Because The Night...

Весна-лето 1974 года

Темные шторы идеально задавали кромешную тьму в спальне, когда в помещении студии становилось настолько светло, что у выходящего по утру Сэма начинало рябить в глазах, пока он напяливал халат и шел за кружкой кофе, зная, что Роберт предпочитал пить ничего, кроме кофе, ведь от алкоголя его любовник наотрез отказывался. В воздухе по-прежнему витал аромат похоти и секса, одеяла за ночь были откинуты непонятно куда, но на пол, а белая спина Роберта удачно гармонировала с темными шелковыми простынями. На его шее и плечах теперь виднелись следы от укусов, одна из рук все еще оставалась привязанной к изголовью кровати. В их непостоянных и свободных отношениях, Сэм никогда не позволял Роберту превосходить, а тот ему это спокойно позволял, понимая истинное положение их первой встречи. Секс стал лишь приятным бонусом к тому, что они стали партнерами по искусству. Такие ночи становились редкостью за один месяц, даже после всех поездок в Европу на аукционы. Но зато они оказывались настолько безумными и бешеными, что после этого появлялось желание проспать весь следующий день и даже не принимать душ, оставляя на себе уже засохшие следы спермы, которые начинали в какой-то момент все же приносить дискомфорт. Однако Роберту это нравилось ― знание, что он принадлежал лишь одному человеку в сердце, ну хорошо, двум, ведь Патти никуда не уходила из его жизни, пока остальных можно было трахать для своего эстетического и физического удовольствия. Изначально он ходил в ночные вылазки во Флорал Парк, так как там всегда скапливалось большое количество тех, кто желал поразвлечься, но не всегда Роберт находил в этом удовлетворение, продолжая искать для себя идеальный вариант, который просто не мог бы его разочаровать. Поэтому вскоре он стал ходить на Кристофер-стрит, где скапливалось большое количество частных закрытых гей-клубов. И поскольку эту улицу называли всегда местом сбора ненормальных, кто любил чрезмерно экстрим в ощущениях, то Роберту не составляло никакого труда исследовать новую территорию. Он соблюдал в своих вылазках вечерний ритуал, которому совершенно точно не мог изменять: знал, какие вещи нужно было надевать, чтобы они мгновенно привлекали внимание, он не принимал душ и не пользовался одеколоном, считая, что он напрочь убивает естественный сексуальный аромат пота и не представляет больше интереса для остальных, а еще Роберт всегда стоял в тихом углу, выбирая для себя жертву. Контакт глаза в глаза был очень важен, ведь именно в зрачках отражались неподдельные эмоции, если он находил нужную «искру», он манил за собой мужчин со стойки, как только они проходили своеобразный тест на прочность, они шли до его лофта, подымаясь на нужный этаж. И стоило только дверям закрываться, как тут же пальцы Роберта обычно сжимали плотно чужой член, отчего тут же чувствовал, как тело напротив реагировало на его касания, но все равно требовал, чтобы до спальни мужчины-незнакомцы смотрели ему в глаза. Роберт ведь полагал, что взгляд был одним из важных пяти рецептивных чувств, поэтому искал ощущение сначала в эстетике, а потом в оргазме. Он не позволял другим вести, не позволял им себя касаться, занимая доминирующую роль. Он мог сдаться Сэму, выдавая себя за пассива, но в остальных случаях проявлялась его темная натура ― он не любил получать боль, а, наоборот, с радостью ее применял на других. Бондажи и кожаные маски были скучны и просты, но вот аспекты фистинга в удвоенном варианте или обхват плотного кольца на члене вызывали у Роберта больше восторга. Он так однажды и сказал: «Секс должен быть креативным, как и оргазм от него, иначе какой смысл просто трахаться изо дня в день и не получать новый опыт?». Иногда все заканчивалось оргиями, когда Роберт подбирал сразу группку мужчин, утаскивая за собой, где они принимали кокс, а позже уже не могли остановиться. Роберту нравилось смотреть, нравилось видеть под собой, как другие трахаются, пока он с наслаждением обхватывал чью-нибудь середину и не вбивался толчками до такого ощущения, что сейчас отключится. Секс и магия ― вот, что это такое. Но если случалось такое, как две недели назад, что незнакомцы кончали, как неопытные школьники от переизбытка ощущений и раньше него, то он считал такой вечер провалом. От злости он брал чужие вещи, выкидывал их в окно, а незнакомца просто вышвыривал из квартиры, не давая ему времени даже прийти в себя. Это было так позорно, так отвратительно, словно ел жирный бургер голыми руками, а потом шел переворачивать грязными пальцами страницы журнала или газеты. Только от этой мысли у Роберта внутри все воротило, и на ближайшие несколько дней он просто так не мог прийти к нормальной разрядке. ― Может, уже отвяжешь мою руку, а то она затекла? ― сонно спросил Роберт, ощущая запах кофе у себя под носом. ― А что, тебе не по душе? Командовать будешь другими, дорогой, а я тебе рекомендую полежать еще вот так, иначе мне снова придется тебя взять сзади, и милосердным я не буду. Кофе хочешь? ― Сэм усмехнулся, сильнее заворачиваясь в халат. ― Сегодня на твой счет поступят деньги, смотри не проворонь чек. ― И что, в качестве благодарности я должен тебе отсосать, чтобы мне его принесли на блюдечке с каемочкой? ― парировал в ответ Роберт, не желая ему уступать и позволять над собой усмехаться. ― Было бы неплохо, но через четверть часа мне нужно ехать уже. Было славно с тобой повидаться. Люблю тебя. О, и не забудь, что Патти ждет тебя сегодня вечером в «Рино Суини». В конце концов, в эту Пасху мы можем ей гарантировать успех. ― Да ладно, Сэмми, я же не пытался огрызаться еще. Открепи руку, пожалуйста, ― его взгляд был щенячьим и таким преданным, как тут было сказать слово «нет», хотя с другой стороны… Он пришел запоздало, когда менеджер клуба чуть ли не с ума сходил, говоря, насколько неприятно работать с такими людьми, но все же не комментировал это слишком открыто, натыкаясь взглядом на Роберта. По крайней мере, он сказал, что публики все становилось больше и больше к концу недели, поэтому размах у группы был вполне приличным. Роберт усмехнулся и проследовал к сцене, занимая место с краю, где его точно могла бы заметить Патти. И как только их взгляды пересеклись, то под конец вступления, она уже висела у него на шее, крепко обнимая обеими руками, не давая Роберту отстраниться хоть на дюйм. Ее глаза светились счастьем, и Роберт непроизвольно улыбался сам. Ее исполнительский успех был его чутьем, его интуицией, которая так редко его подводила. Он гордился Патти, правда. ― Почему рядом никогда с тобой не бывает Аллена? ― задал он чуть позже вопрос, когда они остались наедине и могли вдвоем пойти гулять по городу. ― Он в вечных разъездах. Они уже знамениты, а мы с Ленни и Ричардом только-только начали эту дорогу. Как думаешь, все удастся? ― Патти заглянула в его глаза, чуть-чуть приподнимаясь на носочках, чтобы быть на одном уровне с ним. Ее ладонь уже ласково гладила Роберта по щеке и кудрям, и в свете вечернего света от фонарей Патти по-прежнему видела в нем загадку. Ту самую, которая впечатлила ее еще очень долгое время назад. ― Все еще будет, Патти, все еще будет, ― его ладони сомкнулись на ее талии и притянули ближе к себе, отчего они находились совсем вплотную друг к другу. На языке Роберта крутился до сих пор вопрос, который он не знал как озвучить, но ему очень хотелось пригласить вновь Патти в поездку. ― Я… ― Да, пастушок? ― мило прошептала в ответ, смотря неотрывно в его глаза. ― Ты поедешь на следующей неделе со мной на Лонг-Айленд, как когда-то? Только ты и я, больше никого не будет. Я пойму, если ты откажешься, ведь вы с Ленни сейчас в самом эпицентре успеха, было бы глупо отвлекать тебя… ― Патти не дала ему договорить, прижав два пальца к его губам. ― Глупый ты, Роберт. Конечно, я поеду, только закончим выступления в Вербное воскресенье, и можем отправляться в дорогу. Роберт умудрился за эту неделю сделать интересную серию снимков, которую впоследствии назвал просто «Бондаж», показывающего незнакомца обездвиженным и с повязкой на глазах, отчего все позы выглядели так, что их можно было выделить от скованности, смирения с ощущениями до полного экстаза, что многим сразу же напоминало одну из известных работ Холланда Дэя, который снимал гомоэротические сцены распятия. И несмотря на то, что за ту неделю Патти умудрилась познакомиться с Уильямом Берроузом, а еще и с Томом Верленом через Ричарда Хелла, она в тот момент уже ждала машину у своего дома, когда Роберт вышел из такси забрать ее сумку и пропустить Патти в салон, только после этого забираясь самостоятельно внутрь. Они планировали два полных дня на побережье, два дня возможности отдохнуть от своих амплуа и вновь быть собой. Они ехали в поезде, прислонившись друг к другу, болтая и смеясь, словно ничего не изменилось с давних пор. Патти крепко держала его за руку, когда они брели по Лонг-Айленду, вновь засматриваясь на чудаков, которые здесь работали и жили. Они вновь шли по площади вместе, когда замечали на себе отдельные взгляды прохожих, которые отмечали или принимали же их за близнецов. Но кого это вообще могло волновать? ― Ты ― умирающий раб Микеланджело. Серьезно? ― она засмеялась, садясь рядом с ним на песок. ― Я, конечно, всегда знала, что тебе нравилось себя сравнивать со скульптурным эталоном, но не настолько же. ― О, милая, я не хочу просто быть фотографом, это ужасно скучно. Мое призвание все так же остается быть художником с большой буквы. Разве нет ничего прекраснее, когда скульптурные пропорции возможно повторить на фотографии? Показать фигуры, присущие древнегреческой философии… Если однажды я захочу сделать выставку своих знаменательных работ, то назову ее своим именем. Чем проще, тем элегантнее это выглядит, ― он снова выводил корягой их имена на песке, смотря за тем, как волна размывала надписи, оставляя за собой всего лишь очередной шлейф воспоминаний. ― Вернемся в комнату, пока еще не стало совсем холодно? И они отогревались позже в комнате, наслаждаясь вкусом приготовленных слегка морепродуктов, вина и хлеба, кормя друг друга с вилок и позволяя отпивать друг у друга из бокала, наслаждаясь полной свободой своих действий, в итоге Патти умудрилась даже задремать у него на плече, пока он теснее прижимал ее к себе, укутав обоих в теплое одеяло и позволяя себе гладить ее черные, как смоль, волосы, напоследок поцеловав в висок, медленно и тягуче, прежде чем полностью провалиться в сон от усталости. На обратной дороге в поезде они снова болтали, и Роберт умудрился взболтнуть, что собирался обговаривать с Клаусом Кертессом возможность выставить небольшую серию фотографий на выставку в галерее Бикерт, включая две прекрасных фотографии «Черные туфельки» их с Патти личной обуви, которая всегда оставалась в стиле унисекса, в красной и черной рамках. Патти осталась в полном восторге, прижимая руку Роберта ближе к своему сердцу, когда они ехали в такси к нему в лофт, где он намеревался показать новую часть работ. Да, в лофте оставался полнейший бардак, но Патти никогда не могла осуждать за это Роберта. Даже за остатки бурно проведенной ночи, которые тот так и не стал убирать. Она видела записку от Сэма, видела новые вещи, также принадлежащие ему, и радовалась, что между ним и Робертом все еще были теплые отношения, доверительные и гораздо больше значащие, чем вся его темная натура, которую он так сильно старался скрыть от глаз некогда его возлюбленной, а теперь просто самой-самой близкой подруги на всем белом свете. Он доверял ей во многом, но также боялся, что часть его оттолкнет Патти от него, стоит ему только показать, насколько мрачным мог быть этот мир. Они стояли рядом, пока Патти, положив голову на его плечо, рассказывала про свои будущие планы, а Роберт уже так молча и думал, что с парочкой новых чеков у него прибавится возможности профинансировать запись песен Патти, чтобы ни она, ни Ленни не нуждались ни в чем и не искали обходные пути. Патти оглядела кругом квартиру, которая все так же пустовала. Не было никого, кто бы к ней зашел на время. Аллен вечно оставался в разъездах, что они очень подолгу друг друга не видели, и так казалось, что пропасть между ними росла. Она могла ждать его, могла писать ему и даже звонить, если знала, куда они направлялись с группой, но таких вещей становилось с каждым разом все меньше и меньше. Пускай не хватало домашнего уюта, зато она с размахом жила, ходя то в одно место, то в другое. Так в апреле она побывала в кинотеатре «Зигфельд», куда смогла вовремя выкупить билеты и сходить на премьеру фильма «Роллингов». Ради такого случая она даже вытащила свое черное маленькое бархатное платье с белым кружевным воротником, и она сияла от счастья, что сумела в кои-то веки оказаться там, где действительно хотела. А дальше ждала прогулка по Нижнему Манхэттену, где в районе Баури, том еще месте алкашей, жили такие личности как Берроуз, а также открылся клуб «CBGB» в здании, которое прозвали «бункером». Это был крайне узкий в помещении клуб, там была настолько грязная кухня, что гарь, казалось, покрывала все вокруг чуть ли не до потолка, но картинки пин-ап с девушками в купальниках начала двадцатого века, наоборот, приукрашивали всю ситуацию. Их сюда пригласил с Ленни их общий знакомый Ричард Хелл, который играл в группе Television, и музыка казалось совершенно точно сумасбродной, немного неказистой, но словно глотком свежего воздуха. И тут ей подвернулся Том Верлен, который интерпретировал музыку по-своему, но в то же время отголосками так сильно напоминал Патти саму. И вправду, в разговоре между ними всплыло много интересного, включая то, что они жили в Нью-Джерси неподалеку друг от друга. Сердце Патти снова пропускало с двойной частотой удары, а в душе становилось так сладко, словно ей дали прежнюю пилюлю, которую не давали долгое время после собственного пробуждения. У них с Томом нашлось много общих увлечений, одно из которых были одни и те же фильмы и пластинки. И они не говорили о книгах, поэзии, нет, скорее всего, это просто была возникшая ностальгия по родным краям, которая обоим в этот период так пришлась по душе. А после перерыва он отводил ее домой, попрощавшись на пороге со словами, что он будет снова ее ждать в клубе и снова с очередными рассказами, возможно, о Берроузе или о Роберте, чья жизнь проходила красной линией по ее. Поцелуй в щеку, потом в нос и уже в губы, и они продолжали стоять на пороге ее квартиры, полностью увлеченные собой, пока воздуха совсем не осталось в легких. Том ушел, но не начинающаяся эпоха, которая так и гремела по всей округе. Середина семидесятых явно должна принести музыке и искусству куда больше, чем все полагали. Чуть позже ее навестил Роберт с великолепными новостями, когда Патти и Ленни планировали записать свои первые синглы и выпустить их в лимитированном количестве. В конце концов, Ленни разбирался хорошо в продюсировании, а Том уже давно занимался записями, поэтому без лишних мыслей Патти пригласила и его, услышав от Роберта радостные вести, что он вложит тысячу долларов в их запись. Она не знала, как его благодарить, не знала, что сделать, чтобы ему эти деньги вернулись. И вот, в июне, они уже сидели в студии, и Роберт туда тоже захаживал в качестве исполнительного продюсера, садясь в отдельной комнате и слушая запись музыки до последнего. Одну из песней они посвятили Джими Хендриксу, другую «Piss Factory» в память о том, какой путь проделала сама Патти из Нью-Джерси до нынешних дней. Роберт с улыбкой встречал четырех человек, заворожено смотря, как подходила к нему Патти, уткнувшись тут же лицом в плечо, чем только позабавила Роберта, ведь на них сейчас смотрели все остальные и слегка смущено пытались отводить глаза, хотя все давно знали, что между ней и Робертом была только крепкая дружба. Его руки сомкнулись у нее на спине, а глаза лишь на мгновение прикрылись, когда он почувствовал горячее дыхание на своей шее, но все же вскоре отстранился, целуя кратко Патти в лоб. Обнимая одной рукой ее плечи, Роберт достал из кармана своей куртки серебряный перстень, отдав его Ленни на память. ― Это ваш старт, и вам есть над чем трудиться. Хочу, чтобы все знали о том, что появилась новая группа. И, о Патти, вы все были великолепны, ― он пожал остальным мужчинам руки и отошел в угол, дожидаясь Патти, пока она заканчивала свой разговор с Томом. ― У нас компания на вечер? ― Не думаю. Тому нужно идти уже, у них вскоре выступления, а мы можем с тобой идти, куда хотели. Ровно в полночь они вышли в вестибюль студии, останавливаясь у одной из фресок, изображавших причудливых существ. Ощущалось, как от него исходило довольство, как он радостно встречал каждое движение Патти и вел ее за собой, когда все же не удержался и подколол ее, беря вновь за руку. ― А музыку, под которую нам можно танцевать, ты так и не сочинила, Патти. Стыд и срам тебе, милая, ― его глаза искрились огоньком. ― Пусть другие этим занимаются. И однажды, я обещаю тебе, что напишу такую песню, о которой ты мог бы мечтать, пастушок. А теперь давай потанцуем. ― Вот так вот? И без музыки совсем? ― спросил он удивленно, все же уже подхватывая ритм ее шагов и обхватывая слегка за лопатки. ― Как будто раньше мы подобного не делали, ― Патти усмехнулась, а затем положила голову ему на плечо, уводя их обоих в ночи улицы по тротуару куда-то, где их бы никто не тревожил. И они кружились, скользили, мягко держали друг друга, прижимаясь крепче, пытаясь согреться в этих объятиях. Даже так, совсем без музыки они понимали друг друга с полуслова, с одного только движения ногами или корпусом тела. И Роберту совершенно точно не хотелось ее отпускать из своих объятий, но желание наконец-то остаться под теплой крышей. Они распивали знатную борматуху, хотя Роберт совершенно не привык пить, а после они валялись на полу и смеялись, совсем как малые дети, после чего они уснули рядом друг с другом, продолжая жаться к теплому боку. Чуть позже Ленни сообщил Патти, что они могут поехать в июле и начале августа в Город Ангелов и там поработать некоторое время в барах, набирая и там свою публику. Роберт тяжело встретил эту новость, учитывая, что так надолго с Патти они должны были расстаться. И хотя публику очень сложно зазывать в Эл.Эй., если о тебе никто не знал, но Ленни считал, что это еще более успешный опыт, ведь от трех калек до большой толпы они могли видеть изменения. Патти искала собственную славу, пока Роберт продолжал работать уже над другими работами для очередной небольшой выставки, после которой у него не оставалось сил даже на самые обычные будни. ― Патти, возвращайся скорее, тут так одиноко без твоей компании, ― просил он по телефону, чувствуя, что на том конце провода Патти так или иначе курила сигареты и не знала, что нужно ответить на какие-то. ― У нас еще две недели впереди, пастушок. Но именно твои вложения позволили нам идти дальше. Разве не этого ты хотел для меня и группы? ― спросила она своим чистым и невинным голоском, перетягивая одеяло на свою сторону. ― Я соскучился, и Сэм тоже. И я хотел бы тебе устроить еще один подарок. Знаешь, он бы тебе очень понравился, ― Патти улыбнулась, тихо рассмеявшись в трубку. ― У тебя есть Сэм, к тому же, это не навечно, милый. Я могу тебе что-нибудь привезти из Эл.Эй, как думаешь? ― Что угодно, но твое присутствие сделает все только значительно лучше и прекраснее. К тому же, как только ты вернешься, я Тому тебя не отдам. Мне не нравится совершенно этот тип. ― О Роберт, ты такой поганец временами. ― Только для тебя, родная, только для тебя. Если следующий мой чек будет таким же большим, я продолжу финансировать твои успехи, Патти. Это важно не только для тебя, но и для меня, я хочу видеть твою цветущую карьеру, а еще счастливую улыбку на твоем лице. Наши годы делают нас только сильнее, давай же не будем сбавлять обороты. ― И в этом ты как всегда прав, Роберт, как всегда. Когда я вернусь, ты не увернешься от моих объятий, ― Патти рассмеялась в последний раз, прежде чем повесить трубку и вернуться на сцену. Что ж, так начинался очередной подвиг в их долгой истории…