Древнее

Какузу злится на самого себя – за жалость, совершенно неуместную и нерешительность. Какого черта было пялиться на бледную морду, прирезал бы и дело с концом. В тот момент его удивило, что разбойник его тоже не убил, но сейчас, немного поразмыслив, он понимает – он же жертва, жертву не убьют раньше положенного времени. А ему-то сперва показалось, что в этих тварях еще осталось сострадание… Щеки саднят, он даже не понимает, что у него с лицом сейчас, ни ощупать, ни посмотреть. Кровь щекочет кожу, капая мерно на грудь и брюки, но, похоже, кровопотеря не слишком сильная. Его оставили в заточении почти на пол дня, мелкий гнус и мушки тоже облюбовали сарай, спасаясь от неутомимой жары. Только их жужжание и создавало какой-то звуковой фон, со стороны поселения не доносилось ни звука. На самом деле это настораживало, но ни к чему переживать за проклятых бандитов – это не его дело. Еду приносили ему примерно в одно и то же время, это он запомнил, и сейчас, похоже, что-то пошло не так. Может, его решили наказать? Это было бы… справедливо, чего греха таить. Какузу даже смирился в целом с таким положением вещей, и пытался устроиться поудобнее, чтобы хотя бы уснуть в попытке скоротать время. Неимоверно хочется коснуться ран на лице, чтобы понять, каковы масштабы бедствия, но руки прикованы к полу за спиной, еще туже, чем раньше. Спать со сведенными за спиной руками тяжеловато, но организм Какузу уже, видимо, решил отключаться в любой подходящий момент, так что сон приходит быстро, успокаивая и разглаживая натянутые нервы. Ему даже что-то снится – яркое солнце, которое совсем не греет, и горячий песок, холодящий голые ноги. В песке скрывается змея – гадюка – и ждет удобного момента, чтобы напасть. Он ее видит, думает, что нужно обойти подальше, но ноги сами несут к ней, еще шаг, и она вцепится в лодыжку, впрыскивая свой смертельный яд. Он смотрит на нее, не желает идти, но не может противиться, и стоит ей броситься из своего укрытия, он просыпается от сильного грохота деревянной двери. Опять он – и его белый шарф на месте, снова чистый, сверкающий своей белизной в свете факела. Похоже, уже свечерело. Какузу не поднимает головы, он бессильно склонил ее вниз, хоть и от такого неудобства шея теперь болела нещадно. Бандит стоит перед ним, не двигаясь, краем глаза Какузу может видеть его босые ноги, бледные и слегка покрасневшие, на черных резинках штанов прилипли мелкие песчинки. Он чувствует, что его сверлят колючим взглядом, но не собирается вестись на провокацию. - Аpana sir uthao, - наконец говорит разбойник, так тихо, что едва слышно его голос. - Ты умеешь говорить на моем языке, - язвительно отвечает Какузу, решая прикидываться дураком и не общаться с этими гадами на их условиях. Разбойник резко падает на одно колено и хватает Какузу за волосы, заставляя поднять голову. Шарф закрывает его лицо, лишь злые глаза смотрят так тяжело, словно пытаются прожечь Какузу дыру во лбу. - Я сказал – поднять голову. Ты – должен делать, что я говорю, - сквозь зубы прошипел бандит. В другой руке он держал небольшую миску, но едой не пахло. Он отпускает волосы Какузу, и смотрит на него пару секунд, будто следит за точным исполнением своего приказа. Какузу решает его больше не нервировать, спокойно сидит, не отвечая, и смотрит куда-то мимо него. Разбойник достает из кармана маленькую деревяшку, и начинает с силой перетирать что-то в миске. Расходится аромат трав, такой резкий, что бьет в нос, заставляя зажмуриться. Он подливает туда воды из ведра, совсем чуть-чуть, и пальцами загребает темно-зеленую кашицу. - Дернешься – убью, - предупреждает он, и тянется пальцами к ранам на лице Какузу. Похоже, повреждения глубокие, и эта, судя по всему, лечебная мазь, попадает прямо в открытую рану – начинает ядерно щипать и болеть, будто прижигают каленым железом, но Какузу усиленно держит себя в руках, лишь бы не шевелиться. Он только закрывает глаза, сжимая веки и дышит носом, шумно втягивая воздух. Разбойник смешно скашивает глаза к носу, полностью поглощенный процессом, мажет раны аккуратно и очень старательно. По его движениям Какузу понимает, что у него самого, видимо, рассечены щеки, и ему интересно увидеть, как это выглядит. Наверняка, чертовски паршиво. Раздается громкий резкий стук, стена сарая даже подрагивает от удара, и Какузу неизбежно вздрагивает. Он не виноват, да и бандит тоже вздрогнул от неожиданности, и размазал свою мазь пленнику по подбородку. Снова наступает тишина, но разбойник встает, ворчливо ругаясь, и открывает дверь сарая. - Ты что, Коса, ебанулся? Какузу удивленно вскидывает брови, безмерно поражаясь услышанному – очевидно, этот конкретный бандит даже ругаться умеет на международном языке, и это действительно вызывает вопросы о его происхождении. Становится также интересно, к кому он обращается, он назвал довольно странное имя, если это вообще можно назвать именем, и теперь Какузу любопытно прислушивается, ожидая ответ с улицы. Кроме фырканья лошади и шуршания ее гривы не раздается ни звука, присутствия человека совсем не ощущается. Бандит протягивает руку, и в дверном проеме показывается лошадиная морда, легонько касающаяся носом его пальцев. - Твою лошадь зовут Коса? – не выдерживая, спрашивает Какузу. Он понимает, что рискует поймать в ответ тонну недовольства, и нарваться на агрессию, но не может ничего с собой поделать. - Это конь. Что не так? – разбойник возвращается к своему занятию, приседая перед Какузу на корточки, и первым делом широким мазком стирает мазь с его подбородка. - Ты знаешь, что такое коса? - Это имя! - Это не имя, это инструмент, чтобы косить траву, - Какузу так и хочется самодовольно хмыкнуть, но в целом он может понять, почему этому неучу не знакомо это слово. Вряд ли в этой местности растет что-то, что требуется косить. - Держи голову прямо, bevakooph, - ругается бандит, предпочитая подобрать бранное слово из арсенала хинди, - Что такое инструмент? - Это… - Какузу осекается, пытаясь выбрать слова, которые были бы понятны и не требовали уточнений. Ему кажется безмерно странным то, что этот бандит знает брань из чужого языка, и в целом говорит неплохо, но почему-то о некоторых словах совершенно не имеет понятия, - Это то, что помогает тебе что-то сделать. Чтобы не делать это руками. - Кинжал – инструмент? - Ну… в некотором роде. Скорее да, чем нет, - объяснять Какузу никогда особо не умел, так что решает не усложнять процесс. - Ты сложно говоришь, - бурчит разбойник, стряхивая с пальцев остатки мази на землю и встает, - Твоя пасть скоро заживет. И… Его голос затихает, он замирает на миг, и наклоняется, чтобы поднять миску с земли. Какузу ожидает продолжения фразы, вопросительно поднимает брови и немного щурится от неприятной боли в щеках, пока разглядывает складки белого шарфа. Ничего не происходит, бандит молчит и разворачивается к двери. Он задерживается снаружи, поправляя, видимо, поводья своего коня, еле слышно говорит с ним о чем-то и, захлопнув дверь, уходит. Звук его шагов и копыт лошади удаляется, приглушенные песком, и все снова затихает. С улицы начинает задувать мелкими песчинками, а Какузу не может разглядеть в вечернем небе звезд, как ни старается. -- Какузу правда пытается уснуть, с усилием держит глаза закрытыми, и жмется в угол сарая, но этот бешеный гул снаружи пугает и нагоняет жути, не оставляя на сон и шанса. Еще вечером он перестал видеть в окне звезды, и, зная здешний климат, первой его мыслью было, что надвигается песчаная буря. Теперь в этом не оставалось сомнений, сарай скрипел и дрожал, осыпаемый со всех сторон тоннами песка и пыли, в окно сыпало так, что уровень песка внутри уже достиг щиколоток. Если это будет продолжаться всю ночь, неизвестно, чем для Какузу это может закончиться. Он слабо представлял, как выглядит буря снаружи, но все же был рад, что он в относительной безопасности сейчас, все лучше, чем оказаться на улице, в самом эпицентре стихии. Очень хочется закрыть лицо руками, но цепь не позволяет этого сделать. Попадающий на огромной скорости в окно песок периодически царапает по лицу, проносясь мимо. Небо разрывает вспышками ярких молний, и становится действительно жутко. Находиться в одиночестве в маленьком темном домике, когда снаружи гудит бешеный ветер, будто ревет неведомое чудовище – сильная встряска для неподготовленных нервов. Засов на двери скрипит, визгливо вмешиваясь в шум бури, дверь мотается в петлях, держась из последних сил. Какузу кажется, что ее вырвет ветром, но она вдруг открывается, и в сарае поднимается с земли песок, разлетаясь во все стороны. На пороге стоит один из разбойников, он Какузу знаком – на нем приметный синий шарф, а в руках длинное темное тряпье. Его одежда развевается на ветру, заметно, что стоять ему тяжело, но все же он крепко держится на ногах, похоже, он весьма силен. Бандит придерживает дверь рукой, чтобы ее не мотало, и осторожно закрывает ее, зайдя в сарай. В складках его одежд покоится мельчайший песок и, похоже, за шиворот его намотанного на голову шарфа ему тоже здорово насыпалось. Он подходит к Какузу и вытягивает цепь из кольца на полу, тянет вверх, заставляя подняться с земли. Разбойник набрасывает темную ткань на Какузу, натягивая ее ему на лицо. Он не развязывает цепь на руках, но крепко держит его за предплечья, подводя к двери. Какузу недоумевает, не понимая, какого черта происходит – он что, хочет увести его из сарая? Прямо сейчас? Не самый лучший, вообще-то, момент он выбрал… Дверь вырывается из руки бандита порывом ветра и с размаху бьется о стену, одна из досок выскакивает, трескается и обламывается сверху. Похоже, Какузу ошибся, и до эпицентра этой бури еще далеко, это лишь скромное начало. Разбойник упрямо ведет его вперед – идти тяжело, ветер так и старается сбить их с ног, Какузу едва держится – сказывается слабость, недоедание и стресс, но сильные руки держат его крепко, не позволяя даже накрениться в сторону. Мысли о побеге сейчас даже не посещают – куда бежать, собственной тени не видно, да и вырваться сил у него не найдется. Разбойник тащит Какузу в сторону их небольшого поселения, там в некоторых окнах даже виднеется свет, все жители надежно спрятались в своих маленьких домиках. Стоит им зайти за угол одного из домов, как становится идти чуть легче – направление ветра не сменяется, значит, буря еще не набрала всю свою яростную силу. Дверь открывается, бандит не распахивает ее сильно и придерживает, проталкивая Какузу внутрь дома. Ставни на окнах закрыты, защелки тихонько позвякивают от порывов ветра, в середине единственной комнаты горит лампада и стоит чайник в окружении чашек. Какузу трясет головой, черная ткань с него соскальзывает, а с волос осыпается песок. Бандит делает тоже самое, попутно отряхиваясь руками, и подталкивает Какузу вперед, к одному из матрасов и многочисленных подушек на полу. Хочется просто рухнуть на них, колени готовы подогнуться, но Какузу держится из последних сил, не желая демонстрировать свою крайнюю степень слабости и истощения. Осторожно усевшись на мягких подушках, он оглядывается вокруг, и резко замирает, обратив, наконец, внимание на сидящего напротив разбойника в белом шарфе. Тот, правда, сейчас без шарфа, ведь в помещении он ни к чему, сидит сгорбившись вперед и держит чашку чая. Какузу ловит на себе пристальный взгляд и отворачивается. Он блуждает глазами по стенам, но зацепиться не за что, стены голы, окна закрыты, в голове сплошь какие-то спутанные мысли, и только одна из них становится все навязчивее. А почему этот говнюк не сдох? Черт возьми, он же всадил ему нож под ребра по самую рукоять! Ну, это, может, и не самый длинный и опасный нож, но обычно от таких ранений человеку как минимум плохо, а если задеты органы, он может и умереть. А этот сидит себе, щурит свои злобные глаза, и даже бровью не ведет. Можно набраться наглости и спросить, но, думается, ничего путного он в ответ не услышит. Разбойник, наконец стряхнувший со своей одежды весь песок, проходит через комнату и сбрасывает с головы шарф, не глядя кидая его куда-то в угол. Он усаживается на пол у чайника, тянет руки к чашке с горячим чаем и не без удовольствия втягивает ноздрями приятный травяной запах. Он смуглый, как и остальные, но глаза его черны, как смоль, в отличие от светлых глаз других бандитов. С виду он кажется добродушным, у него такое простецкое выражение лица, а делая глоток чая, он выдыхает довольно и расслабленно. - Как твоя рана? – вдруг спрашивает бандит на чистейшем международном, поворачиваясь к бледному. Тот аж вздрагивает от неожиданного вопроса, и переводит на него возмущенный взгляд. - Hindee men baat karo! – выкрикивает разбойник в ответ, хмурясь и бросает на Какузу быстрый взгляд. - Да какая разница, он все равно нас понимает. А говорить на проклятом диалекте тяжело, я сам до сих пор половину не разбираю, - посмеивается смуглый, поворачиваясь к Какузу. Он выглядит слишком беззаботно, и Какузу не может определить, он действительно такой, или просто создает видимость, чтобы запудрить ему мозги. За стенами дома поднимается низкий гул, песок волнами проносится по стенам снаружи, раздается мерзкий скрежет и свист. Буря близка набрать полную силу, кажется, гремит гром, но за шумом ветра его едва слышно. Какузу ложится на бок, устраивая голову на подушку, и смотрит на маленькое пламя в лампаде – оно плавно колышется, излучая теплый свет, и действует так медитативно, что теперь, как ему кажется, он мог бы уснуть даже под этот песчаный рёв. Он закрывает глаза, сквозь веки немного просвечивает теплое свечение огонька, и все было бы идеально, если бы не затекшие напрочь руки. Из-за шума песчаной бури он не слышит шагов, приближающихся к нему. Бледный подходит и присаживается на корточки, не сводя хмурого взгляда. Он оборачивается через плечо на своего соплеменника, мирно попивающего чай, и будто сомневается в чем-то. - Зачем я вам нужен? – спрашивает Какузу, не открывая глаз. Он заметил чужое присутствие, потому что бандит заслонил собой огонек лампады. - Жертва, - коротко отвечает разбойник, и Какузу думает, что он, может, и ответил бы подробнее, если бы мог быстро подбирать слова. Хоть он и говорит на международном, не сказать, что у него получается делать это быстро. - Я догадался. Кто вы такие, зачем вам это? – Какузу все же открывает глаза, но смотрит на смуглого, которого этот разговор тоже заинтересовал. - Хи, расскажи ему сказку на ночь, - хмыкает разбойник, подливает себе еще чаю и ложится на бок, подпирая голову рукой. - Мы приносим жертвы божеству крови, мы дарим ему смерти, он дарит нам жизни. Ты – будешь жертвой, как и другие до тебя. Нас называют Тхаги, - со скучающим видом рассказывает бледный, усаживаясь на пол и скрещивая ноги, - Тебе повезло узнать о нас больше, чем кому-либо, moorkh. Благодари Авалокитешвару, он на твоей стороне сегодня. - Я не верю в богов, - тихо говорит Какузу, - И вы для меня банальные убийцы и фанатики. Бледный фыркает, упираясь в ногу рукой, и скалится, мельком обернувшись на лежащего позади разбойника. - Во что ты тогда веришь? - Факты, технологии, наука, - перечисляет Какузу, прикрывая глаза и мысленно уносясь туда, в нормальную жизнь, в которой все это есть и все еще существует без него так же, как и раньше. Он не может видеть, как бандит морщит лоб, очевидно, не понимая смысла этих слов, и как его это бесит, но показывать он этого, конечно, не желает. - Так что с твоей раной? – напоминает Какузу, уже будто издеваясь. У него все равно от жизни осталось совсем немного, и положение его безвыходное, так почему бы не побесить своих пленителей, хоть какое-то развлечение, не сдаваться же безвольно в чужие руки. - Джашин дал жизнь, - строго отвечает разбойник, и для Какузу это не меняет абсолютно ничего. Он не силен в божествах, легендах и их способностях, если не веришь в них, не возникает никакого желания их изучать. Религиозный бред – именно то, что он ненавидел больше всего, и теперь, когда его самого собираются принести в жертву какому-то богу, Какузу неимоверно бесился, проклиная судьбу за такие подставы. Жестокая ирония, он бы предпочел попасть под поезд, или оказаться в падающем самолете, и то не так обидно. Но отличное самочувствие этой бледной заразы все же настораживало. Какузу приверженец фактов, а сейчас факт таков – по каким-то невероятным причинам этот ублюдок не заболел и не помер, и, судя по всему, не испытывает никаких неудобств и последствий. Это действительно озадачивает, потому что фактически… невозможно. - Хи у нас особенный, - весело говорит смуглый бандит, поднимая руку с чашкой, едва не расплескав чай, - Нам приходится много молиться, и надеяться, что за жертву будет дарована жизнь, а он всегда живет. Он здесь с самого– - Хшшш, chup raho! Болтливая собака, - шикает бледный довольно угрожающе. Какузу снова улавливает это слово, которым называет его другой разбойник, «Хи» - и, похоже, это имя. Странное для этих мест, из-за чего он снова убеждается, что этот человек не отсюда. - Хи и Коса, восхитительно, - Какузу это начинает веселить, он перекатывается на спину и едва начинает смеяться, как лицо сводит в болезненной гримасе от гадкого ощущения растягивающейся, только начавшей заживать кожи на щеках. Он напрочь забыл о своих ранах, и сейчас это снова бьет по разуму, возвращая нервное напряжение и эмоционально отягощая. Хоть раны и начали заживать очень быстро, кожа все еще неприятно тянулась, потому что не успела сформироваться в шрам. - Это смешно? – недоумевая спрашивает этот самый Хи, наклоняясь и неверяще вглядываясь в лицо Какузу. Его такая реакция озадачила, потому что для него в этом не было ничего смешного, да и пояснения Какузу об имени его коня тоже не особенно-то его убедили. Какузу возвращает своему лицу серьезное выражение и долго смотрит на бледного, не зная, что ему ответить. Он не может винить его за невежество – это поселение черти где, вдали от цивилизации, кто знает, может они и в городе-то не бывали ни разу в жизни, и становится даже совестно немного. Подумать только, где-то глубоко даже промелькнула искра жалости к этим дикарям, ведь человек начинает верить во всякую чепуху от безделья и скуки, или от каких-то невероятных бед, хотя здесь все-таки скорее всего первое утверждение более актуально. Может, будь у них шанс уйти отсюда, они перестали бы заниматься своими религиозными ритуалами… Хотя, с чего, собственно, Какузу решил, что у них нет шанса? Скорее, нет желания. От сделанных выводов ему становится еще печальнее, и он отворачивается к стене, намереваясь уснуть на удобных мягких подушках, пока у него есть такая возможность. Какое-то время бледный все еще сидит рядом, но, убедившись, что их жертва больше ничего говорить не собирается, уходит, располагаясь на матрасе напротив. На самом деле, ему было ужасно любопытно. Он уже столько раз видел несчастных, пойманных на дорогах, или в лесах и пещерах, всем им он приносил воду и еду, но каждый божий раз одно и то же – бесконечные слезы, мольбы, проклятья и ответная ненависть, невероятно скучное однообразие. Этих ноющих слабаков не жаль было отдать в жертву его Божеству, но иногда даже казалось, что подобные жертвы его оскорбляют. Кому нужны эти тряпки, безвольные немощи, умеющие лишь умолять и молиться своим еретическим богам? Хи ненавидел их, и не уделял им ни капли своего внимания, и случись такая буря в течение их пребывания здесь – он бы и пальцем не пошевелил, чтобы их спасти. Очевидно, сарай не выдержит бури. Его разнесет на куски, старые доски прогнили кое-где и сломаются, как спички от порывов песчаного ветра. И сегодня ему вдруг захотелось, чтобы их нынешняя жертва пережила эту ночную бурю, так что приказал другому разбойнику привести Какузу сюда. Он был твердо убежден, что это самая достойная жертва из всех, что им попадались, но кроме этого… и самая интересная. Этот пленник не умолял и не просил, он был достаточно смел, чтобы напасть, но слишком эмоционален, чтобы убить. Его слова вызывали интерес и Хи хотелось узнать больше, только сейчас он осознал, что все эти пленники – люди из другого мира. А что там, в другом мире? Что на той стороне пещеры? Он никогда там не был. Другие разбойники, те, которые ходили на ту сторону за жертвами, не делились впечатлениями и не рассказывали, каково там, и откуда вообще все эти несчастные берутся. Они говорили, что им запрещено рассказывать остальным о жизни снаружи, кто знает, может так оно и было, Хи никогда этим не интересовался. Он вообще редко разговаривал с кем-то, только этот черноглазый увалень ему нравился, потому что не казался таким уж серьезным и помешанным, хотя все они тут помешанные, чего греха таить. В его мыслях никогда не возникало вопроса, а можно ли жить иначе? Ему неведомо, что происходит в мире, кто вообще его населяет и зачем. Он здесь – и это важно, он служит великой цели, и на себе давно проверил результат – он живет, не умирая от ран или болезней. Многие из поселенцев недобро косятся на него – их взгляды ревностны и обидчивы, потому что Божество не всем дарует жизнь, а вот его не обделяло ни разу. На их взгляд, это несправедливо, потому что он ничем не отличается от них, кроме внешности. Но они помнят его историю, помнят, как он появился здесь, и молчат – первобытный страх крепко цепляется за горло каждый раз, стоит ему бросить полный ненависти взгляд красных глаз в ответ. Засыпая, он пытается сформулировать в голове вопросы, которые хочет задать чужаку. Он боится показаться наивным или излишне беспечным, но что ему терять – жертву убьют, и она не успеет никому рассказать о нем, так что бояться нечего. А вот утолить свое любопытство все же хочется.