На привалах

Геральт не мог бы себе объяснить, почему несколько дней спустя оказался на Лютике, нетерпеливо растягивая его своим членом, толкаясь в него в первый раз - и чувствуя, как поэт стискивает пальцы на его плече, как напряженно дышит над ухом. Они разбрелись вечером после ужина, в тот ленивый сумеречный час, когда спать еще не хочется, и каждый пытается себя чем-то занять. Лютик отправился купаться, Геральт шатался в окрестностях лагеря, якобы высматривая, что за дичь водится в округе - стараясь не думать, что Лютик отправился купаться. Поэт вполне способен находиться сам в лесу, и Геральту не стоило бегать за ним - чтоб снова не случилось каких-нибудь неприемлемых... казусов. Все равно ноги несли его куда-то в сторону реки, и когда он встретил посвежевшего зевающего Лютика с мокрыми волосами, сперва ничто не предвещало дурного - Лютик спросил, водятся ли здесь зайцы, или им опять придется перебиваться рыбой, рассеянно теребя руками свою шевелюру, закидывая волосы за спину, чтоб они быстрее сохли. Болтая слишком непринужденно, они вернулись на место стоянки. Подсели к спутникам у костра, общались, Лютик балагурил, сыграл пару скабрезных песенок, поддразнивая, как всегда, Мильву - а потом, когда вечер перетек в ночь, и Кагыр уже начал дремать у костра, а Мильва - расстилать свой спальный мешок, Лютик прихватил одеяло и сказал, что идет посидеть на пригорке - оттуда открывается чудесный вид на звездное небо, на которое ему хочется глазеть, молчать и вдохновляться. Мильва мрачно пошутила вслед, что Лютику стоит поостеречься, чтоб его на том пригорке волки не загрызли. Наверное именно поэтому спустя некоторое время Геральт обнаружил, что поднимается на возвышенность к поэту, оставив засыпающий лагерь позади. Хотя здесь, на землях партизанской войны, уже не водилось никаких волков. Лютик валялся на одеяле, подложив руки под голову и, действительно, пялился в небо. Геральт присел рядом, соображая, что бы сказать. А Лютик посмотрел на него мятущимся вопрошающим взглядом, поднял руку и как-то неуверенно потянул за рукав. И в следующую секунду они уже целовались. Геральт действительно не уловил, как это произошло - только он оказался над Лютиком, держал его крепко под голову, наваливался всем телом, заставляя развести ноги и грубо, напористо врывался языком в рот. Ему было чудовищно, вопиюще стыдно, он не мог творить того, что творил, ему хотелось провалиться сквозь землю и не видеть поэта никогда более - но в то же время он так сильно возбудился, что возбуждение пересиливало грызущий стыд. Поразительно, но они снова молчали, и Геральт мог судить о согласии Лютика лишь по тому, как толкается навстречу его язык, как крепко притирается тот промежностью. Они не пытались раздеться, избегали смотреть друг другу в глаза. Геральт только освободил свой член, едва приспустив штаны, и также лишь сдернув штанину с одной ноги Лютика. Он долго и медленно пытался в него войти, снова и снова сплевывая на ладонь и добавляя слюны - Лютик позволял, тяжело дыша над ухом ведьмака. Хотя, безусловно, ему стоило бы стукнуть Геральта по голове, чтоб избавить от помешательства, и прекратить все это немедленно. И когда Геральт вбился полностью в его тело, Лютик замер, зашипев сквозь зубы, несколько раз резко вздохнул, поерзал неуверенно, а затем толкнулся навстречу. И Геральт, с трудом сдерживаясь от голодного рычания, принялся его трахать. Он не мог сопротивляться безумию: почему-то этот секс возбуждал до дрожи, до потери контроля. Он был ужасным, неправильным, неуместным, рушащим их дружбу, походя на наваждение. Они, кажется, оба настолько не представляли, что с этим делать - что замалчивали, отводили взгляды, расходились после, чувствуя себя грязными и в чем-то повинными. Лютик заговорил лишь на второй раз - тихо, задушено, Геральту в шею, крепко стискивая пальцы на его плече, часто спешно подмахивая: он был таким тесным, и Геральт дурел от ощущения плотного кольца мышц вокруг члена, и имел грубо, и не мог заставить себя сбавить темп. - Ка-ак это может быть так хорошо? - почти не слышно, речитативом шептал Лютик. - Почему так приятно от члена внутри, от этой тяжести, что меня берут, что меня распирает, так хорошо отдаваться, так приятно это трение, пожалуйста, Геральт, пожалуйста, еще, не останавливайся, сильнее, сука, голова кружится от того, как хорошо, еще хочу, просто хочу, боги, это не может приносить такое удовольствие, я и не знал... - по мере бормотания всего этого Лютик двигался быстрее и быстрее, а потом просто, не в силах больше говорить, укусил тыльную сторону ладони в попытке заглушить стоны - но они все равно срывались с его губ, тихие и невыразимо волнующие. Лютику, и правда, стоило заткнуться, потому что от его горячего шепота у Геральта тоже кружилась голова и уплывало сознание, и он едва ли мог думать - только ощущать звериное дикое удовольствие. Он совершал ужасающее по своей природе действие, и не мог остановиться. В походе, среди лишений и неудобств, терзаясь мыслями о Цири, будучи несчастным, неуверенным, бессильным и запутавшимся, доставая самого себя мрачными думами - Геральт испытывал молниеносное, невероятное удовольствие, позволяющее избавиться от страданий, когда брал Лютика. У него от этого секса все мысли из головы вылетали, становилось просто хорошо, сознание утопало в тумане удовольствия, Геральт не мог ни на что отвлекаться кроме чистого животного счастья от совокупления. Он трахал Лютика, чтоб не думать и не страдать. Но каждый раз страдал задним числом, испытывая стыд, осознавая всю неправильность происходящего, обещая себе, что это было в последний раз. Но это повторялось снова и снова. И с каждым разом Геральт все меньше терзался, все больше поддаваясь темному голодному вожделению. Они все еще делали это тихо, спешно, тайно, находя дурацкие предлоги, чтоб отделиться от компании - и Геральту так нравилось зажимать Лютику рот, пока он его трахал. А один раз глубокой ночью, находясь совсем рядом с товарищами, расположившимися в спальниках вокруг костра, ночуя с Лютиком под одним одеялом, убедившись, что все спят, Геральт обнял поэта со спины и тихо дрочил ему, стараясь создавать поменьше возни, потираясь о его ягодицы, поглаживая соски под рубашкой, пока оба не кончили - и Лютик так дышал сквозь зубы, и закусывал губу, стараясь быть тихим - и старавшийся быть тихим Лютик отчего-то невероятно заводил. Геральту все равно потом казалось, что Регис слышал и знает. Снова накатывал стыд, но уже как-то привычно, знакомо, как набивший оскомину гость, с присутствием которого миришься. Геральт в целом заставил себя думать, что это всего лишь наваждение, вызванное обстоятельствами. Слишком они напряжены, слишком устали, не видя конца и края дороге. Способ забыться, сбросить напряжение, в очередной раз убедиться, что еще живы. Когда Мильва рассказывала, каким образом забеременела: что люди и эльфы в отряде, попавшем в окружение, перетрахались друг с другом в стремлении запомнить последнюю ночь - Геральт для себя решил, что вот оно, то же самое. Желание упасть на дно и получить немного удовольствия, когда впереди нет ни света, ни надежды. Однако это не объясняло, почему Лютик казался более желанным, чем любые женщины, каких он мог вообразить. Почему Геральт обнаружил, что ему безумно нравятся стоны Лютика, поцелуи Лютика - иногда они долго трепетно целовались в ночной тишине после секса, без единого слова, отдаваясь обоюдным касаниям языка. Геральта волновал запах поэта, нравилось зарываться лицом в его волосы, нравилось ощущение его кожи под пальцами, его тело откликалось чужому телу, как будто они вошли в какой-то необъяснимый резонанс. Геральту никогда в голову не пришло бы смотреть на Лютика с сексуальным подтекстом, до этого их... странного срыва, когда он застал Лютика за дрочкой. Но, познав Лютика, занявшись с ним сексом - Геральт обнаружил этот самый резонанс, притяжение, телесный отклик. Очень хотелось верить, что когда они вернутся в город, оба - к своим привычным интрижкам с женщинами, это пройдет. Просто война и лишения все обостряют. Это секс, который ничего не значит. Он даже личностного отношения не несет. Тем не менее, Геральт ловил в себе зарождающееся возбуждение, когда просто глазел на Лютика, беспечно болтающего на спине Пегаса во время дневных переходов. Что ж, всего лишь желание повторить удовольствие. И он точно, совершенно точно не собирался об этом говорить или задумываться. О долгих трепетных поцелуях по ночам, о том, что дыхание и стоны Лютика заводят его куда более допустимого. Лютик был обычным, таким же, как всегда, старый добрый Лютик - даже когда они оставались наедине, Лютик привычно трепался, привычно улыбался - "ха, Геральт, приятель" - и Геральт мог бы решить, что их секс привиделся ему в бреду - если б это не повторялось снова и снова. Он правда был рад хотя бы этому: что многолетняя дружба не разрушилась. Кажется. Лежа ночью в его объятиях - подальше ото всех, они оттащили спальники якобы чтоб приглядывать за лагерем со стороны лесной чащи, откуда могли наведаться хищники - лежа в объятиях Геральта после оргазма, бездумно глядя на небо, Лютик заговорил: - Это действительно предсказанный конец света, тебе не кажется? (сегодня они проезжали сожженное селение, и на огромном раскидистом дубе висели висельники - десятки, сколько могла выдержать его столетняя крона: и женщины, и дети, и старики. А на пепелищах домов воняло горелой плотью - запах, преследовавший их повсюду, клубящийся вместе с туманом по землям Севера) - Как будто нет больше ни веселья, ни доброты людской: одни нападают, другие боятся, и все, о чем может молиться простой человек - прожить еще один день. Наверное, в городах, при дворе - все так же пышно, и светит солнце, но смогу ли я петь там о жизни и любви, зная, что было - и продолжает твориться здесь? Я видел много войн, битв королей, мелких склок вельмож за ленные владения, но эта война, она... выжигающая все на своем пути. Расцветут ли снова сады на этой обугленной земле? Лютика что-то прорвало. Обычно он старался отводить взгляд, оставаясь таким же легкомысленным. Геральт был уверен, что Лютик способен найти место, где будет весело и привольно, даже в условиях мировых катастроф. Много позже, глядя на пряничные улочки Туссента, Геральт убедился, что был прав. Сейчас же он прижал Лютика к себе крепче, нежно поцеловал в висок, поглаживая волосы - как успокаивал бы Цири или Трисс, но не Йеннифэр, потому что Йеннифэр не выказывала слабостей. А затем Геральт потянулся к его губам и успокоил уже по-другому - как успокаивал кого-то, кого желал, - и снова сказал себе, что с Лютиком творится то же, что и с ним: огромный ужас этой войны выворачивал души наизнанку, заставляя искать утешения в странных поступках, которые в обычное время не возникло бы даже тени мысли совершить ни у одного из них.