Древнее

Какузу просыпается резко, от очередного звонка. Наверняка Кисаме уже извелся, и проклинает его на чем свет стоит. Решая не испытывать его терпение, Какузу встает с кровати, мельком обернувшись – Хидана, почему-то, не обнаружилось. Спускаясь по лестнице, на ум вдруг пришел белый конь, и Какузу озадачился вопросом, почему Кисаме до сих пор его не привез. За это время уже можно было целый табун привезти, неужели они с одной лошадью справиться не могут? Трубку взять Какузу не успел, пришлось перезванивать. Ожидая ответа, он шатался по дому, в поисках Хидана, но тот нигде не наблюдался. - Доки готовы, - сразу заявляет Кисаме, и Какузу замечает в его голосе что-то странное, унылое, - Какузу. Врать не буду – с вашей лошадью проблема. - Что там еще? – Какузу жует наспех слепленный бутерброд, нисколько не удивляясь словам Кисаме. Конь своенравный, вредный, конечно, без Хидана он доставил целую кучу проблем всем, кому мог. - Конь… Слушай, в этом нет чьей-то вины, я не знаю, как это могло произойти, но он... погиб. Кусочек сыра падает на пол с нелепым шлепком, Какузу застывает с открытым ртом. Перед глазами так и рисуется лицо Хидана – невыносимо даже представить, что он скажет по этому поводу. Какузу не мог бы с уверенностью сказать, что это животное ему было дорого – вовсе нет, но… он все же выручал их там, в пустыне, да и привык к нему, как никак. Это же, черт возьми, живое существо, в конце концов! Жалость затопила Какузу по самое горло, он облокотился на стойку и вздохнул. Кисаме молчал, не решаясь и слово сказать. - Как это случилось? - Мы нашли фургон… Человек с ипподрома подогнал. И даже перевели коня туда, он не особо-то и сопротивлялся. Проехали полпути до твоего дома, как он начал там брыкаться. Точнее, Какузу, я никогда не видел такой силы, он просто бился о стенки, чуть не выломал, фургон свое отслужил, точно тебе говорю, - Кисаме звучал ошарашенно, похоже, зрелище действительно его напугало, - Мы остановились, чтобы фургон не перевернулся, я пытался, правда, пытался его успокоить. Я не знаю, что это было, он выл, как волк, Какузу. Конь оказался весь изранен, но это невозможно, там не обо что так пораниться. И в какой-то момент он просто… упал. И все. Кисаме окончил свой рассказ судорожным выдохом, очевидно, его потрясло это до глубины души. Такой уж он – думал Какузу – всегда переживал за всех, любит животных, а тут такое. Наверняка он чувствует себя виноватым. Но здесь нет его вины, Какузу догадывается, из-за чего это могло произойти, и Хидан, вероятно, подтвердит его догадки. Как только успокоится. Рассказывать ему о смерти коня совсем не хотелось. Боязно было даже. - Я напишу тебе, когда мы поедем в больницу, привези документы туда. И не говори Хидану ничего, когда увидимся. Не представляю его реакцию, так что на всякий случай просто не отсвечивай. Дождь начинает бить по стеклу крупными каплями. Напоминает какой-то навязчивый отсчет. Какузу впервые боится сообщить кому-то неприятную новость, просто из-за возможной реакции. Ожидать можно чего угодно, и некоторые варианты весьма устрашающи. Он слышит шум воды из ванной первого этажа, слышит кашель, надрывный и глухой. Хидан нашелся, а смелость у Какузу как-то не находилась. Ему было бы проще сказать ребенку о пропаже его любимой собачки, чем Хидану о кончине его верного коня. Как можно было такое допустить… Он подходит к двери ванной, не стучась открывает дверь. Хидан косится на него из-под ресниц – выглядит он довольно-таки паршиво. Похоже, кашель начал его здорово доканывать, и он стоял над раковиной, глядя на стекающую в сток кровь. Состояние ухудшалось на глазах, и домыслы Какузу о причинах гибели коня только укреплялись. - Хидан… Я должен сказать… - Я знаю, - Хидан злобно пялится в зеркало, стирая с губ, принявших слегка синеватый оттенок, следы крови, - Я знал, что так будет. Знал, что он его заберет, заберет единственное дорогое мне существо. Не надо было тащить его с собой, я такой идиот. - Ты не виноват, ты же просто – - Я виноват! Что за бред ты несешь? Я потащил Косу с собой, в чужой для него мир, но этот конь – созданный из плоти и крови Джашина, подаренный мне из жалости. Я знал, что он не выживет здесь. Это эгоистично, - Хидан сжимает на раковине руки, будто намереваясь оторвать ее от пола. Его корежит от обиды, но обижается он на самого себя – больше не на кого. Они молчат несколько минут. Какузу не знает, что сказать, а Хидан просто ведет сам с собой мысленный монолог. Его ресницы подрагивают, он кусает губы и не сводит с зеркала взгляда. - Пора в больницу, - тихо говорит Какузу, решая сменить тему, просто, чтобы хотя бы отвлечь, - Поехали? Взгляд Хидана становится больше жалостливым, чем злобным. Он выглядит сдавшимся, принявшим свою судьбу. И логично предположить, что судьба ждет его примерно такая же, как и несчастную лошадь. Не похоже, что он хочет куда-то ехать. Фаталистские настроения начинают брать верх. Он закидывает голову и начинает нервно посмеиваться. Смех сменяется кашлем, ему кажется, будто в горле растет терновый куст, впивающийся иглами в гортань. К боли он давно привык, а к такому яркому ощущению неизбежности еще нет. Возникает мысль поддаться, в общем-то, довольно закономерной участи – все-таки за все нужно платить, и принять это, не пытаясь уклониться, сделало бы ему чести. Хидан смотрит на Какузу, зависшего в ожидании, и думает, что перед ним он тоже имеет неоплаченный долг. Встречал ли он когда-то таких людей на своем пути? Какие люди окружали его раньше? Он внимательно всматривается в человека напротив – Какузу обеспокоен, он так просто и бескорыстно волнуется, даже чувствует себя виноватым из-за коня. Может, в этом мире существуют и другие Боги? Может, Какузу был направлен к нему одним из них? Наверняка, не все Боги такие же кровожадные и жестокие, но и вряд ли хоть один из них способен даровать бессмертие. Но, может, на минуту стоит предположить, что… это лучше бессмертия… и там, в пустыне, Какузу был все же прав. Признать это проще, чем Хидану казалось. Мысль вписывается органично, не вызывая сопротивления, может он и поплатится за это в дальнейшем, но куда уже больше проблем? Его Бог перестал ему помогать, а значит, и не имеет права требовать повиновения. Черт, Хидана правда начинал раздражать его до сих пор оставшийся трепет перед пустынным Божеством. Он, конечно, никаких контрактов не заключал и на крови не клялся, но очевидно же, что подобные договоренности с Богами так просто не расторгают. Хотелось верить только, что он отработал достаточно и долг уплачен. В любом случае, он давно отдал себя в чужие руки, позволяя себе помочь. И снова он в долгу, снова его кто-то спасает, но он правда не справится сам, как бы это ни было досадно и задевало его самолюбие. Хотя и о самолюбии речь давно не идет. Он подходит к Какузу и молча его обнимает, соглашаясь со всем, что тот скажет. Готов хоть на край света пешком идти, какая уже к черту разница. Он молчит, пока они идут к машине. Молчит, пока едут до ближайшего крупного госпиталя. Молчит, потому что ему, в целом, нечего сказать. Некогда удивляться электрическим машинам, странным двухколесным штукам, на которых разъезжают люди на тротуаре, экранам, пестрящим рекламой, стеклянным высоткам. В каком бы мире он ни оказался – какая разница, если ему судьба умирать так же, как его бедному коню. - Коса тоже был бессмертным, - вдруг говорит Хидан, задумавшись о лошади, - Ты не заметил, сколько у него под шерстью шрамов. Просто Джашин забрал его к себе. И забрал бы меня, если бы хотел. Но я еще жив, похоже, я ему не нужен. - Тебя это огорчает? - Могло бы. И, наверно, должно. Но не сейчас. - Почему? – Какузу, в принципе, знал ответ. Но хотелось это услышать. Если, конечно, его догадки верны. - Пока у меня есть шанс выжить другим способом, я не собираюсь ни о чем жалеть, - Хидан пожимает плечами и отворачивается к окну. - А, то есть… - Какузу не удерживает возмущения, но все же осекается. Получится, что он выглядит обиженной стороной, а выпрашивать чужое признание глупо. Да и вообще он вдруг почувствовал себя глупо. Сам же говорил – «страсть», так чего теперь ждет, что Хидан начнет ему в верности клясться, как своему Богу? Многовато он на себя хочет взять. Он чувствовал себя главнее, пожалуй, как благодетель, да и изначально его план в этом и состоял. Помочь и отпустить, как дикое животное выпускают на волю, после оказанной медицинской помощи. Хидан поворачивается все же, поднимая брови. Трудно сказать, уловил ли он возмущение Какузу, или просто ждет окончания фразы. В любом случае, вид он принял слегка издевательский. Какузу посмотрел на него в ответ и покачал головой, махнув рукой для верности, чтобы убедить, что ляпнул не подумав. - А, я понял, - Хидан в улыбке кривит губы, - Думал, я скажу, что теперь, когда у меня есть ты, мне не нужен никакой бог, и никакое бессмертие, и бла бла бла… Голос Хидана делается противно-высоким, он явно над Какузу стебется, передразнивая. Получается даже как-то не обидно, и Какузу улыбается в ответ. - Ну вообще-то да, - деланно серьезно отвечает он, - Ты очевидно дал себя трахнуть вчера, или это от скуки? - Ну я не совсем понимал, что делаю. И, блядь, не останавливаться же на пол пути. В конце концов, ты был неплох. - Неплох!? – Какузу едва не пропустил нужный поворот, пока глядел на Хидана с нескрываемым негодованием, - Окей, Хидан, вот это уже непростительно. - О, ну я не в этом смысле, черт, ты, конечно же… о-очень хорош, хаха, перестань! – Хидан не может удержаться от смеха, потому что Какузу, пренебрегая правилами безопасности, начинает перебирать ему ребра. Держа одной рукой руль, и не сводя с дороги глаз, он протянул к Хидану руку, щекоча, куда дотянулся. Он снова чувствовал себя глупо, но это было просто весело. Когда последний раз кто-то заставлял его улыбаться так искренне? Может, только любимый кот, который был у него в детстве. Мистер Нейлз забавно подпрыгивал от резких звуков и гонялся за своим хвостом. У крыльца больницы Какузу первым делом заметил машину Кисаме. Он паркуется рядом, и сигналит, привлекая внимание. Хошигаки начинает суетливо собирать какие-то бумажки, лежащие на пассажирском, и выходит. Он все равно выглядит печально, Какузу уверен, что он сидел там и придумывал, что сказать Хидану, как оправдаться, и раз уж он начнет каяться, не стоит ему мешать. Пусть почувствует облегчение, если это ему поможет. Но не успевает Кисаме открыть рот, Хидан машет ему рукой, и быстро объясняет, что в его покаянии нет смысла и никто не держит на него обиду. Заметно, как лицо здоровяка просветлело, он облегченно выдохнул, проведя тыльной стороной ладони по лбу. Вот уж действительно отпустило. - Цунаде ждет, я предупредил ее. Но она не знает ничего, кроме того, что ей положено знать. Вы для нее обычные ребята, так что и для вас она просто врач. Она вредная тетка, сколько ее знаю, но отличный специалист. Хидану в больнице не очень нравилось. Конечно, все выглядело иначе, не так, как сорок лет назад, но это же больница – здесь не может нравиться. Запах медикаментов и обеззараживающих средств, тихо переговаривающийся персонал, и хоть здесь было чисто, светло, медсестры улыбались – все равно обстановка угнетала. Нужный кабинет нашелся на третьем этаже, после стука, Какузу открыл дверь, кивая женщине, стоящей у стола. - А, это о вас должно быть Хошигаки говорил. Заходите, - Цунаде деловито прохаживалась по кабинету, достала из ящичка стетоскоп, пачку листков-направлений и замерла у скамьи в ожидании. Какузу пришлось Хидана слегка ускорить, чтобы тот прекращал делать вид, что он тут совершенно не при делах. Усевшись на кушетку, он поежился. Женщина перед ним выглядела очень сурово, такая на мелочи размениваться не будет. - Что беспокоит-то? Почему-то именно в этот миг Хидану очень захотелось сказать «ничего» и дать отсюда деру. Все казалось очень просто на словах, но теперь, ощущая необходимость отвечать на вопросы, подвергаться обследованиям и делать анализы, которые уж наверняка назначат, стало страшновато. Точнее, не хотелось просто этим всем делиться. Он нерешительно посмотрел на Какузу, который тоже отчего-то принял суровый вид и скрестил на груди руки. Хидан окончательно ощутил себя тем молодым парнем, когда-то давно пришедшим к врачу. Старенький эскулап долго причитал, сокрушаясь от того, насколько же бедному пациенту не повезло. Здесь, похоже, никто сокрушаться не собирался. - Ну, кашель, - Хидан пожал плечами, будто не знал, что еще сказать, - Это вроде бы неизлечимое что-то… - С чего взял, что неизлечимое? – скептично спросила Цунаде, знаками показывая Хидану снять кофту. - Мне так сказали, соро– Какузу громко кашлянул, округляя глаза, и улыбнулся, когда Цунаде повернулась к нему, подняв бровь. - В интернете нагуглил. Ну знаете, там каждая болячка непременно рак, и все такое… - О да, все думают, что они умнее врачей, - похоже, Какузу попал своим высказыванием в точку, Цунаде сразу начала ворчать на больную тему, - Ищут в интернете симптомы, а потом пытаются нас убедить, что мы неправильно лечим. А на кой черт к нам приходить тогда? Идиоты! Простите. Она замолчала, вслушиваясь в стетоскоп. Командовала дышать и не дышать, дышать глубоко или быстро, покашлять и дышать носом. С каждой секундой ее лицо смурнело, хотя, казалось бы, уже некуда. - Не нравится мне. Рентген будем делать, и томографию, вставай. Какузу решил за ними не идти. Ни к чему ему путаться под ногами, хотя стоило бы следить за тем, чтобы Хидан лишнего не ляпнул. И все же он решил остаться здесь. Потому что это вдруг стало достаточно волнительно. Волнительно и печально, даже для него. Все полчаса, или даже час, он не следил, пока их не было, Какузу нервно теребил прядь волос. Давняя привычка, про которую он уже и забыть успел, снова вернулась, в миг крайне дотошного нервяка. Он прочитал все дипломы и сертификаты на стенах, корешки книг в шкафу, долго зачитывался большим плакатом, на котором была туча информации о легких и пульмонологии. Когда открылась дверь, он быстро сцепил руки в замок и сделал крайне ненавязчивый вид. Цунаде мрачно молчала. Она уселась за стол, уперевшись в него руками, и задумчиво уставилась в бумаги перед собой. Она смотрела на страховую карточку Хидана так пристально, что Какузу даже на секунду испугался, не обнаружит ли она, что это подделка. Но он быстро отмахнулся от этой мысли – она же врач, а не агент МИ-6. - Нужно сдать анализ крови. Если не будет показательно – биопсию. Но у меня уже есть подозрение, и не думаю, что я ошибаюсь. Похоже на ИЗЛ. Она замолчала, но не услышав реакции, подняла голову. Заметив, что на нее смотрят два непонимающих лица, она обреченно осознала, что здесь требуются пояснения. - Интерстициальное заболевание легких, - медленно произносит Цунаде, - Ранняя стадия, к вашему счастью. Лечится препаратами, но, если улучшений не будет, пациенты с таким диагнозом до старости не доживают. Останется только трансплантация, а там тоже риски, уж об этом, я надеюсь, вы в курсе? - Но это лечится, - скорее утверждает, чем спрашивает Какузу. - Лечится. Я выпишу препараты, их много, и тебе, мальчишка, нужно будет принимать их все, - поднимая над очками брови и потрясая в его сторону ручкой, обращается она к Хидану, - Это в твоих же интересах. Хидан кивает, даже не решаясь что-то отвечать. Он не может совладать с нахлынувшими ощущениями. Он не умрет? Ему обещали очень короткую жизнь, говорили, что это неизлечимая болячка непременно убьет его. Но теперь у него есть время, гораздо больше, чем раньше. Глядя на свои руки, слегка посиневшие от недостатка кислорода ногти, он вдруг вздрагивает от мысли, что у него ведь нет денег на лекарства. И снова ему требуется помощь. Он увяз в долгах, и сейчас понимал, что чем дольше он зависит от Какузу, тем меньше вероятность, что когда-то он сможет от него уйти. К чему отрицать, Хидан уже понимал, что его благодарность давно уже ушла от обычного «спасибо», то, что он чувствует даже и на простую благодарность не похоже. Это глубочайшая признательность, пронизанная насквозь привязанностью. Хи смотрит на Какузу, который улыбается, когда Цунаде называет Хидана мальчишкой и внимательно слушает ее рекомендации, а сам благодарит Джашина за этого человека. Потом хмурится, понимая, что вряд ли это дело рук его Бога. Он не знает, кому возносить хвалебные оды. Может, просто судьбе. По документам и направлениям от Цунаде, Хидан сдает кровь. Какузу набирает целый пакет лекарств в больничной аптеке. Они едут домой не разговаривая, оба решили приберечь слова до дома. Хидан еще не начал принимать что-то из препаратов, а ему уже кажется, будто дышится легче. Не всматриваясь в мелькающий за окном машины пейзаж, он погружается глубоко в свои мысли, разбирается в ощущениях. Определенно, он чувствует себя иначе. Раньше, просыпаясь в глиняном доме, или под открытым небом, лежа на песке, он чувствовал над собой строгий взгляд, пристально наблюдавший за ним. Сейчас он чувствует на своих плечах руки, поддерживающие его и не дающие упасть. Вполне осязаемые руки. Конечно, Какузу не дал ему бессмертия, но он дал ему смысл. И оглядываясь назад, Хидан понимал, что жить вечно в одиночестве все-таки гораздо хуже, чем жить обычной жизнью, но с таким человеком рядом. Снова Какузу оказался прав. Все познается в сравнении. - Смотри, - Какузу садится на кровать и вываливает из пакета упаковки лекарств, - Вот эти два – с утра. Это после обеда. А этот аэрозоль перед сном, и после него ни пить, ни есть нельзя. - А трахаться можно? - Хидан, - брови Какузу сами собой опускаются, создавая суровое выражение лица, но он все же улыбается, - Думал, ты смоешься, как только узнаешь, что не умираешь. - Но я все еще умираю, если не буду пить лекарства, разве нет? – Хидан скрещивает ноги, разглядывая яркие упаковки препаратов. - Ну, в целом да. Но ты ведь делаешь такой равнодушный вид, кто ж тебя знает, - отвечает Какузу, закатывая глаза. Он перенял привычку дразниться, эта модель поведения показалась ему забавной, а еще забавнее – реакция на это Хидана. Хи не мог долго терпеть подколки в свою сторону, и сейчас, не удержавшись, он рванулся вперед, заваливая Какузу на подушки. - Ладно, я просто не хотел показаться слишком навязчивым придурком. А ты выглядишь всегда таким занудой, даже там, пока сидел у меня на цепи в пустыне, все равно вел себя, как зануда. - А ты все равно придурок...

--

Эффект лекарств начал проявляться лишь спустя неделю приема. Кашель прекратил донимать Хидана по ночам, да и днем стало немного легче. По крайней мере, губы перестали синеть. Он дышал глубже, хоть и не привык к этому, иногда даже кружилась голова. Витрина с рукоятью из дома пропала. Хи упустил момент, когда ее увезли, или Какузу сам ее увез, но он и не хотел знать, куда она делась. Главное – ему стало легче. Но он все же чувствовал небольшие угрызения совести за то, что так дерзко сбежал. За то, что даже не оплакал потерю любимого коня. Он задумал устроить маленький алтарь и воздать Джашину почести, чтобы хоть немного смыть с себя ощущение стыда. Какузу он предупредил, и в три часа ночи, когда, по его обширным сведениям о божественных сущностях, время было самым подходящим, для общения с Джашином, он ушел в одну из маленьких комнат на первом этаже. Наверно, это было что-то вроде кладовки, и Какузу любезно, но деланно ворча, согласился ее освободить. Хидан помнил заученные намертво мантры, знал, как необходимо обратиться к Богу, чтобы его услышали. Но он не ожидал настолько тесного общения. Он закончил читать последнюю строчку и задул свечу, комната погрузилась во мрак. Таково было условие, только в полной темноте он мог услышать голос. Хидан, сидя в этой темноте, слышал лишь тишину. Наверно, что-то он сделал не так, или Джашин отказывается отвечать ему. Вздохнув, он решает все повторить заново, и стоило ему моргнуть, как он вдруг почувствовал дуновение сухого ветра, а вокруг него простиралась пустыня. Все та же, с красным песком. Вот, он снова здесь. На этот раз, она сама пришла к нему. Песок шуршит, от этого звука бегут мурашки. Хидан чувствует на своем плече руку, когтистая лапа давит своим весом, и он оборачивается. Все тот же Джашин, и улыбается так же, как и тогда. У ног сворачивается в клубок двухголовая черно-белая змея и испытующе глядит наверх. Она готова следовать любому приказу, который ей отдадут. Хидан никак не может подобрать слов – что он хотел сказать? Извиниться? Рассказать, как у него дела? Осыпать Джашина благодарностями, снова? Он видел глаза, уставившееся на него, но вдруг Божество перевело взгляд в сторону. Тихие шаги, едва слышные, раздались неподалеку и Хидан обернулся. Он не смог скрыть своего восторга, но тут же на его лице отразилась жалость. Вытянув руки, он шагнул вперед, обнимая белого коня за шею. Шрамы на шкуре снова зажили, животное цело и здорово, оно со своим настоящим хозяином и верно служит ему. - Прости меня, Коса. Я такой дурак, - говорит Хи, чувствуя, как зудит в горле. Лошадь будто ворчит, но не злится, нежно бодается головой и шумно дышит горячим воздухом. - И ты прости меня, - все еще держась за коня рукой, Хидан оборачивается к Джашину, - Ты спас меня, и ты все же разрешил мне уйти. Я ни разу не сказал спасибо. Двуглавая змея ползет Джашину по ноге, забираясь ему на руку, оплетает ее, как браслет. Он смотрит на нее, как на верного друга, и кивает. - Ты упустил множество шансов уйти от меня, Хидан, - шипит Джашин, по обыкновению на своем проклятом языке, - Но на этот раз позволил тому человеку себя убедить. Это твой выбор, но знай – я больше не услышу тебя. Второго шанса не будет, дважды в одну пустыню не войдешь. Хидану кажется, что Джашин усмехается. Он никогда не слышал в этом голосе улыбки, не имел понятия, что Джашин вообще способен на эмоции. Ему становится очевидно, что все древние свитки, написанные мудрецами и другими последователями, разбойниками и тхаги – все это глупости. Там говорилось, что уйти невозможно, что Бог не терпит беглецов, и выйти из пустыни живым нельзя. Но, судя по всему, никто не говорил с ним так, как говорил Хидан. Он его научил этому, а получается – оказал честь. В красноватом небе нет солнца. Нет луны, нет звезд. Древняя, как мир, пустыня. Одинокая, но всегда радушно принимающая в свое лоно несчастных и отчаявшихся. Конь снова легонько бодает Хидана в плечо, будто поторапливает. У Хидана подрагивают белые ресницы, ему все еще не хочется уходить. Но у Джашина не вечное терпение, и он не станет тратить его на сбежавшего слугу. Древнее останется древним, и Хидану немного досадно от того, что он все это забудет. Он закрывает глаза и открывает вновь, видя перед собой только темноту маленькой кладовки. Свечи больше ни к чему, рана на руке, из которой он набрал крови, чтобы нарисовать священный символ, моментально затянулась. Прощальный подарок, не иначе.