Королевская прислуга

      Если бы некто из льстецов, что в изобилии вились возле черного трона Ангбанда, спросил высочайшего правителя, что определяет воплощение любого намерения в магию, Мелькор бы брезгливо покривился и сцедил одно-единственное слово.       Концентрация.       И пускай понимает, как может. Если у кого из духов не хватало разумения на понимание очевидных вещей, сам рок обрекал такой образчик бездарности на шахту или армию, где нужда в истинно талантливом волшебстве ничтожна.       Не можешь петь и колдовать – жри уголь и вдыхай пыль – хоть на что-то сгодишься.       А концентрация превыше всего, даже для столь пылкой и огромной души, как его собственная.       Именно потому, если Мелькор брался колдовать, никто не смел и думать беспокоить его. Никогда. Для воплощения намерения в заклятье всегда требовались идеальные условия, и едва ли хоть кто-то в Ангбанде мог потягаться с ним в придирчивости и капризности, когда приходило время волшебства. Материальные сосуды формирования воли, музыка, голос, даже стены помещения и положение пальцев во время пения – каждая мелочь имела значение, служа точному интуитивному чувствованию момента.       На этот раз он ткал черные туманы из вулканического песка и обсидиана, вязкого земляного масла и вороньих перьев: смертельные и летучие, они пронеслись бы над острыми скалами Тангородрима против ветра, взрезая воздух удушливой гарью, словно нож и погибель, осыпали ядовитым пеплом распаханные поля и едва окрепшие посевы, начали взращивать по весне неурожай, что придет осенью, приведя за собой любовниц зимнего голода и медленной смерти.       Окованные золотом и железом когти перчаток порхали над мраморной столешницей в мастерской, где среди круга из тончайшего черного песка мерцали самоцветы и белели кости. Темный дым клубился поземкой среди перьев и черепов, кристаллов и увядших роз, и золотых чаш с земляным маслом и бычьей кровью. Бархатно-низкий голос Мелькора звенел и набирал злую певческую мощь. Резонировал среди молочного оникса стен и теплого света ламп, что рассыпали через золото узорных решеток ажурные блики.       Но в самый решающий момент, именно в то мгновение, когда почти вся сила его намерения достигла пика, воплощая желание и видение яростным точным словом и набором едких нот, случилась катастрофа.       У событий фатальных всегда была особенность: время одновременно утекало слишком быстро, чтобы успеть воспротивиться ему, – и слишком медленно, будто издевательски кокетливо позволяя запомнить все подробности происходящего.       А потому Мелькор вспомнил бы и через сотни лет, как на самой громкой ноте его заклинание оборвал сначала скрип и стук распахнутой в мастерскую резной двери, а затем – вульгарный истошно-мяукающий (но вовсе не кошачий!) вопль.       Айну даже повернуться не успел, когда прямо в его руки, ещё воздетые после пения в изящном жесте, свалилась по меньшей мере пятнадцатифунтовая павлинья туша. Мелькор отчетливо ощутил характерный птичий запах и бездумно, совсем по-человечески, зажмурился, когда по остроносому царственному лицу щекотно прошлись кобальтово-золотые крылья.       Но птицу почему-то не выпустил.       Заклинание лопнуло, словно дрянное стекло от кипятка.       Павлин заверещал, буравя воплем уши, оттолкнулся от его рук, словно от насеста в курятнике, и перепуганно рванул к балюстраде мастерской, замельтешив перед глазами Мелькора изумрудным хвостом. Крылья и упругие перья едва не сбили с головы айну сиятельное великолепие черной короны.       Божественный мятежник, мучитель народов Арды, душитель света и надежды, праотец ужасов земли – лишился дара речи.       Ни одно ругательство, ни одна фраза и даже ни один крик не могли успокоить всю глубину ярости, которая готовилась выплеснуться из Мелькора!       Столько изящества, столько сил, столько парадоксальной гармонии Диссонанса, в конце концов – и все пущено под хвост разноцветной курице!       Мелькор кашлянул, когда понял, что забыл подышать от гнева и опустить руки. Айну так и смотрел, не мигая, на павлина, невозмутимо пристроившего белый с пятнышками пуховый зад на мраморных перилах над подземным садом. Проклятая птица, словно будучи слишком тупой, чтобы испугаться, дернула коронованной головой, уставилась на Мелькора золотисто-ореховыми глазами и издевательски уверенно встопорщила яркий, как драгоценности, хвост. Ни дать, ни взять – в каком-то извращенном брачном приветствии.       И снова завопила.       Мелькор почувствовал, как из-под ног уходит земля, а глаза застилает черной пеленой такой ярости, что походило на обморочное бешенство без смысла и направления, поскольку смело бы все живое в округе Ангбанда.       У всех свои пределы, даже у него. Особенно когда за распахнутыми дверями не показалось и тени виновника этого омерзительного провала. Мало того – айну отчетливо ощущал, что часть сил после ритуала определенно покинула его, как и было положено, но куда?!       Даже ему неизвестно.       «Да чтоб вас всех разорвало!»       – Лангон! – Мелькор рявкнул имя глашатая так, что его, наверное, на мосту к покоям было слышно.       «О, во имя меня же, я сейчас потеряю сознание от бешенства».       Можно подумать, криком уменьшишь ярость. Не его!       А потому, едва Мелькор услышал тревожно-торопливые шаги и бросил взгляд на одну тень своего камергера, бешенство от чужой беспечной тупости полыхнуло с новой силой.       – Macha… – Лангон, как и всегда, сливался лицом и кожей с пыльно-серой форменной одеждой.       Майа даже не успел поклониться и произнести обычное официальное обращение, когда мимо него, расплескивая едкое земляное масло, пролетел тяжеленный золотой кубок, украшенный филигранью.       Увидев, что кубок врезался в стену, расплескал повсюду черную жижу, издал звонкое эхо на все покои и пустил трещину по одной из напольных плит, Мелькор ощутил слабый намек на угасание бешенства.       Очень слабый.       – Откуда. Здесь. Павлин? – айну уставился на Лангона полыхающими от ярости глазами, чеканя каждое слово, будто пиная кого-то под ребра. По обыкновенно черному, как у сипухи, ободу зрачка Мелькора, сейчас разлился жидкий серебряный отсвет безудержного гнева.       Как назло, Лангон и бровью не дернул. Зато глубоко поклонился, подчеркнуто не замечая черных капель на одежде – следов меткого броска Мелькора, – и убийственно ненавидяще покосился на кого-то за дверью.       Ярость разгорелась с новой силой, когда Мелькор увидел в дверях слишком знакомую фигуру наместника Ангбанда. Золотокожий, широкоплечий, с бронзовыми волосами, гладко забранными на затылок гребнем-обручем, Майрон выглядел ровно так, как выглядел обычно, когда рассчитывал именно на то, что произошло нынешней ночью. То есть, маскировал неуверенность за бахвальством и считал неуместную наглость за флирт.       «Нет, ты только посмотри на него!»       Ещё и оставил на шее то бесстыжее пятно. След поцелуя был незаметен, но разве что тому, кто не знал, куда смотреть. К несчастью, Мелькор отлично помнил, где вчера побывали его собственные губы.       К неразберихе злости примешалось еще одно чувство, которое он предпочел бы не испытывать сейчас совсем. Айну шумно выдохнул носом, поглядев в янтарно-волчьи глаза Майрона, и тут же оскалил на Лангона неестественно белые ровные зубы между тонких губ. Воздух рассек золотой коготь на перчатке.       – Ты. Принеси мне выпить! А ты… – Мелькор выдохнул и метнул на Майрона яростный взгляд, возмущенно замолчав до тех пор, пока Лангон не оставил их наедине, закрыв за собой дверь. На этот раз – бесшумно. Голос айну понизился до змеиного шипения. – А ты…       Он не решил окончательно, что именно сделать с Майроном. И сделать ли. И как. И сейчас или позже. И всерьез или нет. Импульс ярости с трудом различал злобу и вожделение, мечась между ними, словно загнанная в угол крыса.       Майрон вопросительно выгнул густую золотую бровь и воровато покосился на павлина, так и застывшего с изысканно ярким веером хвоста, будто дожидаясь продолжения гневной тирады Мелькора.       И жалобно подал голос. На этот раз – неуверенно и сдавленно.       – Заткнись! – рявкнул айну на птицу, которая тут же пугливо встряхнула хвостом, раскрывая его цветастым полувеером. Перевел взгляд на Майрона и ткнул большим пальцем себе за спину. – Лучше объясни мне, откуда в моей мастерской это.       Майрон издал странную смесь ворчания и усталого рыка, будто бы подбирая наименее неудобные слова из всех возможных. Затем выдохнул, словно перед прыжком в ледяную воду, и сказал то, за что Мелькор был готов его убить. Или не убить.       – Я могу все объяснить, – Майрон тут же попятился на шаг, едва увидел, как Мелькор набирает в грудь побольше воздуха. – Да подожди ты! Мы же поспорили, что павлина невозможно достать и привезти в Ангбанд! Я слышал, что ты заканчиваешь заклятье, вытащил его из клетки, а он как с ума сошел.       «Неужто!»       Мелькор упрямо и воинственно уперся в бедра костяшками пальцев.       – Если ты намекаешь, будто я сам виноват, что эта тварь прилетела на мой голос – можешь две недели не появляться в моей спальне, – айну по-птичьи склонил голову к плечу. – Или полгода.       Он отлично знал, что сам себя наказывает, но мысль, что Майрон помучается не меньше, а то и больше, странным образом воодушевляла.       На лице Майрона мгновенно отразился скепсис.       – Полгода? – с недоверием потянул он. – Да ты же сам не выдержишь.       – Выдержу, – непреклонно ледяным голосом отрезал Мелькор.       По всей строгости здравого смысла, за самой сложной работой ему приходилось не замечать порывов тела и дольше. Вот разве что в нынешние времена они стали несравнимо важнее, а низменное удовольствие от них – острее и глубже.       «Нет уж!»       Майрон покачал головой.       – Нет.       – Да! – Мелькор был горд непреклонен.       В глазах Майрона мелькнул странный отблеск сочувствия.       – Не-ет, – убежденно-мягко потянул майа.       «Ещё сочувствовать мне будешь?!»       – Да!!!       Мелькор сам не подозревал, сколько они могли бы так препираться, если бы их не оборвало полное бессмысленной жизнерадостности эхо откуда-то с пола, басовитое и писклявое одновременно:       – Нет! Да! Нет! Да!       «А это что?!»       Он почувствовал непреодолимое желание опуститься на стул и вытянуть ноги – обжигающая лавина гнева была привычным чувством. Зарождающееся вожделение сбивало ее с толку и смущало, умаляя ярость до поддельной. Но с замысловатым украшением этой отвратительной кучи в виде изумленного недоумения и любопытства злость уже не справлялась обрушивалась на Мелькора истощающе разнообразной сумятицей переживаний. И без того сложное чувство превратилось в испытание.       Просто, будь все проклято, вишня на десерте!       Поначалу айну даже показалось, что он ослышался и этот странный голос – всего лишь причуда воображения.       Но затем в затененных углах, прямо возле верстака и жаровни, под печью и столом с инструментами, мелькнуло темное шевеление, полное тихого шороха паучьих лапок и едва поблескивающих глаз. На мгновение в глубине души всколыхнулась призрачная надежда, что, возможно, моровое поветрие все же удалось, и силы не растрачены впустую, но…       Но дым надежды оказался хрупок – гибельный туман уж точно не должен был пищать. Во всяком случае, не таким голосом. Завывай он или пугай путников – совсем другое дело, сойдет. Но это?!       Мелькор почувствовал, как к горлу подступает легкая тошнота. Из теней появилось нечто, одновременно напоминавшее огромных мохнатых пауков, перекати-поле, комки сажи и клубки меха одновременно. Крошечные суетливые твари, каждая с пол-ладони размером. Они топтались на тонких черных ножках и толкались такими же длинными руками, слегка подпрыгивали на месте, вертелись, будто радостно обнюхивая что-то, и моргали непропорционально огромными для их тел глазами-миндалинами, отливающими в отблесках света золотистым и радужным перламутром, словно пленка на земляном масле. Даже что-то мурлыкали и попискивали себе под нос на грани слышимости.       При их небольшом размере они занимали чудовищно много места и издавали не меньше шума.       Мелькор на мгновение представил, как эта гадость может забраться по ногам, залезть в сапоги или вовсе повиснуть на волосах, запутавшись в них, а после усесться куда-нибудь ему на голову.       «Обойдутся».       Мелькор наполовину бездумно обмахнул лицо рукой вместо веера. Проморгался.       Не помогло.       Майрон присвистнул. И сказал то, что вообще не должен был произносить.       – А они забавные, – майа еще и присел на корточки, свесив ладони с коленей. – Кажется, это и есть твой гибельный туман.       Несколько комков перемигнулись между собой и издали странное хихиканье.       – Туман! Туман! – радостно заверещали они.       Звук был прежним – странное многоголосое эхо – не то писк, не то бас, не то детский голос.       – Я понял, – сипло выдавил из себя Мелькор, неотрывно глядя на хаотическое мельтешение на полу. Существа постоянно передвигались, словно пузыри в луже у подводного гейзера, и не замолкали ни на мгновение.       От них начинало рябить в глазах.       «Где Лангон, чтоб его?»       В голове не было ни одной связной мысли, только тупая пустота, где с хихиканьем скакали маленькие черные твари. Мелькор обессиленно опустился на стул, надеясь, что хотя бы это поможет спокойнее обдумать происходящее… и тут же подскочил.       Потому что прямо под ним оказалось нечто упругое и неровное, словно кто-то решил подбросить на сиденье небольшой мяч.       «Да вы издеваетесь?!»       Несколько черных комков обиженно заверещали и шлепнулись со стула на пол со скоростью не в меру резвых щенят. Майрон наблюдал за хаосом на полу со странным выражением лица, на котором Мелькор опознал смех, скепсис и виноватое сочувствие.       – Вот что это?! Что это такое?! – Мелькор не выдержал и наконец-то плюхнулся на освобожденный стул, обессиленно обводя широким жестом разгромленную мастерскую, наполненную писком и тихим довольным верещанием.       – Что? Что?! Что? Это что? – наперебой принялась верещать темная масса. Мелькор тихо застонал, прикрыв глаза.       Майрон пожал плечами, так и сидя на корточках.       – Я не знаю, ты их сделал, – майа качнул кистями рук, будто описывая нечто невидимое. – Можно сказать… детища.       – Спасибо, – Мелькор скрестил вытянутые ноги и сцедил благодарность так едко, что будь она жидкостью – проплавила бы дыру от кислоты в железном панцире.       Тем временем несколько черных комков добралось до балюстрады. Мелькор обреченно наблюдал, как павлин, словно курица, которой он наверняка и являлся в глубине своей (возможно, существующей) души, склонил голову и задумчиво посмотрел на забавную тварь, которая устроилась рядом с ним.       А затем примерился одним глазом, словно выбирая момент получше, и клюнул.       Поднявшийся визг – сначала от черной массы, а затем птичий, был такой, что мог бы посрамить и с десяток младенцев. Мелькор зажмурился и поморщился от гвалта, Майрон скривился, павлин заверещал, когда еще десяток клякс молниеносно набросилась на хвост и принялась с диким хихиканьем дергать за перья.       – Да замолчите вы все! – гневный окрик Мелькора немного перекрыл все остальные звуки, вот только, вопреки обыкновению, его никто не послушал.       Возмущенный павлин издал победный вопль высокомерия и взлетел на спинку стула не менее возмущенного Мелькора. И вновь расправил огромный хвост, стряхивая оставшиеся черные комки, которые шлепались на светлый мрамор с тихим вяканьем.       – Ууу… – Мелькор мог поклясться, что издавшие этот звук упавшие чернушки выглядели сердитыми и обиженными. Павлин над его головой – оскорбленным.       Еще несколько подползли к его сапогам и принялись нетерпеливо топтаться вокруг.       – Все! Замолчите! Все! Все! – верещали одни.       – Твои! Твои! Мы твои! – радостно пищали другие.       Ещё несколько заинтересованно кружили вокруг Майрона, издавая третьи звуки.       – Оставить! Забавные! Оставить!       Мелькор закатил глаза, свесив ладони с подлокотников, и чуть слышно выдохнул единственное шахтерское ругательство, которое приходило на ум – ёмкое и злое, какими были все подобные слова.       – Пиздец.       Он был готов отдать должное Лангону – когда майа появился в мастерской с огромным подносом, уставленным пятью бокалами джунипера с черной смородиной, его лицо даже не дрогнуло, несмотря на шебаршение и суету. Даже когда две черных кляксы дико захихикали и, совершив невероятный по высоте прыжок, плюхнулись прямо в бокал, где издали блаженный писклявый стон.       – Я предположил, что в этой ситуации вы захотите больше одной порции, Machanaz, – с абсолютным спокойствием выдал Лангон, ставя поднос на стол рядом с Мелькором. Майа очень старался не замечать два довольно булькающих комка.       Первый бокал вала опрокинул, не глядя. Молча. Второй начал задумчиво цедить, ощущая, как привкус джунипера понемногу примиряет его с реальностью.       Майрон тем временем задумчиво протянул руку к одному из черных комков, который доверчиво запрыгнул майа на ладонь и выглядел не особенно вредным. Существо моргнуло, подобрало под себя тонкие черные ноги, и уселось на руку Майрону.       Мелькору не нравилось, с каким задумчивым видом майа изучает меховую кляксу на ладони.       – Знаешь… – задумчиво начал Майрон таким тоном, что Мелькор напряженно сжал бокал, несмотря на то, что тот неприятно надавил на обожженные подушечки пальцев. – Это… морголютки какие-то.       Лангон издал странный звук, как будто ему в рот залетела моль. Мелькору вновь показалось, что он ослышался.       – Как ты это назвал? – с опасной доброжелательностью переспросил он Майрона.       – Я имею в виду, что они выглядят малютками, а тебя…       Майрон не успел договорить, потому что над его головой пролетел пустой бокал, осыпая все вокруг под восхищенный вздох морголюток дождем льда, пьяной смородины и осколков стекла.       Но на этот раз – промолчал. Повисла пауза, заполненная довольным писком и шебаршением. Мелькор осушил еще один бокал, бросив мрачный взгляд на тот, что был занят.       – Machanaz, вы пожелаете что-то еще? – Мелькор почти физически ощущал, как Лангон пытается не смотреть на пол. И на павлина.       – Пожелаю, – с гробовой тяжестью ответил Мелькор. – Ещё.       Сидевший на спинке стула павлин покосился на пустой бокал, где на дне красовались черные ягоды. Мелькор, не глядя, протянул его птице. Павлин склевал пропитанную алкоголем ягоду.       И издал очередной жалобный вопль под скривившееся от отвращения лицо Мелькора.                     Не раз лучезарная ладья Анар пересекла небо, и не раз Мелькор подумал за минувшие дни, что никогда время его правления не тянулось столь раздражающе шумно. Неизвестно, что стало большим проклятием – намертво прицепившееся к морголюткам прозвище Майрона, их феноменальная способность учить новые слова и болтать, не замолкая, или же их постоянное присутствие и его полная неспособность от них избавиться.       Он пытался обмануть их и оставить в покоях – но они пролезали даже через щели под дверью. Пытался раздавить – но они в последний момент уворачивались и начинали так верещать, что позавидовали бы самые истеричные орочьи дети. Пытался заколдовать на немоту или выпить их жизнь – но они не были живыми в полном смысле, и ничего не получалось.       Зато маленькие твари следовали за ним повсюду. В купальне они разбрасывали полотенца и гребни, а затем плюхались в воду и залезали мокрыми в его сапоги и ящик с чулками. Во время работы плескались в чернильницах и оставляли отвратительные кляксы на едва подписанных эдиктах. В тронном зале злорадно хихикали и воровали украшения у просителей-майар. Даже с радостными воплями вылили масло под ноги одной из смотрительниц за ядами, а затем задрали ее красную шелковую юбку до ушей. Привязали волосы Тхурингветиль к резьбе колонны и украли яблоки Ашатаруш, чем оскорбили обеих до глубины души.       Мелькору не оставалось ничего, кроме как делать вид, что он не имеет к этому безобразию никакого отношения. Даже когда несколько клубков повисли на его косе при полном тронном зале и начали бессовестно раскачиваться, хихикая и вереща.       Но если бы только это!       Они выдергивали перья из украшений на его стеклянных ручках для чернил, дергали за плащ, могли по три раза на день вцепиться в любое слово, повторяя его до тех пор, пока оно не превращалось в какофонический набор звуков. Последней их любовью стало слово "хлеб". Теперь Мелькор мог возненавидеть хлеб до конца времен.       А последней каплей его невероятно малого и очень быстро иссякающего терпения стал отряд передразнивающих зрителей в спальне. В том самом положении, в котором Мелькора не должен был передразнивать никто и никогда.       Так что следующее же утро застало его в огромной оранжерее, где причудливая система зеркал разбрасывала солнечные блики на влажные заросли кожистых ядовитых цветов, а новообретенный павлин важно расхаживал по полу, время от времени издавая пронзительные крики. Спустя некоторое время он взлетел на ветки причудливо изломанных подземных деревьев, осматривая оранжерею с высоты.       Мелькор почти привык к птице – блестящая пестрота ее окраса и пышный хвост странным образом радовали глаз. Даже в голосе оказалось больше гармонии, чем на первый взгляд. Иногда крикливая тварь расхаживала по нижнему саду, ведя неравный бой с живыми шипастыми лианами, усыпанными огромными красными цветами. В душе айну возникал прилив непривычного радушия каждый раз, когда птица ухитрялась удрать от хищниц на балкон спальни (разумеется, с победным воплем).       Но сегодня Мелькора не заботил ни павлин, ни сад, ни ядовитые цветы! Сегодня его заботили только проклятые морголютки, которые суетились на полу и среди высаженных растений так, что казалось, будто весь нижний слой листьев оранжереи мечется в припадке.       – Что это? Это что? Что? – несколько черных клякс дергали Мелькора за плащ, прыгая вокруг вышитых зелеными бусинами замшевых сапог.       Ещё несколько запрыгнули в темные кусты с ажурными листьями и принялись с визгом кататься на лианах. Другие закопались в клумбу и начали радостно разбрасывать землю.       Мелькор собрал в кулак все остатки терпения, пока доставал из шкафа в торце оранжереи банки из темного вулканического стекла с плотно притертыми металлическими крышками.       "Я все равно от вас избавлюсь. Любой ценой".       Из всех изощренных магических способов он пока не попробовал лишь один, самый простой и до глупости очевидный – запереть проклятых морголюток в банке, сундуке или ящике, которые нельзя открыть изнутри. Впрочем, заполнять маленькими тварями сундук казалось отвратительной мыслью – откуда ему знать, на что способна собранная в такую кучу свора? Но вот рассованная по банкам маленькими компаниями…       "Может, хоть после этого я наконец-то побуду в тишине несколько мгновений".       Мелькор покосился на одну из маленьких тварей, что прыгала на руках по черно-золотому борту земляного бассейна с деревьями, и обманчиво дружелюбно улыбнулся, протягивая ей раскрытую ладонь. Мелкое создание удивленно моргнуло, кувыркнулось через голову, и без всякого страха запрыгнуло на ладонь - крошечное и как будто невесомое. Оно даже без опаски и вопросов спрыгнуло в банку.       Морголютки, очевидно, воспринимали это как забавную игру – но ровно до тех пор, пока он не заполнил банку доверху и не закрыл крышку. Из-за темного стекла недоуменно и обиженно разгорелось множество пар золотых глаз, а в оранжерее поднялось почти птичье верещание, сравнимое с криками стаи скворцов:        – Зачем? Зачем?       – Ты нас обижаешь!       - Пусти! Пусти! Пусти!       Вой стоял оглушительный. Мелькору показалось, что каждая морголютка мгновенно выползла из своего укрытия - они окружили его столь плотным возмущенным кольцом, что и шагу нельзя было ступить, не оказавшись прямиком среди них.       - Вы мне надоели! - рявкнул он на черную массу, перекрикивая ее тяжелым низким голосом. - Вы орете! Вы мешаете! Если бы я нашел способ вас убить, вы бы уже были мертвы!       Ответом стала столь гробовая тишина, что изумила даже его. Черные клубки с золотыми глазами замерли так, как мог бы это сделать некто, получивший внезапную пощечину.       "И почему мне пришло на ум именно это сравнение?"       – Ты что делаешь? – голос Майрона в тишине и влажном воздухе оранжереи прозвучал особенно громко.       Майа отвел в сторону касающийся золотой макушки широкий темно-зеленый лист. Мелькор издал неопределенный изумленный звук, заметив, как вся черная масса морголюток ринулась к майа и съежилась за Майроном, глядя из-за него как будто бы злобно и обиженно.       В тишине верещащий клубок раскачал банку изнутри, грохнулся на пол, разбив стекло вдребезги, и ринулся к остальным.       Майрон недоуменно приподнял бровь, оглядывая морголюток за собой.       – Я решаю проблему, – ледяным голосом ответил Мелькор, отгораживаясь от всех скрещенными руками, и стиснул перекинутую через плечо тугую косу, черную и гладкую, как канат.       На золотых когтях колец блеснули крупные изумруды. На волосах - булавки в виде зеленых ящериц, скрепляющих плетение.       Морголютки смогли хранить молчание недолго. Черная масса перемигнулась между собой и снова зачирикала, как гигантская стая воробьев, перебивая друг друга:       – Он нас обижает! Себя! Нас! Себя! Нас! Себя!       Майрон снял темно-красную замшевую перчатку и пригладил, как обычно, идеально аккуратные волосы, казавшиеся ему слегка растрепанными. Покосился себе под ноги.       - Потише. Погодите.       Мелькор едва не задохнулся от возмущения, потому что морголютки умолкли, словно по волшебству.       "Серьезно?! Его они слушают, а меня - нет?!"       Айну развел руками и издал рассерженное змеиное шипение. Майрон вздохнул.       – Себя… – задумчиво потянул майа. – Слышал? - он быстро взглянул на Мелькора. - Ты не задумывался, что… хм, – и он умолк, удивленно сморгнув. Будто осознал нечто неожиданное.       – Ну что?! – резко огрызнулся Мелькор, дернув кистями в нетерпеливом жесте.       Майрон обвел морголюток пальцем, описывая размытую круглую фигуру.       – А ты погляди. И подумай. Они далеко от тебя не отходят. Не слушают. Где ни запри - все равно выбираются.       "И что?!"       Майа присел на корточки и протянул палец к одному из желтоглазых комков.       – Эй.       – Что? – сердито поинтересовалась черная клякса.       – Что? Что? – тут же начало вторить еще пятеро, рассерженно подпрыгивая на месте.       – Пойдешь мне на руку? - терпеливо поинтересовался майа.       Гвалт прокатился волной по всей толпе морголюток.       – Нет! Нет! Нет! Не-ет! Нет!       Мелькор закатил глаза, увидев на лице Майрона непривычно мягкое выражение лица - почти теплая улыбка, какая бывала разве что наедине. И немного хитрая.       – Кого-то мне это напоминает.       – Да неужели? - съязвил он.       Черная масса начала верещать совсем уж оскорбительную чушь:       – Часть тебя! Часть тебя!       Майрон, как назло, словно и не удивился. Даже улыбнулся еще шире, разгибаясь. Зашуршала темно-кирпичная ткань одежды с тонким золотым шитьем.       – Никогда бы не подумал, что соглашусь с этими комками тьмы, но, похоже, они правы.       "Вот это вот орущее нечто напоминает тебе меня?! Неужто?!"       – Майрон, ты дурак? – сердито огрызнулся Мелькор. – Оно никак не может быть частью меня. Даже мыслит самостоятельно.       Майрон пожал плечами, сохранив эту наполовину теплую, наполовину загадочную улыбку, которая начинала его раздражать до желания запустить следующей банкой в голову майа.       – Если ты не проявил до конца свое намерение – возможно, у тебя получится собраться назад. В конце концов, они не очень самостоятельны.       Он был убийственно спокоен и мягок. Невыносимо не злил.       Мелькор со стоном запрокинул голову к потолку.       – Да ты издеваешься!       Майа вздохнул и только развел руками:       – Если бы ты все время был одинаковым – я бы тебя не…       Айну оборвал Майрона одним гневным окриком:       – Заткнись, пожалуйста!                     У него так и не вышло избавиться от этих… морголюток. Маленькие твари раздражали с каждым днем все больше, и каждый раз, когда приходилось вспоминать сказанное Майроном, он испытывал непривычную смесь противоречивых чувств. Отрицание, раздражение, колючая иголка обиды, любопытство и невыносимое желание что-то кому-то доказать слиплись в ужасный комок и тянули неизвестно куда и неизвестно зачем.       Хуже всего - в нем зрело назойливое чувство, будто наедине с собой мелкая свора начала раздражать чуточку меньше. И это злило еще больше. Вот только на кого направить злость, он, вопреки обыкновению, не понимал.       Мелькор, как всегда бывало к концу дня, вытаскивал украшения из волос. Одна из морголюток запрыгнула на его стол перед зеркалом и принялась, задумчиво вертясь, разглядывать себя. Так и стояла среди всего великолепия костяных гребней, золотых шпилек, хрустальных флаконов, драгоценных масел и прочей ерунды, которая всегда находила свое место рядом с подставкой для короны.       Живая клякса расставила паучьи лапки, покачалась, вытаращила золотые глаза, попробовала примерить на себя кольцо накосника вместо короны и завороженно выдохнула.       – О-о-о!       Мелькор дернул идеально гладкой бровью. Ленивая усталость и утихшее раздражение побуждали к любопытству.       – Ты что, себя осознаешь? - поинтересовался он у морголютки.       За спиной раздался привычный шорох крыльев, цоканье когтей по мрамору и победный птичий вопль - павлин очередной раз спас драгоценно-изумрудное роскошество хвоста от злобных лиан.       В отражении зеркала Мелькор видел, как еще несколько морголюток разглядывали, натянув между собой, вышитую перчатку, и о чем-то перешептывались, будто бы обсуждая между собой находку.       - Эй, - он сдвинул пальцем еще одну кляксу, которая залезла на стол и принялась вытаскивать пробку из опасно зашатавшегося флакона с травяным маслом для волос. - Ты же отмывать это не будешь. Отойди.       Он мог поклясться, что черный комок издал грустный вздох.       - А? - крутившаяся перед зеркалом клякса протянула второй кольцо, которое только что примеряла перед зеркалом.       Обиженная задумчиво уставилась золотыми глазами на блестящее украшение и тут же схватила его с радостным писком.       "Да ну? Это что, забота?"       Мелькор устало посмотрел в потолок. Выдохнул. Постучал украшенными когтями по мраморной столешнице.       – Ладно. Что вы такое и чего хотите?       Кляксы переглянулись. Перемигнулись. Запищали наперебой:       – Хотим? Мы – ты? Мы хотим? Ты хочешь?       – Вы не я, – жестко отрезал он.       Морголютки аж подпрыгнули, сердито сощурив глаза.       – Не злись на нас! Не ори! Не ори!       Что-то в них промелькнуло такое…        Поддавшись странному импульсу, Мелькор стянул перчатку с обожженной руки и коснулся черного комка костяшками пальцев – там, где целая кожа была зажившей и еще могла что-то чувствовать.       Морголютка оказалась на ощупь пухово-теплой, как мех шиншиллы.       Поразительно.       Существо потерлось о его пальцы, пачкая кожу следами угольной пыли и сажи. Запрыгнуло на тыльную сторону ладони, недовольно уставилось на него, чем-то неуловимо напоминая выражение его собственных глаз, когда его что-то раздражало – не вполне всерьез, вроде Майрона, который дурачился в неподходящий момент.       "А если Майрон прав?"       Мелькор почему-то подумал о суетном любопытстве, которое подталкивало к чему-то новому. И о мелкой пакостливой раздражительности, подмывавшей всегда мстить в ответ за что-то достаточно эффектно и напоказ, чтобы все усвоили урок. И даже – немного смешно. И даже о павлине, которого видел в зеркале - тот запрыгнул на ширму возле стола и принялся чистить перья, встопорщив крыло.       – Так что вы хотите?       Существа вновь начали перемигиваться, глядя на него.       – Мы хотим? Ты хочешь? – в их интонациях оставался неясный вопросительный след, будто они не то утверждали что-то, не то интересовались его волей больше собственной.       «Я хочу?»       Второй черный комок, совсем невесомый на ощупь, как бабочка, тоже уселся на руку.       – Я хочу?       "И правда, а чего?"       - А? - морголютка со странной непосредственностью протянула ему кольцо для накосника. Они снова перемигнулись.       - Блестяшки? Блестяшки? - вопросительный гвалт превратился в утвердительный, подхваченный оравой черных клякс возле кровати и павлиньим криком. - Блестяшки! Любить! Блестяшки!       Мелькор чуть усмехнулся, неожиданно удивленный и этим глупым проявлением заботы, и тем, что эти существа оказались на ощупь вовсе не мерзкими, как паучья щетина, а мягкими, словно пух. Золотые миндалевидные глаза мерцали, будто отражая сотни маленьких звезд.       Майрон почему-то иногда говорил, что радость в его взгляде отражается именно так.       – Так и быть, - Мелькор говорил тихо. - Может, вы и впрямь часть меня.       Одна из морголюток, что была посмелее, ловко вскарабкалась по вытянутой руке на воротник рубашки и осторожно потерлась о щеку – по-прежнему мягкая и невесомая. Она ничем не пахла, кроме неуловимого следа вулканического дыма и выжженной солнцем сладковатой амбры со следами колючих строгих цветов.       Почти как его духи.       - Ну и что теперь? - Мелькор говорил вполголоса.       Он удивленно выдохнул, заметив, что комки, собравшиеся на постели, соскочили с нее неожиданно тихо, и принялись ласкаться к его ногам, словно крошечные кошки.       Тело окатило легкой волной будоражащего тепла – будто бы кольнуло импульсом сил, разлившихся под кожей и в крови.       "Что?.."       Мелькор резко оглянулся. Никакой морголютки на плече больше не было. И под ногами - тоже.       Последний шарик сидел на его вытянутой руке, почему-то наливаясь теплым золотым светом – и будто бы нырнул под кожу, растворившись тонкой линией света – словно на мгновение засияли слишком материальные сосуды и кости внутри ладони.       В конце концов, интуитивное чувствование момента и концентрация превыше всего, даже для столь пылкой и огромной души, как его собственная. И каждая мелочь имела значение.       Мелькор не успел обдумать собственные ощущения, когда услышал знакомые шаги и легкий скрип раскрытой двери в покои. Майрон, конечно же. Он видел его за спиной через зеркало.       Майрон обвел взглядом спальню, будто прислушиваясь к чему-то. Огляделся. И удивленно посмотрел на него.       – А где?..       Мелькор пожал плечами. Он так и сидел перед зеркалом, без короны, с обычным только для самого себя да Майрона сыпучим блестящим облаком черных кудрей, раскинувшихся по плечам.       – Похоже, вернулись ко мне.       Майрон удивленно дернул бровью и подошел ближе: положил руки ему на плечи и почему-то улыбнулся.       – У тебя получилось? Хм, – теплые пальцы майа стерли с его щеки черный след. – Ты что, их съел?       Мелькор недовольно куснул его за широкую часть руки возле большого пальца и услышал смешливое фырканье майа.       – Дурак ты, Майрон.       Майа присел возле его стула, опираясь на подлокотник. Цитриновые глаза были очень близко. Он пах кожей и сухой травой, а говорил хрипловато-тихо:       – Значит, я был прав, когда сказал, что если бы ты все время был одинаковым, я бы не смог тебя…       Он не успел закончить, потому что Мелькор резко притянул его к себе и поцеловал очень настойчиво и на удивление сердито.       Зато после Майрон наконец-то увидел след звездно-золотых смешинок в черных глазах и чужом вкрадчивом голосе:       – Может быть.