Древнее

atithi ke prati chaukas rahen - use apana dushman banane den. yahaan tak ​​ki ek kulhaadee ke ped ke saath ek lakadahaara chhaaya se inakaar nahin karata hai. (мудрость из описания на хинди)

Старый разваливающийся на ходу автобус безбожно портил воздух вокруг, трясся и гремел, как проклятая консервная банка и в целом не способствовал размышлениям. Бодрый водитель – стандартный такой раздолбай – пиздел всю дорогу на хинди, рассказывая что-то невероятно увлекательное и смешное, и его земляки периодически взрывались громким хохотом, искоса поглядывая на человека, сидящего на заднем сидении. Вообще-то они уже привыкли ко всяким там археологам, геологам, экологам и просто путешественникам, которым дома на жопе не сидится, и тянет в далекие пещеры и неизведанные места центральной Индии. Платят-то за перевозки и трансферы (если это дырявое корыто можно назвать трансфером) неплохо, а куда им там охота лезть в этот раз – местных особо не волнует. Угрюмый пассажир понимал хинди, и слушать эти истории про убежавшую корову, из-за которой весь город встал в одну большую пробку, уже припаривало. Эти индусы те еще заморыши – бегают всюду босыми, купаются в реке, в которой сжигают трупы, пьют воду, от которой в животе может завестись целый зоопарк, а все им ни по чем. Их организм привык, а организм приезжего – вряд ли. У Какузу уже полчаса кружилась голова – то ли от вони, то ли от горного серпантина, то ли от непрекращающегося гула древнего двигателя, а что еще вероятнее, от всего разом. Пить хотелось неимоверно, бутылка воды давно закончилась, а до пункта назначения еще минут сорок точно, если этот несчастный автобус не развалится в конце концов. Какузу всегда мог предусмотреть что угодно, просчитывал наперед, но в этот раз с количеством воды все-таки безбожно проебался. Ну кто же знал, что эта старая рухлядь будет тащиться медленнее слона. Солнце палило нещадно, вокруг сушь да потрескавшаяся земля. На вершине горы виднелась кое-где зелень, все же и густые опасные леса здесь тоже есть. Но сейчас их путь лежал к системе пещер, давно облюбованных археологами, и Какузу спешил (насколько вообще можно спешить в этом чертовом автобусе) на одну из станций, развернутых его коллегами уже месяц назад. Они что-то нашли, что-то действительно интересное, и он должен увидеть это первым. Послышался тихий крик какой-то хищной птицы, базар индусов, казалось, стал тише, Какузу начинал проваливаться в сон – нервный и беспокойный, достойный окружающей его обстановки. Сквозь дремоту пробивались не совсем характерные звуки, кажется, автобус начал визгливо скрипеть, Какузу мотнуло вперед, поднялся шум и торопливый гомон местных. Они говорили быстро и испуганно, а автобус и вовсе остановился, затих грохочущий двигатель. Какузу не открывает глаз, но медленно тянется рукой в боковой карман рюкзака, стоящего на коленях, достает складной нож и удобно зажимает в ладони, готовясь к самому худшему. Это он тоже предусматривал – места дикие, до цивилизации черт знает сколько, никто не отменял одичавших кочевников, разбойников и прочую шваль. Повезло же, черт дери, нарваться на них именно сейчас, когда до археологического лагеря оставалось жалкие минут двадцать. Голоса резко затихли, послышался топот ног по металлическому полу. Какузу приоткрыл глаза, сощурился от яркого солнца и увидел приближающегося к нему бандита – замотанное тряпкой лицо: едва видневшаяся смуглая кожа и светлые водянистые глаза, длинный льняной халат, легкие шаровары – все, как с картинки, образцовый разбойник, будто со страницы книги сошел. Он держал перед собой длинный нож с изогнутым лезвием и громко говорил что-то на одном из диалектов, не совсем понятных. Проскакивали знакомые слова, но в целом его речь была неразборчивой, впрочем, сомнений в том, что это угрозы, не оставалось. На размышления времени мало, Какузу бросает взгляд за окно – там еще трое, и даже если он прирежет одного, кто знает, что придет в голову его 'друзьям’, а выяснять это не хочется. Он убирает нож в рукав рубахи, зажимая манжетом, и поднимает руки вверх, тихо говоря, что сдается. Сопротивляться сейчас не стоит, помощники из местных балбесов никакие, а полиции здесь не дождешься, остается надеяться, что эта банда удовлетворится грабежом и наживой. - Вставай! За мной, - командует разбойник на обычном хинди, размахивая своим опасным ножом у Какузу перед лицом. Нарываться ни к чему, и он выполняет его приказ, медленно и осторожно надевая рюкзак на спину. Он выходит из автобуса первым, держа руки на затылке, переводит взгляд с одного разбойника на другого, но толку мало, лица замотаны тряпьем, видны только злючие глаза, да смуглая кожа. Их запястья увешаны побрякушками, цепочками с амулетами, белыми тряпками, измазанными в запекшейся крови, но символы на амулетах Какузу не знакомы. Он в целом не может идентифицировать принадлежность этих ребят хотя бы к какому-то из известных племен или группировок, но и информации об этом всем у него в памяти не так уж и много. В стороне от дороги виднеется пещера, у которой привязаны лошади, груженные тюками с неизвестным содержимым, обвешанные тряпьем. Какузу толкают к пещере, он закатывает глаза и смотрит на небо, мысленно проклиная создателя за эту идиотскую ситуацию. У него нет выхода, но он надеется, что водитель и его шобла бесполезных помощничков хотя бы обратятся в полицию, когда вернутся в город. И будто эта жизнь решила добить его окончательно, он слышит резкие вскрики и жуткую тишину, свидетельствующую о том, что бедных индусов зарезали, как скот, прямо не отходя от автобуса. Пока он идет к пещере, медленно шаркая ногами, он слышит, как разбойники шарятся в ветхом транспорте, обшаривают трупы и довольно переговариваются между собой. Интересно, а автобус они заберут?.. Пещера глубокая и просторная, но чем дальше они идут, тем темнее становится. Один из бандитов зажигает факел и идет вперед, выступая в роли провожатого. Путь выглядит на удивление протоптанным, и до Какузу доходит, что пещера, вероятно, сквозная. Они петляют по коридорам, провожатый знает, куда сворачивать, но на стенах тут и там попадаются знаки, похожие на амулеты с браслетов этих говнюков, и Какузу пытается их запомнить – ориентируясь по ним, в целом, можно найти верный путь, не потерявшись в бесконечных поворотах. Они разговаривают друг с другом лишь изредка, один из них даже сказал что-то, стукнув Какузу по рукам, и, хоть тот и не понял его речь, догадался, что ему разрешено опустить руки. Вовремя – они уже начинали здорово уставать. Длинные тени пляшут по стенам, изгибаясь на их неровных поверхностях. Кое-где камень заметно измазан кровью, будто кто-то пытался бежать, опираясь на стены окровавленными руками. Все следы неуемно клонились к полу, длинные мазки от пальцев заканчивались у самой земли, и сомнений в судьбе каждого бедолаги не оставалось. Шорох шагов, монотонных и тихих, ломаные тени и глухая тишина, все давит на разум, не оставляя никакого желания сопротивляться. Даже мысли о прошлой, нормальной жизни, начинают куда-то удаляться, будто и не было ее никогда, ведь сейчас он в этом данном моменте – весьма, конечно, удручающем. Факел потрескивает, искорки отлетают в стороны, одна из них попадает на пальцы держащего его бандита, и он ругается, махая рукой. Остальные, что идут за спиной Какузу, смеются над ним, и все это похоже на какую-то дружескую прогулку по пещерам, если бы один из них не сверкал опасным лезвием ножа, постоянно сверля затылок Какузу своим злобным взглядом. О чем еще думать, как не о своей судьбе? Зачем он им, живой? Они даже не обшарили карманы, рюкзак, им будто не было дела до его вещей. Хотят получить за него выкуп? Странное поведение для подобных разбойников, но чем черт не шутит, может они тоже стараются идти в ногу со временем. Наконец виднеется свет, и сейчас это похоже на метафорический свет в конце тоннеля, но Какузу он, конечно, ничего хорошего не сулит. В лицо бьет теплый сухой ветер, песок шуршит и песчинки путаются в длинных волосах, собранных в неряшливый пучок. Из-за мельчайшего песка его покрывает тонким слоем пыли, он будто присыпан пеплом, как чертов погорелец, но погорел он лишь на своем желании добраться до опасной местности в одиночку. Все знали об угрозе, таящейся в этих местах, ему предлагали сопровождение, но его проклятая гордость и абсолютная ненависть к зависимости от кого-либо… Он видит… дома? Одноэтажные домики, выглядящие до абсурда прилично, на веревках сушится белье и одежда, пасутся козы, растут плодовые деревья и цветы. И это слишком странно. На миг даже кажется, что это просто поселение мирных изгоев, и ничего страшного не случится, но стоило Какузу замедлиться, размышляя об этом, он тут же ощутил острие ножа на своих ребрах, убеждаясь, что это лишь иллюзия. Прикрытие. Это удел их женщин и детей. Они проходят небольшой поселок насквозь, в окнах можно разглядеть любопытные лица ребятни, но их матери быстро оттаскивают их за уши. Мужчины не говорят ни слова, не здороваются ни с кем, просто проводят пленника молча, подходят к отдельно стоящему зданию поодаль и открывают скрипучую деревянную дверь. Все иллюзии растворяются, стоит увидеть это, похожее на сарай для скота, помещение. Сено на полу, грязь и кровь, засохшая и свежая, ведро воды и окно, закрытое решеткой. Какузу даже не удивляется, когда ему связывают руки и сажают на цепь, как собаку – довольно предсказуемо. Рюкзак с него стаскивают, но не уносят, лишь бросают в углу, вне его досягаемости. Что ж, это либо глупость, либо особый сорт издевательств. Ножик в рукаве остался незамеченным, но теперь достать его оттуда не получится – запястья связаны тонкой цепью довольно туго. До сих пор он так и не понял, что от него хотят. К нему никто не обращается, не просят номера того, кто мог бы заплатить за него выкуп, например, не калечат и не пытают, не отбирают вещи. Неопределенность зависает и тянет нервы, как заунывная ненастроенная скрипка, бесит, до сведенных зубов. Дверь захлопывается, поднимая песок вокруг и громко щелкает тяжелый засов. Тишина. Он стойко переносит всю эту кутерьму, но такая потеря времени… раздражает. Ожидание бесит тоже, а из мирского – банально хочется есть. Но здесь хотя бы есть вода, она холодная и безумно вкусная, хотя для того, кто давно испытывал жажду, любая вода покажется вкусной. Издалека слышатся голоса, в поселке из домов выбегают дети и начинают шуметь и бегать, звенят колокольчики на шеях у коз. Такие обычные звуки, кажется, что он просто остался ночевать в какой-то небольшой деревне, но цепь на руках, тянущая своим весом запястья, все же не вписывается в такую картину. Какузу вздыхает, и откидывает голову к стене, по шее стекают капли воды с губ, и на секунду мелькает мысль окунуться в чертово ведро головой, может даже надолго. Очень надолго, или навсегда? Он закрывает глаза, прогоняя негативный настрой, в конце концов, он никогда не сдавался, и не намерен делать это сейчас. Кажется, он уснул. Точнее, бессильно отключился. Руки затекли, начиная мерзко болеть, и это ощущение выдернуло его из забытья, заставляя снова погрузиться в обстановку неизвестного ожидания. Солнце зашло, наступил темный вечер, и здесь, вдали от города, звезды казались такими яркими, будто протяни руку, и достанешь. В городе таких звезд не увидеть, как ни старайся. Какузу долго смотрит на них, пытаясь найти знакомые созвездия или, например, полярную звезду, но его отвлекает тихий шорох. Словно копошится в соломе мышь, тихонько и осторожно. Приходится щуриться, чтобы разглядеть в темноте хоть что-нибудь, и глаза начинают улавливать едва заметное движение в углу сарая. Солома поднимается и рассыпается в стороны, появляются очертания человека и, судя по приглушенному звону цепи, помощи от него не дождешься. Он начинает кашлять и хрипеть, мотает головой и, наконец, усаживается спиной к стене. Не похоже, что он заметил своего нового соседа сразу, но, стоит ему повернуться к окну, он вздрагивает, нелепо дернув ногами. - О черт, нет, - слабо тянет он, шурша ногами по земле, и всхлипывает, отворачиваясь. - Кто ты? Как давно ты здесь? – Какузу старается не повышать голоса, говорит тихо, чтобы не привлечь внимания к сараю. - Нет… Я так надеялся, я думал… О боже… - Соберись, твою мать! Отвечай! - Я… неделю, или две… Я не знаю! Я считал, сколько раз садилось солнце. Но если они привели тебя, значит, мне конец. Так и было, да, - мужчина мнется в темноте, пытаясь забиться в угол, его голос слаб, и полон отчаяния. - Что это значит? Почему? - Они убивают того, кому на замену приводят нового. Мне конец… О, Дева Мария… Бедолага скатывается в бессмысленные бормотания, вперемешку с молитвами ко всем богам одновременно, и Какузу теряет к нему интерес. От него ничего не добьешься, но главную информацию Какузу все же получил – похоже, у него не так уж много времени, чтобы придумать, как отсюда сбежать. Неделя… Или две… А может, это зависит от того, когда они смогу поймать кого-то на дорогах у пещер. Но ведь если никто не будет там проезжать, то и срок увеличится. Что ж, теперь не очень хочется, чтобы за ним отправили помощь, которая теперь рискует попасться в такую же ловушку. Хотя, если это будут вооруженные полицейские, шанс все же есть. Поднимается ветер, задувает в окно песком, снаружи слышатся шаги. Засов скрипит громко, деревянная дверь дрожит и открывается, пропуская внутрь свет факела. Замотанный в тряпки человек ставит перед Какузу тарелку с чем-то съестным, на первый взгляд – мясом, и бросает взгляд на молящегося в углу пленника. Он говорит ему что-то, грубо и угрожающе, Какузу не понимает сказанных слов, но несчастный начинает молиться еще усерднее, пытаясь скучковаться в углу настолько сильно, насколько возможно. - Будто его это спасет, - хмыкает человек, его голос приглушен плотным шарфом на лице. Его тряпки выглядят не так грязно и просто, как у тех, кто привел Какузу сюда. На голове его белый шарф без единого пятнышка, длинная до колен черная рубаха и такие же черные свободные штаны. На руках все те же звенящие браслеты с амулетами, на поясе свисают четки и ножны с длинным изящным кинжалом. Какузу не смотрит ему в лицо, особенно в глаза, совершенно не желая встречаться взглядом с проклятым бандитом, и закрывает глаза, делая вид, что ему плевать и на него, и на своего «соседа». Пара шагов, скрип двери, стук засова. Снова темно и тихо. Голод берет свое, учитывая, что мясо в плошке даже горячее, и весьма ароматное. Чувствуются пряности, немного риса с карри, и, в целом, это очень здорово приготовленное блюдо. Даже странно, что эти ублюдки кормят своих пленников так вкусно. Какузу отмечает, что еду принесли только ему, значит, дни того мужчины и впрямь сочтены – они даже не испытывают необходимости его кормить. Возможно, его могла бы кольнуть совесть, но Какузу уже давно глух к ее возмущениям. Заняться, очевидно, особенно нечем, и Какузу решает уснуть снова. Не хочется, конечно, тратить время своей жизни на сон в такой ситуации, но он должен оставаться в силах и мыслить здраво. Даже сейчас. Ему даже удается провалиться в сон под мерные подвывания его сокамерника, но вдруг дверь открывается резко, громыхнув засовом, и двое мужчин заходят внутрь, направляясь к бедолаге. Они в длинных рубахах и штанах, но их лица не закрыты – у них смуглые, суровые лица со светлыми глазами. Какузу подтягивает колени к груди, чтобы не мешать им, и, желательно, не привлекать внимания, а сам следит за процессией. Несчастный мечется, вырывается, но у него совсем нет на это сил, и совладать с двумя сильными разбойниками у него не может быть и шанса. Третий, стоя у двери и подсвечивая факелом помещение, нетерпеливо начинает их торопить – это становится понятно по интонации. Какузу принюхивается – он чувствует странный пьянящий запах, кажется, это благовония и пряности, запах костра и горелой шерсти. Борьба, болтовня и мольбы, звон цепи и ворох соломы – все заканчивается так же резко, как и началось. Какузу не чувствует ничего, ему в целом плевать на человека, которого только что утащили, но теперь начался отсчет его жизни. Спустя какое-то время до окна доносится сильный волевой голос, громко что-то говорящий на непонятном диалекте, все замолкает на секунды, и слышится громкий крик, надрывный и истеричный. И снова – тишина. -- На второй день Какузу сокрушался от своей невнимательности. Тот бедолага, сидевший на цепи в углу, мог бы дотянуться ногами до его рюкзака. Но теперь, оказавшись в сарае в одиночку, он понимает, что рюкзак снова стал недосягаем. Он думал, что в его рюкзаке могло бы его спасти и, честно говоря, ни одна вещь не помогла бы ему, даже если бы он до него добрался. Телефон уж точно здесь бесполезен, еще в начале своего пути на дребезжащем автобусе сеть ловить перестала, сигнал пропал полностью. Нож так и лежал в рукаве, но Какузу постоянно пытался хоть немного ослабить цепь на запястьях и ему уже начало казаться, что что-то все-таки получается. Давило уже не так сильно, а значит, цепь завязана не мудрено, и в силу тонких звеньев могла бы в итоге распутаться. Еду приносил один и тот же разбойник, в белом шарфе и черной одежде. Он ставил тарелку молча, не задерживаясь и даже не глядя на Какузу, и иногда приносил свежей воды в ведре. Однажды он не слишком аккуратно поставил тарелку на пол, и немного мясной подливки попало ему на белый шарф. Он резко выпрямился и закатил глаза, обиженно топнув ногой по земле и подняв пыль вокруг, начал ругаться и, так же ворча, ушел, громко хлопнув дверью. В следующий раз его шарф снова был белым и идеально чистым. Пытаясь проанализировать поведение этих людей, Какузу силился вспомнить, что он вообще знает о населявших эти земли племенах. Одна из археологов, к которым он ехал, рассказывала ему когда-то о «душителях», промышлявших в центральной части Индии, и, в целом, они подходили под ее описание, но он забыл, как она их называла. С другой стороны, эта информация бы ему все равно ничего не дала. -- В один из дней, когда солнце жарило особенно нещадно, снова пришел бандит в белом шарфе. Он казался уставшим, наверно, ему тоже было жарко, что неудивительно, учитывая его черные одежды. Какузу злорадно усмехнулся, надеясь, что ему действительно жарко и он, падла такая, от этого мучается. Разбойник наклонился и дернул цепь, заставляя Какузу встать. Промелькнула мысль, что в этот раз они не стали дожидаться пополнения в сарае, но все же сейчас день, и, даже толком не зная их обычаев, Какузу все же решил, что убивать своих жертв они предпочитают на ночь глядя. Бандит вывел Какузу из сарая за цепь, словно животное на привязи, и повел куда-то прочь от поселения, туда, где виднелась зелень, деревья, кустарники. Небольшой оазис, на достаточном отдалении от домов – пруд, в окружении зелени, выглядел чужеродно, но до боли приятно. К пруду тянулась небольшая река, судя по всему, горная, потому что ее тонкая лента путалась в скалах слева от них. Подойдя к берегу пруда, Какузу остановился, не совсем понимая, что от него требуется, но бандит, обошел его сзади и снял цепь. Это было так неожиданно, что Какузу едва успел поймать пальцами чуть не выскочивший из рукава ножик, и не обратить на это чужого внимания. Он снова взглянул на своего пленителя, а тот, положив руку на ножны с кинжалом, кивнул на пруд, другой рукой жестами объясняя, что можно раздеться и зайти в воду. Невероятная щедрость, в которую сперва даже не верилось, но Какузу решил от такого шанса не отказываться. Сбросил пыльную рубашку, снял обувь и, оставшись в одних тонких брюках, бросился в воду, прохладную и приятно бодрящую, и погрузился под нее с головой, ловя какое-то умиротворение. Ножик все еще в его руке, бандит его не заметил, и сейчас есть шанс напасть на него, а если понадобится – прикончить. До поселения достаточно далеко, вряд ли кто-то услышит крик, но кто знает… В любом случае опасно, но он обязан попытаться. Он как аллигатор, затаившийся под водой, смотрит на свою жертву снизу-вверх, выбирая момент. Но он все же не животное, выскочить из воды, не потеряв в скорости, не получится, так что он намерен подойти спокойно, и быстро нанести удар, застав врасплох. Он выходит из воды, проводит по волосам рукой, приглаживая их назад, и подходит к валяющейся на песке одежде, глядя на бандита искоса. Тот так и держит руку на ножнах, но, кажется, немного отвлекся – глядит куда-то вдаль, щурясь на солнце, и устало вытирает пот со лба. Его разморило на солнце, и необходимость следить за пленником его заметно отягощает. Какузу ступает еле слышно, обходит его сбоку и делает резкий выпад, хватая рукой его за шею и собираясь уже вонзить нож прямо в глотку, но разбойник все-таки не выжил бы здесь, если бы был так прост. Он реагирует почти моментально, успевает достать свой кинжал, а другую руку подставить под нож Какузу – он кривится от боли, но не издает ни звука, начиная ловко выворачиваться из захвата. Он движется словно змея, и это настоящая борьба, не на жизнь, а на смерть, они шагают в сторону воды, сами того не замечая. Какузу быстро соображает, что можно затащить его в пруд – тряпки потяжелеют и начнут сковывать движения, так что он сгибается и подхватывает бандита под грудь, с разбегу закидывая его в воду. Брызги слепят обоих, секунды уходят на то, чтобы сориентироваться, но теперь Какузу быстрее, перехватив нож в руке поудобнее, он снова пытается добраться до своего противника. Тот, очевидно, в замешательстве, но приходит в себя довольно быстро. Ворох одежды, его шарф намокает и разматывается, начиная сползать на лицо, и закрывает ему обзор. Они оба разворачиваются друг к другу лицом, Какузу прицельно бьет ножом бандиту под ребра, а тот в ответ размашисто машет кинжалом, попадая пленнику по лицу. Прозрачная вода начинает краснеть, кровь расходится по поверхности и опускается ниже, живописными разводами растекаясь вокруг. Бандит толкает Какузу прочь от себя, и в воде не так-то просто удержать равновесие – он заваливается в воду, на миг погружаясь под нее, видит лишь, что его страж пытается выйти из пруда, но одежда тормозит его. За ним развевается белый шарф – Какузу быстро хватает его и тянет на себя, шарф сползает с головы окончательно, стягиваясь на шее. Похоже, что теперь преимущество полностью на стороне Какузу, он выныривает, наматывая шарф на руку, чтобы сократить расстояние и готовится выбить из чужой руки кинжал. Дернув за шарф настолько сильно, насколько ему вообще хватило сил, он замирает, испытывая ворох противоречивых чувств. Бандит смотрит на него широко открытыми глазами, полными ненависти, бесконечной злобы и… ошарашенного удивления, и все же даже сейчас, в безвыходном положении, начинает скалиться, как хищная тварь, но Какузу не может перерезать ему горло, он вообще не может двинуться, чувствуя лишь, как по щекам тяжелыми дорожками стекает кровь, капая в воду. Глаза напротив не такие светлые, как у остальных разбойников, а скорее темные, необычного оттенка, ближе к красному. И в отличие от остальных, его кожа бледная, почти белая, волосы тоже – он не похож ни на одного из них, такое чувство, будто он совсем не отсюда, и быть его здесь не должно. На самом деле, он уже давно мог бы убить Какузу, потому что кинжал все еще у него в руке, но он тоже замер, хоть и не совсем понимал, почему. - Jaane do! – кричит он, но Какузу делает вид, что не понимает его, хотя это обычный диалект. - Отпусти, - повторяет он на понятном языке, но с заметным акцентом. Он медленно поднимает руку с кинжалом и направляет его тому в лицо, опасно целясь в глаза. - Нет, это ты меня отпусти, - отвечает Какузу, тяжело втягивая носом воздух. И чувствует вдруг те благовония, пьянящие, но ассоциирующиеся теперь со смертью. - Нельзя, ты жертва. - Тогда я тебя убью и убегу отсюда сам, - Какузу прижимает свой нож к шее бледного разбойника, и быстро моргает, стряхивая воду с ресниц, - У меня выбор не велик. - Куда ты убежишь? – шипит бандит, растягивая губы в оскале, - Ты не знаешь пути. Умрешь! Какузу понимает, что он прав. За несколько дней он уже забыл, где в пещере нарисованы знаки, а факел он себе вряд ли добудет, не рискуя попасться. Пещеру он не пройдет сам, и… возможно… если утащить этого бандита с собой, чтобы он провел его по тоннелям… Думается, он добровольно на это не согласится, а если под угрозой смерти – наверняка выберет смерть, черт их знает, этих больных фанатиков. Он вдруг слышит свист вдалеке, и бандит, бросая в воду кинжал, успевает свистнуть в ответ, сложив пальцы у рта. Какузу отпускает его, даже не задумавшись, почему он это делает, и прячет свой нож в кармане брюк. Разбойник не сходит с места, и взгляда не сводит, только держится рукой за бок, место, где Какузу порезал его ножом, здорово кровит, и, кажется, ему становится дурно от кровопотери. Про себя Какузу надеется, что перерезал этому ублюдку пару жизненно важных органов, что в рану попала вода, и он помрет в этом чертовом месте как минимум от заражения крови. Страшно подумать, что теперь с Какузу сделают его соплеменники, но он просто делает шаг назад, проводя по воде руками. Момент так глупо упущен, и из-за чего, из-за нетипичной внешности его захватчика? Какой бред… К пруду скачет разбойник на лошади – конь твердо останавливается у воды, поднимая клубы песка, и фыркает, мотает головой, пока всадник слезает с седла. Он подходит к своему пострадавшему приятелю, и как-то совершенно без спешки и опаски говорит с ним, бросая суровые взгляды на Какузу. В этот раз в их разговоре не мелькает ни единого знакомого слова, и раненый, судя по интонации, очень злится, он машет свободной рукой, наконец переводя взгляд на разбойника в темно-синем шарфе на лице. Похоже, они спорят, но предмет их спора даже не пленник, а что-то другое, личное. Вдруг белобрысый смеется, как-то истерично и хрипло, злобно бьет по воде рукой и выбирается из нее, с трудом волоча ноги в отяжелевшей одежде. Второй бандит зовет Какузу к себе, поднимает с песка цепи и снова затягивает ему руки, чуть не до хруста сжимая запястья. Они даже не дают ему надеть рубаху и обувь, тащат назад, к сараю, и переговариваются меж собой. Какузу улавливает их эмоции, их разговор кажется ему каким-то… простым, свойским, будто два соседа встретились во дворе и решили переброситься последними новостями. Раненый бандит прихрамывает, держась за бок, но кровопотеря и боль его, кажется, не особенно волнуют. Лошадь, которую он ведет за поводья, снова фыркает и машет хвостом, отгоняя от себя гнус. Дверь сарая открывается тихо, бандит заводит Какузу внутрь и снова пристегивает его к кольцу на полу. В его глазах застыл упрек, он бормочет что-то тихое, словно пытается отчитать Какузу за плохое поведение. На его темно-синем шарфе, кажется, нанесены какие-то узоры, но разглядеть их не удается, слишком тонкая работа, и в тени сарая их толком не видно. Убедившись, что пленник снова крепко привязан, он уходит к ожидающему его на улице бледному разбойнику и, кивнув ему, захлопывает дверь и закрывает засов. Снова тишина.