Грязь

1

Профессия ведьмака на самом деле никогда не была особенно лёгкой. Престижной ее уж точно не назовешь тоже. Это была грязная, трудная, в какой-то степени монотонная каждодневная обязанность. С непостоянной, но довольно солидной платой. С примерно равными шансами заработать себе вселенское уважение или бесславно почить в каком-нибудь захолустье. Геральт, вообще-то, никогда не жаловался, да и устраивало его всё в принципе, даже то, что «вселенское уважение» в наших-то реалиях ему не видать. Он и сам был в целом очень реалистичен: у него никогда не было никаких иллюзий насчёт, скажем так, всего. Кто-то конечно называл его бесчувственным выродком из пробирки и стабильно получал за это железным кулаком по своим мягким внутренностям, но... прав же был. Геральт не то чтобы считал себя не согласным, просто обидно иногда бывает — чисто по-человечески. Он обычно не употребляет в свой адрес такие выражения — довольно странно они звучат, когда слышишь шум собственной синтетической крови на периферии совершенного слуха. Или когда копаешься по барахолкам Сети, выбирая между двумя новейшими моделями глазных сетчаток. Странноватые занятия, так подумать, для «человека». Зато совершенно подходящие для ведьмака, в котором от человека-то осталось мало — кровь как машинное масло, скелет — сплошная синтетика; идеальная модель, созданная для самой грязной работы. А по факту всего лишь кибернетический монстр, призванный убивать подобных себе. Он — единственное спасение всех этих «обычных людей», сделанных биологическим путём, а не в лабораториях, и их же главное проклятье. Двусмысленная ситуация, и с какой стороны не посмотри — не шибко радостная. Он однако не жалуется, и жизнью своей в целом доволен. И дело тут далеко не в непробиваемой уверенности в собственной значимости; нет, просто есть в его жизни и вправду кое-что хорошее. Девятнадцатый ярус, грязный район. И свора собак в одном из обшарпанных кем ни попадя переулков. Ради них он даже ездит в ту часть мегаполиса за проливом, что многие называют районом «неприкасаемых». Там живут те, кто отказался вживлять синтетику в свой организм. Там нет ярусов, просто бесконечно высокие дома, построенные ещё в прошлом столетии, с дворами-клетушками. Это место жутковато совсем не тем, чем может напугать другая часть города; здесь буквально каждый закоулок дышит потерянным, умирающим людским прошлым. Зато только тут, стоя на самой земле, можно увидеть клочок сероватого неба. И купить мясо, конечно же. Прозаично, да, но Геральту эта усыпальница человеческого прошлого, кажется, чертовски нравится. Ему нравится смотреть, как справляются с жизнью люди здесь, нравиться искать что-то, чем они отличаются от людей там; пусть мировые кризисы и ударили по всем одинаково. Здесь, правда, приближающийся конец света выглядит куда более угнетающе. Геральту, впрочем, не привыкать. Сегодня он смотрит на женщину, что отвешивает ему полкилограмма биологического белка, с какой-то особой внимательностью и почему-то глупо стряпает на лице ухмылку. Ему интересно. В той части Города, где он в состоянии найти себе дело, настолько натуральных людей попусту не существует. Он понятия не имеет, сколько ей лет, потому что не умеет считать человеческий возраст, но на лице у нее морщинки. Он рассматривает их все, — они расходятся трещинами из уголков глаз, тянутся от носа до губ и некрасиво стягивают подбородок, — и понимает, что она — живая. Настоящая. Сделана из точно такого же мяса, что собственными руками накладывает сейчас в пакет. Геральту иногда хочется сказать ей об этом, но остатками своей тактичной человеческой сущности понимает, что лучше не стоит. Женщина передает ему мясо в пакете и тоже улыбается. Как улыбается другим своим покупателям или соседям. Наверное, она просто не знает, что у Геральта такого мяса нет. Что вместо него его мышцы — синтетические волокна, тщательно настроенные руками смертных творцов. Конечно, просто не знает. Если бы знала, не улыбалась. Так уж заведено, «неприкасаемые» ненавидят всех этих псевдо-людей, что однажды пожелали обвести вокруг пальца природу, а те взамен ненавидят их. Считают их популяцией дураков, остановившихся в развитии. А по правде — просто бедняками, обречёнными на вымирание. А ведьмаков ненавидят и те и другие. Геральт, конечно, не жалуется. Ему не впервой. Но он, наверно, солжет, если скажет, что нет ему до этого никакого дела. Как и всегда, возвращается Геральт все той же дорогой, только теперь с этим уродливым пакетом. Уродливым, потому что другие пассажиры катаются в район за проливом на единственном, ещё ходящем туда транспорте, по работе, для связей с общественностью — не суть, но явно не по своей воле. Они никогда ничего не вывозят оттуда, и Геральт с этим серебристым пакетом действительно выглядит странно. Подозрительно. Тупо. Так по-дурацки. Ему наплевать. Потому что пакет уже не кажется никому таким лишним, когда Геральт достигает заветного девятнадцатого яруса и устремляется в этот лабиринт узких проходов и коридоров. Здесь, среди мусорных баков, вдали от улицы, он подзывает своих питомцев тихими хлопками, и собаки, весело молотя по воздуху грязными хвостами, с готовностью и простодушием мчатся к нему. Геральт знает их всех. Его любимица — Плотва, такая рыжая добрая собачонка с белым пятном на лбу. Имя для нее он однажды вычитал в биологическом справочнике, но с тех пор пережил столько чисток, что из памяти его уже напрочь стёрлось, что оно означает. Геральт отрезает от мяса маленькие куски и кормит с рук каждую шавку, отрезает и видит внутри какие-то белые комья, похожие на таблетки. Или на трубки, Геральт не особенно разобрался, что это. Думает, что, наверное, это мясо тоже переводят на новый, синтетический уровень. Он бы, наверное, не стал это есть, но собакам нравится. Они резвятся, ластятся к его ногам, просят ещё. Геральт скармливает им всё до кусочка, комкает пакет и выбрасывает его в переполненный до краев бак. Вокруг грязно настолько, что воздух еле проталкивается в глотку, а руки буквально пропитались ужасной липкостью. Это место страшно чем-то другим, чем-то более тёмным, совсем не тем, от чего хочется воротить нос за проливом. На душе у него тоже липко. Плотва, должно быть, заслужила лучшего мира. Но Геральт ничем помочь не может. Ему остаётся только развернуться и быстрым шагом уйти прочь. В привычно пустую и огромную конуру, что у многих людей принято называть домом. А Геральт и не человек, так что, наверное, естественно, что он её всей душой ненавидит и мечтает, чтобы у соседей случился пожар и это место к чертям сгорело, а у него самого не осталось ни одного воспоминания о той жизни, в которой он был точно таким же, жалким и весёлым человечком, беспомощным и беззащитным, а не этим ненавистным самому себе, зато точным как часы киборгом. Пожалуй, на этом всё приятное в его жизни заканчивается. Он возвращается из тихого переулка с Плотвой обратно на оживленную площадь. Накрапывает дождь. Люди, которые отчасти уже совсем не люди, курсируют каждый по своим делам, но все в одну сторону. Геральт как ледокол врезается в эту гущу, как всегда не заботясь особенно, насколько вежливо это будет по отношению к ним. Им самим до этого, впрочем, дела тоже нет никакого. Ведьмак ещё ни разу не видел в их лицах чего-то хоть отдалённо похожего на то, что он видит в лице той продавщицы с мясом. Они редко что-то замечают. Они ни живые, ни мертвые, просто бесконечно уставшие и злые. Подчас выглядят страшнее тех киборгов-чудовищ, которых ведьмак должен убивать по закону. Жаль, что его самого не спросили, кого именно следует называть чудовищем.

2

В бар на площади он приходит, просто чтобы посидеть. И чтобы забрать деньги, причитающиеся ему за очередной обезвреженный лабораторный эксперимент. Сегодня Геральт злится, потому что Йеннифэр, эдакий научный сотрудник завода по производству живых машин, сегодня сказала, что некие интеллектуалы в своих гаражах привили биороботам способность размножаться. Йен радовалась, уверяла, что эти юные гении уже проходят тестирование на профпригодность, а «уже завтра» получат место в её Академии и будут со временем вживлять такие навыки более полезным для Корпорации экземплярам под её неусыпной и чуткой опекой. Геральт прекрасно понимал её энтузиазм: Йен, с таким же частично синтезированным телом, как у него самого, когда-то давно утратила собственные репродуктивные способности и последние годы проела все мозги и Геральту и персоналу со своей горячечной идеей воплотить такой проект в жизнь. Геральт тогда тихо радовался, что учёные так и не смогли разработать в пробирочных организмах такие возможности. Просто он знал Йен такой и эгоистично не хотел, чтобы что-то менялось. Пригрелся в своем устойчивом маленьком мирке и думает, что эта устойчивость действительно важна, особенно на фоне всего остального мира, расшатанного и ненадёжного. Тем более, кому как не ему знать, чего стоят такие вот прокачки. Однажды всадил себе искусственные ребра, а не понравилось — все, дороги назад нет. Геральт вот, например, был бы совсем не против откатить всего себя назад; хотя кто его знает, как сложилась бы в таком случае его жизнь. Тяжёлые мысли прерываются вместе с поставленным прямо перед носом рифленым бокалом. Оранжево-голубая жидкость плещется в нем как маленькая живая сфера, но Геральту на эти блатные заморочки плевать. Зато вот формат этого бокала, буквально на глоточек, заставляет его поднять на бармена неподвижный, отливающий такой же рыжиной взгляд. Тот сразу тушуется, и на фарфоровом кукольном личике выступает румянец. «Сейчас-простите» — выдавливает он серебристым голосом («Связки себе дорогущие сделал, ясно», — сразу замечает Геральт) и быстро упархивает за стойку, видимо, в поисках тары побольше. Ведьмак смотрит вслед его отравленных химией жёлтых волос и презрительно отворачивается. Где-то рядом кто-то или что-то тренькает музыку на гитаре с усилителем, и в низком помещении громкие звуки отдаются глубинной неприятной вибрацией. Геральту все равно, если честно, этот белый шум на фоне даже успокаивает, и собственные сумрачные проблемы как-то теряются в окружающем гвалте. Мотивчик кажется Геральту знакомым, будто по радио только его и крутят без конца, но ему никак не удаётся оценить ни качество, ни умение, его слишком перегруженное за этот день сознание вымоталось настолько, что когда Луи, или что там написано у бармена на бейджике, приносит наконец эту блевотно-синюю бурду, впадает над кружкой в какой-то медитативный транс, позволяя мозгам отключиться от всемогущей Сети и... — Мне нравится, как ты сидишь здесь, в углу, и хандришь. Геральт ошалело смаргивает дрёму и будто спросонья удивлённо смотрит на создание, потревожившее его покой. Парень в голубом костюмчике, будто вылезший прямиком из какой-то виртуальной игры, стоит прямо над Геральтом с таким видом, будто крупно ему задолжал и хочет откупить свою долю каким-то минимально болезненным способом. — Здесь все, абсолютно все, — парень обвел взглядом вокруг головы Геральта, видимо, пытаясь показать объём, — высказались касательно моего пения. «Ага, музыкант значит. Тот, бренчащий», — вздохнул Геральт и отодвинул от себя подальше уже пустую стеклянную чашу, делая этим действием маленький такой намёк, что в беседе не заинтересован. — И только ты, мой нелюдимый собеседник, всё так же молчишь, — он как будто моляще улыбнулся. — Ну, давай, хоть два слова. Сделай милость, мне так хочется знать твоё мнение... — Это что, маркетинговый ход такой? — не то чтобы разозлённо, скорее просто устало оборвал незнакомца Геральт. — Что ты мне впарить пытаешься? Вопреки ожиданиям, тот не смутился, даже не обиделся, хотя в неоновой полутьме бара даже ведьмачьи глаза не могли с точностью угадать его эмоции. — Кроме своей компании, абсолютно ничего. Мне всего-то интересно, что ты думаешь о песне. Геральт хотел бы ответить что-то грубое, у него буквально обострилась какая-то иррациональная потребность огрызнуться, нахамить этому человеку, такому непонятно живому и весёлому среди всех этих злобных истуканов. Но, увы, не мог вспомнить ни строчки, чтобы прикопаться именно к ней. Хватило его лишь на незатейливое раздражённое фырканье. Парень, видимо, решил довольствоваться и этим. — Да-да-да, я понял, к чему ты клонишь. Согласен, вымысел здесь есть, я много чего приукрасил. Но, в свое оправдание скажу, что многие, даже все, если хочешь, великие творцы потому и стали великими, что немного вранья умели подать как надо... Геральт встал, показательно игнорируя надоевшего собеседника, и отвернулся к стойке, оплачивая счёт. Луи, или как там звать этого бедолагу, с профессиональной быстротой разделался с ним и вернулся к тревожному протиранию стаканов. Геральт отправился к выходу, а музыкант, будь он неладен в прямом смысле, подхватил свою бренчалку и в мгновение ока оказался рядом. Даже предвечерний шум улицы не сумел скрасть его болтовню. — Слушай, я знаю, кто ты... — будто открывая какие-то сакральные знания, протянул парень и, крутнувшись вокруг столба с вывеской, в нетерпении принялся пританцовывать. — Ты — ведьмак! Крошишь и рубишь всех этих ужасных монстров с нижних этажей! — Самый ужасный монстр сейчас — это ты, — беззлобно, но и не проявляя ни малейшего интереса тихо вставил Геральт. Парень как-то рассыпался смехом и припустил следом. — А ты остряк... Но я, более того, знаю твое имя, — тут он обогнал ведьмака и, шагая спиной, чуть не натыкаясь на бесчисленных прохожих, помпезно раскинул руки, устремляясь взглядом куда-то в узкие небеса, где сейчас проплывал патрульный вертолёт. — Геральт из Ривии! — буквально проорал он в трубу обступающих их со всех сторон зданий. Геральт закатил глаза к небу и протяжно выдохнул. Откуда только этот малец приблудился... — А, кстати, Ривия, это где? Ну, или — что? — он перестал кривляться и спокойно зашагал рядом, придерживая одной рукой лямку от инструмента. — Я вот, например, всю жизнь прожил здесь, никогда из города не выезжал, даже не был в других районах, представляешь! Ну, зато я был наверху, на двадцатом уровне и на двадцать первом. Однажды спустился до пятого, но меня там чуть не загрызла какая-то волосатая зверюга, а потом тошнило полдня. Наверное, это от нервов. А может из-за испарений и выхлопных газов. Они же, вроде, тяжелее воздуха, если я всё правильно помню... Вот тебя там не тошнит? Меня тошнит. Я Лютик, кстати, если тебе интересно. И да, точно, они вообще существуют? Ну, летюги из моей песни? Геральт резко остановился, врастая ботинками в плитку. Обернулся всем телом к новоявленному знакомому, окинул типично тяжёлым взглядом. Лютик, имя, разумеется, выдуманное, смотрел на него круглыми, бесконечно-синими глазами, совершенно неестественного морского цвета. Инфант. Какая глупая прокачка. Детский сад. Мог бы сделать себе стальные пальцы, было бы куда полезнее, раз уж он бренчит на своей гитарушке. — Нет. На любой твой вопрос или предложение — нет. Ясно? — Ясно. Можно пойти с тобой? — Нет. Но Лютик, разумеется, идёт.

3

Отвязаться от Лютика за несколько часов, что оставались до заката, оказывается задачей невыполнимой. Он будто преследует его и чертовски раздражает, мягко говоря, всем. Он не намного ниже Геральта, но все равно производит впечатление мелкого, и при этом умудряется заполнять собой всё. Геральт уже с трудом замечает пространство вокруг, ему кажется, будто все системы начинают отказывать, перед глазами уже мелькает аварийная красная надпись, но нет, это вовсе не надпись. Это красные флаги протестующих, на которых Геральт и Лютик-Лютик-Лютик-Лютик-Лютик случайно наткнулись. К геральтовому раздражению примешивается тревога и апатия, и настроение катится в минус с неимоверной быстротой. Он понятия не имеет, кто там у руля, но протесты и восстания вспыхивают последнее время все чаще, и никому пока не известно, за что они там дерут глотки. Зато всем предельно ясно, что бури не миновать. А ведьмаку совершенно не хочется оказаться за баррикадами одной из сторон. Хотя даже самому далёкому от политики очевидно, что сохранить спокойствие не удастся. Ну, правда, кое-кому всё-таки не очевидно. Несмотря на сгущающийся сумрак и со всех сторон подползающую панику, Лютик кажется весёлым до абсурда и беспечным просто до дурости. Геральт практически не отвечает ему, и идёт ровно с той скоростью, с которой этому малохольному инфантильному цветку будет легко отстать. Но тот, как оказалось, либо не так слаб, как кажется, либо просто дурак. Он следует за ним по пятам и трещит без умолку, постоянно касается его руки или плеча, даже если идут они не в сутолоке торгового городка, а, допустим, по закрытой шесть лет назад на перестройку набережной, где нет ни души, только тихоокеанские чайки раздирают старую рыболовную сеть. Геральта так бесит всё это, особенно эти извечные касания, что он, всерьёз пытаясь поддеть его, выбирает самые дурацкие дороги, ведь ему всё равно, куда идти, пусть хоть этот Лютик помучается. Подчас он замечает, что музыкант, по его собственному утверждению, реального мира за пределами города никогда не видавший, в противовес словам знает многое о том, что расположено вокруг них. Информация теоретическая, разумеется, но Геральту этого достаточно, чтобы понять, что образование он получал по старому образцу. А такое преподается только в университетах в престижной части города, в десятках километров отсюда. Ага, а говорил, что никогда отсюда не выезжал. Похоже, художественный вымысел у него не только в песнях. Мда, Лютик, не очень-то хорошо начинать знакомство со лжи. Как-то не сильно хочется ему после этого доверять. Иногда Геральт готов был взмолиться: «Господи, парень, мы знакомы два грёбаных часа, зачем мне знать про детство твоей матушки?», но он почему-то так и не говорит это вслух. Отчего-то казалось, что вместе с его более многословным ответами, чем хмыканье с разными оттенками раздражения да односложными да-нет, вся лютикова болтовня рассыпется. Не хотелось его прерывать. Когда солнце село совсем, и даже на шпилях уходящих в небеса высотных зданий перестал играть багрянец, Геральт сворачивает в узкий переулок и долго идёт по скрежещащей железной решетке, отделяющей ярусы друг от друга. Если опустить глаза вниз, можно увидеть такую же улицу, идущую в другом направлении всего в пятнадцати метрах под ногами. Лютик ворчит и морщится, в этом закоулке все пропахло кошачьей мочей, но стоически продолжает идти рядом. Геральт усмехается себе под нос и распахивает дверь спрятанного в этом неприметном месте универмага. Ночной ветер срывает со стен какие-то листовки, одна из них стелется под ноги. Лютик безразлично наступает на фото вождя и шмыгает следом. Внутри лампы светят каким-то синюшным светом, и Геральт в который раз ловит себя на мысли, что этот свет хочется с себя смыть. Отодрать с кожи, чтобы он больше не прикасался к нему своими грязными тревожными пальцами. Геральт даже начал опасаться, как бы это постоянное ощущение липкости не переросло в его личную патологию. Уж больно часто оно начало посещать его в последнее время. Геральт подходит сразу к стойке, и две девушки с абсолютно идентичными лицами (третье такое он видел на экранах) быстро принимаются его обслуживать. Он просит пару препаратов с верхней полки, в основном стимуляторов да анальгетиков, и упаковку питательных батончиков с разными вкусами. Обычную еду он перестал есть уже давно, тем более, что его желудку абсолютно без разницы. А эта дрянь в пластиковой упаковке хотя бы быстро усваивается, так что не надо тратить столько времени на жратву. Лютик опирается локтями о стойку и скашивает на ведьмака какой-то шальной взгляд. Тот мрачно молчит, сцепив зубы. — А знаешь, это так круто, — внезапно говорит Лютик. — Я имею в виду то, что ты весь такой пластмассовый, стальной, — он довольно ощутимо хлопает его по плечу, а Геральту как-то даже лень поправлять, что все его части тела хоть и искусственные, максимально четко повторяют строение и состав человеческих. — А я вот, например, никогда себе ничего не менял. Геральт недоверчиво косит на него взгляд. А как же твои глаза, мелькает у него в голове. Он всматривается в его лицо тяжёлым взором и думает, что, нет, обычные у него глаза, тусклые, чуть голубые, и сияли синевой только на свету. — Хотя у меня есть один ненастоящий зуб, мне его в детстве брат выбил. В пылу ссоры, естественно. Геральт вновь устало вздыхает и отворачивается. Вот уж, ему только приблудившегося щенка из «неприкасаемых» не хватало. — А что насчёт тебя? У тебя осталось что-нибудь свое, не ведьмачье? — Ага, волосы. Мамино наследство, — тоном абсолютной иронии отзывается Геральт, забирает со стойки пакет с медикаментами, оставляя взамен пару бумажек, и уходит. Лютик не следует за ним, но Геральт слышит позади себя его негромкий фыркающий смешок.