Daytime

      В этот день солнце было каким-то особенным — его свет был необычно теплым, и даже ощущался каким-то густым. Он подсвечивал пыльные облака, которые то и дело взметались под колесами машин и поездов или ногами прохожих, окрашивая их в сияющий оранжевый цвет. В общем кроме этого дня на последней неделе в районе города было облачно и довольно прохладно — хоть нужды в утепленной одежде и не было, но ветер все равно пробирал.       Дазай обожал путешествовать. Он был из тех людей, которые никогда не смогли бы найти счастья в стабильности — ему нужны были впечатления, потрясения, адреналин. Жажда нового год за годом на протяжении всей его жизни гнала его в разные места. Парень страстно желал видеть больше, заметить каждую деталь. Он искал истину в мелочах и никому не верил на слово до тех пор, пока не испытывал что-то сам.       В этом городе было много необычного, что ему очень нравилось — паровые механизмы, которые опутали весь современный мир, здесь имели свой специфический характер. В них не чувствовалось влияние Британии, законодательницы их бессмертной классики, которую он посетил до этого: по сравнению со «страной, над которой никогда не заходит солнце», порочной, сдержанной и благородной, американские города были куда более раскрепощенными и душевными. Они умели находить подход к сердцам людей, которые посетили их хотя бы раз.       Осаму шел по дороге с вокзала: его поражало количество пыли, присутствующей повсюду. Странным ему казалось и то, что тут она не была признаком запустения, а наоборот живописно подчеркивала городскую оживленность. Ею сопровождалась вся активная деятельность, что происходила на этой территории. Дазай даже подумал о том, что у тех, кто живёт тут на постоянной основе, наверняка лёгкие уже давно приспособились к фильтрации летающей микроскопической грязи без беспокойства их хозяина.       Дазай Осаму сам из себя был довольно приятным — он был бойким, энергичным, талантливым и мудрым не по возрасту молодым человеком двадцати трёх лет, у которого, тем не менее, было очень много скелетов в шкафу. Он являлся бывшим членом японской организации под названием «Портовая мафия» — юноша провел в ней несколько лет и смог дослужиться до высокого положения и заработать немалый авторитет. Почему он ее покинул? Ответ все тот же — катастрофическое неприятие рутины. За то время, что Осаму там находился, все интересные ему аспекты жизни мафиози исчерпали себя, из-за чего в конце концов эта работа наскучила ему до безумия. Его тошнило быть там каждый день, и в конце концов он не выдержал и просто уехал в другую страну, заявив о своем уходе.       Первое время его пытались преследовать, но оказалось, что тщетно. Впрочем, босс мафии и сам знал, что Дазая нельзя взять чем-то вроде спецотрядов, потому что для него они были детским лепетом. «Бессердечный пёс» вполне оправдывал свое прозвище, ведь действительно вел себя так, будто никогда не имел сердца — его не волновали чужие смерти или боль, он любил вызывать их сам.       И тем не менее, любой обычный прохожий, который мог бы случайно увидеть молодого человека на улице, никогда бы не подумал о том, что на душе этого симпатичного и позитивного юноши камнем висит не один десяток ужасных преступлений. Он, одетый в свободные широкие темно-коричневые брюки чуть выше щиколотки, черные крепкие кожаные сапоги, расстегнутую на две пуговицы сверху белую рубашку и лёгкий пиджак кофейного цвета, энергично шагал вперёд по брусчатке, время от времени поправляя бежевую шляпу на голове, кивал и улыбался простым прохожим. Немудрено, что он производил на окружающих приятнейшее впечатление.       Он держал путь в центр города. Жилье было снято заранее, поэтому он, не беспокоясь о его поисках, решил полностью посвятить весь день осмотру всего достаточно интересного, что сможет заметить.       На большой улице, на которой он оказался, стройными рядами стояли новенькие, только что покрашенные дома. Однако, если пройти по ней немного дальше можно было обнаружить ещё десяток таких зданий, которые не подверглись реставрации. Среди них были даже нежилые, насколько он мог судить.       Конец улицы был глухим и заброшенным — время от времени здесь можно было заметить бездомных, играющих детей и подростков или людей подозрительной внешности. Осаму шумно выдохнул, радостно улыбнувшись — правда была в том, что покинутые дома, заводы, сады и улицы он обожал куда больше, чем самые красивые и вычищенные «до эталонного блеска».       Сейчас тут было довольно тихо. Дазай подошёл к одному из домов и опёрся спиной о косяк, достав сигареты и закурив. Он не особо боялся испачкаться о кирпичную кладку, между которой промежутки поросли мхом, потому что не любил трястись над каждым пятнышком, которое появлялось на одежде.       Вдруг он услышал что-то рядом. Хруст. Парень, вздрогнув, обернулся и уставился на человека, так же стоявшего у стены метрах в пяти от него.       Он был довольно высоким и худым: кожа была бледной, а тёмные пепельные прямые волосы ниспадали на плечи. В его чертах была заметна общая острота линий. Тёмные аметистовые глаза с жадностью смотрели в яркое безоблачное нежно-голубое небо, и оно в них отражалось. Мужчина хрустел длинными тонкими пальцами, разминая руки, к которым теперь прилила кровь, из-за чего они изменили оттенок на красноватый.       Осаму в удивлении уставился на незнакомца, после чего вдруг мягко улыбнулся. — Эй, — негромко воскликнул он в сторону молодого человека, желая обратить его внимание на себя.       Ему это удалось — мужчина медленно повернул голову в его сторону, обводя холодным взглядом. Однако потом вдруг тоже улыбнулся, обнажив ряды белоснежных зубов. Дазай встрепенулся: казалось, его глаза загорелись в немой радости. Он подошёл ближе к этому человеку и усмехнулся, предвкушая минуты замечательного общения. — Демон Фёдор… Какими судьбами? — произнес он, сталкиваясь взглядом с чужими ледяными глазами, в которых было что-то жуткое.       Федор вновь поднял взгляд в небо, рукой убрав от глаз прядь волос — его несколько расслабленная поза говорила о большой уверенности, которая была крайне необычна для тех людей, которые имели честь общаться с «Бессердечным псом» Портовой мафии. — Дазай Осаму, — ухмыльнулся русский, — Мы не виделись так давно. Честно говоря, я бы мог спросить то же, что и ты у меня, но мне совсем не интересно. Ты ведь покинул мафию, так что все вполне прозрачно… — Я освободился, — сказал юноша, тоже зачем-то подняв взгляд на слепящие небеса и сделав затяжку. — Знаю, — ответил собеседник.       Этого человека звали Федор Достоевский, и с его именем было связано очень много в нынешнем мире. Будучи родом из России, он являлся лидером крупной всемирно распространившейся секты — его изгнали из своей родной страны, признав опасным преступником и объявив в розыск из-за этого. Осаму точно мог сказать, что Достоевский был одним из самых смертоносных эсперов из тех, кого он знал: он никогда никому не раскрывал свою способность, поэтому никто не мог сказать точно, в чем она заключается, но в его силах было с лёгкостью убить человека одним прикосновением.       Он обладал невероятным умом, легко мог предвидеть события, и, на фоне прочего, имел одну любопытную психическую особенность — Федор считал себя Богом. Достоевский твердо, тихо и маниакально верил, что его роль в том, чтобы очистить мир от грязи, самообожествляя себя и заставляя верить в это своих последователей. Это было несколько жутко для сторонних наблюдателей, хотя внутренняя система самой их религиозной организации работала четко, как часы.       По правде говоря, Дазай скорее все-таки сумел бы самоубиться, чем поверил в то, что этот человек действительно является Богом. — Хей, Федор…— Осаму посмотрел на мужчину, — Пройдемся? Все равно ведь заняться нечем. — Почему бы и нет, — ответил русский, выпрямившись.       Они покинули грязные закоулки заброшенного конца площади и медленно направились вперёд. Ни один из них не знал, куда они идут, но значения это имело мало. Дазай и Федор были знакомы около восьми лет, и периодически пересекались на протяжении этого времени. Они стоили друг друга — равные по интеллекту и обладающие способностями, уравновешивающими самих себя, они никогда не нуждались в том, чтобы задавать друг о друге вопросы: каждый понимал все без них в большинстве случаев, и им это нравилось.       Так же они никогда не видели смысла в соперничестве, ведь знали, что единственным фактором, определяющим чью-то победу, будут обстоятельства. Они не соревновались, потому что это наводило скуку.       Они шли. Собор возник перед ними довольно неожиданно. Глаза уже болели от яркости солнечного света, который почти не грел, но светил со всей своей силой, поэтому идея зайти под крышу показалась неплохой. — Здесь ведь не всегда так солнечно…— тихо, несколько равнодушно произнес Достоевский, прищурившись и недовольно сведя брови. — Ну да, — ответил Осаму, которого погода тоже начала порядком напрягать, — Но здесь ведь… все равно засуха из-за техногенных изменений климата. — Понятно, — произнес собеседник, после чего направился ко входу в большую по размеру церковь.       Внутри собора было безлюдно и довольно прохладно — оказавшись внутри, мужчины почувствовали большое облегчение. Тут было красиво: белоснежные стены, покрытые барельефами, каменные своды, далеко уходящие в высоту под потолок… Невероятно выглядели цветные витражи, через которые бил свет: они отсвечивали всевозможными насыщенными красными, синими, желтыми, зелёными и пурпурными оттенками. Осаму здесь понравилось, но Федор не выглядел впечатленным. Он опустился на одну из холодных деревянных скамей, и сложил руки на спинке передней, положил голову на них. — Для веры не нужно такое большое количество разной символики… это шелуха. Если ты веришь во что-то по настоящему, тебе незачем кричать об этом на каждом углу, — тихо сказал он, прикрыв глаза. Дазай сел рядом с ним, пожав плечами. — Разве мы можем утверждать? Природа людей… в их обычаях, — ответил бывший мафиози.       Они ходили по городу весь день — посетив множество мест и избродив множество улиц, они наблюдали за тем, как алеющее солнце садится за горизонт, окрасив небо в малиновый цвет. После этого стемнело быстро. Облака вновь заволокли небосвод и ветер вернулся, словно им было приказано опять покрыть собой все, чуть только дневной свет скроется.       Дверь съемной квартиры неприятно заскрипела, когда они вошли, заставив Достоевского поморщиться. Его раздражали отвратительные звуки вроде этого. Дазай добродушно и чуть устало усмехнулся, заперев ее и включив тусклый электрический свет. — Наши сегодняшние апартаменты, хаха, — сказал он, сняв пиджак и шляпу и повесив их на вешалку около входа. — Роскошно, — усмехнулся Достоевский в ответ, обводя взглядом потрепанную кровать, дряхлую оконную раму и облезающие с деревянных стен обои. Он снял с себя обувь и накидку, повесив ее на спинку стоявшего рядом единственного стула. — Я чертовски устал, — тихо протянул Осаму, сев на кровать и откинувшись назад. Он глянул на Федора, чуть улыбнувшись с еле заметной язвительностью, — Я не рассчитывал встретить тебя в этом городе. Рад, что так получилось. Мы отлично провели время. — Да, — сказал он, забравшись на кровать с ногами, и сел, обняв их, — Твоя компания приятна. Раз за разом.       Эта ночь была тихой и спокойной: они легли спать, решив, что сегодня и впрямь ходили слишком много.       После двенадцати резко похолодало. Они и так были вынуждены делить одноместную кровать, что было непросто, но теперь ещё и единственное тонкое одеяло перестало справляться со своей обогревающей задачей. Достоевский дремал, но заснуть пока не получалось. Он тихо вздохнул, хмурясь, и подвинулся к Дазаю, прижавшись к нему от холода и уткнувшись в плечо носом. Осаму лишь удивился тому, каким он был холодным — видимо, темноволосый замерзал. Юноша плотнее накрыл их одеялом и прижал Федора к себе, взяв одну из его рук в свою и сцепив их пальцы в попытках хоть как-то согреть. —…истинный демон ты, а не я, Дазай, — тихо произнес русский в полудрёме. — Я знаю, — ответил парень и закрыл глаза. Он думал о том, что завтра они разойдутся, забыв о том, что этот день был в их жизнях, и это пробуждало в его душе какую-то смутную горечь, но все же он вполне контролировал себя. Он тихо заговорил, — Федор… я буду ждать нашей следующей встречи.       Достоевский ничего не ответил. Осаму было все равно. Ему и не нужен был ответ.