На привалах

"Он потерял несколько кварт крови, возможность нормально ходить, частично власть над левой рукой, ведьмачий меч, любимую женщину, чудом найденную дочь, веру... Но, подумала я, но ведь что-то должно было у него остаться? Я ошибалась. У него уже нет ничего..." Анджей Сапковский, "Час Презрения"

Сумерки наползали на лагерь, выпивая цвета из мира, укрывая подлесок трепещущей, опасной темнотой. Что ж, тьма была под стать душевному состоянию Геральта. Тот сидел и хандрил, строгая ножом ветку, чтоб нанизывать мясо, хмуро глядя на лижущие вечерний воздух языки костра. Только что от него отошла Мильва, пытавшаяся расшевелить ведьмака беседой - и, хоть они обсуждали какие-то обыденные вещи, глаза девушки говорили красноречивее всяких слов - она давно уже смотрела так на Геральта: выжидающе, с затаенной надеждой. И радости это не прибавляло. - Что ты от нее бегаешь, как от моровой девы, - досадливо хмыкнул Лютик, сидевший рядом у костра. - Ни себе, ни людям. Ты же единственный, на кого Мильва смотрит. Единственный, кому из нас могло бы перепасть. И - о, не хмурься, - я-то прекрасно знаю, как ты зол на Йеннифэр. Уж точно не чародейка - причина твоего внезапного воздержания. Геральт вздрогнул при звуке имени предавшей его - и Цири - любовницы, но и только. Хотел огрызнуться сварливо - да не стал. В конце концов, Лютик едва ли не больше остальных страдал от отсутствия дам в походе, продолжая время от времени отпускать Мильве комплименты - прекрасно понимая при этом, что ему ничего не светит. Геральт скрипнул зубами. - Я действительно зол на Йеннифэр, - нехотя ответил он. - Но Мильва заслуживает большего, чем если бы я завел с ней интрижку, оттого, что зол, или желаю навсегда забыть о чародейке, или просто забыться. Мильва отважный и верный друг, я не хотел бы обидеть ее подобным образом. Лютик только закатил глаза, протягивая ноги к костру. - Дурак ты, Геральт. Мы тащимся в грязи и пыли долгие недели, Мильва тебе благоволит, и вы оба могли бы извлечь из этого немного радости, но ты как всегда отказываешь себе во всем из-за каких-то там своих глупых принципов. Геральт резко провел ножом по древесине, отчего в костер отлетела щепка. В его жизни, казалось, больше не было радости - только глухая тоска, ноющая боль в ноге, постоянный страх за Цири, постоянно преследующее чувство, что он не успевает - на полшага, на полвздоха не успевает спасти свою Ласточку. Постоянная глухая злость на то, как Йеннифэр могла - они ведь были семьей. - Оставь, Лютик, мне не до этого. У меня только одна цель - отыскать Цири, и все лишнее я хотел бы отбросить, - Геральт посмотрел в ту сторону, куда ушла лучница, тяжелым стылым взглядом. Лютик, впрочем, как всегда, не проникся его серьезностью. - Ой, и достал же ты со своей кислой миной. У меня есть цель, я волк-одиночка, мне все мешают, бла-бла-бла, - трубадур забавно хмурил брови, стремясь скопировать мимику Геральта. - Мы в дерьме, мой друг, - в момент посерьезнев, Лютик перестал кривляться. - Но самобичеванием ты едва ли чего-то достигнешь. Мне тяжело видеть тебя в таком состоянии. Ты с Брокилона сам не свой. И дело, полагаю, не в больной ноге, - Лютик взял на лютне печальный заунывный аккорд. - Мы гоняемся за тенью, за отзвуком, тебе снятся кошмары, и ты знаешь, что у Цири - где бы она ни была - все плохо. Но это не повод быть жестоким с врагами, неприветливым с друзьями и отшивать Мильву... Геральт выдохнул сквозь зубы. Лютик обожал так делать: расписывать его чувства, на проявления которых Геральт скупился, якобы демонстрируя, что читает ведьмака, как раскрытую книгу. Досаду вызывал тот факт, что Лютик и впрямь оказывался зачастую близок к полному пониманию Геральта. - Лютик, иди ты... писать свои мемуарии, - отмахнулся ведьмак, не желая поддерживать разговор. В воздухе моросил мелкий противный дождичек, делавший длительное пребывание под открытым небом почти невыносимым. *** Он не смог бы вспомнить, из-за чего все началось. Из-за глухой тоски и бессилия, заставлявших Геральта перестать быть собой - становиться чуть хуже, чуть отчаяннее, чуть злее. Из-за отвратительной серой погоды. Из-за отвратительной, стирающей в своих жерновах людей, места и время, войны. Из-за постоянного ощущения, что он сломан, что он едва ли жив. Вообще, из-за того, что Лютик отправился куда-то сам вдоль берега реки, пока Регис и Кагыр вели изящный разговор о культуре Нильфгаарда, а Мильва изготовляла оперение для стрел. Трубадур был единственным, кому не стоило бы шататься по лесу в одиночестве - потому что единственный он не смог бы за себя постоять. И, разумеется, именно Лютик со своей извечной непоседливостью постоянно норовил куда-нибудь свалить. Геральт молча отправился его искать, даже не слишком досадуя. Уже привык. Очередная, возложенная именно на его плечи забота - приглядывать за Лютиком. Бесшумно ступая меж полощущих в воде ветви прибрежных ив, пройдя дальше, переступив через поваленное бревно, миновав низкие кусты, недоумевая, на кой черт певец направился от русла в глубь леса, Геральт обнаружил Лютика на неприметной, скрытой от взглядов поляне. Тот расслабленно сидел на земле, привалившись затылком к стволу дерева, а рука его характерно ходила в расстегнутых приспущенных штанах. Геральт так растерялся, что сделал шаг назад, и под ногой хрустнула ветка. В других обстоятельствах он ушел бы незаметно и беззвучно, и Лютик никогда не узнал бы о его присутствии - но от неловкости Геральт впрямь стал неуклюжим на секунду. Лютик взвизгнул и вскочил, путаясь в штанах. Геральт вышел из лесных теней, мечтая провалиться сквозь землю - лучше так, чем пугать поэта неведомыми чудовищами в чаще. Они пялились друг на друга в нелепейшей унизительной сцене, достойной места в комедии: Лютик стоял, штаны болтались у него на уровне коленей, рука все еще сжимала член, который тоже стоял - в глазах Лютика застыли чистейшие недоумение и испуг, стремительно сменявшиеся истерическим весельем. Вместо того, чтоб смутиться, поэт расхохотался. - Боги, Геральт. Как же вы заебали. Ведьмаки, вампиры, беззвучно возникающие из ниоткуда - ни перднуть, ни передернуть, как сказал бы старина Золтан. Извини. Я не знал, что ты шел за мной. Иначе, разумеется, не предстал бы в столь неподобающем виде, - Лютик повел плечами - все же несколько напряженно - и заправил член в штаны. Геральт хотел едко ответить, что если бы Лютику откусила голову какая-нибудь сколопендра, пока он шуровал в штанах - ситуация стала бы еще более смешной, но Лютик бы уже не смог посмеяться. Короче, Геральт собирался привычно съязвить, сгладить и забыть неловкий момент. Однако Лютик, поправляя в штанах тяжелый налившийся член, издал непроизвольный, чуть слышный стон. В этом сорвавшемся с его губ звуке было что-то настолько низменное, призывное, животное, и в то же время мелодичное - что у Геральта перемкнуло в голове, и он не слишком понял, что сделал в следующий момент. Он кинулся к Лютику, сгреб его в охапку, толкнул к дереву, вжался в него всем телом и зло, кусаче поцеловал, грязно, грубо сталкиваясь бедрами, потираясь промежностью о промежность. В Геральте давно зрело это - желание сорваться, выместить злость и усталость. Он пошел бы в бордель - и пил бы там неделю горьким запоем, и не вылазил бы из постелей шлюх в стремлении все позабыть - черные локоны, ночи на Таннеде, крик наслаждения Йеннифэр, разбудивший соседей, признания в любви - да только не было тут ни шлюх, ни борделей, и не к Мильве же ему было идти. Лютик ответил по полной. Он целовался глубоко и жадно, тоже, разумеется, истосковавшийся по человеческим прикосновениям, запустил пальцы Геральту в волосы, шарил по телу руками, пытаясь добраться до завязок штанов. Геральт спустил с них штаны, обхватил распаленные члены в кольцо своей широкой ладони, рвано и сильно лаская. Это был голодный животный порыв, никак не обусловленный ни их отношениями, ни их полом - даже, наверное, наоборот - Геральт поддался, отключился - потому что где-то на уровне подсознания знал, что Лютик единственный, кто поймет и простит. И что тот страдает от воздержания вдали от благоволивших ему женщин. В любом случае, Геральт делал такое впервые - с мужчиной, и еще десять минут назад ни за что не поверил бы, что способен на подобное - но сила нахлынувших ощущений его ошеломила. Он ни за что не подумал бы, что целоваться с Лютиком будет так приятно, что тот будет страстно стонать в поцелуй, выгибаться в его руках и отзываться на прикосновения, что позволит ласкать себя яростно и грубо, как Геральт не стал бы обращаться с женщиной - но эта неистовая, подпитываемая застарелой злостью и разжигаемым войной страхом разрядка была лишь следствием того, что он устал, так безнадежно и отчаянно устал, и уже почти ни во что не верил. Когда Геральт кончил, голову затопила блаженная пустота и невероятное, давно не испытываемое им удовольствие. Ему только что было хорошо. Ему едва ли бывало хорошо после Таннеда - и уж точно давно не было так хорошо - до звонкого гула в ушах. Сила оргазма удивила его самого. Задыхаясь, он встретил поплывший шальной взгляд Лютика - и только подумал, какие красивые у поэта глаза в обрамлении длинных ресниц, и как странно видеть в этих глазах не легкомысленное веселье, а ошеломление и шок от испытанного удовольствия - взгляд, которым до этого Геральта одаривали только женщины. Они тяжело дышали, соприкасаясь лбами, привалившись к стволу дерева. Лютик закинул руку Геральту на шею, еще когда Геральт его ласкал, и теперь бездумно перебирал пальцами волосы ведьмака. Прошло несколько минут, и Геральт смог, наконец, выровнять дыхание. И собраться с мыслями - чего совершенно не хотелось. Не хотелось обдумывать этот грязный, не поддающийся здравому смыслу эпизод. Лютик отстранился от него, кинул исподлобья настороженный, вопрошающий взгляд. Прокашлялся, принялся приводить себя и одежду в порядок. - По-пойдем, что ли, мы обещали помочь Мильве искупать лошадей, - сказал поэт чуть подрагивающим, хриплым голосом, но как ни в чем не бывало, будто ничего только что не произошло - и зашагал в сторону реки, оставив Геральта, привалившегося к дереву, созерцать небо сквозь переплетение крон. Геральт вздохнул и прикрыл глаза, съезжая спиной по стволу, потому что у него предательски подгибались ноги. Разумеется, Лютик прав, и нет смысла об этом говорить - подобное больше не повторится. Постыдная минута слабости, недостойный, несдержанный акт, когда он поддался животной похоти - так грубо Геральт не трахался даже в борделях, да и нельзя было назвать это трахом - поспешная дрочка. Они, очевидно, оба были слишком потрясены тем, что делают - и это вылилось в такую... лишенную всякой нежности сцену разрядки. От которой Геральт отчалил на волне крышесносного оргазма - необъяснимо и необоснованно сильного. Они не станут это вспоминать и обсуждать. Люди по-разному сходят с ума на войне, по разному доказывая себе, что все еще живы. Геральт был уверен, что больше они этой ошибки не совершат. Геральт заблуждался.