Одна на двоих

Лорд На чердаке было холодно, темно и тихо; в маленьком окне кружились оранжевые от фонаря снежинки, из углов текли ледяные сквозняки, забирались под рубашку; пахло старым куревом, снегом, пылью. Лорд, зажав в зубах фонарик, дополз до матрасов, сваленных в углу. Здесь, в тряпичных заплесневелых норах, находили убежища многие поколения обитателей Дома, это было место для горьких слёз, для больших тайн. И, видимо, сейчас тут тоже спасались: Лорд заметил в матрасной пещере плед, под которым кто-то шевелился. Лорд посветил, предупреждая чердачного отшельника о своём появлении, — ему посветили в ответ, и он, проморгавшись от яркого света, увидел вдруг Рыжую. Она высунулась из-под пледа, и глаза на бледном лице казались чёрными, а взлохмаченная чёлка была похожа на кусочек костра. Лорд и Рыжая замерли: осторожные, даже слегка напуганные, — как будто видели друг друга впервые в жизни и ещё не знали, чего ждать; а потом Рыжая откинула край пледа и сказала шёпотом: — Залазь сюда. Тут тепло. Лорд залез; Рыжая натянула плед, и они оказались в тесном укрытии. Лежали, прижавшись коленками, смотрели друг на друга — с интересом и удивлением. От фонарика лица были незнакомые: желтоватые, с треугольными тенями. Но Лорд видел Рыжую целиком, всю сразу: худая, острые коленки, обкусанные губы, оттопыренные уши, узоры из веснушек на щеках — печальная, одинокая и бесприютная, как летящая над серым морем чайка. Ему хотелось погладить её по щеке, но он боялся. А Рыжая смотрела на него и думала: «Вот ты, присланный сюда для меня одной, защитник меня навек». Ей хотелось подползти к нему и обнять, но она боялась. «Жизнь не игрушка», — однажды сказала Рыжей паучиха в Могильнике, а потом попыталась отобрать у неё тряпочного медведя, но Рыжая прокусила ей руку. С тех пор Рыжая относилась к жизни с опаской. Жизнь не игрушка, думала она. Жизнь — это страх, иногда боль, иногда смех до икоты или драки и тоскливые бесконечные четверги. Но Смерть всё равно была страшнее, хоть и друг. «Жызнь дана низочем, но штобы холадно больна», — написала семилетняя Рыжая карандашом на могильном линолеуме. Но сейчас, под пледом, было тепло. И от Лорда было тепло. Рыжая выключила фонарик, стало темно, и Лорду показалось, что они остались совсем одни, что, если откинуть плед, то не увидишь ничего, кроме темноты, будто весь мир исчез, превратился в маленькое чёрно-белое воспоминание, вставленное в дешёвую рамку, свалившееся за шкаф и гниющее там в пыли. Рыжая взяла его за руку, пальцы у неё были холодные и мокрые. — Я не люблю консервированные абрикосы, — сказала она. — Они склизкие. Ещё не люблю тушёную капусту. Или когда смотрят телик на всю громкость. Это непонятно, но они его не боятся: они думают, что в Наружности всё так и есть, как в телике. Но это же обман. — Я люблю разводить костры во дворе, вечером, сидеть на ящике и жарить хлеб на палочке. Или сидеть на крыше ночью, когда тепло, и читать с фонариком. И грустные фильмы, чтоб в конце все умерли. И запах краски, особенно если весной. А ты? Лорд сказал: — Курить ночью в открытое окно, когда все спят. И слушать, как шуршат ловцы снов, а по шоссе едут машины, и думать, куда они едут, или просто смотреть на ночь и ни о чём не думать. Ещё читать запутанные книги, когда ничего не понятно. Ещё печёную картошку и старые фильмы, чёрно-белые. — Да, я тоже! А мой любимый — «Четыреста ударов», про мальчика, который убежал на море! Ты смотрел? От волнения Рыжая даже села, снова включила фонарик. Лорд прикрыл глаза рукой и процитировал: — «Просишь тысячу франков, значит, надеешься получить пятьсот. Значит, тебе на самом деле нужно триста. Вот тебе сто». А ты смотрела «В джазе только девушки»? — Три раза! А ты смотрел «Анатомию убийства»?! — Да! И «Двенадцать разгневанных мужчин»! — А «Ночь живых мертвецов» шестьдесят восьмого года?! — Конечно! А помнишь, как там чувак орал: «Мы должны забаррикадироваться в этом доме»? Рыжая засмеялась: — «О боже, зомби наступают! Они сожрут наши сердца! Скорее, надо заделать все окна и двери!» — «Слепой, мы продержимся, пока нас не спасут!» — Лорд постарался изобразить голос Сфинкса, у него получилось, и они захохотали так, что матрасная гора задрожала, тогда они перебрались в другое место, более безопасное. — У нас раньше, давно, старшим показывали всякие фильмы в кинозале, — сказала Рыжая, когда они успокоились. — Маленьких не пускали, но я знала, где спрятаться, чтоб не нашли. Она помнила, как сидела в углу, на отломанном сиденье стула, и смотрела на экран, открыв рот. Ей было десять, она изучала чёрно-белую ненастоящую жизнь. У всех женщин там были тонкие нарисованные брови, как у Душеньки, а мужчины обычно их спасали или любили всю жизнь, до титров, — и, может, немножко дальше. — А я раньше долго думала, что Наружность захватили зомби, а мы тут последние выжившие остались. Хотя, может, вообще всё наоборот. Ты как думаешь? — Не знаю, я иногда думаю, что нас тут прячут, чтоб никто нас не видел, — ответил Лорд. Но тут Рыжая вспомнила про самое главное и зомби перестали её интересовать. — А ты в Лесу был? — тихо спросила она. — Один раз, — сказал Лорд. Это был не очень приятный «один раз», он никому о нём не рассказывал, даже Стервятнику. Лорд тогда, уже после психушки, сидел в Четвёртой, и Табаки что-то спросил, а Лорд хотел ответить, — и в этот момент мир взбесился. Перевернулся вверх ногами, посыпался. Со стен падали полки и шкафчики, слетали и лопались на полу набитые рюкзаки, грохались картины, разбивались сковородки, лампы, связки сушёных грибов, зеркало выплеснулось из рамы, плитка в углу взорвалась, кофейник взлетел; всё переворачивалось, скручивалось, исчезало; стены сложились, потом обвалился потолок — и только тогда стало наконец темно, пусто и тихо. Лорд открыл глаза и увидел Лес. Было темно, но не слишком, ранние сумерки. Деревья росли вперемешку, со всех сторон, он узнал только дуб, остальные были незнакомые. Из тёмной земли торчала трава. Была нехорошая тишина — ни ветра, ни птиц. А неподалёку лежал волк. Лорд испугался, но потом рассмотрел, что волк мёртвый и трава под ним потемнела от крови, натекшей из оскаленной пасти. Он подошёл к волку, сел на корточки, потрогал кровь и липкую шерсть на боку. Хотел проверить ещё и клыки, острые или нет, и попробовал открыть стиснутую пасть, но вдруг понял, что сидит на общей койке, выкатив глаза, почти не дыша, а Табаки машет руками перед его лицом и тревожно верещит на всю комнату. … Лорд зажмурился на секунду, потряс головой и снова оказался на чердаке. — А давай попробуем? — тихо-тихо сказала Рыжая. — Ты ведь можешь, да? Пожалуйста… Она мечтала об этом всю жизнь. Лес, о котором ходили жуткие слухи в девчоночьем крыле: одни говорили, что оттуда совсем не возвращаются. «Почему? Они там умирают? — Нет, там слишком хорошо, чтобы захотеть вернуться». И тех, кто не вернулся, находили спящими непробудным сном. Кто-то считал, что за Лесом есть какие-то ещё неведомые края и вот туда надо стремиться, а Лес — просто место на перепутье. Нет, спорили другие, Всё совсем не так! Лес — один, и кроме Леса вообще ничего нет, и ты можешь всю жизнь прожить в Наружности, а потом проснуться и обнаружить себя на поляне. И окажется, что ты спал всю жизнь. Но ведь в Лесу — кровожадное зверьё и чудовища? Нет, в Лесу нет ничего опасного. Там водятся говорящие цветы. Там — жёлтые ягоды, от которых неделю будешь смеяться, а ещё — знамения, и звёзды напишут твою судьбу на небе, надо только дождаться. Там красная луна. Нет, там обычная луна, просто очень большая. Там говорящие волки и домик из веток, в котором живёт… слухов было много, самых разных, Рыжая и верила и не верила, но мечтала о Лесе. Все о нём мечтали. Лорд сел. Он дрожал, но не от чердачной промозглости, а от предчувствия. Рыжая сидела так близко, что он мог пересчитать все её веснушки, и смотрела на него с восхищённым ожиданием. Глаза её были открыты широко: тёмные, с красными ресницами. Она ждала, что Лорд сотворит чудо, — и Лорд его сотворил. Он понял, что главное — не думать («а если не получится?» или «ничего этого не существует в реальности»), главное — выбросить эти мысли из головы и просто вспомнить, как пахнет вечерняя трава. Вспомнить тишину, закат. Бескрайний Лес. Такой густой и заросший, от его непролазности хочется выть во всё горло. Там овраги, полные папоротника, там мелкие незабудки на берегах холодных ручейков… У Лорда задрожали коленки, так всегда было на Изнанке. Что-то в нём помнило, что он не может ходить, и он каждый раз падал, оказываясь на той стороне, ему надо было минут десять, чтобы привыкнуть заново и понять, как это — делать шаг, но сейчас он не упал, потому что рядом была Рыжая и держала его. — Стой, — сказала Рыжая. — Не падай. Её рука, маленькая, тёплая и надёжная, держала его крепко, как якорь. Мир перестал крутиться, и Лорд почувствовал, что босые ноги колет трава. — Я стою, — кивнул Лорд и открыл глаза. Он всё ещё держал Рыжую за руку и не собирался отпускать; а она, кажется, не собиралась её отнимать. *** Лорд не знает, сколько они прошли, но ему думается, что они блуждали тут вечность. Рыжая то и дело отбегает чуть вперёд, смотрит восхищённо, трогает листья высоких растений, аккуратно, самыми кончиками пальцев, прижимается к стволам деревьев, а потом возвращается назад и вновь берёт его за руку. Боится, что Лорд отстанет, или, может, боится потеряться сама. Лорд смотрит на её полные радости глаза и улыбается. Рыжая снимает какую-то букашку с куста, разглядывает, пока та ползает по её пальцам, и вздрагивает, когда улетает. Смеётся и вдруг тянется к Лорду и целует его. Неловко, смазано, куда-то в уголок губ клюет и тут же отводит взгляд. И Лорду вдруг кажется, что он мог бы остаться здесь навсегда и идти, куда она захочет, несмотря на то, что на самом деле уже смертельно устал шагать, обходя поваленные деревья или толстые корни, торчащие из земли. Дышит уже тяжело, но всё равно идёт. Рыжая, конечно, замечает, что он устал, и тянет в траву. Стягивает с себя свитер и подкладывает под голову, утомлённо вздыхает. Над головами плотным куполом шум Леса. Ветра нет, но всё вокруг всё равно будто движется, шуршит, скрипит, стрекочет. Будто дышит вместе с ними. Трава кажется мягкой, словно ковёр с густым ворсом, если думать о травинках, как о едином целом, но Лорд не думает, а потому ощущает, как зелёные волосинки тыкают его то в руку, то в щёку. Лорд думает о Рыжей и смотрит на её медные ресницы. Глаза у Рыжей кажутся еще больше, они почти чёрные и влажные, будто чернила капнули ей под веки и они расползаются аккуратной круглой кляксой всё больше и больше. Рыжая смотрит в небо, и он видит, как пытается она не смотреть на него и вообще делать вид, что не замечает его взгляда. Но дыхание — слишком шумное, слишком горячее — выдает её. Рыжая взволнована, и Лорд не знает чем: Лесом, тем, что они прыгнули на Изнанку вместе, или тем, что они сейчас так близко друг к другу. Ему, конечно, хотелось бы, чтобы последнее. Это волнует его. А ещё волнует — что сказать и стоит ли вообще говорить. Он украдкой вытирает взмокшие пальцы о штанину и трогает руку Рыжей, безвольно лежащую у неё на животе. Рыжая легонько сжимает его руку в ответ, и пальцы на ногах покалывает, будто волна жара, накрывающая Лорда, добралась от пылающих ушей до самых ступней. Это ощущение приятное и даже не потому, что он чувствует собственные ноги, а само по себе. Потому что оно из-за Рыжей. Лорд аккуратно подвигается ещё ближе, ему хочется чувствовать Рыжую теми кусочками себя, которыми раньше не мог — коснуться её бедром, коленкой. Хочется переплести свои ноги с её, но решиться на это Лорд никак не может, это слишком личный жест, он только для тех, кто друг с другом навсегда. А они навсегда? Рыжая косит на него глаза, и отводить свой взгляд теперь уже поздно — она поворачивается. И Лорд больше не смотрит на её ресницы, только на губы. Он хочет поцеловать их, но почему-то сдерживает себя. Рыжая внезапно вздрагивает и как будто собирается придвинуться ближе, и это вдруг срывает с Лорда всё его оцепенение. Он подается вперёд и прижимается к её губам. Они сладкие, словно ядовитые ягоды, и он глотает их сок ещё и ещё, он готов закрыть глаза и больше не проснуться. Ладони его горят, а в волосах запутывается густой воздух, пропитанный запахом мха и раздавленных жуков, и от этого Лорд чувствует себя смелее, чувствует, что ему подвластно всё на свете. Он чувствует, что держит огонь в своих руках и ему не больно — хорошо. Он запускает руку Рыжей под майку, и она даже не вздрагивает, позволяет. Он слепо гладит её живот, её ребра, грудь. Она такая худая, такая горячая. Когда он задевает сосок, Рыжая тихо выдыхает ему в губы, и Лорд оттягивает её майку, стягивая с плеча, оголяя маленькую грудь, и обхватывает сосок губами. Рыжая молчит, но пальцы её заползают в волосы Лорда, а коленки плотно сдвигаются, и он продолжает. Влажный от поцелуев сосок сжимается, когда он отстраняется, Лорд аккуратно мнет его пальцами, отпускает, быстро лижет. Рыжая не издает ни звука, ёрзает бёдрами в траве и жмурит глаза изо всех сил. Лорд смотрит в её лицо, покрытое красными пятнами румянца, и ему кажется, что он никогда не сможет остановиться. Он смотрит в её лицо и чувствует то, что не снилось ему даже в самых откровенных снах — его собственное возбуждение течет вниз живота, сводит бедра судорогой и вырастает между ног таким горячим стремлением, что кажется, нет сил держать его только при себе. Лорд прижимается к бедру Рыжей так тесно, что она не может не почувствовать. Она открывает глаза лишь на секунду, смотрит на него, а потом зажмуривается вновь. Лорд понимает: можно. Он расстегивает молнию на ее джинсах и аккуратно запускает руку ей между ног. Рыжая подается ей навстречу инстинктивно, вздрагивает и разводит колени, немного, будто борясь с собственным смущением. Там внизу она влажная и горячая, Лорд никогда не ощущал ничего подобного. Желание касаться её ощущается безумием, которое никогда не пройдёт. Рыжая хмурит брови, кусает губы и наконец решается. — Не там, — шепчет она. Лорд двигает пальцами, внимательно смотря в её лицо, надавливает сильнее, мягче, замедляется, сам толком не знает, что должен почувствовать. — Да, — выдыхает Рыжая, и Лорд действует уверенней. Он неуклюже стягивает её джинсы, ему хочется смотреть на неё откровенно, смотреть, как ладонь скользит по ржавым волоскам в паху, как пальцы двигаются между её разведенных ног, как проникают внутрь, вызывая дрожь и напряженные вдохи. Рыжая двигает бедрами в такт его движениям, изгибается, подстраивается под его пальцы. Член уже болезненно трётся о ширинку, и Лорду кажется, что он вот-вот кончит в штаны, просто глядя на промокшие трусики, стянутые на бедра. Он убирает руку и пытается торопливо расстегнуть собственные брюки. Его пальцы мокрые и почему-то хочется их облизать, попробовать на вкус, но он отказывает себе в этом, он спешит. Лорд устраивается между ног Рыжей, смотрит в её влажные глаза и аккуратно входит в её тело. Он думал будет сложнее, но без труда проникает внутрь, и Рыжая тут же сжимает его бедра коленями. С её губ срывается тихий стон, и от этого голова Лорда идёт кругом. Ему вдруг кажется, что до этого они тонули в толще прозрачной воды, тяжёлой и безмолвной, как космос, и теперь голос Рыжей разрезает его слух и взрывает его сердце. Лорд старается двигаться медленно, но сдержать себя очень трудно. — Тебе хорошо? — спрашивает он, заглядывая Рыжей в глаза. — Не больно? Она мотает головой и вдруг цепляется за его плечи. Лорд впивается одной рукой в её бедра, толкая их себе навстречу, двигается быстро, какими-то дикими рваными толчками. Ему кажется, что он забывает дышать, кажется, что его вот-вот разорвёт где-то там, ниже пояса, кажется, что он потерял слух и слышит теперь только стук собственного сердца и звук, похожий на то, как чешуйчатый хвост бьётся в траве из стороны в сторону. Оргазм такой ослепительный, что Лорду чудится, будто позвоночник прошило током, он замирает на секунду, а потом делает ещё несколько неторопливых движений, чтобы продлить это ощущение. Он смотрит на Рыжую, пытаясь понять, получила ли она такое же удовольствие, как и он, но по её лицу трудно понять. Она лишь слабо улыбается и отпускает его плечи. Лорд ложится в траву рядом с ней, мокрую спину немного холодит, а травинки колют голую задницу. Он подвигается ближе, и сплетается с Рыжей ногами.