война

      Война преследовала его всю жизнь. Кралась незаметно, вгрызалась в горло, нападала со спины, наблюдала исподтишка, а после душила, лезла из всех щелей дегтем, топила, топила. Черной кошкой гналась за ним по пятам, кусала за пальцы, ластилась к ногам, громко-громко мурчала, не желая отпускать.       Завистью оседала где-то в животе, страхом — где-то в подкорке мозга.       Срывала рычаги экстренной остановки, вдавливала педаль газа в пол, гнушалась над телом и ломала дух.       Воспитывала своих детей по собственному подобию, тщетно подбирая таких же, как она, крепко связывая по рукам и ногам, поощряя и мучая, давая надежду на жизнь.       Потом забирала, оставляя на кончиках пальцев чернила, надежду мира — в рабстве посреди пустыни, свободу — в клетке, бога — в России, черную гниль умершей личности — седой и ослепшей, под боком с утерянной некогда семьей и ужасным голодом.       Рыжие волосы горели в огне, синие глаза девочки смотрели на него с яростью и болью.       Война шептала ей о возможностях, говорила, что ошибки прощаются.       Война говорила, что можно исправить, что можно и так, что то, что он делает — право*, а жертвы — необходимы. Война уничтожала системы, вопила о непригодности идеалов, пускала кровь и убивала, убивала, убивала.       Война делала это его руками, показывая ему всю непригодность мира. Он верил, завидовал, боялся, убивал. Детей, женщин, невинных, и все реже — подонков.       И утопая в крови — чужой крови — слушая мольбы о помощи, молитвы о смерти, страстные исповеди, чистосердечные признания, крики боли, звон металла об металл и хруст ломающихся костей, он не думал о неправильности.       Быть сильней, чтобы быть сильным, чтобы в какой-то момент стереть все в прах и кинуть кремацию мира в ноги Юкичи.  — Посмотри, я не смогу исправиться.       Сказать и решить, что на этом покончено, увидев на его лице гневную маску отчаяния перед неминуемой смертью.       Ведь даже серебряный волк не в силах отразить атаку амэгодзена.       Рампо ошибся, Фукудзава ошибся, ошибся Достоевский, в шахматы проиграл Дазай. В его руках даже цветок становится оружием, не говоря уж о драконе.       В Ацуши он видит жизнь, надежду, неисчисляемые возможности.       В Акутагаве Оочи видит смерть, зверя и войну.       В Акутагаве он видит себя, как в отражении озерной глади под лучами восходящего солнца.       Фукучи собирается уничтожить систему, страну, идеалы. Акутагава не вписывается ни в одно это понятие.       Акутагава пачкает жабо в собственной крови, выхаркивает легкие в бледные ладони, хрипит и булькает кровью в разорванном боке, смотрит яростно-яростно, желая уничтожить, сжечь, убить, повинуясь глупым приказам и одному зазнавшемуся придурку, который когда-то имел значимость.       Генъитиро видит во всем этом себя. Поэтому Фукучи сбивает его с толку, знатно поваляв в грязи и битом стекле. Акутагава до дрожи неопытен, зол и болен.  — Отказываюсь.       С трудом хрипит Акутагава, медленно поднимаясь с колен. Он так уверен, он так зол, он так убежден. По его шее расползаются тонкие веточки лоскутков, он хмурится сильно-сильно, выплескивая всю свою чернь на Фукучи.       У Рюноске нет для этого каких-либо причин, у него есть приказ человека, который ему дороже семьи и потрясающая какофония чувств внутри, которую Фукучи чувствует кожей и признает за родную.       Чернильные сомнения, багровые капли самодовольства, темно-синие кляксы страха где-то на задворках сознания и повисшее неизменимой маской прошлое, преданность, уверенность в своих убеждениях.       Клинок входит в Рюноске аккуратно, незаметно и точно до миллиметра, легко, как нож в масло. Фукучи искренне старается быть лучше в этот момент. Ноги дракона подкашиваются моментально, он даже не успевает понять, что проиграл в сухую.       Он совсем скоро поймет, что медлительность и страх это проигрыш и смерть.       Не в этот раз, не с этим львом, не с этой войной.       Ленты расёмона кажутся красивыми, когда оседают вслед за испустившим дух хозяином. Бледная кожа в синяках и крови, пыли, бессмысленных порезах и ссадинах — кажется красивой, а смех, булькающий, смертельный — настоящим, живым. Когда Рюноске говорит о Дазае, Фукучи видит его уверенность. Оочи искренне воротит от этого, особенно от понимания, что эта уверенность не безосновательна.       Война красива в своем безумии. В слепой ярости, неоднозначной ненависти, душащем желании маленького ребенка самоутвердится в глазах ненужного, неполноценного человека.       Война некрасива, седые волосы — бред, шрамы на щеке — чистой воды уродство, ровные, массивные плечи — лишь орудие для бесконечных убийств.       Война красива черными покуцанными торчащими волосами, стройным телом, бледными шрамами под перетянутым пальто, горящими черными глазами.       Когда Фукучи предлагает сделку, по-дурацки ведясь на свои собственные хотелки, наплевав на цели, нагло играя на гиперфиксации Акутагавы, он видит, как надменность на сухом лице бешеного пса лопается ненужной фарфоровой вазой, маска с глухим треском разбивается о бетонную палубу лайнера, а его эмоции наконец твердо выступают на точёном лице.       Генъитиро сначала замечает сомнение, потом совершенно детскую насмешливость, затем — интерес.       Война интересуется войной, это закон.       Его война что-то неразборчиво шипит, путаясь и пугаясь неожиданной смене стратегии, отплевывается от темного, глубокого, неимоверно тяжелого для этих хрупких плеч взгляда как маленький брошенный котенок.       Фукучи не любил котов никогда, отчасти потому что их любил Юкичи, но теперь он собирается взять домой одного котенка.       Дом Фукучи это база ищеек, медицинские центры и боевые полигоны в горах у побережья, одиночная камера без излишеств и совершенно размеренные будни команды суперсолдат.       У котенка Фукучи тонкая шея, плеврит и множественные психологические травмы, а еще он — война в лучшем ее исполнении.       Фукучи говорит об этом прямо, открывается незнакомому парню, который только что скакал по палубе с намерением оторвать Фукучи башку, и видит, нет — чувствует, что его понимают.       Носком туфли осторожно прощупывают гладь катка, откровенно ожидая подвоха, ожидая тонкого льда под ногами, вот только Фукучи впервые за последние двадцать лет не врет совершенно.       Он просто подхватывает Рюноске под руки, прижимает широкую ладонь к его окровавленному боку, прижимает к себе, жестами объясняя ребенку, что боль причинять не собирается. Война покоряется войне.       Рюноске макушкой трется о недавно бритую щеку Оочи, в то время как они шаг за шагом приближаются к цели.       Генъитиро вовсе не ожидает того, что Рюноске без слов проглотит его новую политику и забудет себя, утонув в войне и ужасе, но обещает себе, что сделает для этого все возможное, ведь их медицинские центры могут переделать человека от макушки до пят в кратчайшие сроки, что даже его внутренние повреждения и сломанные кости не помеха. Его единственное условие Акутагава       проглатывает, жует, но не сплевывает — долго-долго смотрит на Ацуши, все еще сомневаясь, прижимая к себе сломанную руку, внутренне опасаясь очередного воздействия сапога.       Рюноске думает, боится, Оочи наблюдает за человеческим в его новой войне с каким-то трепетным интересом. Что-то нежное царапает его легкие изнутри, влияет на него, заставляя с легким смешком бывалого человека проглотить глупое «отказываюсь» и выдвинутые требования о переносе исполнения требуемой от Рюноске части сделки.²       Он глупо пытается сбежать от неминуемого, призрачно покоряясь Фукучи. Фукучи шаг за шагом ведет его к побегу, готовясь сломать хребет его человеческому при любом его проявлении.       На Рюноске хорошо смотрится форма ищеек. Форма ищеек, подчеркивающая его змеиное телосложение и крепкие мышцы, старые шрамы, черные глаза — сидит на нем идеально.       У Акутагавы мелко дрожат пальцы, когда он пытается вдеть ленту ремня в пряжку, он остервенело кусает губы в кровь, на миг прикрывая глаза. Фукучи за его спиной следит за его действиями, сжимая в руках рюмку сакэ. Дзено язвительно щурится, когда Рюноске наконец оборачивается к своим новым товарищам, замечая, что его привычное место под боком у босса занимает мафиозный оборванец, Тэтте равнодушно прикусывает яблоком соленый моти, Тачихара из угла стыдливо наматывает рыжую прядь на палец, а Терука хлопает на чужака голубыми глазами, ручками с интересом хватаясь за черный плащ. Они все видят в нем чужака, ненужного, порочного убийцу, но то, что они чувствуют, что отходит от них самих и от их босса, крепко держащего руку на чужой перевязанной талии, кричит о том, что он свой.       Он, так же как и они, война. (просто, возможно лишь, в большей степени)