***
Джин спит почти двенадцать часов подряд, и, проснувшись, обнаруживает к своему удивлению, что чувствует себя нормально. Относительно нормально, если сравнивать с его состоянием двое суток назад. Мысли проясняются, и, как он ни хотел и ни старался, уснуть снова не получается. Поэтому он пялится на потолок и перематывает в голове одно и то же по кругу. Находиться здесь невыносимо. Он все время гладит свой живот и напоминает себе, ради кого нужно держаться. Он чуть не убил своего малыша. В отличии от палаты, в которой Сокджин очнулся в первый раз, эта гораздо больше, светлее, лучше пахнет, а на стене напротив кровати видит большой плазменный телевизор. Медбрат, навещающий его каждые двадцать минут, снова и снова предлагает включить что-нибудь, но омега его игнорирует. Видеть и слышать никого не хочется. Джин разговаривает только с Намджуном, успокаивается, выключив на время самоугнетение, только рядом с ним. Альфа приходит вечером, держит его руку, рассказывает о счастливой жизни, что ждет их в будущем, говорит, что будет любить их обоих больше чем кого-либо и до конца своей жизни. Джин ему верит. Намджун сидит у кровати всю ночь, и омеге хочется говорить с ним и чувствовать его все это время, но он засыпает. А просыпается снова один. Никто другой его не навещает – от этого колет где-то под ребрами, но разве можно было ожидать чего-то другого? Никого не волнует его отсутствие, ни семью, ни друзей, они даже не знают, что он в больнице, что он чуть не умер, что ждет ребенка. Впрочем, Джин сделал все, чтобы этого добиться, нет смысла винить других. Возможно, это даже к лучшему – меньше разочарованных лиц перед ним. Хотя сильнее, чем он себя сам, его уже никто не возненавидит. Его держат под капельницей двадцать четыре часа в сутки и пытаются накормить. Он чувствует голод и съедает все, что ему приносят: кашу, безвкусный суп или мясное пюре, но все выходит обратно максимум через пол часа. Джина долго и больно тошнит каждый раз, и каждый раз ему хочется разрыдаться, но он делает дыхательное упражнение, которому его научили, и успокаивается. – Ну вот и все, теперь отдыхайте, – врач в белоснежном халате, миниатюрный и приятный на вид омега лет сорока, заканчивает измерять ему давление и встает на ноги. Он приходит раз десять на дню, проверяет показатели, осматривает омегу, слушает дыхание – Джин догадывается, что вся клиника стоит на ушах из-за него. Точнее, из-за Намджуна. – Вы обедали? – Да, но все вышло, – отвечает Джин – Я не контролирую это. – Может, есть что-нибудь, что вы хотели бы съесть? Что вы любите? – Нет, я ничего не хочу. – Хорошо, не волнуйтесь. Вам очень скоро станет легче, обещаю. Если почувствуете боль в животе или головокружение, немедленно сообщите медбрату. Сейчас у вас возьмут кровь на анализы. – Скажите, что с моим ребенком. Джин не дает доктору выйти за дверь, озвучив свой вопрос. Уже, наверное, в сотый раз. Он в этой больнице третий день, но ему говорят одно и то же. «Все будет хорошо, все в порядке». Но он чувствует, что что-то не так, по глазам видит, что ему недоговаривают, лгут абсолютно все – врачи, медбратья и даже Намджун. Даже в день полного осмотра, когда его обследовали буквально всего, никто не сказал ничего дельного. – С вашим ребенком все в порядке. Не волнуйтесь, – омега улыбается, показывая ослепительно белые зубы. – Как я могу не волноваться?! Это мой ребенок. Скажите мне, что с ним. Скажите правду, – Джин почти умоляет. Он даже порывается встать, но катетер и трубка на руке не позволяют. – С вами и вашим ребенком все будет хорошо. А волнением вы только навредите. Мы поставим вас в известность, если что-то случится. – Ты врешь мне! Вы все врете! Скажи, что с моим ребенком! Что с ним?! – С ним все будет хорошо, – почти по слогам произносит врач – Если вы будете так себя вести, придется вводить успокоительное. А это тоже совсем не полезно. Сейчас вы успокоитесь, и у вас возьмут анализы. Джин стискивает зубы, глубоко дышит носом, чувствуя, как в уголках глаз начинают собираться слезы. Впервые за все это время. Доктор выходит, оставив его, и сразу вслед за этим заходит другой омега, держа на руках поднос со всем необходимым для сбора крови. – Не подходи ко мне. Никто больше не прикоснется ко мне, пока мне расскажут все, как есть. Я не идиот, я понимаю, что он не может быть в порядке после всего… – Как мы узнаем о состоянии ребенка, если не будем брать анализы? Из всех людей в этой больнице этот конкретный медбрат – единственный не скрывает своего отношения к Джину. Смотрит с презрением и отвращением, без доли притворства, не пытаясь подлизаться к влиятельному пациенту. Так, как Джин сам бы на себя смотрел. – Ты знаешь, кто мой альфа, кто отец этого ребенка? Он вас в щепки сотрет, если я этого захочу. Если моему малышу что-то угрожает, я должен об этом знать… Не прикасайся ко мне! – Джин повышает голос и отрывает руку, когда тот, игнорируя его слова, дотрагивается до нее. – Я всего лишь выполняю свою работу. А деньги или власть вашего альфы не исправят того, что вы уже сделали, - омега остается абсолютно хладнокровным – Хотите помочь ребенку, сотрудничайте с врачами. – Вы не имеет права скрывать от меня что-то. Убирайся из моей палаты! – Как хотите. Медбрат показательно разворачивается, оставив свой поднос с инструментами на тумбочке, и шагает к двери. Но уйти молча у него получается. – Будь тебе не все равно на ребенка, ты бы не стал накачиваться кокаином до полусмерти, – произносит, повернувшись лицом на него, перед тем как закрыть за собой дверь. – Дрянь! Паршивая сука! – кричит в ответ Джин и, схватив наощупь пустую вазу слева от себя, кидает тому вслед. Ваза разбивается о стену, а осколки от нее разлетаются по всему полу. Омега чувствует, как по щекам катятся крупные горячие капельки слез, сдерживаемые все эти дни. Он кусает губы, чтобы не зарыдать в голос, чувствуя, как откладываемая истерика накатывает шаг за шагом. Обнимает живот и притягивает к себе колени, кладет на них лоб, складываясь пополам. – Я не знал…я не знал, что жду ребенка… я бы… – полушепотом, размазывая влагу по щекам и подрагивая всем телом. Ему никогда еще не было так страшно. Страх проник в самое нутро, сжимает своими ледяными пальцами внутренности, угрожает раздавить, обещает, что будет невыносимо больно. У него так неожиданно появился смысл, нечто светлое и абсолютно хорошее, тот, ради кого хватит сил бороться, даже если бороться придется с самим собой – последний шанс от самой судьбы. Но буквально каждую секунду Джин чувствует, что теряет его. Он не привык верить себе, никогда не верил, но не может перестать думать об этом – в голове будто красная мигалка включилась, трезвонит и предупреждает, что что-то нужно сделать. Но он ни на что не способен. Через несколько минут дверь в палату снова открывается, и омега поднимает голову, чтобы еще раз высказать этим докторам свое мнение, но видит Намджуна. Взволнованного, явно спешившего – тот видит его и замирает на месте. А Джин за одно мгновение ощущает такое облегчение, что потоп слез норовит превратиться в цунами, но он их сдерживает, не хочет пугать еще больше. – Джин, что случилось? Тебе больно? Что произошло? Альфа садится на колени у кровати, берет его за руку, заставляет посмотреть на себя, вытирает ему слезы. Глаза его такие обеспокоенные, что становится стыдно. Джин его не заслуживает. Никогда не заслуживал и не будет заслуживать. – Почему ты плачешь? – Ты тоже будешь врать мне? Они все врут мне, говорят, что с малышом все в порядке, но я знаю, что это не так. Я просто знаю это. Расскажи мне, я не смогу успокоиться иначе, расскажи. Глаза Намджуна наполняются таким сожалением, что становится больно смотреть, а потом он кладет ладонь на затылок омеги и прижимает его аккуратно к своей груди, гладит по спине. – Тихо, тихо, – шепчет рядом с ухом. Они сидят так до тех пор, пока Джин не перестает всхлипывать. Потом Намджун отрывает его лицо от себя и смотрит прямо в глаза, на этот раз спокойно и серьезно. – Сейчас и с тобой, и с малышом все хорошо. Ваше состояние стабилизировалась. В первые сутки врачи просили быть готовым к тому, что он не выживет, – омега, услышав последнюю фразу, тут же вздрагивает и начинает плакать по новой – Но уже прошло почти трое суток, самое сложное он перенес, а значит, дальше будет все хорошо. В клинике сделают все для этого. А ты должен помогать им. Именно поэтому тебе ничего не говорили, - Джун снова прижимает его к себе, продолжая успокаивать – С вами все будет хорошо. Я обещаю это. Доверься мне. Я пригрозил сравнять это место с землей, если с кем-то из вас что-то случится. Так что у них нет выбора, – пытается рассмешить. Намджун садится к нему в постель, и они очень-очень долго обнимаются и молчат. Даже когда медбрат, тот самый, берет у омеги кровь, альфа не отпускает его. Джин не смотрит в сторону этого медбрата, но чувствует его презирающий взгляд. Он знает, что тот думает: как такой мужчина может вестись на такого, как Джин? На безвольного, слабого, избалованного, того, кто даже собственной семье не нужен. Как может терпеть его, любить его, хотеть от него ребенка? Вероятно, он тоже считает, что Намджун достоин большего. Но Джину теперь уже все равно на его мысли. У него не осталось ни капли сил, чтобы переживать о чьем-то мнении или словах. Сил не осталось даже на то, чтобы жалеть себя. Да хоть весь мир сгорит в адовом пламени – ему все равно. Он держится только ради двух людей: ради того, кто сейчас сидит рядом с ним, и ради того, кого носит под сердцем.***
– Ты будешь ужинать? – Нет, прости, мне нужно идти. – Ты издеваешься? И на что тогда я целый час у плиты простоял? Хосок размахивает руками у входа в их теперь уже общую спальню. На нем домашние растянутые штаны серого цвета, белая футболка, ступни голые, а на плече висит полотенце. Невыносимо красивый. – Я же говорил тебе, просто закажи еду. – А мне захотелось приготовить, – альфа расстроенно выдыхает и, пройдя внутрь, садится на постель напротив Юнги, который, только выйдя из душа, выбирает себе одежду. – Я бы с радостью остался и поужинал с тобой, но это правда срочно. Я поем, когда приду. – Откуда такая срочность? – Хосок привстает и становится прямо позади омеги. Серьезно хмурит брови. Юнги смотрит на него через отражение в зеркале, улыбается одними губами: – Я обязан отчитываться? – Да, если это может быть опасно. – Я могу постоять за себя, – омега снимает толстовку через голову и надевает футболку из шкафа. Пальцами зачесывает волосы – Ничего такого, это не по работе, поэтому без неприятностей. – Там, где ты, всегда какие-нибудь неприятности. Уверен, что все будет нормально? Я могу поехать с тобой. – Ты что пытаешься контролировать меня? Юнги разворачивается, чтобы встать совсем близко, лицом к лицу, почти касаясь носами, встает на цыпочки, прищуривает глаза, чтобы заглянуть в чужие. – Люди называют это заботой, – бурчит тот. – Со мной все будет в порядке. Юнги коротко целует его в губы, положив руки ему на плечи, и, прихватив джемпер и телефон, сразу идет к выходу. – Ложись без меня, не жди. – Если не вернешься до двенадцати, я поеду тебя искать. Не выключай геолокацию, – кричит вслед Хосок, заставляя улыбаться. Три дня совместной жизни проходят вполне неплохо. Юнги ни разу не чувствует себя некомфортно, ему еще ни разу не захотелось сбежать. Хосок не давит, не говорит ничего лишнего и вообще ведет себя до невозможного идеально. Омега в него такого влюбляется еще раз. Они вместе идут на работу, вместе из нее возвращаются, вместе кушают, очень много разговаривают по вечерам. Так много, что у Юнги даже не остается времени на копание в мыслях или на тревогу. Иногда целуются, но не так как раньше. Не пытаясь сожрать друг друга, без похоти, без той болезненной страсти. Медленно, нежно, лениво. В последний раз Хосок посмотрел на него так мягко, что у Юнги слезы на глазах выступили. Пока что он решил не думать об этом. Юнги и правда очень хотел бы остаться дома, но дело действительно важное. Еще утром он получил сообщение от неизвестного номера. «Приходи к девяти ко мне в квартиру. И захвати пивка» Это мог прислать только один человек.***
Тэхен смотрит в дверной глазок и видит недовольное, но вместе с тем такое родное лицо своего, если так можно назвать, самого близкого человека. По крайней мере, на него единственного можно всегда положиться. Он открывает дверь, но не успевает даже улыбнуться и раскрыть руки для объятия, как чужой тяжелый кулак проезжается по его носу. – Бля! – Тэхен хватается за лицо, чувствуя, как теплая кровь начинает стекать на ладонь – За что?! – За что? – возмущенно кричит в ответ омега – Ты серьезно щас? Сначала ты исчез, бросив меня тогда, когда был так нужен, а потом стал работать на наших врагов, на людей, которые мечтают перерезать нам всем глотки!.. Сукин ты сын, я два месяца думал, что тебя пришили... – сбавляет тон, но глаза его продолжают метать молнии. – Знаешь же, что я не сделал бы ничего из этого, будь у меня выбор. Юнги фыркает, бросает на него еще один убийственный взгляд, и, повернувшись, выходит за дверь. Тэхен на пару секунд даже думает о том, что тот собрался уходить и пришел, только чтобы вмазать ему по лицу, но успокаивается, когда омега вновь заходит, но уже с упаковкой из шести банок пива. – На, – передает ее в свободную и не измазанную кровью руку альфы и проходит дальше. Они располагаются на кровати в спальне, открывают по баночке. Тэхен рассказывает ему все от начала до конца со всеми подробностями. Откидывает на подушку, придерживая лед у носа, и, наконец-то, выговаривается. – … в общем, я в полной заднице. Чонгук под следствием, и я уверен, что люди Хесона ищут меня, ведь я вроде как обещал им помочь убить Намджуна. А Намджун считает меня предателем. – Потому что ты предал его, – встревает Мин – У Намджуна куча проблем, из-за тебя в том числе, он злой, как никогда. Тебе всадят пулю, как только поймают. – Мне негде прятаться. У меня куча бабла, но от него нет никакой пользы. Я даже улететь не могу. – А майор? Как быстро его отпустят? – Понятия не имею. В органах у него друзей не осталось, но думаю, он найдет выход. Мне даже не хочется, чтобы его выпускали. Он же просто одержим своей местью, думает, что поможет этой стране, но на самом деле даже не представляет, во что ввязывается. Упрямый кретин, он не выйдет из этой игры живым. – Ну и какого это с копом? – Юнги отпивает из баночки и скрещивает руки перед грудью. Фыркает с пренебрежением и кривит лицо – ко всему, что Тэхен ему рассказал, он отнесся скептически. – Работать на него? – Трахаться с ним. – Это был лучший секс в моей жизни, – Тэхен закрывает глаза и показательно кладет ладонь на сердце – Все бы отдал, чтобы оказаться под ним еще раз. – Ты раньше все время так говорил… Ты даже мне так говорил, когда мы переспали в первый раз! – Нет, нет, нет… Чонгук – он... не такой, как все… есть что-то в нем такое, от чего мне крышу сносит. Я захотел, чтобы он меня трахнул, как только увидел его, но это чувство не прошло после первого раза. Я только сильнее увлекся им. Чон Чонгук действует на меня как красная тряпка. Он такой… – Тэхен увлекается и даже привстает, на время забыв об опухшем носе – Такой вкусный и… – Ладно, все, хватит, я понял. Это отвратительно. Ты влюбился в майора. – Да нет же, просто… просто я понял, что Чонгук – классный парень… ну, для копа. Я не знаю как, но, надеюсь, он выживет. – Тебе бы лучше о своей заднице думать. – Со мной все будет нормально. У меня есть план. Но мне будет нужно, чтобы ты кое-как мне помог. Юнги сразу кривит лицом и смотрит на Тэхена с неприкрытым раздражением: – Нет-нет-нет, меня в свои проблемы не ввязывай. Я не хочу умирать только потому, что ты…– омегу перебивает зазвонивший телефон. Он кряхтит, вставая, а потом тянется за отбросанным джемпером, чтобы достать гаджет – Что с тобой не так, Чон Хосок? – выругивается про себя и отвечает, перед этим прочистив горло: – Со мной все в порядке… Не важно, где я... Нет, приезжать не нужно, ложись спать… Да, я вижу, что на часах почти полночь. Я скоро вернусь. Юнги отбрасывает телефон и плюхается обратно спиной на подушку, не обращая внимания на нависшего над ним заинтригованного альфу, что ждет объяснений. – Чон Хосок?.. Что ему нужно?.. И настает очередь омеги рассказывать, а Тэхена – слушать с приоткрытым ртом и охуевать.***
Юнги тихо закрывает за собой дверь, разувается, заходит на цыпочках, но, оказавшись в гостиной, видит, что в спальне горит свет. Хосок, сидевший на кресле с книгой в руках, поднимает на него взгляд – уставший и сонный. – Читаешь? – спрашивает омега почему-то вполголоса – Не знал, что тебе это нравится. – Пристрастился в тюрьме, – тот встает и, захлопнув книгу, бросает ее на кровать – Уже два часа. – Да, так получилось, прости. Только не говори, что не спал, потому что ждал меня. – Думаю, раз мы теперь живем вместе, то должны придерживаться некоторых правил. – Знаешь, я тебе в жильцы не напрашивался, – Юнги раздражается, снимает с себя джемпер и бросает на спинку кресла – Я что похож на тех омежек, которые спрашивают у своих альф, сколько им гулять, с кем общаться или что надевать? – он хочет проскочить мимо, но Чон хватает его за руку и притягивает к себе. – Определенно ты не один из этих «омежек». Юнги все равно вырывается и, присев на кровати, тянется к сигаретам, что лежат на тумбочке. Щелкает зажигалкой, сразу же прикуривает. Хосок оказывается перед ним и вырывает сигарету прямо из пальцев, бросает в стакан с водой, стоящий рядом с пачкой. Омега поднимает на него глаза, одним взглядом спрашивая: «Ты серьезно?» – Не люблю спать в прокуренном помещении, – спокойно объясняет тот. – Как много в этом доме правил… Мин не успевает договорить, потому что Хосок снова ловит его за руку и тянет на себя, заставляя встать, целует в губы. Юнги сначала опешит от неожиданности, но быстро подстраивается, отчего-то коротко улыбнувшись прямо в поцелуй. Он поднимается на носочки и обнимает за шею, чтобы было максимально удобно. Они делают это медленно, смакуя каждую секунду, сплетаясь языками, наслаждаясь вкусом друг друга. Юнги удовлетворенно мычит в чужие губы, когда полностью растворяется от нежности. Они стоят так долгие минуты, просто целуясь, пока альфа не садится на постель, притянув омегу за талию, а потом вовсе толкает на спину, наваливается сверху, чтобы тут же снова начать целовать. Руки альфы на его пояснице, под задранной до груди футболкой, сжимают кожу – у Юнги по спине бежит холод. Он прикрывает глаза и пытается сконцентрироваться на чужих мягких губах, скользящих вниз по подбородку, по шее. Это губы Хосока – омега напоминает себе, его губы, его запах. Ощущать их приятно, и это не может принести ничего кроме удовольствия. Они уже делали это много раз, и каждый – был лучшим, был особенным. Юнги доверяет Хосоку больше, чем кого-либо, Юнги нуждается в нем одном, Юнги готов отдать жизнь за него, Юнги любит его – настолько, насколько умеет, насколько в нем сохранилась эта способность. Он очень хочет сделать ему приятно. Игнорирует то, как сердце бьется все быстрее и быстрее, велит ему заткнуться, хватается пальцами за простыни, открывает глаза, чтобы видеть его. Хочет поцеловать, хочет тоже прикоснуться, ощутить под ладонями его тепло. – Стой, – но не может – Прости, – тело Юнги словно приковали к постели, не пошевелиться, а дыхание резко сбилось, словно ему сильно сжали горло – Я не могу. Хосок реагирует сразу, оторвавшись от него, будто его током ударило, садится рядом. Омега поднимается вслед за ним, поправляет на себе одежду, смотрит вниз, не находит в себе сил посмотреть на него. – Прости,– извиняется еще раз. Альфа молчит несколько секунд, находясь в замешательстве, а потом поспешно заговаривает хриплым, полным сожаления голосом: – Я повел себя как полный придурок. Как какой-то мальчишка, что не может держать себя в руках. Я должен просить прощения… Я напугал тебя?.. Юнги… Посмотри на меня, – он нащупывает руку омеги и осторожно накрывает своей. Юнги слушается и медленно понимает на него свои глаза. – Я не знаю, я не контролирую это. Мне нужно время, – он делает глубокий вдох, чтобы заставить себя собраться. Нацепляет кривую-косую улыбку и вскакивает на ноги – Давай ложиться. Уже очень поздно. Я только зубы почищу. Сбегает в ванную, умывает холодной водой лицо, застывает, сцепившись пальцами в края мраморной раковины и гипнотизируя струю воды. Так противно от себя еще никогда не было. Он много разочаровывался в себе, в жизни, в людях, но на этот раз это чувство куда прозрачнее. Возможно, дело в Хосоке: альфа заслуживает большего, заслуживает нормальной любви и полноценного партнера, а Юнги – он даже посмотреть на свое отражение в зеркале не может. Что говорить о чужих глазах и прикосновениях. Он всегда ненавидел себя какой-то своей частью, но сейчас он ненавидит себя ровно настолько же, насколько ненавидит тех отморозков, насколько ненавидит весь мир. И ему так стыдно за себя, так стыдно… перед ним. С таким ранами, как у него, не живут. Почему он подумал, что сможет? Над ним как будто издеваются. Ты ведь так хотел жить, Мин Юнги, ты так страдал за нее, столько вытерпел – получи и распишись. Все, что хочешь, все к твоим услугам. Нужно только протянуть руку и забрать… Что? Не нравится? Ну извини, за что боролся… «Жизнь – это всегда про борьбу» – говорил Намджун. Но так ли это? Неужели человек рождается в этот жуткий мир, только чтобы до конца жизни биться лбом об стену – до тех пор, пока не изведет себя полностью и не сдохнет, обессилев?.. Если так, то сил у Юнги осталось совсем немного. Может, оно и к лучшему. Юнги переодевается в комнате, при выключенном свете, а потом ныряет под холодное одеяло. Хосок лежит на спине, смотря в потолок. – Не смей больше извиняться, – прерывает тишину альфа, как только Мин открывает рот, шумно вдохнув, чтобы как раз таки… сказать «прости». – А что если мне понадобится много времени… ты мог бы найти кого-нибудь, чтобы… Юнги не договаривает, зная, что звучать оно будет просто омерзительно. Но Хосок специально сначала ждет, а потом переспрашивает. – Чтобы что? – Ты понял, о чем я. И ты не можешь говорить, что тебе это не нужно. – Если бы мне был нужен секс, то ты был бы последним человеком, которого я для этого выбрал. – Тогда для чего ты вообще со мной?! – омега повышает голос совсем чуть-чуть, но из-за ночной тишины оно звучит особенно громко. И почему-то сразу жалеет. Снова молчание. – Спи, Юнги. Омега обнимает руками одеяло и переворачивается на бок, в противоположную сторону от альфы. Лежит так, гипнотизируя темноту, пытается уснуть, но не может. В итоге не выдерживает и поворачивается обратно, к Хосоку – пододвигается к нему и касается лбом его лопаток, кладет руки поперек его груди. По крайней мере, Юнги лучше, чем когда-либо, понимает, почему он сам остается. А страх того, что Хосок его прогонит – единственный, что у него теперь есть.***
На следующий день Хосок будит его, как обычно, спустя час после того как встать самому. Альфа каждое утро начинает с тренировки, в то время как Юнги уже и не помнит, когда посещал зал в последний раз – никак не может собраться, да и желания лишний раз напрягаться абсолютно нет. Юнги нравится спать – долго-долго спать и желательно с Хосоком. Альфа треплет его за плечо и сообщает, что уже утро. А после того, как омега зарывается под одеяло обратно, произнеся «нахуй все это, я не встану», выдергивает его из постели, потянув за ноги. Хосок не предоставляет больше возможности оставаться дома одному – чтобы не оставалось времени на жалость к себе и обдумывание чего-либо. Юнги принимает душ, а после, сидя на столешнице, наблюдает за тем, как альфа заканчивает приготовление завтрака. Иногда что-то рассказывает ему, по большей мере молчит, разглядывая чужие руки, что справляются со всем с холоднокровной ловкостью, за расслабленно-сосредоточенным лицом. Хосок вообще много чего такого умеет – «такого» в смысле обычного – словно он самый обыкновенный человек, семьянин, что работает с утра до вечера в офисе и покупает пончики по дороге с работы для детей. По утрам они напоминают самую нормальную пару – Юнги нравится это представлять, и у него даже получается, но всего на несколько секунд, ибо на самом деле из этой картины нормальные разве что только яичница и кофе. Они расходятся по своим машинам, каждый выполнять свою работу. «До вечера» – произносит омега, помахав рукой. А Хосок в ответ кивает. В том, что в никаких убийствах он не будет больше участвовать, Юнги поставил Намджуна перед фактом без какого-либо объяснения. Тот удивился и даже попытался задавать вопросы, но был слишком занят чем-то своим (скорее всего это связано с любовничком-наркоманом), поэтому быстро сдался и пожал плечами. «Как хочешь». Теперь Юнги коротает время за всякой мелкой и нудной работенкой, вроде приема товара, проверки оружия или сопровождения лидеров на встречах – все довольно спокойно, но от мыслей отвлекает. Иногда он часами катается с Хосоком, словно его тень – такие дни ему нравятся больше всего. Правда, появление Тэхена говорит о том, что замарать руки все-таки придется, но это потом. На этот раз Юнги задерживается. Он застревает в пробке с альфой, которого к нему приставили вместо Кима. Нужно сказать, что таких болтунов как этот еще поискать нужно. Юнги не уверен в том, что правильно запомнил его имя, но зато знает все обо всем, что ему нравится, сколько у него родных братьев и какая у него была первая машина. Омега просит его заткнуться, тот умолкает на какое-то время, а потом заводится по новой, и так снова и снова около двух часов. Домой Мин приезжает только к девяти вечера. И несмотря на то, что день был длинным и утомляющим, все раздражение нисходит на нет, как только он оказывается перед входом в квартиру. Он писал Хосоку, что задержится. Тот должен был уже вернуться. Юнги заходит, но не успевает крикнуть «я дома», перед тем как замечает чужую обувь – полностью черные маленького размера оксфорды на толстой подошве – принадлежат явно омеге. А потом прислушивается и слышит едва различимый диалог. Он задумывается на несколько секунд, чтобы понять, где он уже слышал голос человека, с которым говорит Чон, а потом разбивается об осознание. Это Чимин. Юнги слышал его всего раз, но это не может быть ошибкой – голос Пак Чимина трудно перепутать с чьим-либо. И причем разговаривают они так увлеченно, что даже не услышали, как он вошел. Юнги снимает с ног кроссовки и шагает дальше по коридору, останавливается рядом с проходом. Подслушивать, конечно, нехорошо, но не тогда, когда застукал своего альфу с бывшим. – …черт возьми, Чимин, ты уверен?! – особенно громко произносит Хосок. – Да, – совсем тихо отвечает тот, а потом несколько молчит, будто слова ему даются очень трудно – Я должен был сказать тебе раньше, я должен был, но никак не мог собраться… я не знал, как ты это воспримешь. Я боялся, что ты будешь зол. – Зол? – Да, потому что это не твой выбор. – Но и не твой тоже. – Да. Но это случилось, – омега шумно выдыхает, а потом продолжает строго и уверенно – И тем не менее я принял решение. И надеюсь, что ты его поддержишь. Я собираюсь родить нашего с тобой ребенка. У Юнги тут же подкашиваются ноги, так, что он чуть не сползает вниз по стенке. Он перестает что-либо дальше слышать, в голове у него без конца проигрывается одно «ребенка» – переворачивая все сверху вниз. Омега прикрывает рот двумя руками, потому что ему кажется, что его сейчас стошнит, подвергается в шок, обдумывая и обдумывая услышанное, а потом начинает сомневаться. Может он бредит? Просто окончательно сошел с ума. Ибо если это правда, то означает оно только одно. Юнги отрицательно машет головой, открывает глаза и шагает в проход. Теперь видит все сам: Чимин в двух шагах от Хосока, вид которого настолько растерянный, что и без слов все становится понятным. Но он все равно спрашивает: – Ты ждешь от него ребенка? – Юнги… – альфа пытается что-то сказать, но Мин перебивает его. – Ты ждешь от него ребенка? Юнги обращается к Чимину, который, широко открыв глаза, смотрит то на него, то на Чона. Он сам удивляется с того, что его голос не дрожит и не ломается, звучит настолько хладнокровно, что становится даже страшно. Пугает собственная решительность. – Да, – наконец, отвечает тот. Хосок снова зовет его по имени, но омега на него не смотрит, разворачивается на месте и, просунув кое-как ноги в кроссовки, выбегает из квартиры. Останавливается у лифта и жмет на кнопку вызова. – Куда ты убегаешь? – альфа останавливается позади него и кладет руку на его плечо, хочет повернуть к себе лицом. – Не иди за мной. – Юнги, это… – Я хочу уйти, ладно… я не хочу сейчас ни о чем разговаривать. Не иди за мной. Омега входит в лифт и сразу нажимает на кнопку, сквозь пелену в глазах наблюдая за лицом альфы, пока двери лифта не закрываются. Он не помнит, как добирается до своей квартиры: не помнит, как садится в машину, как зажигает ее, как паркуется. Он, ни о чем не думая, бежит изо всех сил, игнорирует светофоры, не оглядывается на людей, которых чуть не сбивает у входа в подъезд – словно от этой боли можно убежать. Словно осознание преследует его, а не сидит внутри него, не перемещается вместе с ним. Оно всегда было с ним. Юнги с самого начала знал, как все закончится, всегда знал, что в конце истории он останется один собирать собственный ошметки – не живой, не мертвый. Так было абсолютно всегда. Юнги знал, но не поверил чувствам, поддался проклятой надежде, всем тем глупым сказкам, которые ему рассказывали. Он думал, что теперь все изменится, думал, что Хосок – причина, по которой он выживал каждый раз, когда его пытались убить, но нет! Это всего лишь еще один цикл его никчемной жизни, состоящей из повторяющихся друг за другом одинаково паршивых сценариев. Юнги падает на свою кровать, в темноте, которую разбавляет лишь свет уличных фонарей, проникающий через незашторенные окна. Он сворачивается в позу эмбриона, обнимает себя за колени и, больше не в силах сдерживаться, плачет навзрыд, стараясь делать это как можно громче. Слезы горячими струями текут по щекам, пропитывают собой одеяло и футболку омеги. А Юнги ведь и не помнит, когда в последний раз плакал. У него никогда не получалось: в него стреляли, его били, насиловали, ломали кости. Сейчас с его телом все в порядке, но от боли он сгибается пополам. На этот раз у нее нет ощутимого источника, но она везде и сразу. Она невыносима, и кажется, что никогда не пройдет. Настолько, что разучившийся делать это уже очень давно Юнги жалеет себя. Ему по-настоящему становится себя жаль. С ним поступили несправедливо. К нему всегда все были несправедливы. А Хосок. Он настолько небезразличен омеге, что его даже сейчас не получается его ненавидеть. Хосок заслуживает лучшего, он не должен тонуть вместе с Юнги, у него есть все шансы на счастливую стоящую жизнь. Чимин сделает его счастливым, подарит ему ребенка, будет любить его самой чистой любовью. Альфа хочет этого, хочет нормальную жизнь – в этом они всегда были похожи. Юнги не может дать ему ничего. У него вообще нет ничего кроме шрамов и трещин. Он хочет радоваться за Хосока, и может быть, когда-нибудь у него это получится, но сейчас, представляя их вместе, представляя их будущего ребенка, он чувствует одну лишь злость. Юнги вцепляется в свои волосы и тянет их в попытке себя отрезвить. Каждый в этом мире должен быть с кем-то связан, у каждого должен быть кто-то. Только Юнги абсолютно одинок. Никого не волнуют его слезы, никто не будет гладить его по спине и успокаивать, никто даже не заметит, если он завтра исчезнет. Вся его вселенная – словно один огромный вакуум, темный и холодный, в котором даже собственный голос не услышишь. Здесь нет никого другого, а значит, все бессмысленно: все слова, все попытки, все чувства. Смысла больше нет.***
По телевизору передают одно и то же. Или Джину просто кажется. Мальчики и девочки с одними и теми же лицами, поют одни и те же песни, играют одни и те же роли. Если собрать все фильмы, сериалы и остальной подобного рода контент, понадобится куча перерождений, чтобы посмотреть каждый. И смысла в таких жизнях будет если и не ноль, то совсем немного больше. Культурное развитие во всей своей красе. Если задуматься, то любое ускоренное развитие приводит к неизбежной деградации хотя бы какой-нибудь части этой развивающейся системы. Кажется, преподаватель философии как-то говорил об этом… Наверное, из университета Джина уже отчислили. Или все же получится сослаться на здоровье, на беременность?.. Намджун, должно быть, сможет это уладить... Не то чтобы Джин не любил смотреть фильмы или слушать музыку. Наоборот, когда-то очень даже любил, но выудить что-то действительно стоящее удавалось крайне редко и считалось большой удачей. В остальных же случаях он вздыхал, жалея о зря потраченных часах, которые уже не вернуть… Джин жмет на кнопку выключения и отбрасывает пульт. Трое суток его тошнило от еды, теперь тошнит от этого. Дверь в палату открывается, и входит медбрат, тот, с которым у них не заладились отношения. Он молча устраивает принесенный поднос на тумбочку и начинает приготовления перед инъекцией. – Вы поели. Это очень хорошо, – произносит, кинув взгляд на пустую тарелку. На удивление, в его голосе нет ни капли иронии. Джин ему ничем не отвечает. Смотрит на него пару секунд, проходится глазами по его совсем неприметной внешности и уводит их снова. Омега совсем молодой, ему, наверное, чуть больше двадцати, полноватый, но не сильно, глаза у него необычные светло-карие, а из-под форменной шапочки кое-как вылезают выкрашенные в блонд волосы. Тот устало вздыхает. – Знаете, я должен попросить у вас прощения. За мои слова. Я не должен был так говорить. Мне правда стыдно, – медбрат опускает голову, как только Сокджин вновь на него смотрит. Джин никому не жаловался, поэтому понимает, что омега говорит искренне. – Ничего, – отвечает Ким. Он не злится – К тому же вы были правы. – Нет, пожалуйста, не воспринимайте близко к сердцу. Я не жил вашей жизнью, поэтому у меня нет права осуждать вас. Ни у кого нет. – Все в порядке, – Джин перебивает и закатывает рукава больничной рубашки, веля этим продолжить работу. Медбрат делает все быстро и безболезненно, а перед тем как выйти, снова останавливается, повернувшись: – Если что-нибудь понадобиться, то я тут поблизости всегда. Меня, кстати, Енсан зовут. Чхве Енсан, – он толкает дверь, но Джин его останавливает. – Подожди… – думает над тем, как сказать то, что почему-то вдруг захотелось сказать – Я не знал, что жду ребенка. Я узнал об этом только когда попал в больницу, – обнимает себя за плечи, резко почувствовав холод по коже – Я люблю его. Я правда его люблю, – его голос дрожит. – Я знаю. Все будет хорошо. Вечером этого дня Джин чувствует спазмы внизу живота, сначала совсем слабые – еле ощутимые, а потом они становятся сильнее. Только успокоившийся, он вновь предается панике, сразу же сообщает врачам. Те проводят срочное обследование и, как и прежде, ничего ему не говорят. Велят не переживать. Доктор, с лица которого все эти дни не спадала дежурная улыбка, становится предельно серьезным. Енсан меняет капельницу и, в отличии от других, не может скрыть сожаления в своих глазах. Намджун приезжает часов в десять, целует в висок, подбадривает. – С ним все будет хорошо, – убеждает альфа то ли Джина, то ли самого себя. Намджун рассказывает о том, как прошел его день, Джин его не слушает – не может слушать. Он лишь поднимает время от времени голову от чужого плеча, чтобы произнести что-то вроде: - Он будет в порядке. Я знаю это. Вчера я сходил с ума оттого, что мне казалось, что он в опасности, сейчас же я уверен, что мы справимся… С ним все будет хорошо, так ведь? – поворачивается лицом к альфе, смотрит ему в глаза, умоляет подтвердить свои слова. – Конечно, малыш, – шепчет тот, целует руку – Он же мой сын, он очень сильный. И ты тоже очень сильный. Врачи будут следить за его состоянием все время, они предпримут все необходимые меры. Так что с вами точно все будет хорошо… Утром Джин просыпается, чувствуя губы Намджуна на своем лбу. Тот уходит, обещая вернуться через пару часов, а Джин засыпает снова. Во второй раз он просыпается из-за того, что спазмы становятся сильнее. Он зажмуривает глаза и сгибается, обнимает себя за живот. Нажимает на кнопку вызова. – Что случилось? – спрашивает вбежавший в палату Енсан – Больно? Сейчас придет врач. Сокджин ему не отвечает, не двигается и не открывает глаза, потому что боится увидеть. Из его горла вырываются рыдания, пугая медбрата еще больше. Невыносимая, скучивающая внутренности боль отошла на второй план за несколько секунд после пробуждения, когда он осознал, что его одежда и белоснежные простыни под ним пропитались кровью.