Because The Night...

Осень 1974 года – Весна 1975 года

Если кто и говорил, что дела шли в гору, не все могли этим похвастаться. Роберт скривил губы, получив в Лондоне очередное письмо от Маккендри, в котором сообщалось, что тому с каждым разом становилось все хуже и хуже. После изрядных месяцев на наркотиках у него развилась паранойя, шизофрения, а к этому вылезли осложнения с печенью и сердцем. Ни Патти, ни Роберт долгое время с ним не общались, так как от разбитых ожиданий Маккендри готов был зарыться головой в песок, но он не прекращал надеяться, что однажды хотя бы на одно его письмо придет ответ. Роберт не любил, когда вокруг него находились больные люди, они требовали от других слишком много эмоций, привязанностей, заботы, а у него просто на это не имелось времени и желания. Он-то точно помнил, что бывало в его детстве, когда кто-то заболевал - чем старше ребенок, тем более остальным было плевать на его нужды. Печально, но Роберт не привык жаловаться на этот счет. Он завел знакомство с Гайем Невиллом, приближенным к королевскому двору в Англии, поэтому очень часто оставался у него дома, или же делал различные заказы для той или иной знати, желавшей получить нечто необычное для своего интерьера или коллекции искусств. И пока в Штатах никому до Роберта не было особого дела, то Лондоне его очень многие уважали и привечали, чуть ли не возводя его в ранг тех же снобов, на которых ему приходилось работать. Интересно, что снобы американские делали все возможное, чтобы создать дистанцию между ним и остальными, англичане лишь тепло приветствовали, с непривычной быстротой пуская его в свою и без того закрытую жизнь. Поэтому его портфолио так стремительно пополнялось здесь, а в США она продолжало оставаться все таким же тоненьким и непримечательным. Да, за него многое оплачивал Сэм, хотя они уже все больше и больше отходили от отношений, в том числе и сексуальных, но между ними по-прежнему оставалась та связь, в которой Сэм выступал патроном и близким другом, однако Роберт хотелось решать свои проблемы самостоятельно и не ожидать чужих денег каждый раз, когда в галереях его мог караулить очередной провал. Состояние Джона ухудшалось с каждым месяцем, это было очевидно по письмам его жены, которые Роберт уже складывал стопкой, но он не мог просто так взять и уехать из другой страны, потому что его просил обезумевший друг. Он получал звонки от Патти и делился с ней тем, что происходило, он обещал ей по возвращению в Нью-Йорк отправиться в больницу, в которую поместили Джона после обнаруженного цирроза печени, и крайне был рад тому, что оставался не один в такой непростой ситуации, где не хотелось находить особых компромиссов. Пока его личная жизнь оставалась темной загадкой для многих, к Патти он питал самые светлые чувства, поэтому не мог ей особо ни в чем отказать, даже если это не происходило мгновенно. Она просила пойти с ним в госпиталь в качестве поддержки, и он незамедлительно сказал "да", просто потому что один бы в стерильно белых стенах долго он не продержался, словив не одну паническую атаку. Они боялись, что, войдя в палату Джона, он их обоих не узнает, но тот лишь несколько грустно улыбался, смотря на парочку перед ним. За последние годы столько изменилось, и обезумевший мужчина мог увидеть, насколько отдалились Роберт и Патти от друг друга, оставив лишь за собой шлейф воспоминаний из «Челси». Им дали возможность провести час времени, а после Джон схватился за рукав рубашки Роберта, попросив в следующий раз принести с собой камеру. «Я готов», ― сказал он, и Патти с Робертом переглядывались взглядами в недоумении, явно не понимая, что под этим их некогда друг имел ввиду. Но в следующий раз Роберт пришел в одиночку, пересилив свой страх больниц, и, зайдя к больному, побоялся, что Маккендри уже совсем выжил из ума, так как он наносил вазелин и какой-то крем на лицо, пытаясь в добавок еще и улучшить краски на лице. Чрезвычайно нелепая картина! А после повернулся к Роберту и попросил сделать сразу же фотографию, и она вышла такой, что без слез в определенном смысле нельзя было глядеть. Роберт отправил эту фотографию жене Джона с припиской, чтобы она хранилась именно у нее, но в ответ получил лишь больше негатива и разочарования. Патти зачитывала ему слова с письма, и тот просто понимал, что он делал свою работу, жена друга столкнулась с жестокой реальностью, в которой ей пришлось бы вынуждено признать, что болезнь Маккендри поглотила его настолько, что надежды оставалось слишком мало. И она плакала всю ночь, собираясь с мыслями, обещая Роберту, что сама станет чаще навещать мужа в самые последние дни его жизни. Патти грустно улыбалась, бережно убирая письмо в конверт. Потом они не видели уже Джона и даже не смогли попасть на похороны, так как находились на выступлениях, и в Лондоне, занимаясь своей работой. Приходило осознание, что какая-то часть жизни снова уходила еще сильнее в прошлое. Вместе с наверстанной работой прибавилась в их жизни и другая особенность: Патти познакомилась с Уильямом Берроузом, а после свела с новым другом и Роберта тоже. Они оба знали, что Уильям был несколько странным человеком: он мог держаться за целую милю от девушек, но никогда не мог пройти мимо нуждающихся, голодающих или бездомных, да даже наркоманов, что уж тут говорить. Он всегда помогал тем, кто очень сильно нуждался в его крепкой руке. Однажды Патти приболела всего на пару дней, но и этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы к ней пришел писатель и стал за ней ухаживать, приносил недавно выловленную рыбу, завернутую в газетный кулек, и проходил с ней на кухню, чтобы зажарить на старой чугунной сковороде. Он был и молод душой, и стар как мир, потому что это сострадание к людям, которые были ему симпатичны, не могло не оказать на других влияние. В своем же логове он жил как самый настоящий солдат — почти ничего не имел, кроме кровати, пишущей машинки и своего любимого пальто. В это жилище могли входить лишь самые избранные. В этом числе и были Патти с Робертом. — Вы как близнецы друг за дружкой ходите, — как-то произнес писатель, удивляясь тому, что с каждым разом он позволял этой парочкее обставлять свою квартиру так, как им хотелось. — Патти, скажи-ка лучше, когда у тебя выступление в клубе? Мы могли с Робертом пройтись вместе и послушать тебя, раз нам отвели особое место, чтобы никто под ногами не мешался. ― Завтра вечером в CBGB, с нами будет Том Верлен и его группа также, думаю, это то, что нам сейчас очень нужно, чтобы кто-то мог указать необходимое направление, дать совет. Я все еще не уверена в том, что делаем, а совета у Аллена ждать не стоит, он опять в разъездах… ― Патти лишь ненароком пожаловалась, но Роберт уже угадывал нотки беспокойства в ее голосе, знал, к чему это все шло, однако они никогда ведь не говорили о личных отношениях при ком-то еще. ― Кажется, я уже догадываюсь, к чему все это ведет, Патти. Просто ты не хочешь очевидных вещей признавать относительно Тома. И к тому же, в последнее время мне действительно не нравится, что ты одна, а этот ушлепок разъезжает по гастролям, не удосуживаясь появляться хоть ненадолго в городе, ― в Роберте очень часто проскальзывало это пренебрежительное отношение к мужчинам, с которыми встречалась Патти. Он не хотел сидеть сложа руки и притворяться, что эта история его никак не интересует. ― Но я… ― Парнишка прав, Патти. Если козел однажды уже перешел эту черту, из нее вы вряд ли выйдете. Это как с торчками, история та же самая. Хочешь определиться, что важнее, объективно взгляни правде в глаза. Ну так это гораздо сложнее чем ты думаешь, намного сложнее. Время бьёт очень больно. Особенно по тем, кого мы очень сильно любим, хотя не мне об этом судить, конечно. ― Вот видишь, даже старина Уилл говорит тебе то же, что и я. Ты не можешь его всю жизнь ждать у окошка, считая, что позднее он предложит тебе что-то большее. Не надо, Патти, пусть больно будет сейчас, чем потом, когда события станут полнейшим бардаком, ― он взял ее за руки, замечая, что их общий друг сидел и курил, явно сосредоточив свое внимание на пишущей машинке, нежели на парочке друзей. И вправду и Роберт, и Патти прекрасно ладили с Берроузом, более того, им нравилось слушать то, о чем он пишет, о чем его рассказы из собственной жизни. Они могли выпивать, могли курить, пока света белого не стало бы видно, а после приходить вместе или по отдельности на выступления Патти в клуб, где она с группой давала выступления и с каждым разом становилась все более уверенной в себе певицей. Еще поддержку помимо Ленни предавал и Том, крутящийся вокруг нее после выступлений и до них. Между ними сразу же можно было разглядеть искру, которая ярко полыхнула. Да и вечерами осенью перед отъездом в Калифорнию квартира Патти уже не пустовала, потому что очень часто в ней обитал и сам Том, оставаясь порой и на ночлежку тоже. В ноябре и до января следующего года Патти с группой пробыли на Западном побережье, выступая в клубах, барах, собирая все более новую аудиторию. Они побывали и в Сан-Франциско, устроив что-то вроде паломничества, чтобы увидеть известные места сборов, магазины, а также дома, в которых раньше жили знаменитые для Хайт-Эшбори люди. А вместе с этим Ленни с Патти пришли к выводу о том, что им в группу необходим был второй гитарист. Многие шарахались от группы, когда узнавали, что Патти являлась лидером, что она писала тексты песен и очень часто напевала мелодии к будущим композициям, но все же нашла соратника в деле ― чеха Ивана Краля, который имел весьма оригинальные идеи, как могла бы развиваться рок-музыка. Пожалуй, именно этим Патти он и понравился. Они много работали зимой, пытаясь прийти к какому-то стилю, который бы устроил всех в группе, что вскоре уже весной песни сами оживали в их руках, приобретая уникальное звучание. А поскольку владелец клуба еще как просил от всех своих исполнителей новизны, то они очень даже удачно попадали под эту категории, будоража публику нечто свежим и интригующим. Да, так уж получилось, что именно в этот момент они и познакомились с Лу Ридом, чьи происки в поэзии и музыке были настолько велики, что Патти всегда хотелось получить его одобрение или совет, как сделать лучше свое творчество. А вместе с этим под боком находились и Роберт с Уильямом, также посылающие ей ментально столько идей, после которых хотелось зарыться в ворохе бумаг в квартире и не выходить оттуда до тех пор, пока новый материал не будет финальным и готовым. ― Ну что, сегодня можно сворачиваться, Патти ты со мной? ― спросил Том, улыбаясь ей и приобнимая за талию. Патти же вопросительно посмотрела на Роберта, который лишь пожал плечами. ― Патти, отправляйся с ним, а у меня на вечер свои планы, ― он мягко ее обнял, поцеловал в щеку и исчез из виду, уходя по ночным улицам прямиком к частным клубам, где он мог бы сыскать себе хорошую компанию на вечер, а потом ее трахать до взрыва сверхновой при закрытых глазах. ― Да уж, что тут сказать, у всех нас разные приоритеты. Роберт, похоже, пошел искать свою «Венеру в мехах», ― рассмеялся Лу, и Патти могла лишь только согласиться, насколько это правдиво звучало. Весной семьдесят пятого аукнулось то, что все начали звать «панками». Все эти экстравагантные выходки, кожа, шипы, необычные яркие прически, рваные футболки… Определенно, такого в моде еще не было, хотя в Нью-Йорке можно было встретить всякое. А теперь и Патти очень часто вместе с Томом стали причислять к панкам, хоть из всего этого «реквизита» Патти предпочитала носить кожаную куртку, в остальном оставаясь верной себе и своему пути. Роберт уже давно носил кожаную одежду и джинсы, смешивая нередко это все с яркими аксессуарами, но сама себе она такого позволить не могла. Пока что, во всяком случае. А на подходе готовился к выходу их первый серьезный альбом Horses, с которого начинался огромный успех уже в карьере Патти. Роберту хотелось поддержать ее, поэтому он в один из дней подготовил долгую ночную прогулку, но перед этим в собственном лофте долго уламывал Патти наконец-то попробовать вместе с ним трип, после того как узнал, что Патти неоднократно пыталась попробовать гашиш. Он оберегал ее, ее здоровье, но здесь решил сдаться, после они отправились к ней на квартиру, где на пожарной лестнице оба дожидались, пока гашиши не бахнет где-то в сознании, заставляя их обоих смеяться над всякой всячиной и обсуждать личную жизнь, чего они мало когда делали в присутствии друг друга. Они сидели на решетчатых ступеньках, и Патти, уткнувшись носом в основание шеи Роберта, бормотала ему всякие глупости об искусстве и пении, а Роберт продолжал сжимать ее в собственных руках. Глаза его блестели в ночном свете, пальцы слегка подрагивали, но тут же сжимали с силой ткань ее футболки, после чего он приподнял ее голову за подбородок, вынуждая посмотреть на него. Никто не понимал, что происходило в голове у друг друга, они даже особо не соображали, когда Патти потянулась к нему, перекидывая ногу через Роберта, тем самым садясь у него на коленях и сильнее прижимаясь к нему телом. Они глупо улыбались друг другу, а потом лишь на долю секунды он задумался, пропуская сквозь пальцы пряди шелковых черных волос. ― Хочешь заняться сексом? ― спросил он, приближая их лица так, что оставалось все чуть-чуть до того, как их губы соприкоснуться. Патти это безумно льстило, что спустя годы Роберт предлагал ей снова быть рядом с ним, делить одно и то же. Но вдруг пришло к нему осознание, что, возможно, неправильно расценил ее поступок. ― Прости меня… Я не должен был предлагать… Мгфм. Она сама потянулась к нему, увлекая в поцелуй, боясь почувствовать, что Роберт ее оттолкнет в итоге, но этого не произошло, когда она почувствовала его горячие ладони на талии и бедрах, а его язык юрко проник к ней в рот, сплетаясь с ее собственным в чувственном танце, от которого еще больше кружилась голова. Они целовались самозабвенно, пытаясь ухватиться за одежду и начиная ее снимать, а после еще больше прижиматься друг к другу, испытывая особую эйфорию оттого, как же долго между ними ничего подобного не происходило. Его ладони передвигались от бедер, по линии позвоночника верх, после чего заплетались в черных, как смоль, волосах, а дальше чуть сжимали тонкую шею, отчего Патти лишь сильнее вздыхала и глубже целовала, не желая прерываться. Все кружилось вокруг, словно мир сузился до них двоих, и поцелуи продолжались вечность, если бы не услышанная перестрелка в другом районе, заставившая Патти отпрянуть от Роберта и слезть с его колен. Они ловко поправили одежду друг на друге, а после, словно бы вообще ничего не произошло, Роберт протянул ей руку и они побежали вниз по лестнице, пока под кайфом не стали гулять всю ночь по городу, направляясь в сторону реки, где, как обычно, собирались одни лишь фрики. Патти лишь дергала носом от неприязни, сырости и грязи в районе, а Роберт улыбался, словно забавляясь над ней. ― О Патти, тебе придется воспылать любовью ко всему сущему. Ну же, это не так сложно, просто обними меня, ― и она с радостью следовала в его руки, которые так крепко ее сжимали и держали рядом с собой, пока мимо них проходили странные личности, искоса поглядывающие на них. И они шатались по городу вплоть до самого рассвета, когда Роберт принял решение отвести Патти домой и остаться с ней рядом до ее пробуждения, чтобы присмотреть как следует за ее состоянием. Он продолжал ее обнимать за плечи, а после и вовсе понес на руках, когда они уже оказались у ее дома. Бережно положил ее на кровать, укрыв одеялом и садясь в кресло рядом, беря в руки карандаш и бумагу, начиная делать очередной скетч, чтобы хоть как-то скоротать свое время. Он отчетливо помнил те поцелуи на пожарной лестнице, помнил, как это чувствовалось самозабвенно. Давно ему не было так хорошо, но он знал, что они шли по разные стороны баррикад, а его черная натура вряд ли бы уже поддалась дрессировке ради того, чтобы вновь влезать в отношения с его возлюбленной подругой. Он не мог с ней так поступать, поэтому друзья ― лучший для них вариант, и всегда таковым оставался. Май выдался насыщенным, когда Патти пообещали сюрприз в одно из выступлений. Критика оставалась в восторге от нового альбома, называя Патти творческой аномалией, а выступления становились настолько оживленными, что тут, то там приходили музыканты, желавшие взглянуть на новый женский голос в их обществе. И она уж точно никак не готова была услышать да более знакомый голос, который начал в гримерке с неформального приветствия «Посмотрите, какая шикарная девчонка выступает, надрет здесь задницы кому угодно» от Боба Дилана, который также был наслышан о новом успешном альбоме и желал взглянуть на новый талант. Собственно, так и закрутилась дружба между ней и Бобом с той самой злосчастной фразы. ― Я бы хотел больше узнать после концерта, как ты думаешь? ― и Патти лишь радостно кивала, давая обнять себя в ответ. ― Я бы не пришел сюда, если бы не почувствовал, что в нашем обществе вырос новый бунтарь в юбке. ― Всегда рада стараться, но слава ― дама капризная всегда, ― ответила Патти, провожая Боба до его места в зале. ― Может, и капризная дама, но все только в твоих руках. Также, как и у твоего друга-фотографа. Вы оба можете свернуть золотые горы, если бы захотели только этого, ― он подмигнул ей и скрылся, оставляя Патти теряться в догадках, откуда же Боб мог знать и о Роберте тоже. А после к альбому полагалась подходящая обложка. Конечно, даже и речи идти не могло, чтобы обратиться к кому-то другому, кроме Роберта. И они оба днями обговаривали детали обложки, чем изрядно выматывали остальных в округе, что многие уже и так начинали считать, будто эти оба одержимы непонятной идеей. Многие шутили, что они оба хотели съемки века, типа обложек «Вога» по качеству или делать их еще более винтажными. И также долго спорили, где бы они смогли сделать эту чертову уже обложку! ― Сэм купил буквально на днях пентхауз на Первой Пятой авеню, там буквально белые стены и отсутствие всякой мебели, поэтому мы могли бы там и остановиться и сделать все, как полагается, ― И она с ним в общем-то согласилась. А через пару дней, когда они сидели в кофейне и смеялись над очередными новостями, Роберт вдруг резко встал из-за стола, бросил купюры на стол и взял за руку Патти, сказав, что им срочно нужно выбираться, иначе они потеряют свет. Патти совершенно ничего не понимала, поэтому просто следовала за ним по улице, пока они не оказались в новом пентхаузе, встретив на пороге Сэма, тут же расцеловавшего Патти щеки, обняв Роберта и пропустив их обоих внутрь. Пока он готовил оборудование и место, Сэм на кухне готовил Патти ее любимый горячий шоколад, рассказывая об очередных коллекциях и его впечатлениях от ее альбома. Он отдал ей большую кружку, которую она с жадностью стала пить. И это зрелище застукал Роберт, тут же театрально поднимая руки вверх. ― Замечательно! Теперь у тебя будут грязные зубы на снимке, ― негодовал он, подходя к ней ближе. ― Я не улыбаюсь на снимках, ты же знаешь, пастушок. К тому же, я уже знаю, как будет выглядеть моя обложка. ― Я очень на это надеюсь, дорогая, ты же мне и слово вставить не даешь, ― Сэм наблюдал за их перепалкой, после чего по-тихому покинул квартиру, оставляя парочку наедине за работой. Никто из них двоих этого не заметил. ― Ты даже не расчешишься? ― К черту расческу! К черту гламур! ― она не стала ничего делать с волосами, а вместо этого лишь перекинула пиджак через плечо, слегка наклоняясь к камере в фирменной позе для фото Фрэнка Синатры. У Роберта ушло всего несколько снимков для того, чтобы уже точно знать, какой замечательной выйдет обложка, ведь в этом и есть весь стиль Патти. Конечно, в коммерции многим снимок не понравился, но ни Патти, ни Роберт сдаваться не хотели. Наступала новая эпоха, а вместе с этим и перемены. ― Ничего, пройдет время, и эти уроды обязательно изменят свое стандартное мнение, или пусть его себе засунут в задницу, ― проворчал Роберт, сильнее лишь обнимая Патти за плечи. ― Я тоже так думаю. Ты сегодня занят? ― Для тебя я всегда свободен, милая, уж точно такие планы я могу отменить до завтра, если я тебе нужен. ― Я хотела просто поделиться новостью, что рассталась с Алленом, а теперь хочу где-нибудь напиться, но в одиночестве это делать крайне невежливо. ― Могла бы позвать старину Уилла для такого! ― Роберт! ―она пихнула его в бок, отчего тот улыбнулся. ― Шучу я, Патти. Это точно стоит отметить. Как и новый успех и славу. Ты готова? ― Только после тебя, пастушок.