Первый пункт плана

Моя мать всегда говорила, что из меня выйдет образцовый жених. Она мечтала о роскошной церемонии с соблюдением всех традиций. Раз за разом наставляла, перечисляя главные предсвадебные обязанности будущего мужа: приобрести для молодой семьи новый дом и обустроить его должным образом, получить особую лицензию, позволяющую провести бракосочетание в любой церкви и в любую дату, а также подобрать обручальное кольцо, которое отвечало бы вкусам невесты. Кроме того, свадебный букет тоже следовало купить жениху. Но вы же догадываетесь, что я не стал его покупать, а собрал сам? За основу взял классические для таких случаев цветы: флёрдоранж и гардении. Добавил мирт в знак любви и радости, левкой в знак постоянства чувств и белый гиацинт в знак восхищения. — Это прелестно, Тьюксбери, — говорит Энола, любуясь букетом, который после церемонии занял своё место на столике у изголовья кровати. — Ты знаешь, я равнодушна к цветам, но… — Но ты улыбаешься, когда смотришь на них, а ещё — уже давно выучила все значения, поэтому знаешь, о чём я хотел сказать с помощью этого букета. — Всё верно, — и она улыбается, уже глядя на меня. А потом отводит глаза и принимается изучать узоры на шторах. Я сглатываю и отодвигаюсь подальше, к углу постели. Моя мать всегда говорила, что из меня выйдет образцовый жених, но она не предполагала, какой необычной окажется невеста. Энола никогда не шла на поводу у тех, кто её окружает, и не собиралась соответствовать нормам, которые не признавала. Впрочем, она согласилась на традиционный церковный обряд и на празднество после — исключительно из-за признательности моей матери, как она сказала. «Леди Тьюксбери удалось вырастить на удивление сносного джентльмена, так уж и быть — я пойду ей навстречу», — вот её слова. Я был искренне тронут таким решением, но… Всё попросту не могло пойти по плану. Имейте в виду, если речь идёт об Эноле Холмс — планировать бесполезно! — Ты… не сердишься, что так вышло? Что я… Она снова поднимает взгляд на меня — непривычно неуверенный, даже немного робкий. — Что ты сбежала из-под венца, поскольку костюм одного из гостей натолкнул тебя на решение загадки, над которой ты билась не один день? — Ну, вам же пришлось подождать всего лишь около часа… — А на торжественном приёме ты обвинила лорда Эббота в финансовых махинациях и покрывательстве фальшивомонетчиков. — И была права! Я тихонько кашляю, чтобы не рассмеяться. — Да, но, возможно, стоило немного отложить разоблачение? — То есть, ты всё-таки сердишься? Что ей ответить? Что решительно не могу на неё сердиться, что бы она ни вытворяла? Что мне нравятся любые её авантюрные выходки? Что если бы знал заранее, сбежал бы вместе с ней, чтобы помочь? Эноле наверняка всё это известно даже лучше, чем мне самому. Но она очевидно нервничает — так же, как и я. — Разве что самую малость: из-за переполоха с Эбботом мне не досталось свадебного торта. Она смеётся, и я тоже, потому что смеяться в унисон с ней — чистое удовольствие. — Нам пришлось раздать всем гостям по двойной порции, чтобы возместить ущерб за разразившийся скандал, — Энола поднимает вверх указательный палец. — Так что торт пошёл на благое дело. — Мне об этом прекрасно известно, однако это не примиряет меня с бестортовой действительностью. — В таком случае… — она заговорщически подмигивает. — Пришла пора переместиться на кухню. Я чудом сумела уберечь один кусочек для тебя. Улыбка застывает на её губах, когда она видит, что я больше не веселюсь. Мне нравится дурачиться вместе, но сейчас за любой шуткой скрывается напряжение, растущее с каждой секундой. Мы словно пытаемся оттянуть неизбежное, одновременно и страшась того, что должно произойти, и желая этого. И на самом деле свадебный торт — последнее, о чём я сейчас думаю. — Полагаю, что поход на кухню можно отложить до утра, — говорю я и тут же сбивчиво добавляю: — То есть, конечно, если хочешь… Точнее, не хочешь… Я имею в виду, никто не обязывает нас… В горле пересыхает, и я снова сглатываю. Чёрт подери, я называю себя мужчиной, но не могу даже произнести вслух то, что занимает все наши мысли. Мои — точно, но и её тоже. Я ведь не могу не видеть, что Энола волнуется не меньше моего. — Нет уж! — на одном дыхании выпаливает она и с отчаянной решимостью подсаживается ближе ко мне. — Раз сегодня мы делаем всё так, как заведено… — Это определённо не про нас, — мягко перебиваю я. — И, Энола… Я ни за что не стану тебя торопить и настаивать. Вопреки моим ожиданиям, эти слова не успокаивают её. Она прикусывает губу, мнётся, а потом кладёт руки мне на плечи, смотрит прямо в глаза и спрашивает: — Ты говоришь это ради меня или потому, что сам не хочешь… Умолкнув на полуслове, она заливается краской, но не отводит взгляд. И меня вдруг осеняет: Энола не только боится неизведанного, она не уверена в моих желаниях. Её дальнейшая сумбурная речь подтверждает мою догадку. — Я знаю себе цену. В конце концов, я — единственная девушка-детектив во всём Лондоне — а может и в стране! Я раскрыла не одно дело. Я ни от кого не завишу и сама планирую свою жизнь. Но… Она вскакивает и принимается отрывистым шагом мерить комнату, пока не останавливается у зеркала. Помедлив, я встаю и осторожно приближаюсь к ней. — У меня отличные физические данные — я могу удрать от любого полицейского, победить в драке с матёрым преступником и даже вскарабкаться на крышу по водосточной трубе, — продолжает Энола, нервно теребя пуговицы на белоснежных манжетах. Она ищуще смотрит на своё отражение, будто та, другая Энола может подсказать ей ответ. — И, в конце концов, я отлично смотрюсь в любой одежде, разве нет? Костюм трубочиста мне к лицу, костюм деловой леди — тоже, но… Запнувшись, она оборачивается ко мне. — Но стоило мне впервые сунуться на бал, как другие гостьи высмеяли мой наряд. Я чувствовала себя тогда такой угловатой и неуклюжей… Я, наверное, совсем не подхожу для… Я бережно кладу руки ей на талию. Свадебное платье Энолы — строгого, но элегантного кроя, расшитое нежным кружевом. Причёска — простая и изящная, локоны лишь присобраны на затылке, а потом свободно спускаются по плечам. Я вижу перед собой женственную, трогательную и красивую девушку — и восхитительно настоящую, не похожую ни на одну из знакомых мне светских дам. Мне стоило бы засыпать Энолу комплиментами, чтобы развеять её сомнения, но всё моё красноречие, отточенное во время выступлений в палате лордов, теряется, когда она замирает всего в нескольких дюймах от меня. Никакие слова не могут описать, насколько она прекрасна. Насколько она желанна. Насколько она… — Тьюксбери? — шепчет Энола, заметив, что я выпал из реальности. То, как трепетно прозвучало моё имя на её устах, заставляет сердце выпрыгивать из груди. Эта невероятная девушка, давно похитившая все мои помыслы — теперь моя жена!.. Разумом я всё ещё не осознал это до конца, а вот чувства буквально переполняют — так, что на глаза наворачиваются слёзы. — Тьюксбери… — от Энолы ничего не укроется, и она тянется к моей щеке, осторожно оттирая скатившуюся слезу. — Что такое? Но я всё ещё не нахожу слов. Может, лучше и вовсе обойтись без них? Я притягиваю Энолу ближе и целую её.

***

Поцелуй до свадьбы — немыслимое дело. Поцелуй по инициативе женщины, а не мужчины — тем более. Однако находиться тет-а-тет с Тьюксбери и не поцеловать его — это настоящее испытание, поэтому в своё время я нарушила оба правила одновременно и, откровенно говоря, ничуть не стыжусь. Зато теперь всё происходит так, как и положено: мы женаты, и первым моих губ касается он. Сначала невинно и целомудренно, будто спрашивая разрешения. Но потом, когда я не отстраняюсь и обвиваю его за шею, он становится смелее. Целоваться, во-первых, не страшно, ведь в этом маленький опыт у нас всё же есть. Во-вторых — безумно приятно (может, даже приятнее, чем распутывать преступление улика за уликой, но вы этого не слышали, договорились?). В-третьих — пока целуешься, полностью теряешься во времени и пространстве. По крайней мере, я не знаю, как иначе объяснить тот факт, что, оторвавшись от губ Тьюксбери, я обнаруживаю нас вовсе не стоящими перед зеркалом. Я лежу на постели, Тьюксбери замирает надо мной, прерывисто дыша. Если пауза продлится ещё немного, мы оба снова начнём бояться и нервничать, поэтому я увлекаю его в новый поцелуй, во время которого мне удаётся стянуть его фрак. Ещё один поцелуй — и участь фрака разделяет рубашка. Когда мои ладони упираются в грудь Тьюксбери, его обнажённая кожа пылает под моими пальцами. Я никогда не прикасалась ни к кому… вот так. Моё сердце делает кульбит, а вся смелость разом испаряется. — Немного нечестно, не находишь? — вдруг говорит Тьюксбери незнакомым мне тембром — более глубоким и низким, чем обычно. — Я бы хотел уравнять наши возможности. — О, ну разумеется, — с деланной бодростью отвечаю я, словно остаться без одежды перед мужчиной — сущие пустяки. — Проклятье… — его пальцы дрожат и не слушаются, пока он пытается расстегнуть платье. — Слава небесам, что это не корсет, да? — хмыкаю я, представив, сколько бы Тьюксбери возился со шнуровкой, если даже пуговицы сейчас даются ему с таким трудом. — Хотя, наверное, в журналах о моде моё свадебное платье без корсета назовут худшим нарядом месяца. — Я рад, что оно без шнуровки, — Тьюксбери ухитряется лукаво ухмыльнуться, преодолевая мучительное смущение. А потом его взгляд становится серьёзным. — И оно изумительное, Энола. Ты — изумительная. Платье наконец поддаётся, соскальзывая вниз. Он касается ладонью моей шеи, проводит по ключице, к плечам и дальше, к внутренней стороне локтя. Моя кожа покрывается россыпью мурашек. — Могу я поцеловать тебя? — тихо спрашивает Тьюксбери. В первое мгновение я теряюсь, не понимая, зачем ему разрешение, но тут же на ум приходит разгадка — и я немедленно заливаюсь румянцем. Он говорит не о губах. — Всюду, где тебе угодно. Опытным путём мне удаётся установить, что любые другие вариации поцелуев так же безумно приятны, как и уже знакомая нам. Пока Тьюксбери изучает моё тело, безошибочно отыскивая самые чувствительные места, ход времени вновь замедляется, а страхи и робость исчезают без следа. До того момента, пока поцелуи не подводят нас к незримой черте. Тьюксбери, опираясь на промявшуюся перину, нависает надо мной, и в его тёмных — а сейчас почти чёрных — глазах я вижу целую бурю эмоций. Наверно, такая же читается и на моём лице. Он ласковым движением отводит с моего лба пряди растрепавшихся волос. Теперь преобладающей эмоцией в его взгляде становится нежность. — Мои знания в… в этой области только теоретические, но… — застенчиво начинает Тьюксбери, и мне становится даже жаль его: он ведь наверняка осведомлён в меньшей степени, нежели я. Обычно роли распределяются иначе. Девушкам ничего неизвестно о брачной ночи, тогда как их новоиспечённые мужья, как правило, уже имеют хоть какой-нибудь опыт. Интрижки со служанками, посещение домов терпимости и прочие способы познать плотскую любовь не порицаются в обществе. Разумеется, если речь идёт о мужчинах — для девушки подобное означало бы несмываемый позор. — Но… Я могу невольно причинить тебе боль… Вот только у нас расклад иной. Я никогда не спрашивала об этом у Тьюксбери, но железно уверена в том, что он не поступал так, как поступало большинство молодых джентльменов его возраста. А мне досталась весьма подробная лекция от мамы, которая справедливо решила, что лучше вступать в брак, имея чёткие представления о том, что тебя ожидает. — Я понимаю, — шепчу я, всей душой стремясь развеять его тревогу за меня. Тьюксбери наклоняется ниже, и кончики наших носов случайно соприкасаются — как в тот вечер, когда он давал мне первый урок танцев. — Тогда заранее прости. — Сколько можно оттягивать этот момент, маркиз-болтушка, — фыркаю я, зная, что колкость его раззадорит и подхлестнёт, оттеснив опасения. Так и происходит. Тьюксбери прищуривается и целует меня совсем иначе, чем раньше — с впечтляющим напором и совсем не юношеской страстью. Я таю, забываясь в этом поцелуе, позволяю себе отпустить все мысли и насладиться близостью. А потом приходит резкая боль. Не успев сдержаться, я вскрикиваю и сжимаю пальцами простыню. Тьюксбери мгновенно замирает. — Извини!.. — одними губами умоляет он. — Извини меня… В уголках глаз непроизвольно начинает щипать, но я улыбаюсь сквозь слёзы. — Брось, это не больнее, чем тебе досталось от меня, пока я учила тебя драться. Теперь мы в расчёте. Ошеломлённый моей несерьёзной ремаркой, Тьюксбери хлопает ресницами, и я тихонько смеюсь. Спустя пару секунд раздаётся и его смех — мелодичный, такой приятный слуху. — Видят небеса, Энола, только ты способна шутить в такую минуту. — Ты находишь это неуместным? — лукаво уточняю я. Мне всё ещё больно, но если улыбаться, то справиться с болью легче. Я привыкну, не сомневаюсь. А вот привыкну ли к тому, что Тьюксбери — мой Тьюксбери — так близко? Что между нами больше ни осталось никаких преград? Что я доверилась другому человеку так, как никому и никогда не планировала доверяться… Хотя какие уж тут планы, в самом деле. — Я нахожу это очаровательным. Приникнув к моим губам, он возобновляет движения, так медленно и осторожно, будто я — хрупкая хрустальная статуэтка. Моё дыхание становится чаще и тяжелее. Я пытаюсь хоть как-то определить ощущения, которые испытываю, хоть немного систематизировать их в мыслях, словом, сделать хоть что-то привычное и вновь обрести почву под ногами — но тщетно. — Тьюксбери… Тьюки… Я сжимаю пальцами его плечи, подаюсь навстречу, чтобы он чувствовал — я хочу быть ещё ближе. Это единственное, что точно знаю сейчас я сама. В ответ получаю сбивчивый шёпот, ласковые слова, которые в любых других обстоятельствах сочла бы слишком сентиментальными, но теперь млею от этих нежностей и даже не собираюсь этого стыдиться. Запускаю пальцы в его густые волосы, закрываю глаза и окончательно растворяюсь в моменте. Это что-то новое, неизведанное — возможное исключительно благодаря Тьюксбери. Понятия не имею, сколько времени проходит, прежде чем наша близость сменяется целомудренными бережными объятиями. Мы лежим рядом, и я утыкаюсь носом в его шею, потому что мне безумно нравится, как он пахнет — возможно, однажды я даже скажу это вслух, но не сейчас, чтобы не очень-то зазнавался. — О чём ты думаешь? — тихо спрашивает Тьюксбери. Интересно, как сильно он удивится, если я признаюсь, что ни о чём? Хотя, кажется, это уже не совсем правда, ведь мысли постепенно возвращаются, цепляясь одна за другую. — Думаю… До чего славно, что мы друзья, верно? Тьюксбери озадаченно поводит бровью. — Ну, посуди сам, как обычно складываются брачные союзы? Люди ищут выгодную партию, начинаются формальные ухаживания без возможности узнать друг друга по-настоящему… — Отчего же, случаются и браки, заключённые по любви. — Ты просто безнадёжный романтик, — закатываю глаза я. — Лёгкое увлечение, первоначальная симпатия — это самое большее. Ведь правила таковы, что девушка даже не может поговорить с понравившимся ей кавалером без присмотра компаньонки! Как в подобных условиях можно кого-то полюбить, скажи на милость? А у нас всё сложилось совсем иначе. — Сумка со мной свалилась чуть ли не тебе на голову, — смеётся Тьюксбери. — Да уж, вряд ли в высшем обществе найдётся кто-то ещё, использовавший такой же метод ухаживания. — Вот именно! — с энтузиазмом подхватываю я. — Ты спас меня из пансиона, забравшись в коробку. Я спасла тебя, заставив прыгнуть с поезда. Ты научил меня танцевать в уборной. А я… почти научила тебя драться в экипаже. Мы совершенно не способны бросить друг друга в беде, ввязываемся в любую авантюру, встречаем любую опасность, лишь бы выручить другого… Думаешь, многие пары могут похвалиться этим? — Кажется, я уловил, к чему ты ведёшь… И, пожалуй, соглашусь, хотя мои чувства к тебе всё же никак нельзя классифицировать как исключительно дружеские. Тьюксбери посылает мне томный взгляд из-под ресниц — такой соблазнительный, что я отчаянно краснею, хотя после случившегося стесняться взглядов довольно странно. — Я… Я понимаю. И это взаимно, но… — я быстро прикладываю палец к его губам, чтобы он не успел прервать меня поцелуем. — Именно дружба помогает раскрыться и довериться друг другу полностью. Не задумывалась об этом прежде, но сейчас с уверенностью могу заявить, что дружба — лучший фундамент для любви. — Не знал, что ты такой философ, — улыбается Тьюксбери с лёгкой иронией. Раньше мне наверняка захотелось бы пихнуть его как следует, чтобы не ёрничал, но теперь я вижу по его глазам, что на самом деле он со мной согласен. И в ответ я молча касаюсь его запястья, провожу по тонким изящным пальцам… Хм. Джентльмены могут целовать руки дамам, а если наоборот? И какой будет реакция Тьюксбери, если я поцелую его ладонь? Или такое выражение чувств всё же неуместно? С каждой секундой мне всё сложнее сопротивляться этому желанию. Что ж… Пусть я недавно сказала, что мне не до планирования, натуру не переделаешь. В моём списке «Исследовать все аспекты супружеской жизни» появился ещё один пункт, и я намерена перейти к нему прямо сейчас.