О дружбе, поцелуях и собаках

      Сережа и Олег не разговаривали. Не то чтобы совсем, но последние четыре дня они упорно молчали. Даже садились за разные столы в столовой. И за разные парты в школе. И даже кровати друг от друга отодвинули подальше. Не то чтобы в комнатах их детского дома было очень много места, но на пару-тройку сантиметров постели все же отдалились. У мальчиков была холодная война.       На перемирие ни один, ни другой не шли принципиально. В десять лет каждая обида кажется смертельной, а собственная позиция – единственно верной. Практически истиной в последней инстанции. Как тут идти извиняться? Сережа дулся на Олега, Олег дулся на Сережу. И так четыре дня.       Но, как у всяких уважающих себя лучших друзей, у мальчишек была тайна. Ее звали Пятница, у нее было драное ухо, свалявшаяся белая шерсть и блохи. Пятница была бродячей собакой. Каждый день она приходила к дырке в заборе, крутилась, обнюхивала руки и карманы мальчишек, тыкалась мокрым розовым носом, надеясь получить свою порцию разваренной курицы или капающих жиром котлет.       Олег и Сережа встретили ее совершенно случайно: играя во дворе в индейцев, ребята отыскали в заборе старательно закрытый кустами лаз (его использовали старшие, чтобы тайком сбежать в город) и, не думая долго, полезли наружу. Зазаборье встретило мальчишек парой узких улиц, серыми торцами домов, пылью с заброшенной стройки, лениво летающим целлофановым пакетом и Пятницей. На тот момент она, конечно, была еще не Пятницей, а простой дворняжкой, ласковой, как котенок. Она толкалась лобастой головой в теплые ладони детдомовцев и смотрела доверчивыми мокрыми глазами. Индейцы тут же превратились в двух Робинзонов, неожиданная находка стала Пятницей, а на следующий день мальчишки притащили собаке свой обед. Воспитательница потом ругалась, что их майки, под которые были спрятаны котлеты, насквозь жирные и грязные, но Олегу и Сереже все было нипочем. Они чувствовали себя настоящими героями книжки, ведь теперь их связывала Большая Тайна.       С тех пор Разумовский и Волков через день ходили к лазу и делили обед с Пятницей. Даже несмотря на смертельную обиду друг на друга. Просто теперь они ходили молча и всячески старались показать, как сильно они друг друга не замечают.       Собака привычно завертелась, учуяв запах Сережи, Олега и пересоленых сосисок в их карманах. Ее хвост вилял так сильно, что был похож на крутящийся винт вертолета, а мальчишки морщились и скомкано хихикали, пока Пятница лизала им лица и руки щекотным языком.       - Фу, Пятница, фу! У тебя из пасти воняет и лапы грязные! Вера Санна опять ругаться будет, что мы как две свиньи… фу, фу, я сказал!       Пока Сережа отпихивал от себя восторженную дворняжку, Олег вытянул из карманов сосиски и сложил их на куцей травке, бывшей когда-то газоном. Сам сел рядом. Разумовский тоже сел, но по другую сторону собаки. Повисло молчание. Оно было неудобным, тяжелым и душным, его не разгоняло даже жадное чавканье Пятницы. Мальчики то и дело украдкой кидали взгляды друг на друга.       Не разговаривать было тяжело. И притворяться, что они никогда в жизни не дружили – тоже. Обоим было неприятно, неудобно от этой обиды, от которой внутри все жгло и чесалось. Все эти четыре дня то Олег, то Сережа дергались, поворачивались к другу с неистовым желанием рассказать что-нибудь безумно интересное – и отворачивались, обрывая себя на половине движения. Они же поссорились. Они больше не друзья.       Разумовский протянул руку и зарылся пальцами в свалявшуюся белую шерсть дворняжки. Очень хотелось рассказать Волкову о том, как Лизка Юхатова сегодня за завтраком подавилась соком и он пошел у нее носом. Или что Володька Лосев увильнул от прививки, но когда выбегал из медкабинета, сбил с ног директора, и теперь у него есть не только прививка, но и красные уши, за которые оттаскал его директор. Но было нельзя. Теперь – нельзя. Теперь они больше никогда-никогда в жизни не скажут друг другу ни словечка. И даже не пожмут друг другу руки, когда вырастут и уйдут из детдома. И не посмотрят, кто куда ушел. И вообще забудут друг о друге на веки вечные и никогда ни за что не встретятся больше.       От этой мысли стало как-то неожиданно грустно и тоскливо, как будто Олег уже ушел. Разумовский нахмурился и скорбно поджал губы. Он вдруг почувствовал себя таким невыносимо одиноким, брошенным всеми на свете, что сдавило горло. Мальчик тяжело вздохнул и привалился к собачьему боку, обнимая Пятницу за шею. Он неожиданно почувствовал какое-то неясное родство с этой собакой: такой же никому не нужный, голодный и воняющий помойкой. Очень захотелось еще раз тяжело вздохнуть, потому что сердце билось так быстро и щеки лихорадочно горели. Наверняка они все снова в некрасивых красных пятнах. Сережа подавил вздох и спрятал лицо в немытой шерсти.       Олегу тоже было невесело. Его грызла обида и гордость, но без Разумовского было тяжело. Волков не заметил, как за три года привык к постоянному присутствию друга в своей жизни, к его картинам с голыми толстыми тетками в книжках про искусство, к страшилкам по ночам, к девчачьей прическе, к бесконечным историям и задиристому характеру. Привязался, совсем как Пятница. А теперь скучал. Очень-очень-очень сильно скучал. Он не вздыхал, только переплетал пальцы и угрюмо смотрел на собственные руки. А потом тоже прижался к собаке, обняв. Вот она – точно настоящий друг, и не будет ругаться и дуться только из-за того, что ее не позвали играть в футбол.       Так они и сидели – с двух сторон крепко обнимая разомлевшую, сытую дворняжку. Сидели и упорно молчали, чувствуя себя бесконечно несчастными. В десять лет очень сложно терять друзей.       -У меня тоже когда-то была собака, - неожиданно сказал Олег, чихнув от пощекотавшей нос блохи. Он улегся ухом на шею Пятницы и уставился в небо. Сережа, удивленный, оторвал лоб от горячего бока бродяжки и украдкой глянул на бывшего лучшего друга. Тот делал вид, что рассказывает это все то ли в никуда, то ли Пятнице. – Она жила со мной, ну, до того, как… я попал сюда. Ее звали Найда. Она была огромная, больше меня, вся белая-белая, как молоко. Когда не валялась в лужах, конечно. Мама всегда в такие моменты ругалась на нее, говорила: «Найда, ты же старше, какой пример ты подаешь Олегу!». Но это она не по-серьезному ругалась, а так, в шутку. Но она правда была старше меня, ей было пять лет, когда я только родился.       Когда я был маленьким, меня не пускали гулять с Найдой одному, а потом пускали. Она очень любила за кошками бегать. Увидит кошку и ка-а-ак побежит на нее! Кошка вся такая дыбырком топорщилась и убегала, а Найда за ней. И я за ней. А за мной бабки с клюшками! Им не нравилось, как громко лаяла Найда. Ну вообще да, гавкала она так, что у меня аж уши закладывало, но это не повод стучать родителям о том, какой я мерзкий хулиган!       Олег вдруг замолчал. Сережа поднял голову и посмотрел на бывшего друга. Лицо у Волкова стало темное, грустное, какое-то растерянное. Сереже сделалось его жаль, ведь он знал, о чем думает Олег, когда у него такое выражение лица. О родителях. Разумовский никогда не знал, каково это – иметь собственный дом и семью, но чувствовал, как больно и душно становится приятелю от воспоминаний. Он уже потянулся было к Волкову, чтобы ободряюще потрепать его по плечу, как бы без слов говоря «эй, друг, я с тобой», как вдруг Олег глухо спросил:       - Как думаешь, что сейчас с ней, с Найдой?       - Я думаю, ее тоже отдали в какой-нибудь собачий дом. Ее там кормят три раза в день и выпускают погулять, совсем как нас. Хочешь, мы с тобой ее найдем, когда выпустимся? Ой, то есть…       - Хочу.       Сережа просиял. Олег хочет с ним дружить! До самого выпуска и даже дальше! Он не бросил, не забыл! Сердце внутри вдруг стало очень горячим и радостно заметалось во все стороны, а Олег отзеркалил зубастую улыбку друга. Разумовский в порыве радости стиснул жалобно тявкнувшую Пятницу, Олег тут же легонько хлопнул ойкнувшего товарища по рукам и звонко чмокнул собаку в лоб.       Двое мальчишек сидели на плешивом газоне, обнимая с двух сторон воняющую крысами дворняжку и наперебой рассказывали друг другу все, что случилось за эти долгие четыре дня. Солнце грело им макушки, собака вертелась, воспитательница Вера Александровна уже заметила их пропажу. Позже мальчикам влетит за это, а потом у них найдут блох и сбреют волосы всем ребятам из их комнаты. Но все это будет потом.       Сейчас они счастливы, ведь в десять лет даже смертельная обида может забыться за пару минут.