Древнее

Уснуть как-то, честно говоря, нихрена не получалось. Какузу успокаивало только то, что в его ситуации любой бы глаз не сомкнул. Хидан вел себя тихо, и сперва даже показалось, что он уснул, но не тут-то было – он шептал, как понял Какузу, молитвы, мантры, что там еще можно так неистово читать шипящим шепотом, черт его раздери. Интонации блуждали от мольбы до откровенного возмущения, а иногда напевы вовсе прерывались сухим кашлем. Это бесило все же – спать-то хочется – но Какузу не рисковал поддаваться, кто знает, может его решат сожрать или тупо зарезать, во имя какого-то там божка, нет уж, только не в его собственном доме. В пустыне – пожалуйста, но здесь его территория. Он заметил, само собой, что это очередная странная херня – либо это был не Хидан, либо Хидан, но очевидно поехавший. Ну, психические заболевания штука вполне распространенная, но это было бы слишком просто. Какузу насмотрелся уже странностей, и вечно-живущий альбинос не может быть просто психически нездоровым, это было бы слишком… скучно. Какузу усмехается своим мыслям – да, пожалуй, обычная шиза его бы разочаровала. Не то, чтобы он жаждал встречи с древними богами или какой-нибудь нечистью, но интерес у него явно был слегка нездоровый. В сон он все же провалился, как ни сопротивлялся, и разбудил его по утру звонок на обычный городской телефон, который, как казалось Какузу, давно уж не работал. Кисаме вещал, что все в порядке, документы в процессе, и надо бы для них фотографию сделать. Ехать никуда не надо, белая стена в доме имеется, так что дело за малым. Снова чертыхнувшись из-за отсутствия мобильника, Какузу решил первым делом заняться именно приобретением нового. Компьютер радостно пискнул, так давно не включаемый, и загрузил рабочий стол со стандартными обоями, которые за столько лет никто не удосужился сменить. Какузу погрузился в поиск нового телефона, заодно читал какие-то новости, завлекшие заголовками. Хоть немного въехал в текущую ситуацию в мире, ответил на сообщения, просмотрел письма. Это занятие так его увлекло, что он не заметил подошедшего к нему со спины Хидана. Только когда тот издал какой-то удивленный звук, Какузу очнулся, резко обернувшись. - А я помню этого актера, только посмотри, какой он старый! – воскликнул Хидан, тыча пальцем в фотографию мужчины на экране. В новости сообщалось об отмечавшим девяностолетие актере, который давно уже нигде не снимался. - Подойди-ка, - подзывает Хидана Какузу поближе, но тот подходить не спешит. Смотрит с осторожностью, но решив, что, вроде как, причин опасаться нет, все же подходит. Какузу хватает Хидана за подбородок и притягивает к себе. - Покажи язык. Хидан цепляется за руки Какузу, просьба кажется ему странной, но тот похоже серьезно настроен и никакого подвоха нет. Покусав щеку изнутри, Хи все-таки высовывает язык, сгибая слегка кончик. Какузу не удерживает какого-то нервного вздоха – язык и правда разрезан на двое до середины, значит, все-таки не показалось. Уже что-то. Он завис ненадолго, не отводя от языка взгляда, но в итоге Хидана отпустил и отвернулся. Что же его язык не срастается, раз уж все раны заживают на нем божьим касанием? Хи так особо и не понял, к чему все это было, он выпрямился и глупо скосил глаза, пытаясь увидеть свой язык. Конечно, это невозможно, так что он досадливо фыркнул и ушел к кухне.

--

Череда какой-то бытовой ерунды захлестнула Какузу с головой. Он заказал доставку телефона, полез в завалы барахла в кабинете, чтобы откопать фотоаппарат. Закинул в духовку лазанью, сделал Хидану фотографию, что было не очень-то просто – тот упрямо отказывался стоять спокойно, и от вспышки вздрагивал, как кошка шуганая. Чуть не забыл про лазанью, задолбался искать для фотоаппарата провод, чтобы скинуть фото на компьютер, а потом отправить Кисаме. Доставая всю ту же лазанью из духовки, чуть не обжегся, потому что звонок в дверь от курьера со смартфоном оказался неожиданным. Все это время, Хидан следил за его передвижениями, ходил тенью, заглядывал через плечо, и Какузу уже начало казаться, что он и правда завел себе какую-то приставучую собаку. Оставив Хидана с лазаньей наедине, он уселся в кресло в гостиной, чтобы настроить новый мобильник. Уж несколько минут одиночества ему точно обеспечены. Во всем доме давно прогрелись батареи, котел работал на полную, но в гостиной почему-то было холодно. Какузу подошел к батареям проверить, но они были достаточно теплыми, чтобы согреть помещение. Окна закрыты, никаких сквозняков, так почему здесь такой дубак. Время от времени он косился взглядом на витрину с рукоятью. Конечно, слова Хидана он всерьез не воспринял, но все же он их запомнил. Учитывая все обстоятельства, нельзя относиться к такому легкомысленно. Но было бы легче принять какое-то решение, если бы он знал, как же эта штука может навредить – Хидан об этом ничего не сказал. Хотя Какузу и не спросил. Он слышит шаги, тихие, приглушенные ковром, Хидан подбирается к нему, похоже стараясь не выдать своего присутствия. А Какузу делает вид, что не замечает. Давно ли он начал ему подыгрывать? Большое кресло поскрипывает, когда Хидан садится на подлокотник. Все с тем же не скрываемым любопытством он смотрит на экран телефона и, прищурившись, опускает руку Какузу на плечо. Какузу слегка напрягается и ждет какого-нибудь очередного вопроса. Он чувствует, что Хидан сползает в кресло, хоть оно и большое, им двоим в нем будет явно тесновато. Не понимая толком, что он думает по этому поводу, Какузу старается лишний раз даже не двигаться. Зато, очевидно, становится теплее. - Могу рассказать тебе про ту рукоять, хочешь? – буднично спрашивает Хидан, будто невзначай. Какузу молчит, но он совсем не против. - Это была ритуальная коса. Я видел ее однажды, и то, мне кажется, не вживую. Она большая и у нее три лезвия, они были слегка наклонены, Джашин говорил мне, зачем: этой косой не принято рубить быстро, она создана для чужих мучений. Необходимо уметь контролировать удар. Никогда не стоит бить прямо, нужно целиться по диагонали, знаешь, чтобы каждое лезвие резало отдельно, не повторяя за предшествующим. По задумке, получалось как бы слоями… Понимаешь? Я херово объясняю, да? - Понимаю, - Какузу, конечно, понимал, но не понимал, зачем ему это. Он живо представлял себе все, что Хидан говорит, и это, пожалуй, не самое приятное знание, особенно так красочно в его воображении запечатлевшееся. - Ну в общем этой косой надо было убивать жертв, но мне показалось это все слишком мудреным. Помню, я Джашину так и сказал, что это какая-то заморочь бесполезная. Он обиделся на меня, сломал косу и выбросил в пески, где вы, похоже, и нашли рукоять. Интересно, где вторая часть… В голове как-то не укладывается, что такая антифизическая субстанция, как Бог, выбросила что-то на землю, что в итоге было найдено людьми. Физический, ощутимый и осязаемый предмет. - Я короче к чему. Эта штука сильно связана с ним, а я, как ты понимаешь, его слуга. И если ты не выбросишь эту чертову хрень, я сойду с ума и выгрызу тебе глотку. Потому что очень трудно ослабить связь с таким ревностным божеством, когда под боком лежит его личный предмет, - Хидан уже окончательно сполз в кресло, тесно прижимаясь к Какузу, и сжал рукой его плечо, ожидая ответа. Он выглядел раздраженным, будто сама необходимость объяснять что-то подобное его огорчала. - Я тебя понял, - скупо отвечает Какузу, хоть и хочет подорваться с места сейчас же, чтобы вынести куда-нибудь подальше эту рукоять вместе с витриной желательно. Разбираться, правдивы ли слова Хидана, или какой-то бред, совсем не хочется, ни капли. Он вздрагивает, когда холодные пальцы касаются его спины под домашней кофтой, он же понимает, что происходит и почему, он думал об этом еще там, в пустыне. Так почему теперь это пугает, только лишь потому, что инициатор – не он? Эта линия поведения ему не привычна, когда охотник становится добычей, но в конце-то концов, сколько можно нервно трястись, как осенний лист? Может Хидан так себя и ведет, потому что ощущает чужой страх, наслаждается им – или и не Хидан вовсе, а то, другое, темное и древнее. Какузу откладывает телефон на столик поблизости и быстро разворачивается, вцепляясь руками Хидану в волосы. Успевает лишь уловить удивленные округлившиеся глаза, улыбается слегка и сильно кусает альбиноса в шею, не давая вырваться. Он не придумал, что делать дальше, решает действовать по обстановке. Хидан взвизгивает и пытается вывернуться, но вылезти из тесного кресла не так-то просто, когда его еще и держат. Он изворачивается – Какузу знал, что он сможет – и переваливается через подлокотник, сползая на пол. Выглядит дико и ошарашенно, но Какузу вскакивает вслед за ним, намереваясь поймать и сделать что-нибудь действительно радикальное. Сколько можно дразниться-то? Это выглядит глупо – Хидан убегает, не особо разбирая дороги, цепляет стопку газет на столике, задевает ногой торшер, бежит по лестнице наверх, но понимает, что загнал себя в тупик. Дверь кабинета закрыта, коридор слишком узкий, и он прижимается к двери спиной, бешено глядя на приближающегося Какузу. Спесь с него основательно сбили, он испугался такой резкой смены настроений, но, как и положено загнанному в угол животному, был готов отчаянно отбиваться. Какузу хотел схватить его за плечи, но Хидан ловко увернулся, поставив тому подсечку – уронить, правда, не удалось, но выбить из равновесия вполне. Он хотел было дотянуться до стоявшей в углу метлы, но Какузу сбил его с толку увесистым подзатыльником, обхватил рукой за поясницу и потащил за собой, намереваясь утащить в спальню. Хидана такой расклад не устраивал, он начинал беситься, чувствовал, как кровь закипает, как закипала всегда, стоило ему почувствовать азарт охоты. Он извернулся, хватая Какузу за волосы, потянул вниз со всей силы и ему удалось освободиться из захвата. Только сообразить, куда бежать, не успел. Остановился на развилке – слева спальня, справа лестница вниз, но сориентироваться так и не смог, Какузу разогнался и сбил его с ног, снова обхватывая за поясницу руками. Они влетели в спальню со всей силы, с которой Какузу разогнался, и сейчас он здорово благодарил самого себя за то, что когда-то постелил здесь категорически мягкий ковер. Сейчас он здорово смягчил Хидану падение, не хватало еще сотрясение мозга ему лечить. Сил не осталось, в этот рывок Какузу отдал все, что было. Если у Хидана силы еще есть, ему несдобровать, но, похоже, он тоже устал, и ошарашен происходящим. Он лежит на боку, вперившись взглядом в ножку кровати, тяжело дышит, чувствуя, что вот-вот сорвется на кашель, но держится. Ощущает, как Какузу дышит ему в ребра, радуется, что удалось его вымотать. Сделав глубокий вдох, Хи решается на последнее действие, скорее из принципа, чем из реального желания подраться – он ползет, подтягиваясь по ковру руками, а ногой толкает Какузу в грудь от себя. Хидан злился, сам не понимая почему, просто чувствовал нарастающий в груди горячий порыв, в ушах начинало шуметь. - Какого черта ты творишь, – не выдерживает Какузу, картинно взмахивая руками и переворачиваясь на спину, - Что было в тот раз? Что ты хотел сделать? Хидан постарался дышать ровнее и скрыть за этим свое замешательство. Он же говорил, что не он нападал на Какузу, не в полном смысле. Это просто жажда, Джашин требовал, и требовал весьма настойчиво, но ночными молитвами его, кажется, удалось убедить, что конкретно этого человека в жертву приносить нельзя. И сейчас эта договоренность трещала по швам, потому что Какузу Джашина здорово злит прямо сейчас, и что-то с этим надо делать. - Это не я, я же говорил! - А чего сейчас ко мне приперся? Рассказывать про чертову рукоять, и лезть руками мне под кофту – это что? Провокация, Хидан, это – провокация! А теперь отбиваешься, какого хрена? - Какузу правда раздражает неопределенность, он тоже человек, и от ощущения другого человека рядом, особенно такого, становится порой жарковато. Вообще-то ему приходила в голову мысль, что для Хидана это все вообще далеко и незнакомо, да и ненужно, но в таком случае, не стоило бы на его месте так себя вести. - Я не… я не понимаю, что делаю, мог бы просто не обращать внимания! Ты не понимаешь, каково это, как сложно держать себя в руках. - Ну так не держи! – восклицает возмущенно Какузу и поднимает руки вверх, будто тянется к потолку. Ответа не слышится, но Какузу едва успевает рефлекторно прикрыться руками, когда Хидан с разбегу на него напрыгивает. Видимо, он счел это призывом к действию – но он ли, или же его Бог? Кто бы это ни был, он вел себя снова хищно и опасно. Какузу не хотел смотреть Хидану в глаза, не хотел снова попасть в это странное гипнотическое состояние, когда теряет способность действовать самостоятельно. Нет уж, он хочет быть хозяином своего тела столько, сколько это возможно. Особенно, если возникнет необходимость обороняться. Хидана гонит вперед злость, кончики пальцев покалывает, он размашистым движением вдыхает запах длинных темных волос, одной рукой собирает их, зажимая в пальцах, другой – проводит Какузу по лицу, от брови, до подбородка. Ощущение кожи под пальцами гонит еще сильнее, хочется, чтобы ногти были, как когти у дикого животного. Хи втянул воздух с сиплым звуком, сжал пальцами чужую шею, не понимая, что делать. Ощущения похожи на те, что предшествуют ритуальному жертвоприношению – также закладывает уши и темнеет в глазах, так же бьется кровь по венам, но у него нет черного копья, нет желания пустить кровь, и для него это тупик. - Не понимаю, - растерянно произносит он, испытывая острое желание закрыть лицо руками, но отпускать прядь чужих волос ему не хочется, - Не знаю, чего ждет Джашин. - А ты чего ждешь? - Я не знаю! Я не понимаю, что это. Какузу приподнимается на локтях, обхватывает Хидана за шею рукой и выдерживает весьма драматичную паузу, начиная улыбаться. Он может и не видеть этого выражения лица, может даже не спрашивать и не уточнять, он и так видит, чего не понимает этот запутавшийся человек. - Это страсть, Хидан, - говорит он так просто, будто сказал что-то очевидное. Сжимает рукой шею, а другой тянет Хидана к себе за кофту, полагая, что из этого всего все-таки может выйти что-то хорошее. Не в общепринятом смысле, конечно. Они оба ведут какую-то неоднозначную игру, и если один это делает вынужденно, потому что его спровоцировали, то второй точно не знает правил, и ничего ему не остается, кроме как поверить на слово. Хидану с трудом верится, что Какузу прав. Ему не с чем сравнить, если честно. По крайней мере, он не помнит ничего, кроме закостенелой кровожадности. Оснований верить Какузу нет, но и не верить тоже, куда ни глянь, тупик получается, но сколько ни раздумывай, а все одно – ему сейчас что-то очень сильно нужно от этого смуглого человека. И если он не знает сам, что именно, пусть ему подскажут. Он слегка поднимается, чтобы посмотреть на Какузу. Тот отводит взгляд, смотрит куда-то мимо, и Хидан понимает, почему. Осуждать за это точно не будет – сам не знает, что будет, если снова поймает его глаза своими. Но он вглядывается в шрамы на лице, они выглядят весьма органично, но это все же шрамы, и довольно свежие. Не совсем ровно зажившие раны, нанесенные его же рукой. Хочется чувствовать себя виноватым, но не получается как-то. На первом этаже звонит телефон. Какузу не сразу понимает, что это его новый мобильник, может, звонит Кисаме, может там что-то важное… У него сейчас в любом случае занятие куда интереснее – он намерен выяснить, сможет ли Хидан вспомнить что-то из своей «прошлой жизни», был ли он когда-нибудь с кем-то, как вообще отнесется к этому его Бог? Эксперимент – звучит жестоко, но фактически, это он и есть. Какузу забирается руками Хидану под кофту, чувствует те маленькие шрамики на спине, лопатках, пальцы спотыкаются о них, Хи вздрагивает. Кожа кажется гладкой, но грубой – стесанной песками, будто камень у скал. Самый главный элемент эксперимента будоражит и кружит Какузу голову, приходится поймать Хидана, чтобы не отворачивался и прижаться губами к его губам, сухим и покусанным. Единственное, о чем думает Какузу – это раздвоенный язык. Сейчас ему очевидно, что ничто и никогда не возбуждало его сильнее, чем это. Вопреки ожиданиям, Хи не ведет себя вымученно, но позволяет собой управлять – пока что. Он открывает рот, проводит языком Какузу по губам и сам с удивлением отмечает, как это странно чувствовать. От поцелуя он перестает воспринимать информацию, обстановку вокруг, все смывается в одно туманное обволакивающее ощущение. И голову кружит, как в ритуале, и, кажется, он слышит молитвы, которые еле слышно шипит змея, но это не то, чего ждет его Бог. Он знает это наверняка. Его Бог далеко, и больше ему не помощник. Так что какая разница. У Какузу не остается вопросов, с адекватными мыслями тоже напряг – обе половинки чужого языка плавно движутся по отдельности, и это несравнимо ни с чем привычным. В первую очередь это жутко. Но неповторимо приятно и завораживающе. Какузу не чувствует со стороны Хидана нерешительности, и действует смелее, возвращая руки ему на спину, проводит до поясницы, надеясь, что его намерения будут правильно поняты. Мельком проносится мысль, что даже если что-то пойдет не так, вряд ли он найдет в себе силы отказаться от задуманного. Хидан эти руки чувствует, прикосновения такие непривычные, что влекут, словно людские руки бездомную собаку. Он косится на кровать и не понимает, найдутся ли у него силы перебраться туда. Колени начинают ныть, ковер хоть и мягкий, но ворсинки впиваются в кожу, приятного мало. Но в его положении он может повлиять на Какузу, все-таки он его придавил к полу, а не наоборот. Хи подается вперед, руки Какузу сползают ниже, и он скатывается с него, сходу забираясь на мягкое покрывало. Колени благодарно отзываются в теле блаженством. Отсюда он не видит, насколько озадаченное у Какузу лицо, но тот не заставляет себя долго ждать, уже через мгновение нависает сверху, категорически довольный. - Теперь ты знаешь, что делаешь? – издевательски спрашивает Какузу и, не размениваясь на мелочи, стягивает с Хидана кофту. - Мне кажется, - Хидан трясет головой из-за попавших в лицо пылинок, - Я делал что-то подобное. Только был на твоем месте. - Времена меняются, - Какузу поразился, что у него еще слова какие-то находятся до сих пор. На груди у Хидана целая россыпь мелких шрамов, в основном сосредоточенных в районе сердца. Небольшие порезы, или проколы, трудно сказать, и в другой ситуации Какузу обязательно об этом спросит, если вспомнит, конечно. Ему кажется очень важным дотронуться до каждого, провести языком, даже хочется убедиться, а бьется ли там сердце. Он бы уже ничему не удивился. Хидан помнит каждый шрамик, это все ритуалы, о которых теперь и вспоминать-то не хочется. Неужели он провел столько времени в пустыне, неужели раз за разом убивал себя, чтобы воздать почести своему Богу? Это правда было? Нестерпимое желание провести остаток дней так, как сейчас, заставляло ускоренно забыть все, что было раньше. Возможно, это слишком для него легкомысленно, но пока он не чувствует на себе гнева Божьего, ему все равно, что он о нем думает. Каждое касание отдается теплом, и за это он готов отдать многое. Вряд ли они смогли бы терпеть дольше, но Какузу правда сделал все, что мог – он был осторожен и аккуратен, как никогда. Ему бы не хотелось сделать что-то слишком быстро, но не потому, что Хидану может быть больно, нет. Он не был уверен, имеется ли у того способность к восстановлению – ведь если болезнь начала проявляться, значит и его Бог больше не поддерживает в нем бесконечную жизнь? Такая рассудительность даже удивляла, Какузу умудрялся думать об этом, медленно и методично растягивая Хидану задницу. В целом, такие мысли не позволяли ему спешить, он старался возомнить себя мудрецом, размышляющим о чем-то высоком или любопытном именно в этот момент. Надо сказать, помогало. Особенно громкий вскрик все-таки выбил его из колеи, он замер и оскалился, не собираясь двигать пальцами снова, пока его не попросят. А может и вовсе заменить их чем-нибудь поинтереснее. Хидан просить не собирался вовсе, он просто поднял ногу, грациозно закидывая ее Какузу на плечо, и лицо его приняло крайне саркастичное выражение. Было похоже на вызов. Кто Какузу такой, чтобы его не принять. Попытка вспомнить, было ли когда-то настолько же восхитительно, успехом не увенчалась. Какузу чувствовал бесконечно приятную вокруг себя узость, ему стало жарко, и холодно, и мурашки как табун лошадей пронеслись до самых кончиков пальцев. Он помнил, что нельзя смотреть Хидану в глаза, но так хотелось. Вместо он этого он смотрел на губы, видел, как раздвоенный язык скользит по ним самым кончиком, видел, что Хидан улыбается – этого было достаточно. Теперь уже было не удержаться, рваные быстрые движения появились сами собой, Какузу слабо себя контролировал. Он уперся локтями в кровать по обе стороны от белобрысой головы, касался губами лба, и с трудом понимал, что делает. В какой-то момент – он даже не сразу понял, что происходит – Хидан остановил его, сжав поясницу ногами, и перевернул на спину, усаживаясь на Какузу. Ему захотелось немного подиктовать свои условия, сменить ритм на изводяще медленный, и наблюдать за чужими эмоциями сверху. Инстинкт подсказывал ему, что делать, эмоции давно забрали поводья. Он смотрел, и не мог насмотреться, как Какузу болезненно сводит к переносице брови и закусывает губу, пытаясь руками Хидана ускорить, но нет – сейчас командует он. Чувствуя, что он уже на грани, ловя в глазах черные точки, ему вдруг начинает казаться, что он на каменном алтаре. Бордовое бархатное покрывало волнится и блестит, как лужа багряной крови, и волосы Какузу к ней липнут, тонут, вот-вот она затянет их в себя целиком. Это наваждение, старый рефлекс тянет проткнуть свое сердце чем-то острым, но Хидан вдруг чувствует на своей груди руку. Прикосновение выходит острее самого острого копья, пробивает насквозь и все начинает кружиться, затягиваемое темнотой, словно песчаной бурей. Какузу не удивляет, что Хидан вырубился практически сразу, найдя силы только сползти с него и залезть под покрывало. Наверно, для него это сильное впечатление, сильные эмоции, которые он давно не испытывал. Сейчас, лежа рядом с ним, Какузу кажется, что он полный идиот. Или это судьба идиотская, или промыслы Богов, да что угодно. Ожидал ли он при их первой встрече, там, у черта на рогах, в сраном ветхом сарае, что спустя время они окажутся в одной кровати, да еще и у него дома? Рассмеялся бы от одной мысли. А сейчас что? Остается только поражаться самому себе – как Какузу до такого дошел. Он привез себе из путешествия очередной трофей, хоть и не совсем тот, за которым ехал.