***
Дыхание участилось, а сердце на минуту застыло. Перед глазами до сих пор стоял тот взгляд, такой холодный, что задрожали бы даже самые огромные айсберги. Всего на секунду, но вполне отчётливо Джинни увидела в серых глазах разочарование. Не презрение, не ненависть, а именно разочарование. Такое же было в её собственных глазах этим летом, когда она стояла напротив ничего не понимающего Гарри… Всего лишь мгновение перед тем, как взгляд слизеринца вновь стал нечитаемым, и он ушёл. Казалось, насовсем. Пустой коридор, словно пустота внутри, становился всё больше и больше… Это было последним, что видела Джинни перед тем, как провалиться в темноту. Приходить в себя было нелегко. Голова словно стала чугунной, и, едва лишь приоткрыв глаза, Джинни сморщилась от ноющей боли. Оставив всякие попытки подняться, девушка постаралась расслабиться и понять, где она находится. И каково же было её удивление, когда в сознание пробилось понимание, что это совершенно точно её собственная комната. Теперь в голове не сходилось ровным счётом ничего. Джинни совершенно точно помнила пустой коридор и… и их с Малфоем разговор. А затем вдруг дыхание стало настолько частым, что каждый новый вдох стал отзываться болью в лёгких. Помнила, как всё плыло перед глазами, а затем наступила темнота. Тогда получалось, что она потеряла сознание. Но что это всё-таки было? И как она оказалась в своей комнате? Так как на сером потолке определённо не было ответов на эти вопросы, Джинни начала потихоньку поворачивать голову в разные стороны. Всё в комнате было ровно таким, как когда она уходила утром, кроме одного: на прикроватной тумбе стоял маленький пузырёк с прозрачной жидкостью. Девушка с трудом дотянулась до подозрительного предмета, совершенно не подумав в этот момент о том, что это может быть опасно. Но ничего необычного не произошло. Пузырёк неизвестного происхождения лишь добавил вопросов, но точно не ответов. Поэтому, ещё немного полежав, Джинни всё же удалось приподняться на кровати, и тогда она смогла увидеть лежавшую на всё той же прикроватной тумбе записку. Протянув руку к тумбе и взяв кусок пергамента, девушка бегло пробежалась глазами по двум идеально ровным чернильным строчкам: «Выпей это, когда очнёшься. На время станет легче» Ни подписи, ни чего-либо ещё не было. Но только как бы Джинни ни отрицала это в своей голове, она отлично знала, чей это почерк. Ровный и изящный, каждая буква была выведена без малейшей неровности. Когда девушка вновь перевела взгляд на небольшой пузырёк, что всё это время сжимала в руке, она в удивлении приподняла брови. Прозрачная жидкость, нагревшись от тепла её ладони, приняла золотистый оттенок и чуть переливалась в маленькой ёмкости. Открыв пузырёк, Джинни всё ещё недоверчиво поднесла его к лицу, однако никакого запаха у зелья не было. Стоило ли так просто доверять? Об этом девушка подумала уже после того, как выпила всё содержимое, отмечая, что какой-либо вкус отсутствовал ровно так же, как и запах. Тепло быстрой волной окутало всё в груди, как когда принимаешь горячий травяной отвар во время простуды. Джинни невольно стала поуютнее устраиваться на своей кровати — ни с того ни с сего начало клонить в сон. Было так тепло и, казалось, все кружившие за спиной проблемы просто взяли и растворились в воздухе. Девушка даже не заметила, в какой именно момент она провалилась в глубокий сон.***
Ближе к утру действие зелья ослабло, и Джинни снова стало хуже. Настолько, что о спокойном сне можно было только мечтать. Ещё один почти целый цветок вырвался из горла девушки. Тело слушалось с большим трудом, но всё же немного придя в себя, Джинни села за стол. Несколько минут девушка просто смотрела на приготовленные листы пергамента и чернила, словно не решаясь прикоснуться к ним. Джинни была уже не уверена, что приедет на это Рождество домой. Поэтому решила написать родным письма. Они наверняка захотят знать правду, пусть и сама она не в силах её рассказать. Сложнее всего далось письмо для Чарли, ведь именно через него девушка решила передать остальные. У неё осталось лишь пару дней, и даже если письмо за это время успеет прийти к Чарли, будет уже слишком поздно. Девушка не хотела, чтобы родные были возле неё, зная, что она может умереть в любой момент. Лучше пусть они узнают уже потом — решила для себя Джинни. Письма вышли большие и очень тёплые, наполненные самыми разными воспоминаниями. Джинни не хотелось, чтобы по ней плакали, чтобы без неё страдали, как без Фреда. Пусть лучше улыбаются тёплым воспоминаниям. Напоследок в очередной раз извинившись перед Чарли за то, что взвалила это всё на него, девушка перевязала письма для родных одной лентой, откладывая их в сторону. Дальше шли письма для Гарри, Гермионы и Алекса. Письма друзьям получились не такими большими, но тоже максимально положительными и светлыми. Джинни не хотелось писать о плохом. Она вдруг поняла, что совсем не осознает, что это конец. Как-то до последнего это всё воспринималось не до конца, словно через смягчающуюся подушку. И даже теперь, когда уже дальше некуда, она не могла принять. Когда очередь дошла до последнего письма, рука застыла над пергаментом, так ничего и не оставив на нём. Что она должна написать ему? Да и стоит ли писать что-то? Этот вопрос девушка решила пока отложить на дальнюю полку. К обеду Джинни стала чувствовать себя чуть лучше и, закутавшись в зимнюю мантию и большой красный шарф, решила прогуляться. Мягкий белый снег то и дело скрипел под ногами, не позволяя до конца сосредоточиться на своих мыслях. Рождество уже послезавтра, и её совершенно точно ждут дома. Письма Чарли девушка отправила ещё утром. Брат должен был так же, как и она, приехать домой прямо в Рождество. А значит, когда письма прибудут в Румынию, Чарли там уже не будет. Всё складывалось так, как и должно было в такой ситуации, но легче Джинни не становилось. Перед глазами вдруг возникло пустое квиддичное поле. Джинни и не заметила, как ноги сами принесли её сюда. Она всё стояла и смотрела пустым взглядом на то место, где, как ей казалось, они лежали на снегу вместе с Малфоем в тот день. Почему она поддалась? Это не было помутнение или что-то вроде того. Сколько бы девушка ни возвращалась к этому моменту, всё выходило совсем наоборот. Это был словно долгожданный глоток свежего воздуха после долгого заточения, более чем осознанный. Чувства пугали, были странными, но совершенно ясными. Теперь уже не возникало вопросов, отчего это в груди резко стало тесно, почему щеки горят и так быстро бьётся сердце. Осознать — это очень важный шаг. Но если не принять, дальше путь закрыт. Только бездонная пропасть и ничего больше. Путь обратно в комнату был трудным, в груди по прежнему было больно и тяжело. Однако, стоило Джинни подняться в башню старост, как она замерла на месте, уперевшись взглядом в дверь собственной комнаты. Дверь была приоткрыта, и девушка в несколько шагов преодолела расстояние до своей спальни. Но в комнате не было никого и ничего необычного. Только чуть смятая постель, что явно было делом чьих то кошачьих лап. Но вот это как раз и настораживало — Оливера нигде не было видно. Несколько раз обыскав собственную комнату и гостиную, Джинни поняла, что котёнок пропал. Девушка до самого вечера продолжала обыскивать каждый коридор и любые открытые кабинеты, но всё безуспешно. Когда встречался кто-то из учеников, оставшихся в Хогвартсе на Рождество, Джинни с надеждой спрашивала их о белом котёнке, но ответы были одинаково отрицательными. — Джинни, ты ещё не уехала? — недалеко от выхода во внутренний двор девушку окликнула светловолосая когтевранка на курс младше её самой. — Нет, — натягивая лёгкую повседневную улыбку, отозвалась Джинни, — Не видела, случайно, белого котёнка? — Так это твой? Малфой сегодня целый день с ним возится, не может найти хозяина. А котёнок за ним, словно за мясом, ходит хвостиком, никак не отстаёт, — чуть посмеиваясь, рассказала когтевранка, а с лица Джинни резко пропала улыбка. Из всех людей в Хогвартсе именно он. Снова. — Ты не знаешь, случайно, где сейчас Малфой? — пытаясь взять себя в руки, спросила Джинни и, получив ответ, направилась во внутренний двор. Джинни несколько раз обвела глазами пространство, пока взгляд не зацепился за небольшую группу слизеринцев, что расположились возле одной из стен. В первую очередь девушка попыталась установить наличие белого пушистого создания, пока не представляя, как именно она будет его забирать. Однако, котёнка нигде не было видно. Слизеринцы говорили о чём то своём, не замечая Джинни. Все, кроме Паркинсон. Как только слизеринка увидела Джинни, её взгляд стал каким-то очень недобрым, и она начала то и дело приставать к Драко. Иначе эти действия было нельзя описать. Всё было совершенно точно напоказ, специально, как хорошо разыгранный спектакль. Только зритель у него был лишь один. Джинни почувствовала тяжёлый ком, что подступал к горлу. Малфой смотрел куда-то совсем в другую сторону, даже не замечая девушку. И Джинни сама не знала, отчего так тяжело стало внутри, будто у неё в груди настоящий пожар. Она уже чувствовала это. Столько раз, что не счесть… Раньше не понимала, но сейчас всё воспринималось настолько остро, что сомнений не возникало. Она не хотела видеть никого рядом с ним. Особенно Паркинсон. От собственного эгоизма тошнило, буквально выворачивало наизнанку. Кто она ему вообще такая? Упрямо сжимая кулаки, чтобы хоть как-то притупить свои эмоции, Джинни вернулась в башню старост, тут же скрываясь за дверью собственной спальни. С силой откинув куда-то в сторону мантию и тяжело опустившись на кровать, девушка застыла от тихого полусонного «мяу». Удобно свернувшись клубочком, на кровати спал белый котёнок. Джинни как-то совсем невесело усмехнулась, по-прежнему сдерживая слёзы и поглаживая пушистое создание за мягким ушком. Почти сразу девушка обнаружила, что к шее котёнка было что-то привязано. Ещё один, точно такой же, как и вчера, пузырёк с прозрачным зельем оказался в её руке. Больше сдерживать слёзы у неё не получилось. Откинув ненавистный пузырёк с зельем куда-то в сторону, Джинни зарылась в одеяло, всё ещё немного всхлипывая. Оливер явно хотел подбодрить хозяйку, устраиваясь рядом с ней, но девушка его игнорировала. Закрывая глаза, Джинни надеялась больше не проснуться. Её тошнило от себя самой. От того, во что она превратилась. До самого утра ворочаясь в тяжёлом сне, Джинни с трудом открыла глаза, почти сразу жалея об этом решении. Хотелось обратно зарыться в мягкое одеяло и никогда больше не просыпаться. Но остатки здравого смысла буквально кричали о том, что организму очень не хватает воды. С трудом поднявшись, Джинни решила выйти в гостиную, где стоял графин с водой. Девушка была уверена, что никого не встретит в такую рань, тем более, старосты Пуффендуя и Когтеврана уже уехали домой на Рождество. Однако, Джинни ошибалась, и очень сильно. Стоило показаться в общей комнате, как на неё тут же уставились тёмные глаза Паркинсон. — Хорошо спалось, Уизли? — скептическим взглядом обводя гриффиндорку, поинтересовалась Паркинсон. — Более чем, — охрипшим от постоянного кашля голосом отозвалась Джинни, направляясь к графину с водой и надеясь, что на этом их милая беседа будет окончена. Джинни ошиблась уже второй раз за это утро. — И как долго ты ещё планируешь разыгрывать драму? — чуть приподнимая тёмные брови и буквально прожигая девушку взглядом, произнесла Паркинсон. Рука, держащая стакан с водой, предательски дрогнула от этих слов, но Джинни продолжила делать безразличный вид. Получалось так себе, но Уизли ведь упрямые. — Послушай, я не твои сопливые подружки, чтобы всё медленно и аккуратно разжевывать по кусочкам. Так что слушай внимательно и согласно кивай, — ловко спрыгивая с комода, на котором сидела и решительно приближаясь к Джинни, вновь заговорила Паркинсон, — Только слепой не заметит твои чёртовы ревнивые взгляды. Ходишь уже который месяц, строишь из себя непонятно что. Если действительно есть к нему чувства, так в чём проблема? Где его спальня, ты отлично знаешь, — явно выделяя последние слова, продолжила слизеринка, — Чего ты ждёшь? Мерлинова благословения? Одобрения окружающих? Так не будет Уизли, можешь не ждать. Вы же, гриффиндорцы, все такие правильные, смелые. Так в чём проблема? Может, потому, что он бывший пожиратель смерти, вся его семья пожиратели смерти? Что людей, желающих ему смерти, не счесть? Или дело в твоих святых друзьях? Что, братья не одобрят выбор любимой сестрички? — натиск становился всё больше, Джинни казалось, что её пытаются раздавить окончательно. — Хватит! — не выдержав, буквально выкрикнула Джинни, — Что ты вообще знаешь, Паркинсон? — пусть и понимая, что, неизвестно откуда, но Паркинсон осведомлена достаточно, до боли сжимая пальцы, произнесла девушка, — Какое вообще тебе дело до всего этого? — Отличный вопрос, Уизли. Сама долго голову ломала, пока не надоело. А ответ оказался вполне прост — мне не плевать на него. Знаешь, сколько раз я получила отказ? — в этот момент Джинни не могла не заметить перемен во взгляде слизеринки, — Он никогда не отвечал мне взаимностью. И никогда не ответит. Несмотря на это я никогда не ныла подобно тебе, что даже признать этого не может. И это просто невероятно злит, знаешь? Меня отвергали холодно, без малейшего сомнения. Ни единого шанса не давая. Вся школа смеялась за моей спиной. И тут ты, вся такая бедная-несчастная, пожалейте все Уизли. Да ты хоть что-нибудь сделала, а? Я ненавижу таких как ты, — со злостью процедила Паркинсон, — Пусть все говорят обо мне, что хотят, называют подстилкой Малфоя. Я не считаю себя жалкой. Потому что единственная, кто здесь жалкая — это ты, Уизли. С этими словами слизеринка круто развернулась, оставляя Джинни одну в пустой гостиной. Вернувшись в свою комнату и с трудом отыскав на смятой постели вчерашний пузырёк с зельем, Джинни забралась на кровать, притягивая к себе колени. Она уже давно перестала обращать внимание на солёные дорожки, что всё продолжали катиться по щекам. Её задели слова Паркинсон? Нет. Её задела собственная трусость и слабость. Её не волнует семья Малфоя, его прошлое, мнение окружающих. Нисколько. Но Джинни совершенно точно поняла, что она действительно жалкая по сравнению с Паркинсон. Потому что не может сказать эти чёртовы слова. Кому угодно, любому человеку, но только не ему. Почему же так легко признаться в чувствах тому, к кому их нет, и так невыносимо тяжело тому, к кому они действительно есть? Образ слизеринца сам всплывал в голове, всё, до мельчайших подробностей: привычки, любимые позы, жесты, манера поведения, быстрые бесшумные шаги, холодный размеренный голос, нечитаемый взгляд серых глаз и сильные руки. Джинни поняла, что не жалеет ни об одной минуте, проведённой с ним. И, наконец, опрокинув в себя прозрачное зелье, дарившее облегчение, она села за стол, притягивая к себе тот самый пустой лист пергамента. Прости меня за всё. И за это письмо тоже. Джинни В очередной раз пробежавшись глазами по одной единственной чернильной строчке, девушка всё же запечатала лист пергамента в конверт, откладывая к письму для Алекса. Утром следующего дня Джинни нашла Алекса, отдавая ему письма. Друг на это Рождество оставался в Хогвартсе. — Только открой, когда я уеду, — пусть и с улыбкой, но вполне серьёзно произнесла Джинни, что уже собрала свои вещи и накинула зимнюю мантию. — Понял, — наигранно закатил глаза гриффиндорец, крепко обнимая Джинни и по-хорошему завязывая большой красный шарф девушки, что болтался просто так, — Увидимся после каникул. — Да, увидимся, — чуть поникшим голосом произнесла Джинни, но друг этого, кажется, не заметил. — Только тут два письма, — когда девушка уже развернулась, чтобы уйти, произнёс Алекс. Гриффиндорец чуть нахмурил брови, явно собираясь прочитать, на чьё имя второе письмо. — Оно одному человеку, — останавливая Алекса, ответила Джинни, — Передай его, когда я уеду, пожалуйста, — смотря прямо в глаза парня, тихо попросила девушка. Дождавшись согласного кивка, Джинни всё же развернулась, уходя в неизвестном направлении. Пусть к отъезду было уже всё готово, девушка хотела посетить перед этим одно место. Астрономическая башня, как и всегда, была пустой и холодной. Джинни и сама не знала, почему её так тянуло в это место. Каждый раз смотря на каменные перила, она представляла одиноко стоящего Малфоя. Бесчисленное количество раз ей хотелось подойти и просто взять его за руку. Ничего не говоря и не объясняя. Стряхнув снег с перил, девушка встала боком, прижимаясь к холодной стене. Маленькие пушистые снежинки кружились в воздухе, совсем как в тот день. — Значит, всё-таки уезжаешь? — внутри всё похолодело и сжалось, когда знакомый голос разнёсся холодным эхом по Астрономической башне. — Да, — спустя тяжёлое молчание всё же ответила Джинни, не решаясь пошевелить и кончиком пальцев. — Знаешь, сколько ни думал, всё равно не понимаю, — спокойно произнёс Малфой, и девушка с замиранием сердца отчётливо слышала приближающиеся шаги, — Ты так сильно ненавидишь эту жизнь? Джинни вздрогнула всем телом, понимая, что слизеринец стоит совсем рядом. — Не понимаю, о чём ты, — всё так же смотря куда-то в сторону, сдавленно отозвалась Джинни. — Хватит, Уизли. Я так устал от этих твоих совершенно идиотских отмазок. Для тебя смерть выглядит более привлекательно, чем признание своих чувств? И, ты знаешь, я даже мог бы тебя понять, если бы только не одно «но». Тебя никто не заставлял влюбляться в меня. Так какого чёрта происходит, объяснишь? — Драко ни разу не повысил голос, но по всему телу Джинни пробежали мурашки. — Да с чего ты взял, что у меня вообще есть чувства к тебе? — не в силах сказать что-то ещё, воскликнула Джинни, продолжая избегать серых глаз. — Поначалу действительно не знал. Было множество сомнений, особенно учитывая, как старательно ты пыталась всё скрыть, — явно с лёгкой усмешкой ответил Драко, — Но в то утро, когда ты в очередной раз сбежала, я нашёл на кровати смятый лепесток. — И что? — явно не понимая, при чём здесь этот лепесток, спросила Джинни. — Судя по твоей реакции, ты сама не знаешь, — сделал вывод Драко, — В таком случае объясню: когда целители наблюдали за состоянием Астории, выяснилась одна очень интересная особенность цветов. Чем ближе больной с тем, в кого влюблён, тем ярче становятся цветы. И говоря о близости, я имею в виду вовсе не расстояние, — от этих слов сердце Джинни вновь сжалось, вспоминая ту ночь, — В день бала кусочек лепестка на твоих губах был светло розовым, а в то утро я нашёл на кровати ярко-малиновый. Тогда всё и встало на свои места. Джинни, разумеется, заметила, что цветы стали такими яркими, но она не знала, что причина в этом. А Драко, выходит, знал. Всё это время знал. — Ясно, — опуская взгляд ещё ниже, тихо ответила Джинни. — Ясно? И это всё, что ты можешь сказать? Серьёзно? — А что? Что ты хочешь от меня? — не выдержала Джинни, резко поворачиваясь лицом к Драко, — Чтобы я призналась тебе в чувствах? — Именно, — перебил девушку Драко, и серьёзность в глазах слизеринца пугала до дрожи во всём теле. — Я люблю тебя, — отделяя каждое слово, почти выкрикнула от отчаяния Джинни, — Ну как, многое изменило? — вновь отводя глаза, в которых уже давно стояли слёзы, уже гораздо тише спросила девушка так, словно ответа она не ждала. — Достаточно, — было единственным, что ответил Драко, обхватывая лицо девушки руками и заставляя посмотреть на себя. Почти сразу руки слизеринца переместились на талию, притягивая к себе с такой силой, что в груди на секунду перехватило воздух. За объятиями последовало лёгкое прикосновение к давно потрескавшимся и искусанным в кровь губам, переходящее в нежный поцелуй. Не было того напора и силы, как в ту ночь, и хотелось раствориться в этом моменте. Джинни уже давно не сдерживала слёз, утыкаясь покрасневшим носом в шею Драко, что был на полголовы выше неё. Впервые за слишком долгое время в груди было легко. И от этой лёгкости хотелось плакать в три раза сильнее. В этот момент на Астрономическую башню буквально влетел взволнованный и запыхавшийся Чарли.