Луиза
7 октября 2020 г. в 12:53
– Выдающиеся молодые люди, – втолковывал господин де Крийон королеве Екатерине Медичи, наблюдавшей за юным герцогом Анжуйским и его друзьями: господином де Шико и графом де Бюсси.
Королева-мать вздохнула: действительно, юноши были настолько одарены, что ей, искушенной зрелищем мастерского фехтования, казалось, что клинок был продолжением их рук. Их дар стал настолько очевиден еще несколько лет назад, что Крийон снизошел до тренировочного зала, найдя в юношах достойных соперников. Молоды, юны, отчаянны, ловки и глупы, – вздохнула про себя королева. Немало глупостей успеют они натворить, прежде чем научатся осмотрительности и осторожности.
Взять хотя бы вот это увлечение юного гасконца ее фрейлиной. Луиза – кажется, так он зовет ее с дрожью в голосе, что неизменно возникает у молодых людей, впервые потерявших голову от любви и не решающихся на более смелые действия. А девочка – Екатерина Медичи и впрямь считала это неземное, но преданное ей создание девочкой, – хоть и держалась из последних сил перед страстью и обаянием Шико, помня о своем долге перед королевой, все же была готова уступить его напору.
И в самом деле, где-то, в глубине души, Екатерина Медичи сочувствовала Луизе: ей приходилось сдерживать свои чувства, раз за разом отказывая высокому, гибкому как тросточка и остроумному гасконцу из свиты принца, чтобы, следуя желаниям королевы-матери, благосклонно принимать знаки внимания от герцога Майеннского, который был полной противоположностью Шико. Он был толст, груб, высокомерен. Но лотарингский принц так много значил в большой игре королевы, что Луиза смирилась со своей участью.
Вот и сейчас, когда она принесла записку королевы-матери принцу, Луизу бросило в краску, стоило ее пальцам соприкоснуться с пальцами Шико.
– Для Его Высочества герцога Анжуйского, – потупив взгляд, нежно произнесла Луиза, вкладывая лист бумаги в руку Шико. В тот же момент он ощутил, что в его ладони оказался еще один, маленький клочок бумаги и его сердце радостно затрепетало. Неужели это для него? Передав письмо Генриху, он с волнением спрятал записку в рукаве, смотря вслед уходящей Луизе.
– Отнесешь королеве ответ? – Генрих хлопнул по плечу Шико, который пребывал в сладких грезах.
– А? Разумеется, – Шико слегка поклонился и вприпрыжку направился к лестнице, спеша доставить записку королеве-матери. Он все еще надеялся увидеть Луизу, чтобы понять, что строчка, в которой значилось время и адрес, ему не приснилась, что это правда, и она действительно будет ждать его.
– Она же фрейлина моей матери, – Генрих сочувственно смотрел на Шико, но того, похоже, последнее обстоятельство ничуть не смущало.
– Значит, мы сможем чаще видеться, – небрежно пожал он плечами, не оборачиваясь к Генриху. Похоже, он уже пребывал в том сладком и трепетном предвкушении, еще неведомом ни принцу, ни Бюсси.
– Ты не понимаешь, она… ну, словом, в том летучем отряде матушки, – осторожно заметил Генрих, переглянувшись с Бюсси. Любого здравомыслящего человека, это, конечно, отрезвило бы и заставило задуматься, но разве это могло повлиять на отчаянного и влюбленного Шико?
– Это не имеет никакого значения, Генрих. Да и тем более, кто я такой, чтобы мои тайны могли быть интересны королеве-матери?
Генрих и Бюсси снова переглянулись. Молодые люди были чересчур юны, чтобы стать крупными политическими игроками, но не привлекать внимание королевы-матери они не могли: слишком сильно она любила сына. Одному Всевышнему известно к чему все это могло привести. И в этом размышлении молодые люди вовсе не обманывались: Екатерина Медичи пользовалась влюбленностью Шико в Луизу, чтобы знать, чем дышалось в покоях любимого сына.
Стоило Шико появиться с ответной запиской на пороге покоев королевы-матери, как от нее не ускользнул ни полный надежды взгляд Шико, ни палец Луизы, словно невзначай прикоснувшийся к губам. Королева указала Шико на стул подле себя, велев всем остальным выйти в приемную.
Шико сидел как на иголках: редко кто удостаивался приглашения королевы-матери сесть подле нее, и еще реже она угощала кого-то вином, отпуская своих дам. Он понимал, что сейчас речь пойдет о нем и о Луизе, и оттого табурет начинал напоминать ему раскаленную жаровню: ему не хотелось быть ни смешным, ни жалким, ни порицаемым королевой. Наконец, отложив записку Генриха, Екатерина повернулась к Шико, и, опершись о столик, глубоко вздохнула.
– Сколько тебе лет?
– Восемнадцать, Ваше Величество, – Шико хотелось спрятать глаза, отвести взгляд от королевы-матери было невозможно, она словно гипнотизировала его.
– Всего лишь восемнадцать, – снова вздохнула она. – Но при принце ты состоишь последние несколько лет. За это время ты должен был понять, как все устроено при дворе. Здесь нет места ни желаниям, ни чувствам. Все мы подчиняемся действию одной огромной машины, государства, и порой не имеем права выбирать.
– Я понимаю, Ваше Величество, – тихо ответил Шико, разглядывая вино в чеканном бокале. Сейчас, при тусклом освещении, оно особенно напоминало кровь.
– Любовь делает больно, глупый ты ребенок, – королева-мать наклонилась к нему и подняла его подбородок, смотря ему прямо в глаза. – Даже если тебе счастье сейчас кажется безоблачным. Иди.
На свидание Шико друзья собирались как на войну. Несмотря на лето, они закутались в темные плащи, а широкополые шляпы были надвинуты до бровей.
– Страшно подумать, чем мы занимаемся, – ворчал Генрих, подходя к углу улицы Нуайе. Бюсси всласть потешался и над сконфуженным принцем, и над бледным от волнения Шико.
– Но мы же не можем бросить друга в столь ответственный момент, мой принц. Ох! – воскликнул он, получив весьма увесистый и ощутимый толчок в бок от Шико, и примирительно поднял руки вверх. – Молчу, молчу!
Когда Шико скрылся за боковой дверцей, Генрих и Бюсси устроились в саду; густая тень от пышных крон деревьев надежно укрывала их от посторонних взглядов с улицы.
– Сводничество, – пробурчал принц, прислоняясь спиной к дереву и поднимая взгляд к звездному небу.
– Но он влюблен, – тихо ответил Бюсси, извлекая припасенную заботливой хозяйкой корзинку с вином и легкими закусками. – Хватит грустить, мой принц. Кажется, о нас позаботились.
– Это-то и пугает, – криво усмехнулся Генрих. – Я сегодня кое-что разузнал у сестрицы Марго.
– Хм? – отозвался Бюсси, наполняя стаканы.
– Оказывается, герцог Майеннский и впрямь серьезно увлечен ею, – Генрих нервно кивнул головой в сторону балкона. – Едва ли не серьезней, чем наш бедный товарищ.
– Плохо дело, – протянул Бюсси. Дурной, склочный и мстительный нрав лотарингского принца был прекрасно известен при дворе. Едва ли гасконский юноша, у которого были только длинная шпага, острый язык и дружба принца, мог серьезно противостоять взрослому, прославленному полководцу и интригану. – А Шико знает?
– Знает, я сегодня говорил ему об этом, – досадливо поморщился Генрих. – Но он и слушать ничего не захотел.
– Однажды они могут столкнуться, – задумчиво протянул Бюсси, глядя на окно, где яркий свет сменился приглушенным.
– Что же, значит, придется нам сделать так, чтобы этого не произошло, – беспечно бросил Генрих, впиваясь зубами в восхитительно пахнущее травами крылышко, извлеченное из корзины, словно и не было той тревоги, что снедала его.
– У тебя есть план, мой принц? – с озорством спросил Бюсси, предвкушая новое приключение.
– Ты же знаешь, что моя добрая сестрица Маргарита увлеклась этим зазнайкой де Гизом? – злобно бросил Генрих. – Теперь он часто бывает у нее, а с ним – и вся его лотарингская свита. Марго часто приглашала нас, но я отказывался.
– А теперь?
– А теперь – напротив. Мы будем бывать как можно чаще у сестрицы Марго и как можно больше будем пить и играть в карты с герцогом Майеннским.
– Чтобы в это время... – понимающе протянул Бюсси.
– Именно, мой дорогой, именно. Это та жертва, на которую мы пойдем ради нашего друга, – и довольные собственной шуткой молодые люди обменялись рукопожатием.
Принцесса Маргарита не могла нарадоваться блестящему обществу, собиравшемуся по вечерам в ее покоях: тут был и нежно любимый Генрих де Гиз, и его братья, и ее, Маргариты, брат – Генрих Анжуйский со своей свитой. Пение, смех и шутки наполняли ее отдаленные комнаты, выходящие окнами на Луврский ров. Королева Екатерина Медичи лишь посмеивалась, наблюдая за молодыми и беспечными людьми, которые вместо интриг и козней занимались тем, чем было положено им по возрасту: весельем. Прошло лето, промелькнула осень, и наступила зима, так обеспокоившая королеву-мать: увлечение Маргариты Генрихом де Гизом переросло в настоящее, крепкое чувство, и принцесса стала всерьез помышлять о браке с лотарингским принцем. Это-то и вызвало недовольство королевы-матери, и они стали собираться реже, гораздо реже.
Генрих и Бюсси дурачились, наблюдая, как Шико собирается на свидание. Его приготовления были тщательными, но движения выдавали нервозность: он то смотрел на медленно ползущую минутную стрелку, то убирал невидимые глазу пылинки с безупречно вычищенного колета. Наконец, часы показали без двух минут восемь, и Шико, пригладив перо на берете, застегнул плащ.
– Итак, ты все-таки идешь? – серьезно спросил Генрих.
– Иду, – кивнул головой Шико, в сотый раз рассматривая свое отражение в зеркале.
– Может быть, нам стоит подождать тебя? – Бюсси, минуту назад веселивший принца шутками, мгновенно стал сосредоточен и серьезен.
– Не стоит, – отмахнулся Шико и направился к двери, вооружаясь шпагой.
– Мы будем ждать тебя у меня во дворце, – услышал он голос Бюсси, когда дверь почти закрылась за ним.
– Я вернусь не раньше утра, – Шико на мгновение обернулся, сдержанно кивнул друзьям на прощание и закрыл за собой дверь.
Генрих и Бюсси нерешительно переглянулись.
– Возможно, не стоило отпускать его одного, – тихо сказал Генрих, глядя на закрывшуюся за гасконцем дверь.
– Едва ли этого упрямца можно переубедить, мой принц, – вздохнул Бюсси. И в самом деле, Шико был самым упрямым человеком из тех, кого знал граф.
Шико, насвистывая песенку, кажется, сочиненную недавно принцессой Маргаритой, шел от дворца Бюсси в сторону улицы Нуайе хорошо известной ему дорогой. Воображение, распаленное недолгой разлукой, вовсю рисовало ему картины грядущего счастья. Крепкие, длинные ноги сами несли его в темноте, прерываемой редкими облачками желтого света, вырывающимися из окон маленьких, одинаковых особнячков, что летом прятались в густой тени зеленых деревьев. Остановившись около знакомой нам калитки, Шико осторожно толкнул ее и вошел в тихий, замерший в зимнем сне, садик. Отворив дверь, он попал из кухонь в переднюю, где начиналась лестница, и, оставив внизу плащ, в мгновение ока взлетел на второй этаж.
Луиза, сидя у туалетного столика, нежно улыбнулась, глядя на него через зеркало.
– Милая, – Шико, едва дыша, обнял ее, с трепетом и восторгом вглядываясь в ее небесно-голубые глаза.
Луиза была ослепительно прекрасна в своем нежно-голубом легком домашнем платье, которое так шло к ее бездонным глазам. Шико с замиранием сердца прижался губами к ее шее, отбрасывая щекочущий шею локон.
– Я так тебя ждала, – выдохнула Луиза, когда он добрался с поцелуями до плеча, стягивая с него стесняющую ткань.
– Люблю, – скорее выдохнул, чем сказал Шико, сбрасывая с себя колет. У них впереди была ночь, полная нежности и ласки, так зачем куда-то спешить?
Приятную тьму, полную торопливых и сбивчивых слов, изнурительных ласок и жарких поцелуев, разорвала резко ударившаяся о стену дверь и свет факела. Луиза с криком спряталась в углу комнаты за пологом, перед ней встал Шико, торопливо завязывая штаны. Но вошедшие в спальню герцог Майеннский и мэтр Николя Давид не оставили Шико никакого шанса дотянуться до его шпаги, оставшейся в углу.
– А вы, милая моя, вовсе не образец добродетели и целомудрия, – скривившись, сказал герцог и сделал знак своим людям войти. – Схватить его! А с вами мы тем временем побеседуем, мадемуазель.
Завязалась короткая драка – Шико оборонялся и пытался прорваться к Луизе, которую, заломив ей руки за спину, удерживал герцог. Но, спустя несколько минут возни, четверо дюжих солдат Гиза скрутили его.
– Смотри, – рывком развернул герцог Луизу к Шико, на спине которого уже разорвали рубашку. – Я думаю, что пятидесяти ударов будет достаточно.
Холодея, Шико услышал щелчок бича. Улыбаясь, к нему подходил известный на весь Париж мастер фехтования. Прежде чем Шико успел хотя бы попытаться вырваться, он услышал истошный вопль Луизы, а затем почувствовал жгучую, разрывающую кожу, боль, прорезавшую спину от шеи до ягодиц. Крики Луизы, перешедшие в рыдания, вызывали у него едва ли не большую боль, чем удары бича, взрезающие кожу, вспарывающие мышцы. Спину его покрывали багрово-фиолетовые рубцы, словно взбороздившие некогда смуглую кожу.
Шико стало дурно: каждый удар сопровождался болью, отзывавшейся вспышкой в голове, потерей равновесия и тошнотой. Шестой удар распорол кожу и на пол закапали горячие, соленые, остро пахнущие железом капли. “Кровь”, – запоздало подумал Шико, слыша, что крики Луизы перешли в хрип – кажется, он ее придушил. Он снова попытался вырваться, но лишь получил удар прикладом мушкета по свежей ране. Стиснув зубы, он старался не кричать от боли и лишь слабо стонал.
Чувство собственной беспомощности было гораздо сильнее, чем острая, взрывная боль от переплетенных кусков кожи и острых шипов.
Двенадцатый или тринадцатый удар? Шико перестал считать, находясь на грани беспамятства. Остались только тошнота, подкатывающая к горлу при каждом новом щелчке бича, да острая, пробирающая до костей боль. Ритм, в котором мэтр Николя Давид наносил удары, возрастал; боль уже ослепляла, и Шико был готов закричать, когда вдруг увидел капли крови – его крови, медленно капающей с растерзанной, исполосованной спины и предплечий.
Между тем Луиза лишилась сознания, и герцог Майеннский, потеряв интерес к экзекуции, вышел из комнаты. На улице раздался стук колес отъезжающей кареты – очевидно, здесь остались только они.
Девятнадцатый удар пришелся в уже появившуюся рану, ослепив Шико и вырвав на мгновение у него то ли крик, то ли хрип. Еще тридцать один удар – и Шико отчетливо понял, что он их не переживет. Собрав все силы, он сумел вырваться из хватки солдат, и, разбив окно, выпрыгнул с резного, расписного балкона на улицу. Последний удар бича, отправленный ему вслед, разорвал на нем штанину.
Выпрыгнув, Шико больно ударился о скользкую от тающего снега мостовую. Перекатившись на спину, отозвавшуюся нестерпимым жжением и ослепляющей болью в каждом движении, он увидел, как Николя Давид и четверо солдат выбегают из боковой калитки, через которую они и попали в дом незамеченными. Собрав все силы и стараясь удержаться на грани сознания, Шико бросился к арке, прилегающей к дому Луизы, давая своим преследователям уйти далеко вперед. Сам он вернулся к внутренней калитке, и, убедившись, что дом полон хлопочущих над госпожой слуг, он, прихрамывая и не чувствуя стужи, отправился ко дворцу Бюсси.
Разбуженные Генрих и Бюсси едва успели поймать на руки Шико, чьи ноги подкосились только тогда, когда он оказался в безопасности. Холодные примочки и травяные мази долго заживляли его спину, но еще больше друзей беспокоила горячка и беспамятство, в котором пребывал Шико.
– Она в безопасности, – отведя взгляд, сказал Генрих, когда Шико пришел в себя спустя пять дней. – Я позаботился о ней.
– Ты или королева-мать? – малодушно спросил Шико, отворачиваясь к стене. Он чувствовал жгучую боль – душевную и телесную от собственной беспомощности и слепоты.
– Я. Я сумел убедить ее, что Луизе будет лучше на время отправиться к родителям. Она в безопасности.
– Спасибо. Спасибо, Ваше Высочество, – тихо ответил Шико.
Королева-мать была права? Любовь – это боль.