вине, доказавшей, что в полковнике, возможно, ещё есть сердце. Нет, это был спланированный, чёткий шаг, убийство, которое попытались замаскировать под случайность. Верный пёс поднимается на четыре лапы, до этого сложенных в позе египетского Бога, и устремляется обратно в гостиную. Штандартенфюрер сидит точно так же, как и в тот день. Погружённый в рассуждения настолько, что кажется, он не слышит ничего вокруг. Какая глупость, ему нельзя пропускать ничего. Вокруг него друзья, кто-то смеётся с очередной не смешной шутки Аццо для того, чтобы угодить, кому-то светит повышение, а кто-то улыбается сквозь слёзы, высохших на лице ровно пятнадцать лет назад. Нет, более он обещал не позволить чувствам управлять собой. От этого порой бывает больно. Кто-то знал и определённо знает, что я жив. — Герр Гросс! Гроза Берлина! — врезается отчётливый голос Гельмута, положившего ладони на плетённое кресло-качалку, стоящего на просторной террасе третьего этажа. — Не мешай ему, он как обычно в себе, — покачал головой Аццо, он встал перед Габриэлем, застилая ему вид на возвышающиеся холмы, — Даже глазом не моргнёт, посмотрите на него! — А когда он не в себе? — закатил глаза Гельмут. — Лучше нам этого не знать! После таких выходок редко остаёшься в живых! — вмешалась вышедшая к мужчинам Ева, поднимающая полы своего длинного чёрного платья. — Ты хоть понимаешь, что благодаря тебе раскрыли целую преступную сеть? Ты, Габриэль Гросс! Все хотят быть на твоём месте! О тебе писали в газетах и хотят взять интервью! Одно, две, тысячи! Ты человек Германии! Не удивлюсь, что если это дошло даже до Сталина! «Да, теперь я раскрыл это преступление против Фюрера» — заключил для себя брюнет. — Не преувеличивай, пока всего десять. — Габриэль расплылся в снисходительной улыбке, вновь ощущая касания ушей Нуби, просящего ласку хозяина, — Вчерашние журналисты решили сделать из меня Бога. — Всё впереди! Черчилль уже высказался насчёт него и назвал самовлюблённым самодуром, и пусть только попробует сунуться в Лондон. — Гельмут скривил лицо, по-детски наивно выпучивая глаза. Конспиративная квартира? Никто не мог знать о том, что мы были в ней 20 ноября. Никто не знал об этом. — Что ты собираешься делать со всей этой популярностью, ума не приложу, — Ева закрыла ладонью пол-лица и покачала головой, — Гельмут, по правде говоря, страшно тебе завидует, но не хочет признаваться тебе в этом. — Собачья чушь! Я это не говорил тебе! И с чего ты это взяла? — Мальчики такие мальчики! — девушка обхватила мужа за руку. Убийство произошло ровно в 7:45 утра, либо же чуть раньше, иначе у них появились первые признаки трупного окоченения. — Буду делать всё, чтобы обо мне узнал мир. Не хочу быть обычной городской сказкой, байкой, называйте, как хотите. Хочу заслужить статус легенды. — Гросс, ты и так уже легенда! — воскликнул Гельмут. — Пока ещё нет, но скоро обязательно буду. Гестапо клюнуло на чей-то фокус, не иначе. Этот убийца не так прост. Всё подстроено блядски умно. Он знал про группу, но в живых оставил только меня, да ещё и сделал знаменитостью нацистов. Почему? Хочет поиграть перед убийством или пока не нашёл на меня данных? — Вы видели, как болтались их лживые рожи? — хохотнул Аццо, — И что теперь? Они все сдохли, как и Георг Эльзер [1]! Они хотят уничтожить наш дом, наши семьи, они хотят разорить Германию! Смерть горела между рёбер, а теперь стоит за его спиной. Выжил, снова. Уже сбился со счёта. Габриэль прошёлся рукой по собственной шее, будто бы через него перекинули верёвку, как в недавнем кошмаре. Только она не затянулась, а оттянула момент смерти, словно трап ещё не спустили и он готовится, ждёт, когда упадёт вниз. Убийца намеренно изводит его. Смотри, к чему всё привело, глупец, смотри. Переживи это ещё раз. Пойми, что ты бессилен. Именно то, чего хочет от него убийца — покориться, сдаться, убить его изнутри. — Ну, всё-таки, Герман Харпе был другом Габриэля, не говори так грубо, дорогой… — сказала Ева, губы её растянулись в снисходительной улыбке. Новоиспечённый муж лишь взмахнул руками. — С того момента, как он решил предать своих, он больше не друг! Эта крыса работала на очень важном военном предприятии, только представь, сколько информации он мог слить поганым коммунистам! — Если бы я узнал это раньше Гросса, то собственноручно открутил бы ему голову, — добавил Аццо, разминая кулаки, представляя сладкую расправу. — Здорово ты его отделал, Габриэль, на крысе даже не было лица видно! Кровавое поле! — Гельмут захохотал. Скулы болезненно свело до хруста в челюсти, а руки неестественно сделали попытку вжаться костяшками в кресло, но Габриэль тут же отбросил эту мысль. Никому. Никогда. Нельзя. Позволить. Выдать. Себя. Даже когда ему катастрофически хочется раскрыться. Ему снились удушающие кошмары, а наяву его ошалевшее воображение металось от фантома к фантому, не давая минуты покоя. Сколько ещё ему положено вынашивать эту боль? Фрида терпела все его приступы, как он срывался с места, трясясь словно в лихорадке, и умолял оставить его в покое, угрожал, проклинал, а потом валился без сил и тонул в беспокойном тяжёлом сне. Она не заслужила жить со сломанной игрушкой. Спектакль, устроенный специально ради меня? Нет, Рейн, ты видел их в петле. — А что бы вы сделали, если бы узнали, что я заклятый коммунист? — Габриэль мечтал, нет, жаждал узнать ответ на этот вопрос. Сейчас он не боялся задать его, ведь ему нечего терять. — Гросс! Какой из тебя коммунист! Я вижу тебя насквозь, и, если бы ты был красным, то поверь, застрелил бы тебя ещё раньше! — Гельмут схватил с небольшого столика стопку ароматного виски, глотая капли напитка. — Габриэль выглядит таким же коммунистом, как я! — Аццо прошёлся рукой по потному лбу, доставая платок из кармана пиджака, — У меня ведь тоже есть красный костюм, чёрт возьми! Тогда почему не ведётся следствие? Газеты успели растрепать всё и даже больше. Забыл, я же в Гестапо. Здесь так не принято. — Если ты коммунист, то я жид! — пьяно огрызнулся Гельмут. — Доля жида в тебе и правда есть! Я видел твои документы! — Аццо с гордостью поднял подбородок вверх. — Хотите разбираться в чистоте крови, то идите машите кулаками, но не перед моим лицом! — вмешалась Эва, останавливая мужа за плечи, — Гельмут, объясни ему! — Да что бы ты знал, я отправил поганых жидовских мразей прямиком в концлагерь! Дядю, тётку и её сестру! Я сжёг их в пепел! Всех! — на лице Гельмута отразилось еле заметное сожаление, почти неуловимое, и только глаза выдавали в нём настоящий спектр чувств, — спрятанный за стеной груз утраты, непростительного смятения и праведного, остервенелого до возбуждения гнева, гнева не только на них, но и на себя, ведь как стереть себя, тем, кем ты являешься. Как искоренить собственную неправильность глубоко в жилах? Залечь на дно и ждать, когда ситуация вновь вернётся под контроль? Какая диверсионная деятельность? Какая информация, когда единственным источником остаёшься ты? Габриэль поднялся с кресла и обернулся: — Хватит мериться членами! Закончили! Аццо, Гельмут! — прикрикнул полковник, вставая между мужчинами, разнимая их руками в разные стороны, — Вам больше заняться нечем? Гельмут, тут твоя жена, между прочем беременная! А ты, Аццо? — Габриэль толкнул друга в плечо, отрезвляя. — Ладно, этот парень уговорит кого угодно, — отозвался Аццо. Может быть, в этом и есть смысл? Думай, думай, думай!«Германия, Берлин, округ Митте, Гестапо, Принц-Альбрехт штрассе, отдел IV E 1, кабинет 196»
26 ноября 1939 года, 16:05 дня
Мир рушился на глазах, он разваливался на части, погружаясь в преисподнюю. Полковник стоял перед окном, вглядываясь в улицу, охваченную бурными порывами северного ветра. Снег заметал все следы, покрывал мягким белоснежным одеялом крыши домов и склоны, переливался красноватым оттенком от заходящего за горизонт солнца, люди неспешно бежали по заснеженному лабиринту улиц. Они молчали уже несколько минут. В кабинете было темно, несмотря на зажжённые по стенам лампочки. Мужчина прошёл к столу, сжимая за спиной кулаки. Конечно, Ганс Розенберг не мог так легко простить случившееся перед его поместьем и более того, доказать самому себе, что полковник невиновен. Странные и безрассудные поступки с его стороны, надежда и обречённость, литры адреналина, которые реками пенились в венах при каждом убийстве, однако в этот раз всё было иначе. Он просчитался. В считанные секунды мужчина ощутил ни с чем не сравнимый взгляд паучьих глаз, которые, подобно, пулям нагнали Габриэля. Ганс Розенберг стоял за рабочим столом, сложив руки за спиной. Наблюдая всё это время за штандартенфюрером, он холодно усмехнулся, руки его, столь же сухие и морщинистые, что у живого мертвеца, наконец, разъединились и опустились на стол. В кабинет вошёл один из охранников. Мужчина положил поверх бумаг на столе три таблички на верёвках и так же молча покинул кабинет. — Взгляните, — сказал группенфюрер, указав рукой на деревянные платины. — Кажется, вы чертовски облажались, друг мой, — самодовольно заявил старик, качнувшись на туфлях. Смерть врагам фюрера! Смерть предателям родины! Красноречивые громкие надписи красовались черными чернилами на выцветшем дереве. Две ёмкие фразы, но сколько боли в несправедливости содеянного. Герман, Эва, Клаус… Да, такого рода таблички всегда цепляли на повешенных, чтобы другим было понятно, насколько серьёзны намерения партии и самого фюрера. Первостепенный долг Гестапо — выявление врагов и их ликвидация, но этот случай вышел за все рамки понимания. Габриэль замер перед находкой, осознавая серьёзность игры анонимного убийцы. Вот же сукин сын… — Весьма заинтригован, Рейн. — лишь отчеканил старик. Он нарочито неспешно прошёл к стеклянному минибару, доставая выдержанное годами итальянское вино и, сорвав пробку, разлил напиток по бокалам. И даже со своим диабетом он умудрялся наслаждаться алкоголем. — Но знаешь, теперь я точно уверен в одном — кто-то очень умный и, очевидно, талантливее тебя и твоих людей, оставил вас с носом. Ты ведь не знал про эти таблички и поэтому прилетел к моему дому на крыльях ночи, когда увидел своих друзей в петле? Нет, не пойми неправильно, было лестно, но теперь мы понимаем, что безликий друг Рейха оказал нам услугу, прикончив этих грязных предателей, твоих коллег по разведке. Габриэль сдержал порыв сделать шаг назад, увиденное повергло его в самый настоящий шок. Тёмные брови непонимающе свелись к переносице, а сердце замерло, пропуская мимо удары. Да, этого он не успел предугадать. Тот, кто водит его за нос, определённо знает всё. Всё, что он старательно пытался скрыть внутри себя, в закорках подсознания, его прошлое, везде, где он заметал следы, каждый его чёртов шаг, каждый ход мыслей, использует его методы. Даже сейчас ублюдок знал, что он думает, как убить его. Выдрессированный пёс с острыми зубами. Глаза Габриэля потемнели, в них зародилась злость, которой было намного проще вспыхнуть на благодатной почве спиртного. Он играл им так легко, что становилось жутко от осознания, что Габриэль не знает о нём ничего, а он — всё. Уже всё. Личный ангел хранитель? Или смерть, готовящая свою косу? — Тогда мы оба знаем, что игра продолжается. — Габриэль вновь взглянул на таблички, хватая одну из них, — У вас по-прежнему нет ни одного доказательства, ни единой бумажки, нет ничего, что потешит ваше раздутое эго и засадит меня за решётку, — полковник откинул именные дощечки, всё ещё не притрагиваясь к разлитому вину. — За решётку? — рассмеялся Розенберг, — Вы наивны столь же глубоко, что намерения мерзких жидов победить в этой славной войне. Рейн, вы должны понимать, что как только я найду — а я найду — доказательства вашей причастности к советской разведке, ваша прекрасная длинная шея тот час же окажется в петле. Группенфюрер самодовольно поправил выглаженный китель на своих острых плечах и уверенно глотнул из бокала вино. Он сощурил и без того маленькие янтарные глаза, не выпуская из виду ни одного движения молодого штандартенфюрера, ни одной его эмоции, норовя поймать растерянность и страх. Ганс чувствовал нутром, что Габриэль Гросс, он же урождённый Йозеф-Габриэль Отто фон Рейн, уже успел передать достаточно данных советскому союзу для остановки победы великого Рейха. — Что точно мне известно, так это то, что именно ты повинен в зверских убийствах моих близких друзей, — вдруг с уверенностью сказал Розенберг, — Хорст Крюгер и Вернер Эггер были там, тогда, пятнадцать лет назад. Ты ведь помнишь, верно? Лицо своей матери и глаза отца. — Не вам говорить мне о матери, — коротко процедил полковник, сжимая зубы так, что челюсти сводило судорогой и пронзало тупыми иглами боли, — Вы лживая пародия меня, во всяком случае, пытаетесь ей казаться. — Тебе удалось избавиться от улик, но скоро ты ошибёшься, и эта ошибка будет стоить тебе жизни. Берегись, Рейн, теперь не я один охочусь на тебя, на твои ошибки меня выведет твой тайный безымянный друг. Пусть не скоро, пусть сложно, пусть жажда крови будет душить и рвать его изнутри, Габриэль не позволит себе сейчас вцепиться в шею ублюдку. Тишина подобно нефти, накрыла лица обоих мужчин своей чёрной плёнкой яда на несколько минут, пока штандартенфюрер не прервал её, хватая бокал с вином. Нагнул смерть, поставлю раком и тебя. — Как это бывает с друзьями? Ты узнаёшь об их существовании лишь только когда им что-то нужно, в моём случае ему нужен я, — Габриэль отпил вино, не спуская исказившегося взгляда с Розенберга, резко меняя тему, — Вам понравилось? Понравилось, что я сделал с ними? — В вашем стиле, Рейн. — отчеканил группенфюрер. — Весьма и весьма кричаще, показушно, но гениально. Каждый творец проявляет искусство по-своему. — А знаете, в чём проявляется гениальность творца? — Габриэль бросил пустой взгляд в окно, — В его почерке, в его страсти и любви к своим творениям, в искренней отдаче делу, только тогда он способен стать Богом, понимаете? — радостный оскал, высохшие капли вина на губах. — Вы всегда мнили себя Богом, поэтому ваши слова не кажутся мне удивительными. Раз уж вы такой божественный творец, признайтесь хотя бы вашему врагу, что это был ваш ход, первый ход на пути к главной цели. Вернувшись к письменному столу, Габриэль поставил ладони по обе стороны, наклоняясь и нависая над лицом Розенберга, шепча на ухо: — Признаюсь, это я убил их. Заставил выстрадать всю боль, что причинил ты и они моей семье. Можешь верить на слово, я прошью все твои внутренности, когда мне этого очень захочется. Полковник прикрыл веки, он чувствовал всем нутром зловещий танец победы, вкус страха, осевший на лбу и затылке группенфюрера, как готова дрогнуть рука и вцепиться ему в шею. — У каждого творца должна быть главная, самая известная работа. Догадайся с трёх попыток, кому она будет посвящена. В его действиях не было демонстративности и желания что-либо доказать, сейчас от него веяло дерзостью и вызовом, без которых его образ под названием «Азазель» был бы незаконченным. — Это никак угроза, Рейн? — процедил Розенберг, отстраняясь от нависнувшего полковника, — Провоцируя врага, будьте готовы к войне! Руки группенфюрера неспешно взяли со стола одну из табличек висельников, пальцы прошлись по каждой из букв, словно наслаждаясь крошечной победой, и он уверенно надел на шею Гросса эту деревянную пластину.«Германия, Берлин, округ Митте, Гестапо, Принц-Альбрехт штрассе, отдел IV E 1»
26 ноября 1939 года, 16:40 дня
В напряжённой тишине полковник слышал, как лихорадочно стучит его сердце. Закатное солнце пускало косые лучи сквозь огромное окно коридора, заливая солнечными бликами паркет и освещало поднятую вверх пыль. Панорама завораживала: снег стелился большими хлопьями с опустившегося неба, словно из ниоткуда, тёмные силуэты зданий и море разноцветных огней, готовившихся отключиться к позднему вечеру. Наступила такая тишина, что, казалось, можно услышать, как снег падает на землю, а щелчок зажигалки был бы слышен даже глубоко в покоях фюрера. Кто ты такой, мой таинственный враг? И чего же ты добиваешься? Между пальцев уже дотлела забытая сигарета, которой не хватало двух-трёх затяжек, чтобы благородно упасть в пепельницу, но фильтр давно сгорел, а пепел упал к ногам Габриэля. Идиллия. Равновесие. Пустота. Прошло несколько минут, прежде чем мужчина отвёл взгляд, и все его мысли до этого вмиг стали неважными. Пустота в глазах из-под полуопущенных ресниц сменилась осознанностью и искренним удивлением. Окурок выскользнул из пальцев. Чёрт возьми! Неужели она? Пусть это будет она! Взгляд поймал девочку, сидящую на стуле рядом с его кабинетом. Она, поджав обе ноги, увлечённо чиркала карандашом в маленьких пальцах по бумаге блокнота. Как только он в ней помещается? Её спину обтягивала коричневая куртка с множеством нашивок, а белоснежные чулки тянулись почти до бёдер, явно надетые специально так, чтобы оголить недостающую часть до юбки. Впервые Габриэль подметил сексуальность формы Союза немецких девушек. Мечтательно накручивая прядь волос на палец, она повернула голову, растерянно посмотрев вперёд. Как только её пристальное внимание переключилось на Габриэля, брови нахмурились, а губы надулись, словно у ребёнка, у которого полковник отнял конфету. Она смахивала на обиженного котёнка, готового выпустить острые коготки. Прелестная, миниатюрная, готовая набросится на него с громкими словами, словно большой страшный зверь. Он больше не мог забыть её экзотическое имя, Даниэлла Росси — юная фройляйн, сбежавшая от него с развалин поместья, вновь оказалась перед ним. Его губы начали растягиваться в улыбке, но он подавил её и внимательно посмотрел на Даниэллу в ожидании продолжения. И он мог поклясться, что чувствовал её вкус, ощущал соблазнительную мягкость губ, запах, который позволяет отличить любую девушку от другой, мерное дыхание, заставляющее подниматься и опускаться аппетитную грудь. — Вы уронили окурок на пол, и теперь из-за вас уборщице снова придётся подметать пол! — неожиданно воскликнула юная особа, да так уверенно, что её сладко-медовый голосок разошёлся эхом по всему коридору. — И нечего здесь курить, пахнет как на сигаретной фабрике! При всём своём вызывающем очаровании, Даниэлла не стала продолжать смотреть на полковника и, поправив край юбки, а затем потерев кончик носика, опустила глазки в блокнот, продолжая что-то чиркать. Сколько в тебе смелости? Достав новую сигарету из портсигара, Габриэль сократил дистанцию между ним и девочкой, властно выставляя руку на соседний подоконник. Никто прежде не заставлял его подбирать слова больше нескольких секунд. Высокомерный придурок, вот о чём она успела подумать. Желание разгадать, стать ближе, превращалось в нечто настойчивое, навязчивое и всепоглощающее. — Аллергия на табак? — поинтересовался Габриэль, заполняя пространство коридора горько-сладкими нотами, выдыхая клуб дыма нарочито в сторону маленькой наглой хулиганки. Карие глазки поднялись к лицу полковника. С робостью ребёнка Даниэлла моргнула несколько раз, прежде чем раздражённо поёрзав попкой по скамейке. И сейчас он впервые смог разглядеть в этих глазках оттенка тёмного янтаря нежность и невинность под слоем наивной уверенности в собственную силу и независимость. — Нет, не аллергия! Дымишь как паровоз, фу, перестань, ты не у себя дома! — рявкнула девочка и показательно отвернулась, болтая ногой под скамейкой и продолжая чиркать в блокноте. Понадобилось несколько минут, чтобы переварить наглость и дерзость юной фройляйн, зато теперь Габриэлю удалось заглянуть в её блокнот и увидеть, что именно она рисует. Бюст фюрера с несуразно большими и ассиметричными усами словно треснул по бокам, а из этих трещин лилась черная жидкость прямо на зелёную траву. Габриэль ошарашенно открыл рот. Что она делает в Гестапо?! К кому пришла?! — Знаешь ли ты, что за такие рисунки я с лёгкостью могу арестовать тебя? — Габриэль присел на корточки, равняясь с ней взглядом, — Это смертельно опасно, — тут же добавил он, не отрывая от неё заинтересованных бледных глаз. — Неужели? — притворно удивлённо сказала девочка, прикрывая руками рисунок, — Мне кажется, это не твоё дело! И если в вашей стране запрещено рисовать Чарли Чаплина, то у вас большие проблемы! Сладкая, наивная, смелая. Эта грань сводила с ума. Она говорила с ним, совершенно не боясь, будто перед ней стоял не грозный штандартенфюрер, а обычный человек. Полковник словил себя на мысли, что увидь он её в чужих объятиях, то его тут же бы бросило в ярость, вызванную дикой ревностью. — Наглый маленький ребёнок. — Габриэль ласково улыбнулся, потянувшись вперёд, накрывая губы Даниэллы ладонью, предупреждая её наивные попытки доказать ему правду, — Тише-тише, девочка, нельзя такое говорить в стенах Гестапо. Послать всё к чёрту и впиться в её губы. Не позволять себе большего, ограничивать, не испугать её раньше времени, а сделать ему хотелось уже чертовски много. Мягкие, нежные, бархатные, чтобы начали болеть и неметь, чтобы помада размазалась по половине лица от его властного поцелуя. Не дать никому коснуться её первым. Ошеломлённая почти интимным жестом руки полковника, она вытаращилась словно фарфоровая кукла на витрине магазина. Габриэль заметил, как робко она в ту же секунду сжала коленки, пытаясь закрыться. Мужчина готов был поклясться, что ощутил этот еле уловимый нежный аромат невинности, нетронутости юного, но уже созревшего и готового к мужским ласкам тела. От неё пахло спелыми персиками и бархатными лепестками нежного пиона. Габриэль сглотнул скопившиеся от желания слюни. — Я буду говорить всё, что захочу, — тихо и неуверенно промолвила девочка. Её маленькие пальчики коснулись тыльной стороны ладони полковника, убирая пальцы с губ. Даниэлла робко сжала их и отодвинулась от мужчины, но неуклюже придавив свой кожаный рюкзак к скамейке, она не заметила, как из него выпал персик, упав прямо к ногам Габриэля. Сладкая прелесть… Глаза Габриэля зажглись, источая похоть. Его желание могло обжечь хрупкую, нежную кожу раскалённым прутом. Бойкая, готовая соревноваться, отвечать. Опустив взгляд вниз и потушив сигарету о косяк подоконника, мужчина громко рассмеялся, поднимая сочный фрукт с пола. — При мне — нет, — сказал Габриэль, жадно вгрызаясь в начищенный фрукт, — Будем считать, ты расплатилась со мной этим, — кивок в сторону истекающего соками персика, — Vuoi che lo riporti indietro? [2] Полковник хотел потребовать от неё слишком многого, позабыв о том, что он обещал самому себе не спугнуть маленькую итальянку. Ему хотелось вцепиться в неё руками, принести на Штайнштрассе, в его квартиру и трахать, пока оба не лишатся чувств, пока в Даниэлле не останется и тени сомнений, что она принадлежит ему. Непозволительно с моим опытом вести себя, как мальчишка! — Можешь оставить себе, у меня есть ещё, — промолвила девочка. Её робкий взгляд задержался на фрукте, как из надкусанной полковником мякоти побежал спелый сочный нектар и скатился по длинным пальцам мужчины. Эта, почти художественная для неё картина, вызвала на её щеках предательский румянец и она отвернулась, делая вид, что ничего не видела. Габриэль улыбнулся, облизывая губы. — Сначала нужно было помыть, он ведь упал на пол, — Даниэлла достала из кармана своей курточки платок и коснулась им персика в руке Габриэля, так неуверенно и с явной опаской, протерев оранжевый плод. Белоснежная ткань платка пропиталась нектаром. — Спасибо, девочка, — коротко произнёс Габриэль, подставляя руку, прося вернуть фрукт, и она послушно вернула. В его взгляде в разных пропорциях и формах плескались: желание, похоть, животное первозданное возбуждение, — Скажи, где мы можем встретиться вновь? — Зачем? — спросила девочка, невинно хлопнув тёмными ресницами, — Я не хочу… Щёчки Даниэллы тут же покрылись предательским румянцем. Соврала и покраснела. Ничто не скрыть от Габриэля. Она так упорно пыталась вздёрнуть маленький носик и казаться уверенной, что мужчина не сдержал улыбки, лишь убедившись в своём животном желании попробовать эту юную знойную итальянку. Приблизиться к ней, — в нос ударил аромат кожи. Габриэль не заметил, как сократилось расстояние между ними, и он оказался на уровне её пухлых губ, — неуместно-интимное расстояние, но такое необходимое. Маска смущения — хорошее прикрытие, но не для Габриэля Гросса. Кого ты пытаешься обмануть, сладость? Он пожирал её плотоядным взглядом, а ладонь позволила себе лечь на тонкую щиколотку, где красовались белоснежные чулочки, пристёгнутые к причудливым замкам. Этот жест был красноречивее всех слов, сказанных до. Молочная, бархатная, упругая кожа, никакая ткань не сможет скрыть этого. А девочка поджала плечи, робко вытаращив глазки. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы вздрогнуть от этой близости и отпрянуть в другой угол скамейки. Сама невинность. Габриэль ощущал повисший в воздухе аромат девичей невинности, нетронутости. Ему захотелось ликующе засмеяться, радуясь неизбежности того, что точно случится с этой нежной находкой. Он готов был наброситься на неё прямо здесь, навалиться и придавить к скамейке, пробуя каждый сантиметр тела, но внезапный голос со стороны потревожил его мечты. — Фройляйн Росси, пора! Заправил машину и купил ваш любимый коктейль! Не беспокойтесь, пенка на месте, я позаботился о том, чтобы добавили как можно больше! Молодой парень в чёрной форме появился в холле неожиданно для Габриэля. Он дружелюбно растянулся в слишком нелепой улыбке, выжидающе посмотрев на растерявшуюся девочку. Впервые с Габриэлем даже не поздоровались. Полковник изумлённо вскинул брови. Это ещё кто? Даниэлла схватила рюкзак и, спрыгнув со скамейки, побежала прочь. Она взяла парня под руку, несколько раз оглядываясь на Габриэля, будто бы прощаясь. — Марк, я же просила не обращаться ко мне на «вы», мы ведь друзья. — Ну хорошо-хорошо, я больше не буду, тыковка! Едва девочка преодолела порог Гестапо, Габриэль ринулся в свой кабинет, к окну, и широко распахнул деревянные ставни, выглянув на улицу, где дрожали от ветра пожелтевшие ветви деревьев, разнося перед его лицом опавшую листву в кружащемся танце осени. Её юбочка задралась кверху, оголяя стройные ноги и белые кружевные трусики, которые Даниэлла тут же поспешила спрятать за короткой тканью, садясь в открытую шофёром машину. Застеклённое окно быстро закрылось, а девочка непонимающе уставилась в никуда, прижав кулачки к груди. Посмотри, посмотри в мою сторону! В глазах загорелся чистый энтузиазм, Габриэль пообещал себе, что найдёт её, и они вновь встретятся. Потому что иначе быть не может. Она ворвалась в его жизнь, перевернув её с ног на голову. Машина тронулась с места, отдаляя Габриэля от его сладости, успевшей осесть на его губах в виде ароматного персика, надкусанного с разных сторон. Сможет ли теперь полковник так просто отпустить её, когда судьба дала второй шанс? Нет, когда даже не хочется… Габриэль упирается ладонями в подоконник, чуть опуская голову. Он будто признаёт своё маленькое поражение, исключение из правил. Полковник не отводил глаз от удаляющейся машины и всё ещё ощущал бархатный, мягкий след тёплых губ на своих ладонях. Рука неспешно переместилась чуть левее, неожиданно нащупывая небольшую открытку, сложенную на манер карточного дома. Как он мог её не заметить? Ну конечно, у него были дела поважнее. Бросив взгляд на написанное, Габриэль улыбнулся, будто соболезнуя всем тем, кому придётся пережить этот день в его обществе. Семья Рейн всегда хвасталась самыми эксцентричными плевками в лицо хоть самому главе правительства. Сложив открытку вдвое, даже не дочитав содержимое, мужчина порвал её, потом ещё раз и ещё, пока от приглашения не остались лишь мелкие клочки бумаги с чёрно-серыми росчерками от чернил.«Уважаемый Габриэль Гросс, спешу сообщить, что вы приглашены на маскарадную вечеринку по случаю Дня Рождения Елены Розенберг, которая состоится 1 декабря 01.12.1939 в 18:00»
Габриэль изумлённо вскинул брови и, не выдержав красноречия написанного, расхохотался на весь кабинет. Он и не был удивлён, что ему пришло это приглашение, ведь его бывшая, которая так ловко успела сменить фамилию с Вайс на Розенберг, должно быть, давно хотела, что бы Габриэль самолично наблюдал её успехи в личной жизни. Сам группенфюрер обратил на неё внимание, и теперь она хозяйничает в его родовом поместье и имеет какой-никакой вес в светском обществе. Только жаль, что женщина не понимала, с кем связала судьбу. Такое пропустить я не могу.