Единственное в жизни солнце

Годы пройдут, останется боль. Детство искалечил алкоголь. © Владимир Котляров

      Крупные капли дождя ритмично стучали по стеклу. В прокуренную квартиру задувал ветер из открытой настежь маленькой форточки. На грязной, годами не прибираемой кухне, за столом склонившись над бутылкой водки сидел средних лет мужчина. Его некогда аккуратное, а ныне опухшее, небритое лицо уже несколько часов лежало на посеревшем от времени и пыли столе, темно-коричневые вьющиеся волосы сплелись и запутались настолько, что были больше похожи на крысиное гнездо. Одежда, а точнее то, что раньше ею являлось превратилась в прокуренные, во всех местах порванные лохмотья: рубашка, чей изначальный цвет уже невозможно определить, с замазанными чем-то видимо органического происхождения рукавами и до черноты заношенным воротником, а так же закатанные спортивные штаны. Алкоголь плавно туманил остатки серого вещества в голове. На цыпочках, еле дыша в комнату крадется ребенок. Ему уже восемь лет, но на вид не дашь больше шести. Каштановые волосы на голове спутались, единственная одежда, которую он уже четыре года носил все еще была на несколько размеров велика. Серая футболка словно мешок свисала с тонких плеч, на которых то тут, то там можно было разглядеть синяки и гематомы. Стараясь не задеть ни одну из десятков пустых бутылок и прочего мусора, что был свален кучами в разных углах помещения, он делает несколько шагов. Оказавшись у кухонного гарнитура он тонкими, покрасневшими от холода ручками берет первый стакан, до которого смог дотянуться, подставляет под кран и трясущимися пальцами открывает его. С характерным треском и шипением старый водопровод таки выполняет свою функцию, и стакан начинает медленно заполняться мутновато-рыжей водой. — Ах ты гаденыш! Какого хера ты сюда приперся? — в приступе пьяного гнева мужчина пошатываясь встает с места. В мутных его глазах отражается испуганный, застывший на месте мальчик, руки высоко подняты и согнуты в локтях, закрывают беззащитное лицо, на котором и без этого красуется несколько синяков и порезов — остались после побоев, наносимых разбитой стеклянной бутылкой. — Папа, прости — пытается лепетать ребенок, стараясь заставить тело двигаться в приступе животного страха. — Сколько раз я должен тебе повторять, чтобы ты дорогу сюда забыл, скотина ты малолетняя? Тут отец, пользуясь моментом паники, хватает чадо за тонкую шею и приподнимает над полом. — Ну ничего, — его лицо расплывается в отвратительной ухмылке — я знаю как научить тебя слушаться старших. — Сын хватается ручками за руку нетрезвого родителя, извиваясь всем телом, в тщетных попытках освободиться. — Не надо — хрипит, задыхаясь ребенок. — Мелкий гаденыш — скрипит отец зубами.       С этими словами он со всего размаху швыряет хрупкое тело на заплеванный пол. По квартире эхом разносится сдавленный детский крик, хруст кафеля, звон стекла…       Резкая боль вернула контроль над телом и собрала напуганные мысли в кучу.       Встать на ноги, срочно. Пока он не повернулся обратно. По коридору вперед, скорее-скорее. Направо, в комнату, под кровать, живее. Подобрать сбитые колени окровавленными руками, зажать рот, бесшумный крик боли. Лишь бы не издать ни звука. Вальяжным шагом в комнату входит высокое существо. Изо рта тянет перегаром, ноги подкашиваются, руки хватаются за стены и мебель. — Ну и где же ты? — спрашивают самым издевательским тоном. С этими словами алкоголик начинает обыскивать скудно обставленную комнату, которую и пригодной для проживания назвать сложно. Сперва открывает створки полупустого шкафа, но там лишь остатки мусора и затянутая паутиной школьная форма, настолько давно ее не одевали. По истерзанному лицу скатывается капелька пота, руки дрожат, к горлу подкатывает нечеловеческий ужас осознания: его найдут. Скоро. Нужно бежать. Как можно дальше. Сперва из комнаты. Что потом? Если вновь поймает, оно не наступит, это самое «потом». Никогда. Но куда бежать? И самое главное — как? — Я все равно тебя найду, мелкий ублюдок! — выкрикивает озверевший родитель. Он нагибается возле небольшого письменного стола. Сейчас или никогда. Жертва вскакивает с места и рвется за полсекунды преодолеть расстояние, разделяющее его и спасительно приоткрытую дверь. Хватается руками за бортик кровати, вылезая из-под нее, шаг, второй, вот она — ручка двери… Но расчет был ошибочным, разгневанный тиран рывком разворачивается, одним шагом настигая мальца и хватает за запястье. — Ты провести меня, падла, собрался? Думал выскользнуть успеешь, а? — с нахальной улыбкой, под жалобные крики отец хватает несчастного за волосы. Встает сам и выходит в коридор таща за собой ребенка, держа одной рукой за волосы, а другой за руку. Волоком затаскивает обратно на кухню и швыряет на пол. Еще целые бутылки разлетаются в разные стороны, осколки больно впиваются в изодранные локти. — Пожалуйста, не надо, прости меня пожалуйста — словно «отче наш» повторяет из раза в раз ни в чем неповинный, до смерти испуганный мальчик. Кричит, просит, умоляет, но вполне отчетливо понимает, что уже поздно, уже не сбежать, уже никто не поможет, уже начинается его личный домашний ад. Отец ставит ногу на впавший живот собственного ребенка и чиркает над его головой спичкой. Зрачки сужаются от страха. — Не надо — еле слышно всхлипывает паренек. Но спичка вовсе не для него, отец усмехнулся, чувствуя свою безграничную власть, он убирает ее подальше, наигравшись с недолговечным орудием для пытки. Не давая пойманному встать, он зажигает конфорку и ставит на яркий газовый цветок старый, почерневший от гари чайник. Заставляя жертву страдать в ожидании пытки, достает из кармана сигарету и закуривает, всеми действиями насмехаясь над чадом, выказывая всю обыденность происходящих истязаний. Тягучий, липкий страх наполняет мысли. Время замерло, словно в камере смертников в ожидании исполнения приговора. Воздух стал почти осязаем, плотный, точно вата. Самые страшные минуты в жизни, сколько раз это происходило? Сколько раз его били за ни за что? Сколько раз тушили сигареты о руки? Сколько пыток на своем веку вынес тот, кто и жить-то еще начал? Сколько раз он прощался с тем кошмаром, который называл жизнью? А была ли это жизнь на самом деле? Или просто жалкий кошмар наяву? Кара за чьи-то чужие грехи? Или за свои… чем-то ведь заслужил восьмилетний ребенок все то, через что прошел, но только чем? — Чем, скажи Господи, я это заслужил? Перед кем я был виноват? За какие грехи мне все это? — на обхарканный пол скатилась слеза. Впрочем, он знал, что не получит ответа. Давно разуверился в прекрасном безгрешном святом лике, давно осознал, что никакого Бога нет, и быть не может. Ведь иначе выходит, что кто-то намеренно заставляет его страдать, а если это происходит, то небеса принадлежат не Богу, Дьяволу… Предсмертные мысли прервал свист чайника. Надзиратель убрал с мученика ногу и подошел к плите, снять с нее источник этого отвратительного звука. Секунды хватило, чтобы вскочить на ноги и рвануть что есть мочи к выходу. Но… — Сука, стоять, мелкое отродье — мужчина не собирался больше носиться за ребенком, ему даже не пришлось хватать первое, что попалось под руку, оно там уже было. Сделав шаг вперед он плеснул содержимое чайника прямо на собственного сына. По квартире пронесся нечеловеческий вопль боли и отчаяния. Все левое плечо, предплечье, даже лицо и часть грудной клетки горели, словно в адском пламени. Из глаз хлынули слезы, правая рука — ледяная от температуры в доме, начала хаотично хвататься то за одну, то за другую обваренную часть тела. В ушах звенело от собственного крика, издаваемого, казалось, в предсмертной агонии. Но болевой шок не наступил, мозг четко и ясно воспринимал происходящее вокруг. Искалеченный, истерзанный, скрипя зубами от боли, часто и глубоко дыша он поднял на своего мучителя глаза, не в страхе, нет, он уже отбоялся, вся жизнь на это ушла, а в порыве отвращения, ярости, желания мести за пережитые страдания. От столь наглого поступка некогда жалкого комка крови и плоти, чья жизнь и внимания не стоила, расшатанные нервы раскалились до предела. Резкий удар пришелся четко в висок. Противостоять такому паренек при всем желании бы не смог, тело безвольно полетело назад, в попытке сохранить равновесие он рефлекторно взмахнул руками и тут же ощутил острую боль, от резкого отдергивания ладони от обваренной кожи, верхний слой ее был содран. Колени согнулись, и неспособный никак больше защититься, он продолжил падать. Голова больно ударилась о стену, он скатился вниз. Висок начал пульсировать, картинка мира вздрогнула, но не померкла. Видя, что удар далеко не смертельный, отец опускается на колени, дабы заглянуть во вновь испуганные детские глаза. — Знай свое место, понял меня? — схватил жертву за подбородок и приподнял его, чтобы еще сильнее, еще ближе, еще живее ощутить власть над этой маленькой, им собственно созданной и сломанной жизнью. — Молчишь — он хрипло засмеялся, растягивая рот в отвратительной гримасе. — ТЫ МЕНЯ ПОНЯЛ, скотина ты малолетняя?! — даже не прокричал, прорычал мужчина, заставляя сидящего перед ним ребенка вздрогнуть. Но он все еще молчал, губы дрожали, стараясь сдержать рвущуюся наружу истерику, слезы горячими каплями стекали по измазанному кровью лицу, оставляя на нем прозрачную блестящую мокрую пленку, но он все еще молчал. — Значит шутки со мной шутить удумал, да? Смелый значит, да? — олицетворение Дьявола затянулось сигаретой и выдохнуло огромную струю дыма прямо на лицо испуганной, но еще не сломленной души. Желая раз и навсегда утвердить власть над маленьким сожителем, он хватает его тонкую, почти полностью сине-желтую от побоев, ручку, и выставляет ее вперед. Четны попытки вырвать, хотя бы повернуть на миллиметр несчастную конечность. Меж тем бычок от сигареты вынимается изо рта. — Прошу, прости меня, пожалуйста, — голос дрожит, срывается на высокие ноты. — Поздно. Горячий уголек касается бледной кожи, прожигая, кажется, насквозь — не надо — мольба переходит в протяжный беспомощный крик, просьба о помощи, которую кажется просить не у кого. Но громкий звук лишь сильнее провоцирует вспышку агрессии. В порыве почти неконтролируемой ярости тиран хватает зареванное чадо за горло, встает сам и поднимает в воздух отпрыска. Тот в ответ вяло сопротивляется, из последних сил хватается пальцами за грубые руки, несколько раз дергает ногами, безрезультатно, в этом уже сегодня убеждался. Дергаться нет смысла, все равно тебя изобьют до потери сознания, потом один раз переборщат и просто убьют, страдания закончатся, и наступит сладкое умиротворение, так зачем же пытаться это отсрочить? — мелькнуло в неокрепшем сознании. Остекленевшими, мертвыми глазами сын взглянул на отца, уже прощаясь с осточертевшим за столь короткий срок миром и впервые за долгое время… улыбнулся. Искренне так, по-детски. В израненной душе зажглась надежда на счастье. — Издеваться надо мной, сука, удумал? — уже совершенно не отдавая себе отчет орет мужчина. Но улыбка не сходит с губ жертвы. Оскалившись в ответ, он с нечеловеческой жестокостью швыряет тело головой об батарею. Череп раскалывается от боли, звуков не слышно, настолько силен гул, заполнивший, казалось, все пространство. Несколько алых капель падают на посеревший кафель. — Это моя кровь? Такая темная… — проносятся в голове мысли. Отморозок снова хватает отпрыска и поднимает на вытянутой руке. Несколько струек все еще капали, стекая с подбородка, оставляя бордовые пятна на грязной, нестиранной одежде. Каштановые волосы запеклись кровавой коркой в месте удара, черными комками прилипая к голове. Левая часть лица покраснела, на скулах появились волдыри от ожога, глаза закатились, белки налился кровью, видимо лопнуло несколько капилляров. Ничего в душе родителя не дрогнуло. Жизнь, что была им дарована, алела липкой лужей на полу. То, что когда-то было его сыночком, сейчас закатившимся глазом смотрело на своего создателя, медленно умирая, так и не познав ни одной прелести жизни, кроме зависимости, показанной на наглядном примере. Это животное бесчувственно бросило уже не шевелящееся тело на пол. Чудом еще живая жертва не могла и пальцем пошевелить, тело отказывалось подчиняться нервным импульсам. Но плавно затухающее сознание изо всех сил старалось не отключаться, пусть туманно, спутанно, но воспринять как можно больше информации о происходящем. Под окнами раздался вой сирены. Мужчина подбежал к окну, и тут же попятился назад. Послышался настойчивый стук в дверь. Затем громкий металлический лязг, наконец что-то явно тяжелое с грохотом упало на пол. По квартире разнесся до боли знакомый отцовский трехэтажный мат. Чьи-то басистые голоса. Звуки возни. Из коридора донеслись шаги, слишком быстрые, слишком ритмичные, слишком многочисленные для одного человека. Когда звук наконец стал достаточно громким для попыток распознать входящего, он вдруг стих. Послышался женский короткий вздох, шаги засеменили по кухне, на ходу распинывая завалы стеклотары. — Сюда, медиков, срочно! — кричал женский голос, быстро кладя пальцы на шею ребенка. Потом в комнату вбежал еще кто-то, уже было не разобрать. Его подняли на руки, куда-то понесли. Кто это? Что происходит? Куда меня несут и зачем? — В голове один за другим появлялись вопросы. Он в последний раз оглянулся на кухню, что была залита кровью, но испугаться уже не успел, картинка мира окончательно потемнела и сознание погасло.