🔞💦
17 октября 2020 г. в 15:40
Дазай опускается на его член, как королева на трон: грациозно, неспешно и чересчур сексуально.
Акутагава беспомощно стонет, подаваясь бёдрами вверх, и она ахает, резко присаживаясь до конца. Внутри неё не тесно (будь это так, он бы тут же кончил), но так влажно и хорошо, что держать дыхание ровным не получается.
Он рад, что Дазай разделяет с ним увлечение трахаться на диване, пока мамы нет дома, но с тех пор, как это началось, ему ещё ни разу не позволяли перехватывать инициативу. Запястья обычно пережимают, а бывает, и завязывают глаза. Пока разве что в рот ничего не пихали.
Акутагаве всё это до безумия нравится. Пусть он никогда бы не подумал, что первый секс ему подарит взрослая, опытная женщина (он уже положил глаз на одноклассницу), теперь «маленький секрет» перерос в привычку. Привычку двигаться навстречу, встречать её на полпути, привычку стараться не подвести, не разочаровать. Презерватив помогает, но Акутагава всё равно держится с трудом, даже после предварительной дрочки. Боится спустить в любой момент.
— Если будешь хорошо себя вести, сегодня я сяду тебе на лицо, — обещает Дазай ласковым тоном, и член набухает сильнее. — Ох, вижу, тебе нравится моё предложение, Рю-кун.
Она прекрасна. Невообразимо очаровательна. Её властные черты; глаза, потемневшие от возбуждения; соблазнительно приоткрытый рот; роскошная грудь, просвечивающаяся сквозь кружевное бельё. Акутагава обожает её фигуру, её рост. Обожает в ней всё. Если бы он умел рисовать, все его скетчбуки были бы заполнены её портретами. Он смог бы по памяти изобразить каждый её изгиб…
Неприличные мокрые звуки щекочут уши; естественные соки, стекая по стволу, щекочут яйца. И вообще всё щекотное от жара и пота. Дазай беззаботно скачет на нём, неутомимая и статная. Она нарочно сжимается, проверяя его на стойкость. Акутагава хныкает и выдыхает через нос, хватаясь за её бёдра.
— Дазай-сан, пожалуйста…
— Побудь для меня хорошим мальчиком.
Недовольный вздох сменяется продолжительным мычанием.
Никто не предупреждал, что в понятие «хороший мальчик» входит умение терпеть плотные тиски вагины на своём члене. Иногда это кажется задачей непосильной, хотя он, пусть и с трудом, всё же справляется. Но не касаться её красивого тела ещё труднее. Просто невыносимо. Не касаться её, когда так хочется тщательно ощупать с головы до ног (а особенно – между ними)… Не касаться её – это самая настоящая пытка.
Дазай прикрывает глаза и постепенно набирает скорость.
Она тихо ритмично постанывает, поднимаясь и падая, отрываясь и прилипая. Холодные руки упираются в его грудь, ярко контрастируя с тем, как тепло внутри.
Акутагава решает ослушаться. Звание хорошего мальчика ничего не стоит, если нельзя позволить себе трогать то, что страстно желаешь потрогать. Он накрывает клитор подушечкой большого пальца и с нажимом обводит. Дазай подскакивает от неожиданности, а когда шлёпается обратно, они стонут в унисон.
— Осторожно, — выражение резко распахнутых глаз по меньшей мере угрожающее, — с огнём играешь.
Дазай едва ли имеет что-то общее с огнём. Она, скорее, горделивая ледяная статуя, оживающая только в момент необходимости. Её взгляд пригвождает к месту, голос оглушает, вся она будто вылеплена из снега. Акутагава жаждет, чтобы она растаяла в его ладонях.
Он садится, крепко обнимая её за талию, и с жадностью присасывается к прозрачной чашечке лифчика. Дазай вздрагивает, резко вдыхая и застывая у него на коленях. Её руки дотрагиваются до плеч, до волос на загривке, вызывают непроизвольную дрожь лёгкими касаниями по спине. Акутагава стонет, с наслаждением втягивая в рот скрытый узорчатой тканью сосок.
— Рюноске…
Его имя, произнесённое таким тоном, таким пропитанным удовольствием голосом, побуждает работать усерднее.
Дазай отвечает на это хихиканьем – верный признак близкого оргазма, – отталкивает его от себя и заваливает обратно. Теперь она опять, как в прошлый раз, держит его за запястья, и, даже несмотря на то, что хватка недостаточно сильная, чтобы сдержать, Акутагава подчиняется.
Подчиняется шёпоту на ухо; непрерывным, всё ускоряющимся движениям её тела; подчиняется её красоте и уверенности. Он бы не дёрнулся, достань она сейчас нож или пистолет. Дёрнуться может лишь каменный стояк внутри влажного жаркого плена. Стоны вибрируют в груди, горле, на языке и губах. Стоны хриплые, низкие, заполняющие комнату до самого потолка.
Дазай смеётся, радостно и заливисто. Её стенки конвульсивно сжимаются, отчего Акутагава сам удерживается едва-едва. Оргазмы у неё такие бурные, что порой пугают. Больше всего он боится ей навредить, даже если она берёт происходящее под контроль и управляет им, как пожелает.
Она ещё посмеивается ему на ухо, согнувшись пополам и держась за его плечи, когда он решает провести тыльной стороной пальцев по её боку. Прикосновение нежное, почти невесомое, но по руке сразу же хлёстко шлёпают.
— Руки вдоль туловища, — строго приказывает Дазай, с кокетливым изяществом слезая с него. Опустившись коленями на пол, она берётся за основание члена и принимается лениво ласкать всю длину. — Хочешь, я возьму у тебя в рот?
Несмотря на интонацию, это не вопрос. А если и вопрос, то только риторический: Дазай видит его насквозь, ей даже не надо ждать ответа. И когда Акутагава торопливо кивает, она только усмехается, замедляясь, чтобы сжать эрекцию сильнее. Акутагава тяжело дышит, толкаясь в её кулак, – Дазай облизывается, дразняще приближаясь языком к головке.
— Дазай-сан…
— Тише, — она нежно целует обнажённую кожу живота, и Акутагаве до одичания нужно, чтобы она повторила это с его губами. — В следующий раз.
Читает ли Дазай мысли? Вполне возможно, удивляться здесь нечему.
Тысячам минетов Акутагава предпочёл бы один поцелуй. Всего один, долгий и томный, чтобы момент впечатался в память раз и навсегда. Хотя одного будет точно мало. Он не уверен, что ему когда-нибудь хватит её близости. Сколько бы она ни давала, надо больше, больше и больше.
Всю её целиком.
— Я обещала сесть тебе на лицо, — вставая, Дазай хитро улыбается уголками губ; вес её стопы на груди кажется неприличным, — но ты плохо себя повёл.
Он видит влажность складок между её ног, и слюна наводняет полость рта. Так сильно хочется присосаться, вылизать её начисто, довести до оргазма языком. Акутагава невольно стонет, когда Дазай проводит подушечками пальцев вдоль половых губ, собирая смазку.
— Будешь? — она протягивает руку, и он едва не хватается за тонкое предплечье, чтобы притянуть её ближе к себе, но вовремя вспоминает, что его рукам пока не положено отрываться от дивана. Дазай вытирает пальцы о кружево лифчика, игриво обводя ареолу.
Он знает, что она ничего ему не даст. Ни себя, ни пальцы. Это всего лишь способ подразнить, и это раздражает, но она и так позволяет ему очень многое.
Акутагава сам не верит, но из-за того, с какой умелостью Дазай его трогает, он жалобно скулит. Она снова там, на коленях, с грехом во взгляде. Красивая до потери сознания и дьявольски жестокая. Он больше не выдержит; возмущение вливается в голос и хлещет, как кровь из раны. Дазай вскидывает бровь, подувая на головку сквозь латекс.
— Хочешь кончить в меня, да?
О чёрт…
— Отыметь без резинки, накончать внутрь так, чтобы вытекало и пачкало всё кругом?
На этих словах Акутагава почти ловит оргазм, но пальцы ловко пережимают основание, обрекая его на ещё один круг мучений. Дазай нашёптывает всякие развратные фразы, стонет вместе с ним просто потому что может и мастурбирует ему чересчур методично. У него уже кружится голова, в висках нервно бьётся венка. Разрядки хочется так сильно, что сводит челюсти. Он даже попросить не в силах.
— Хорошо, Рюноске, хорошо. Ты продержался достаточно долго, потерпи ещё чуть-чуть.
Он потерпит. Совсем немного.
Проворность её пальцев дурманит, спутывает мысли. Всё тело искристо покалывает, приятная дрожь проходится вдоль хребта и стекает к паху. До оргазма Дазай доводит порывистыми движениями кисти и выжимает всё до последней капли, пока его потряхивает от интенсивности ощущений. На пару секунд Акутагаве кажется, что он ослеп. Перед глазами вспыхивают звёзды и взрываются фейерверки, а потом всё рассеивается, и за рассосавшейся тьмой становится видно белый потолок.
Наверное, он никогда не привыкнет кончать в презерватив. Неприятно настолько, что сразу после хочется поскорее от него избавиться. Дазай, будто это чувствуя, и сейчас опережает робкую просьбу.
Благодарно улыбнувшись, Акутагава встречает её взгляд. Прочесть что-либо на лице Дазай невозможно: она искусно скрывает любые переживания, какой бы характер те ни носили. Сама она носит лишь гордость и неприкосновенность. И кружевной лифчик, потому что тот превосходно на ней смотрится. На ней всё смотрится хорошо.
Расслабленной гибкой походкой Дазай подплывает к сумочке, где спрятан запасной комплект белья, и не спеша переодевается. Лямки спадают с плеч, соскальзывают по рукам. Другие чашечки, плотные, монотонные, занимают место испачканных смазкой и слюной. Потом она отворачивается, слегка наклоняясь вперёд. Ткань новых трусиков, обласкав длинные ноги, прилегает к роскошным ягодицам…
Акутагава шумно сглатывает и тут же с горечью осознаёт, что второго раунда не будет. Правила устанавливает не он.
Так же демонстративно выпрямившись, Дазай бросает взгляд через плечо. Взгляд чарующий и коварный.
— Наслаждаешься представлением? — она лукаво усмехается и вызывающе себя оглаживает. — Что, нравится моя задница?
Акутагава только открывает рот, как у входа в дом едва слышно раздвигаются сёдзи.
— Накройся. Скажу, что ты уснул, — торопливо шепчет она, уже надевая платье и расправляя смявшуюся ткань. От игривости ни следа.
Сердце суматошно колотится. Подниматься нельзя, не успеть.
Акутагава следует совету: сгребая одежду под себя, прячется под пледом до шеи и притворяется спящим.
Лежать на смятых штанах неудобно, но куда неудобнее было бы, увидь мама воочию, как именно проходят их занятия. Отношения с математикой у него и впрямь значительно улучшились, но вовсе не из-за педагогических умений Дазай. Она просто сумела подобрать верный стимул: пряник – секс, кнут – воздержание. Демонстрация ни к чему: такого маме всё равно не понять. Лучше просто потерпеть немного.
Дазай отвлекает внимание с лёгкостью прирождённой актрисы. На весьма навязчивое предложение сходить в кино из гостиной слышится долгий тяжкий вздох и согласное «Ладно». Она не была бы собой, если бы не умела добиваться желаемого парой слов, но Рюноске жаль, как просто мама поддаётся её манипуляциям. Едва ли не легче, чем он сам.
Она уже ведёт себя как ни в чём не бывало, а при следующей встрече её выражение снова станет снисходительно-скучающим, голос – отстранённым, и так будет до тех пор, пока они не останутся наедине.
Фразы отдаляются, слух подводит, но Акутагава успевает ухватить «Подожди-ка, Хироси, неужели тебе не интересно, чем мы занимались?» И это очередное баловство – будто насмешка. Насмешка над ним, над его страхом, хотя вряд ли сама она настолько смела. Конечно, рассказывать Дазай будет о вычислениях, но лишний раз надавить на больное возможности не упустит.
Когда разговор растворяется, обозначая, что больше в помещении никого нет, Рюноске, пытаясь подняться, отчётливо понимает, что силы действительно истощились, и, кое-как натянув на себя штаны и футболку, падает обратно.
Веки смыкаются сами собой.
Ему снятся гексаэдры и интегралы. Цифры рассыпаются на звёзды. В этих звёздах видно её лицо.
Дазай улыбается и манит к себе.
В следующий раз, Рюноске, в следующий раз.