пе-ре-бо-лит

      У Цукасы волосы густые, тяжёлые. Они пахнут солью, душистой травой и дымом костра.       Волосы Сенку убитые в край окислителями. Они сухие, ломкие, на ощупь — солома соломой, а ещё совсем ничем не пахнут.       Цукаса играет за команду школы по баскетболу, и от долгих тренировок на открытом стадионе на его кожу рано и прочно ложится бронзовый загар. Цукаса конвенциально красивый, с этими его густыми волосами-ресницами, литыми мышцами, загаром и ямочками на щеках.       Ген старательно мажет эти самые ресницы тушью в туалете на хэллоуин, руки у него немного дрожат от басов, как и все вокруг. Кисточка попадает в глаз, Цукаса морщится.       — Не дергайся, — цыкает Ген, свободной рукой хватая свою модель за подбородок и удерживая на месте. — А то хуйня выйдет.       Он слышит смешок за своей спиной.       — Уже, — тихо бурчит Сенку, делая затяжку. От его самосборной электронки пахнет мятой и самую малость гарью.       До него Ген ещё не добрался, но обязательно это сделает — иначе трактовать резкий злой взгляд из-под черно-белой чёлки нельзя. Сенку глупо кривит губы и заранее готовится притворно морщить нос и нудеть о том, что от теней чешутся глаза, от помады сохнут губы, а ресницы у него и без косметики выглядят неплохо.       Лгать готовится, если обобщить. С Геном по-другому нельзя. Он — чертово кривое зеркало, что любую эмоцию раскрутит на максимум и против тебя же вывернет (диалог с ним почти допрос, вот вам бланк, вот вам ручка — подпишите, что с правилами знакомы).       Цукаса быстро моргает, силясь разлепить густо намазанные ресницы, пока Асагири резво закручивает тушь. Музыка за дверью сменилась на точно такую же, и ей в ритм дверь уборной содрогается от настойчивых ударов. Сенку плавно сползает по стене на пол, вытягивает вперёд ноги, резиновая подошва кед издаёт мерзкий скрип.       — Занято! — рявкает он, пока Цукаса помогает Гену сгрести свои сокровища в косметичку с геометрическим узором.       Ишигами наблюдает: за тем, как тонкие губы плетут вензеля диалога, как свободная рука жестикулирует без продыху, как черно-белая прядь выбивается из-за уха. Ген красив. В его движениях особая, почти звериная грация, от него веет опасной харизмой, такой, что в животе ни то бабочки, ни то узел тревоги.       Шишио покидает туалет, на прощание махнув им рукой, и Сенку вдруг ловит взгляд Гена в отражении зеркала. И забывает выдохнуть затяжку. Пока мятный никотин сжимает его горло, пока хлопает сначала входная дверь, а затем и дверь кабинки, пока все тише и тише звучит толпа снаружи, Ишигами вдруг чувствует себя дрозофилой под микроскопом, обнажённым нервом под яркой лампой операционной.       Асагири Ген — кривое зеркало. Смотреть на него вот так — значит запереть себя в дурной бесконечности отражений.       Кашель ощущается трещиной на поверхности замершего времени. Сенку жмурится, разрывая зрительный контакт, и ему кажется, словно Ген коротко и судорожно вздыхает, прежде чем сказать:       — Завязывай.       Ровным голосом. У Сенку крепче скручивается в животе узел и чаще хлопают крыльями крупные морфо. Ген поворачивается к нему лицом, а Ишигами все смотрит в зеркало, на его затылок. Он не пил, но взгляд у него плывёт.       Асагири вдруг оказывается рядом, одно плавное движение — и вот уже его колени по бокам бедер Ишигами. Одна рука опирается на кафель стены для опоры, другая осторожно обхватывает подбородок. Сенку забывает о том, что так и не сделал вдох. Мягкое давление пальцев не даёт запустить привычный мыслительный процесс, в голове — сплошная рекурсия.       — Меня тоже красить будешь? — вырывается сиплый вопрос.       У Гена вблизи очень живое лицо. За секунду оно выражает целую вереницу быстро пролетающих эмоций, словно рябь по воде расходится. Это завораживает чуть больше, чем должно. Здорово отвлекает. И, пока Сенку теряется в череде чужих невысказанных мыслей, Асагири подаётся вперёд, касаясь губ в коротком поцелуе.       Ишигами чувствует, как упавшая чёлка щекочет ему скулу, а кафель пробирает своим холодом до костей. Ген отстраняется едва ли на сантиметр, чуть смещает руку, резко вдыхает носом и снова подаётся вперёд, словно получив разрешение.       Сенку сцеловывает липкий блеск с его губ, и это почти невинно. Руки сами ложатся на спину, от их холодного касания сквозь шифон блузки Ген едва заметно вздрагивает и подаётся ближе, прижимаясь к груди. Шум крови в ушах входит в синхрон с громкими басами за дверью, и, кажется, у Сенку от этого появляется любимая песня. Он проходится напоследок кончиком языка по нижней губе и отстраняется ради глотка воздуха.       Ген все ещё до ужаса красив. Тёмный зрачок заполонил его бледно-голубую радужку, серебристые тени осыпались с век на щеки. Его рука скользит вниз по шее и дальше до того места, где под белой рубашкой заполошно бьётся сердце. Асагири улыбается, но в этой улыбке нет ничего опасного. Она, напротив, столь неожиданно мягкая, что на секунду кажется неправильной, словно коллаж поверх фото. Сенку хочется снова её поцеловать, а все разговоры оставить на потом, но в дверь вновь стучат, а горло слишком пересохло, чтобы крикнуть «занято».       Тем же плавным движением Асагири оказывается на ногах, подхватывает с зеркала объемную косметичку, с пола — рюкзак, прячет одно в другое и исчезает за дверью. Какое-то время Ишигами так и сидит, сжимая в руках забытую электронку, а затем позволяет себе улыбнуться тоже.       Он пахнет духами Гена.