sweetie heart

      Не бывает случайных встреч или действий, то, что случилось, вероятнее всего, было изначально приготовлено им судьбой; где-то на задворках созвездий, далеко-далеко над ковшом белой медведицы в день их рождения кто-то праведной чистой рукой точёным кончиком пера, ловко пронизанным звёздными чернилами, написал такую замечательную фразу — в шестнадцать лет ему уготована боль.       Забавно получается — временами думал обо всём случившемся Шуичи, когда вновь засиживался за какой-то колледжной проектной работой в самый последний день до сдачи допоздна, когда за окном уже собирались крупными копнами звёзды, — время идёт, а я не могу забыть, — и горячие слёзы опять закапывали все такие нужные, но в тот момент совершенно никчёмные и пустые бумажки.       Замочная скважина щёлкнула.       — Ты опять сидишь? — с порога заявила Харукава, опустив тяжёлые сумки с продуктовым набором на ближайшую неделю на пол. Шуичи даже не помнит, с какого момента их совместной жизни именно Маки отвечала за покупку продуктов и оплату всевозможных счетов.       Хотя, это было совершенно неудивительно — Химико давно уже отказалась от всей этой бумажной волокиты, стоило ей однажды упустить несколько сотен йен впустую, Саихара слишком сильно уставал на занятиях, из-за чего путал цифры. Харукава, смирившись с абсолютной бестолковостью новоиспечённых соседей, взяла всё на себя и, к счастью, ни разу ещё не промахнулась ни в чём.       Кто бы мог подумать, что жить с двумя девушками абсолютно и совершенно точно не так, как показывается в романтических комедиях с типичным любовным треугольником между парнем и каждой из его сожительниц.       Маки, оставив киллограмовые пакеты на кухне дожидаться Юмено, отвечавшую на этой неделе за ужин, в несколько шагов тут же оказалась нависшей над застрявшим над незаконченным предложением в будущем трёхстраничном эссе, срок сдачи которого истёк уже как несколько дней назад Шуичи.       — Ты не сдвинулся с этого места.       — Я работал.       — Прошло почти семь часов, — недовольно цокнула языком Харукава, тряхнув головой, откидывая назад остриженные недавно под удлинённое каре волосы, и подошла к зашторенному окну. Решительным движением отодвинув в разные стороны стороны, брызги вечернего солнца больно ударили по заспанным глазам юноши, заставив того скривиться от слишком яркого света. Настольная лампа с хорошей мощностью и качеством лампы — для неудачников, и Шуичи всеми силами старался выбиться из их числа, — Ты обедал?       — Вроде, — прищурив левый глаз, почесал затылок Шуичи.       — Значит, нет, — умозаключила брюнетка, глубоко вздохнув. Вновь становиться нянькой, особенно для такого трудного ребёнка, как Шуичи, особо не хотелось, но эти придуманные узы, ярко-красной нитью тянущиеся от сердца до сердца каждого, переплетающиеся где-то в середине рвать слишком больно, почти невозможно, из-за чего Харукаве пришлось жертвовать собственным личным пространством, подминая его под особенности двух вечных детей, — Химико обещала прийти к семи, — девушка перевела взгляд на настенные часы, глухо отстучавшие половину шестого. Устало потерев двумя пальцами переносицу и заметно ссутулившись, Маки села на небольшое кресло, стоящее в углу небольшой гостиной, ставшей собственным кабинетом и комнатой для детектива.       — Устала? — нахмурившись, спросил Саихара.       — Нет, — закатила глаза Маки, обречённо откинувшись на спинку кресла.       — Приму, как да, — пожал плечами Шуичи, вновь уткнувшись носом в конспекты пропущенной вчера лекции по правоведению — вчера его слишком сильно тошнило, живот крутило, как на американских горках, и голова трещала по швам, предсказывая что-то плохое.       Поступить на первый курс юриспруденции было определённо отвратной идеей, которую Шуичи проглотил вместе со всей надуманной продюссерами этой идиотской игры болью, преследующую эту профессию. Знать, что за тем талантом, который тебе вживили, выписали тонким почерком на лобной доле мозга, не стоит ничего, и что ты без этой игры — просто пустышка, жалкая бутылочка, брошенная когда-то в реку, которая никому не сдалась — больно и страшно. От этой боли не убежать, её не заклеить пластырями и не залить литрами алкоголя — она останется навсегда, выжженная на сердце калёным железом. Боль всегда хочет, чтобы её помнили, и Саихара больше не может бежать от неё.       Вникать в права и обязанности, в историю мира и втискиваться в недра иностранного языка — тяжело; воспоминания — настоящие, не нарисованные, приобретённые им же самим за это недолгое время — давили откуда-то сверху, каждую ночь схватывали руками-костями за горло и душили, душили, душили.       Это чувствовали все.       И Шуичи было от этого ни черта не легче.       На кухне тринадцать фотографий — число несчастливое, страшное, пророчащее муки и гибель — молитвенные посты, тринадцать людей, смотрящих на них откуда-то сверху, то ли с небес, то ли с верхних полок самой высокой этажерки, забитой всевозможным барахлом. Стоило отпустить, но никто не хотел этого принимать.       Место на кухне со множеством фотографий — святое, обитое двумя полосами тёмно-фиолетового ситца, настоящий алтарь. Две подожжённые палочки дымятся, пронизывая воздух насквозь лавандой, редкой в краях, в которых они теперь живут.       — Маки?       — М?       — Ты скучаешь по нему? — вопрос, сидящий давно где-то в голове, невольно срывается с губ Шуичи, смотрящего на этот маленький домашний алтарь снизу вверх. Фотография в маленькой чёрной рамке — слегка поблёкшая от постоянного падающего света сквозь прозрачный тюль — шторы на кухне не вешались намеренно, Шуичи хотел, чтобы он по ночам видел звёзды, — улыбалась глазами. Чужой голос, почти забытый разумом, но родной сердцу, произвольно гулял по голове, выкрикивая всевозможные фразы.       — Да, наверное, — жмёт плечами Маки, закладывая руки за спину. Много говорить не хочется, и Саихара это знает и не донимает девушку расспросами. Харукава слегка надувает губы и тянется руками к плечу, пытаясь схватиться за хвост, но тут же вспоминает, что его больше нет — привычка, засевшая у неё с самого начала. Отучаться времени нет и навряд ли вообще появится, поэтому руки просто верёвками болтаются где-то внизу. Длинные тонкие пальцы с неровными ногтями — со стрессом у девушки, признаться, справляться совершенно не получалось, и ногти, до этого старательно отращиваемые, сгрызались в первый десяток минут — подрагивали. Маки не плачет уже как год — нельзя, бережёт слёзы именно для этого дня, и это её окончательно добивает, превращая все нервы и непролитые слёзы в мандраж и тремор, окунающий её с головой. Губы синеют, и пальцы трясутся ещё сильнее, как в истерическом припадке. К щекам и глазам приливает кровь, и Харукава знает, что ещё секунды — и она окончательно сдастся.       Шуичи знает, что так нельзя.       И тянет к ней свою руку — не такую и тёплую, красивую и аккуратную, со своей долей шрамов от былых времён, о которых он совсем не помнит, мозолистую, но такую спасительную и нужную.       Тянет аккуратно, чтобы не спугнуть и не оттолкнуть — сначала подушечками касается внешней стороны ладони, обращая на себя внимание. Маки нервно вздрагивает, но не отдёргивает руку, давая слабой доле тепла лёгким электрическим разрядом пройтись по её телу.       Затем Саихара тыльной стороной ладони обвивает уже более спокойную руку Харукавы и тянет к себе — спрашивает разрешения, на всякий случай, хотя уже давно знает, что та никогда не ответит ему отказом. Пальцы переплетаются друг с другом, складываясь в крепкий, надёжный замок, и Маки, сделав глубокий вдох, прикрывает глаза и делает шаг в сторону Шуичи. Касаться его в такие тяжёлые моменты — спасение, которое она искала внутри себя всё то время после конца игры.       Маки осторожно — боясь спугнуть — кладёт отяжелевшую голову на плечо Шуичи и шумно выдыхает застоявшийся в лёгких воздух.       Нарисованный Кайто улыбался со своего места на алтаре.       Где-то в коридоре, пряча дыхание в ладонь, не портя момент, затаилась Юмено.