***
— Причудливой пьесе забвения нет. Безумцы за Призраком гонятся жадно, но Призрак скользит, как блуждающий свет. Бежит он по кругу, чтоб снова вернуться в исходную точку, в святилище бед; и много Безумия в драме ужасной, и Грех в ней завязка, и Счастья в ней нет¹, — читал перед зеркалом своему отражению Эдгар, то и дело принимаясь задумчиво расхаживать по комнате, нервно щёлкая пальцами, размахивая в воздухе блокнотом и покусывая деревянную ручку пера. — Что это ты тут читаешь? — словно рука, способная вытянуть человека из глубин Полей Асфоделей, послышался голос клоуна, неожиданно зашедшего в пустую спальню, заставив писателя смертельно побледнеть и вздрогнуть от неожиданности. Но вмиг его лицо приобрело холодное, мрачное выражение, словно он был вороном, прилетевшим клевать падаль на поле боя. — Это… Это моё новое стихотворение, — голос звучал так, словно доносился со дна наполненной водой бочки. — Я назвал его «Червь-победитель». Возможно, оно не очень жизнерадостное, но… Как сказал однажды один мой знакомый: «Простите, простите за мрачные мысли, но люди ждут правду, а не яркие искры», — плечи безвольно опустились, огонь во взгляде, и без того лишь едва теплившийся, словно догорающие угли, потух окончательно. — Ладно, ты что-то хотел? — наигранная участливость в голосе, хотя у Эдгара (что было более чем заметно) не было никакого желания что-либо делать, была словно оставленная тупым ножом царапина для его собеседника. Но улыбка — уже давно не безумная, — не сходила с чужого лица, даже если тому хочелось рвать и метать. — А? Да нет. Ладно, не буду отвлекать. Твори дальше, — с этими словами Николай поспешно выскользнул за дверь. Едва дверь закрылась, как тишину дома прорезал тихий тяжёлый вздох. — Интересно, он знает, что я вообще-то не слепой и всё вижу? Вот только… С чего это он ходит такой мрачный? Может, на него так влияет та встреча с Рампо? — прислушиваясь к шорохам из соседней комнаты, клоун начал нервно мерить шагами комнату.***
Очередное холодное, пустое январское утро. По крыше нудно барабанил крупный дождь. Казалось, небесные серафимы оплакивали все людские страдания. На душе было мрачно и до того тоскливо, что хотелось просто свернуться на кровати клубочком, обнимая, как ребёнок, мягкую игрушку, укрыться одеялом по самый нос и включить какую-нибудь драму, вроде «Хатико». Именно так размышлял Эдгар, с апатично-потерянным видом рассматривая редких в столь ранний час прохожих, кутавшихся в свои тёмные пальто и прикрывавшихся кто чем, надеявшихся найти укрытие от дождя или поскорее прийти домой. — Как же тосклив и однообразен мир! — всепоглощавшую, укутывавшую, словно пушистый тёплый шарф, тишину прервал тихий голос писателя, и в тот же момент донёсся далёкий гулкий раскат грома. — Люди живут как муравьи: непрестанно трудятся непонятно ради чего, совершенно не думая ни о чём, кроме своих мелких физиологических потребностей, растрачивают свою жизнь — и ради чего? Что останется от них? Что подарят они миру такого, что о них будут помнить сотни лет? А что оставлю я? Аллан не боялся быть услышанным — ведь его «сожитель» в это время всё ещё мирно спал в своей комнате. Видел ли он, подобно самому Аллану, нуждался во сне как в спасении от тяжких невесёлых мыслей о прошлом, да о чём бы то ни было — кто знает? Голова была будто свинцовая, всё тело неприятно ломило, а мысли были не намного светлее морских глубин. Желудок, казалось, скоро сам себя переварит (что отчасти и было правдой), но писатель, всё так же с гордо-потерянным видом стоявший у окна, словно не чувствовал ни зверского голода, ни слабости или головной боли — ничего. Он ощущал себя просто пустым. Да, именно это слово более чем хорошо его описывало в ту секунду. Пустой, холодный, безчувственный… Но кто станет искать виновного в этом? — У каждого человека есть своя чаша с чувствами, — слышался ему в голове мягкий, ласковый голос мачехи — женщины, способной полюбить своего приёмного ребёнка как собственного сына. — В течение жизни, когда эта чаша постепенно иссякает, человек начинает быть всё более чёрствым. Поэтому пережить искреннюю любовь или просто влюбиться человеку дано лишь ограниченное количество раз. — Матушка, — юноша присел рядом и взял женщину за руку, — неужели мне нельзя влюбляться? — женщина лишь тихо усмехнулась на это. — Можно, конечно можно, и даже нужно. Эдгар, ты ещё юн, и для тебя всё ещё впереди. Но мир зачастую жесток и коварен, и нам этого не исправить. Поэтому будь осторожен и не бросайся в омут с головой, если не хочешь потом страдать из-за своей глупости. Оставив на лбу женщины поцелуй, преисполенный благодарности, Аллан спешно вышел из комнаты, аккуратно прикрыв чёрную дверь. — Матушка… — от тёплого и родного образа, возникшего в памяти, где-то в глубине сердца ощущалось приятное тепло, словно он вновь возвращался к жизни. Что-то лёгкое, светлое и нежное, занимавшее в ту секунду все его мысли, тягучей ленивой негой разливалось по телу. Воспоминания о семье всегда навевали на него приятное чувство ностальгии. Хотелось вновь стать ребёнком, лишь бы пережить всё это вновь. Но внезапно раздавшийся стук в дверь вынуждал того прервать ностальгическую тоску. Одёрнув смятую пижаму, он лёг обратно в кровать, прикрыв худые ноги пледом. — Заходи, — протянул Эдгар, прекрасно понимая, кто это был. Из-за двери показалась лохматая светловолосая макушка, а после заспанное лицо со следами от подушки. Хотя, наверное, сам Аллан выглядел не намного лучше. — А, доброе утро, По-кун, — в своей привычной манере протянул Николай, показываясь наконец из-за двери и отвешивая ему шутливый театральный поклон. — Как спалось? «Он обо мне заботится. Это… очень мило», — пронеслось в кудрявой голове, пока По раздумывал над ответом. — А, да так… — неловко улыбнулся он, откидывая одеяло в сторону. — Снилась какая-то чепуха, как и обычно. Ладно, ты что-то хотел? — Вообще… Тебе вот тут письмо пришло. Понять от кого не могу, по-английски ни слова, — с этими словами он протянул ему письмо в светло-зелёном конверте, запечатанное — что было странно — фиолетовой восковой печатью. Запечатывали, по-видимому, ржавым напёрстком — рыжевато-коричневые, похожие на крошки от подгоревших сухарей, хлопья коррозии всохли в печать. Поднявшись с кровати, Эдгар подошёл к нему и забрал из его рук письмо. Почерк, которым был написан адрес и имя адресата, был неровным, тонкие острые буквы плясали, тут и там на конверте чернила расплывались, и краска блёклыми пятнами расползалась, словно человек плакал, пока писал это письмо. Значит, случилось что-то плохое. — Да, спасибо тебе. Ладно, я пока займусь этим письмом, — с этими словами он демонстративно начал закрывать дверь, показывая, что Гоголь здесь больше не требовался, однако тот и сам всё понял без подсказок и уже успел удалиться. Несколькими движениями пальцев разломив печать на куски, Аллан аккуратно открыл конверт, пытаясь выдвинуть предположение, что же такое могло случиться, что писавший письмо плакал.Ваш покорный слуга, Джейсон Эндрюс
С несколько минут Эдгар стоял в полном оцепенении, боясь не то что двинуться — он даже дышал через раз. Он просто отказывался верить в происходящее. Наконец, выйдя из оцепенения, так и не проронив ни слезинки, он кинул беглый взгляд в сторону календаря на стене. Было шестое января. До дня похорон оставалось ещё два дня. Вновь мозг Гения Детективных Историй был занят обычными делами — что было бы необходимо взять с собой, на кого оставить Карла… Бытовые мелочи, хах… Сколь же это было непривычно человеку, чья жизнь почти целиком состояла из возвышенных идей и мыслей. Но мысли хоть какие-никакие, но помогали отвлечься от возвышенно-поэтичного, но такого опасного сейчас для и без того едва живого от потрясений писателя. Поднявшись с кровати, он как был — в серой пижаме с Дораэмоном, купленной просто от безысходности и невозможности найти в местных магазинах хоть что-нибудь его размера — подошёл к гардеробу и начал придирчиво осмативать содержимое. Выудив оттуда уже ставшее привычным чёрное пальто, он буквально на секунду остановился, словно поражённый молнией, так и оставшись стоять с зонтом в руке. — Куда-то собрался? — чужой голос заставил вздрогнуть и обернуться. Клоун стоял чуть поодаль, уже одетый в привычную одежду, скрестив руки на груди и чуть прижимая подбородок к правой ключице. Эдгар чуть скрипнул зубами и молча протянул ему письмо. Коротко пробежавшись глазами по чуть измятой бумаге, Николай тяжко вздохнул. — Это надолго? — невозмутимо поинтересовался он. — Около трёх дней. Не особо много, но тем не менее, — писатель бросил беглый взгляд в сторону складного чёрного зонта, который всё ещё держал в руке. — Вылет завтра, как я полагаю? Эдгар лишь слегка кивнул, положив зонт на кровать. Выудив из шкафа одежду, он небрежно бросил на тумбочку вешалку. Стянув пижамную футболку — стесняться ему было нечего, — он поднял и придирчиво осмотрел рубашку. Удостоверившись в чистоте вещи, он лёгким движением накинул её. Прохладная, едва ощутимо пахнувшая лавандой ткань приятно холодила покрывшуюся мурашками кожу. Неожиданно чужие руки — грубые и сухие, но очень тёплые, — скользнули по прикрытой рубашкой спине, и писатель оказался прижатым к телу Гоголя. Тёплое дыхание щекотало кожу за ухом, и отчего-то его не хотелось отталкивать. Наоборот, совершенно неожиданно для себя, Эдгар протянул к нему руки и неловко обнял в ответ, утыкаясь носом в изгиб шеи. Сколько времени прошло в этой молчаливой идиллии? Пять, десять минут? Гораздо дольше? Никто не мог ответить — в тот момент, казалось, время остановилось, и даже весь мир перестал существовать. Неловко выскальзывая из кокона чужих рук, клоун слабо улыбнулся. — Ладно, будь осторожен, — всё с той же слабой улыбкой сказал он, размеренно шагая в сторону двери. А Эдгар мог лишь шокированно наблюдать за всем этим, всё ещё ощущая тепло чужого тела и слабый аромат чужого парфюма, отдававшего табаком, на своей коже.***
Настольные часы-Биг Бен, сделанные из отполированной до блеска латуни, тихо тикали в небольшой, но уютно обставленной комнатке на втором этаже. Лучи заходящего январского солнца косо проникали сквозь тонкие занавески, отражаясь от зеркала на стене и бегая по окрашенным светлой краской стенам комнаты пятнами солнечных зайчиков. На книжной полке, письменном столе, прикроватной тумбочке и даже на верхушке платяного шкафа не было ни пылинки. В комнате ощущался слабый аромат старых книжных страниц и немного — чего-то пряного и сладковатого, как сандал с табаком. В комнате никого не было. Ничто, кроме тиканья часов и шелеста занавесок, колеблемых ветром из открытого окна, не нарушало тишины.Another day has gone
I'm still all alone
How could this be
You're not here with me
You never said goodbye
Someone tell me why
Did you have to go
And leave my world so cold
В маленькой уютной кухне на первом этаже царила атмосфера умиротворённости. На сковороде задорно шкворчал листовой омлет с ветчиной, тихо ворчал чайник, кипятя воду, добавляя свою музыку к мелодии тихой песенки, которую то и дело принимался намурлыкивать себе под нос Николай, изредка прерывавшуюся хрустом овсяного печенья, которое деловито поедал Карл, принимаясь то и дело счищать крошки со своей мордочки. Не было видно лишь хозяина особняка. Эдгар же, в то же время, лежал у себя в комнате с плотно зашторенными окнами, пытаясь провалиться в дремоту хоть ненадолго. Всю прошедшую ночь, как и восемь предыдущих, его одолевали кошмары, но они заставляли его не бояться — о нет, ничуть! Он лишь закусывал губу и утыкался лицом в подушку, боясь, что его всхлипы и прерывающиеся вздохи будут услышаны. Из Америки Эдгар вернулся сам не свой. Морально подавленный, с потерянным взглядом, словно у бродяги с улицы, всё время находившийся в прострации, он казался ничтожным в сравнении с тем всегда хладнокровным, методичным и собранным джентльменом — самим идеалом во плоти, каким казался Гоголю, да и многим остальным тоже — всегда, сколько его знали. По приезде он отказался от еды, не отвечал на вопросы, и весь вечер провёл у себя в кабинете, смотря в одну точку, и лишь изредка беззвучно шевелил губами. Буквально за несколько дней и без того почти безжизненный Эдгар превратился в собственную тень. Он отказывался есть, сон, и без того сокращённый до пары часов в день, казался бесконечной пыткой. Дни напролёт он сидел у себя в комнате, практически не покидая её.Everyday I sit and ask myself
How did love slip away
Something whispers in my ear and says
That you are not alone
For I am here with you
Though you're far away
I am here to stay
Самоугнетение — самая кошмарная вещь, которую могло придумать человечество. Тяжкие воспоминания, словно услужливо подсунутые памятью, всегда почему-то всплывают именно в те моменты, когда человеку это меньше всего нужно. Никого не сделают счастливым воспоминания о том, что его мешают с грязью, особенно если это те люди, которых ты когда-то любил, и возможно — кто знает? — в глубине души любишь до сих пор. Как там говорилось? Клин клином вышибают? Но можно ли физической болью заглушить душевную? Рука сама потянулась к ножу на прикроватной тумбочке. В практически бессознательном состоянии писатель обнажил тонкое лезвие и, достаточно сильно надавливая, провёл им по руке. На месте пореза начали выступать алые бусинки крови.***
Спирт неприятно щипал раны, а от запаха из аптечки уже начинала кружиться голова. Непонятно, каким образом Эдгар мог быть так глупо пойманным за «выпусканием пара», но факт оставался фактом. Поэтому ему ничего не оставалось делать, кроме как молча сносить обработку ран. Они сидели в полной тишине, прерываемой лишь шипением писателя, морщившегося от таблетированного вроде как пероксида водорода, который неимоверно жёг раны. Никто не решался заговорить первым, и повисшее в воздухе напряжение, казалось, можно мешать ложкой. Наконец, положив пинцет с зажатой таблеткой на тумбочку и швырнув окровавленный комок ваты куда-то в сторону, он тяжело вздохнул. — Руки обработал. Где-то ещё царапины есть? — разрывая новую упаковку ваты, поинтересовался Гоголь.But you are not alone
For I am here with you
Though we're far apart
You're always in my heart
But you are not alone
Аллан лишь мельком взглянул на него и молча задрал пижамную футболку — поскольку он не выходил из своей комнаты, то какой был смысл в костюме? На худом крепком животе были видны тонкие длинные полосы, уже не настолько глубокие, как на руках. В эту секунду упаковка ваты в руках Николая с треском разорвалась, и пушистое хлопковое облако подпрыгнуло вверх и упало на кровать. — Снимай, — последовало короткое указание, и буквально через секунду вещь была отброшена в сторону. Вновь повисло неловкое молчание. Писатель вновь понурил голову, боясь даже посмотреть на клоуна. Он даже не шипел от боли, когда раны начинало щипать и жечь. — Подумать только… — протянул Николай, в очередной раз отщипывая кусочек ваты и смачивая её спиртом. — Ты совсем с катушек съехал? — Вовсе не обязательно было это делать, — хриплым от долгого молчания голосом ответил Эдгар. — В конце концов, ты живёшь в моём доме не для того, чтобы вытаскивать меня из неприятностей. Даже если я покончу с жизнью, то это не должно тебя касаться. — С чего это ты вдруг заговорил о самоубийстве? — Последнее время эта мысль кажется мне всё более и более привлекательной. Просто… Обычно люди говорят, что жаловаться не на что, если есть деньги. Это действительно так. Но дело в том, что часто богатым и влиятельным людям улыбаются в лицо только чтобы оказаться у них под боком и потом жить припеваючи, — Эдгар тяжело вздохнул. — Буквально лет десять назад я остался совершенно без средств к существованию. Всё, что у меня было, это знание французского, литературный талант, хрустальная чернильница и старое железное перо. Идеальный образ бедного творца, хах… Я писал стихи и рассказы, и на жалкие копейки от их публикации я и существовал.'Lone, 'lone
Why, 'lone
Аллан взглянул на собеседника, зачесав пальцами чёлку назад, но увидев, что тот его действительно слушал, решил продолжить рассказ. — Возможно из-за того, что у меня за душой не было ни гроша, возможно из-за моего стремления быть для других идеальным… Я не знаю, почему, но все мои попытки найти друзей или построить отношения заканчивались плачевно. Мои рассказы перестали пользоваться спросом, потому что каждый стал заканчиваться несчастливо. Но разве моя вина в том, что я просто не мог — я разучился — писать счастливые концы. Тогда поползли слухи о таинственных исчезновениях людей, читавших газеты, в которых публиковались мои произведения. Остальное должно было стать ясным. Эдгар коротко провёл костяшкой пальца по носу, вытирая редкие, будто первые капли дождя, слёзы. — После того, как я присоединился к Гильдии, я стал замечать, что люди, раньше вышвыривавшие меня с порога, как блохастую бездомную псину, теперь словно бы случайно стали искать моего общества, всячески пытаться обратить моё внимание на них. Но мне были ясны их намерения — их привлекал не я, а лишь моя влиятельность и богатство. Но я выше того, чтобы быть верным псом, сторожащим алтарь чужой лжи! — голос срывался истерический крик, слёзы текли по бледным щекам, оставляя на щеках мокрые дорожки, хрусталём поблёскивавшие в полумраке комнаты.Just the other night
I thought I heard you cry
Asking me to come
And hold you in my arms
I can hear your prayers
Your burdens I will bear
But first I need your hand
Then forever can begin
Тело била мелкая дрожь, из горла вырывались прерывающиеся всхлипы, глаза покраснели от слёз, веки опухли, руки были прижаты к груди — казалось, никаких слов, чтобы описать — чтобы передать, каким жалким в этот момент казался извечно хладнокровный, неприступный и гордый Эдгар, не могло хватить. Но он всё равно сжимал зубы в кривом оскале, царапал себе руки короткими ногтями, чтобы привести себя в чувство, был готов прокусить губы себе до крови, лишь бы заглушить жалобные всхлипы, рвущиеся из горла — но какой был смысл? Силиться плыть против течения, бороться с волной — это, безусловно, мужественный поступок, но рано или поздно даже лучших пловцов захлёстывает волна и затягивает в омуты. «К чёрту самообладание! К чёрту выдержку! К чёрту всё!» — молнией промелькнуло на секунду в распалённом истерикой сознании, и Эдгар бросился в чужие объятья, цепляясь руками за плащ и утыкаясь лицом в плечо, всё так же дрожа, будто осиновый лист на ветру. Тёплые руки скользили по спине, поглаживая бледную кожу и пересчитывая выпиравшие рёбра, а над ухом знакомый голос что-то тихо бормотал, силясь успокоить. Вскоре всхлипы прекратились, слышалось лишь мерное, тяжёлое дыхание писателя. Он перестал дрожать, слёзы перестали капать на истёртую ткань плаща. Аккуратно скользнув пальцами по мраморной щеке вниз, к подбородку, Николай аккуратно поднял голову писателя и пальцами другой руки убрал с лица чёлку, заглядывая в серые глаза напротив, чуть отдававшие сизым в полумраке спальни, что придавало их цвету сходство с сигаретным дымом. — А теперь ответь — разве у тебя нет причин, чтобы жить? — столь внезапный вопрос заставил Эдгара растеряться.Everyday I sit and ask myself
How did love slip away
Something whispers in my ear and says
That you are not alone
For I am here with you
Though you're far away
I am here to stay
— Теперь, по сути, нет. Самые дорогие мне люди мертвы, в нашем с Рампо соперничестве больше нет нужды, месть совершена… У меня остаётся только Карл. Он не просто забавная зверушка, он мой друг, единственный хранитель многих моих секретов. — А любимый человек? Разве у тебя нет того, кого ты любишь и ради кого готов на всё? — Окстись, — Эдгар горько усмехнулся, а после тяжко вздохнул, — кому я такой нужен? Всем были нужны лишь мои деньги. Возможно, я просто должен принять как должное то, что моя жизнь обречена на извечную драму. Собственно, поэтому мои книги и перестали иметь счастливый финал. Я просто отказываюсь верить в то, что он возможен — для меня уж точно. — Тогда… — мягко протянул клоун, взяв того за руку. — Позволь мне подарить счастливый финал твоей жизни.But you are not alone
For I am here with you
Though we're far apart
You're always in my heart
But you are not alone
Эдгар чуть не подавился воздухом, услышав эти слова. Сердце в груди пропустило удар. Что он хотел этим сказать? — Что ты хочешь этим сказать? — его ладонь скользнула чуть выше, переплетая пальцы с чужими. — Я люблю тебя, глупенький, — тепло улыбнувшись, Николай поцеловал Аллана в лоб. С минуту Эдгар сидел в шоковом состоянии, пытаясь переварить происходящее. Всё сознание буквально вопило «Опасность! Немедленно приступите к эвакуации!», но что-то подсказывало, что это не очередная афера, и что Гоголю доверять можно. Но как быть с ответным признанием, которого клоун, кажется, с таким нетерпением ждёт?Whisper three words and I'll come runnin'
And girl you know that I'll be there
I'll be there
— Прости… — послышалось тихое рассеянно-смущённое бормотание, — прости, я не могу ответить тебе взаимностью, я знаю, что… — договорить ему не дали. Настолько крепко, что рёбра начинали предупреждающе хрустеть, писателя не обнимал никто и никогда. — Поверь, мне достаточно и того, что я тебя люблю. Возможно, когда-нибудь ты сам в меня влюбишься, и в тот день я буду самым счастливым из смертных, когда-либо живших на Земле. А до тех пор… Позволь мне просто быть рядом с тобой. Приятное тепло разливалось по телу, сердце в груди, казалось, билось с новой силой, словно всю кровь, которая несла в себе все мрачные, тяжёлые мысли, выкачали и заменили свежей.You are not alone
I am here with you
Though you're far away
I am here to stay
Гоголь продолжал целовать всё ещё мокрые и солёные от слёз щёки, не выпуская писателя из объятий. Эдгар чуть подтянулся и, зажмурившись, запечатлел на сухих губах клоуна лёгкий, почти невесомый поцелуй, тут же отворачиваясь. Гоголь развернул писателя к себе, сокращая расстояние между их лицами. Поцелуй казался почти детским, но от ощущений чужих губ на своих, лёгких, почти не ощутимых покусываний и тёплого дыхания просто сносило крышу. Сердце трепетало в груди, как пойманная в капкан из ладоней бабочка, и этот трепет складывался в мелодию — не чистую, унисонную, но по-своему прекрасную, понятную только им двоим. — You are not alone for I am here with you. Though you're far away, I am here to stay… — послышалась тихая песня, доносившаяся из тумбочки. Нехотя отстранившись, парни тяжело дышали, словно после долгого бега. — Ладно, отдыхай, — поцеловав писателя в висок на прощание, с нежностью пролепетал Николай, направляясь к двери. Когда телефон был наконец вытащен из тумбочки и разблокирован, на экране высветился пропущенный звонок. И тут телефон зазвонил опять. Номер был знакомым, как и имя контакта. — А, Люси. Здравствуй. Что-то хотела или просто соскучилась? Извини, что не ответил сразу — просто я спал. — А, ой, Эдгар, извини. Надеюсь, не разбудила? — они были друзьями чуть ли не с того момента, как ещё ребёнком Монтгомери попала в Гильдию, поэтому соблюдать формальности не было необходимости — да и зачем? — Нет-нет, всё в порядке. А что? — Хотела поздравить с Днём Рождения. Да только днём времени не нашла. Эдгар чуть слышно прыснул со смеху. — М? Ты чего? — Спасибо, что напомнила мне, что у меня сегодня День Рождения. Я сам, признаться, про него забыл.You are not alone
I am here with you
Though we're far apart
You're always in my heart
— Так-с… Я вот что хотела спросить. Ты завтра свободен? У меня была идея сходить на выставку восковых фигур — мне дали на завтра выходной. Ты не против? — Да что ты! Конечно не против. Где-то к обеду буду свободен. Подойдёт? — Да, будет нормально. Где встретимся? — У здания Агентства. Только не замечтайся и не опоздай, как это обычно бывает.You are not alone
I am here with you
Though you're far away
I am here to stay
— Дамы вообще-то должны опаздывать… — проворчала девушка. Было слышно, как кто-то сидел рядом и разговаривал. — Придёшь вовремя — с меня мороженое. — Ладно, уговорил, — с неохотой произнесла Люси и, попрощавшись, отключилась. «Как ребёнок, честное слово», — пронеслось в голове писателя, когда он отключил телефон.You are not alone
I am here with you
Though we're far apart
You're always in my heart
Говорят, любовь слепа, глупа и безумна. И невозможно полюбить человека, навязанного тебе кем-то, и легко влюбиться в незнакомца, которого ты впервые видишь. Что ж, как бы то ни было, но Эдгар догадывается, что Николай готов пойти на всё, чтобы добиться взаимности своих чувств — и наверняка это лишь вопрос времени.