Грязь

4

Геральту кажется, что это было лишь случайное знакомство в баре, скрасившее ему пару часов бесконечной жизни, но реальность уверяет его в обратном буквально через пару дней. На седьмом ярусе, там, где, как он надеялся, никаких музыкантов не будет, ведьмак натыкается на одного из них прямо нос к носу. Лютик, беспечно прогуливаясь среди ларьков с откровенно контрабандной продукцией, говорит, что подыскивал себе латунные струны, потому что они, по его словам, дают самый яркий и чистый звук. Он даже показывает зажатый в руке моток тонких золотистых струн, хотя у Геральта они вызывают лишь ассоциацию с оголёнными проводами, и внезапно подхватывает ведьмака под локоть. Как ни в чем не бывало банным листом лепится к нему и тащит дальше, вглубь толпы, под свет неоновых вывесок и пританцовывающих в попытках что-нибудь впарить торгашах. Лютик сразу начинает бухтеть, вызнавать, чего Геральт забыл в этом скромном месте, а сам Геральт мысленно взывает к богам, требуя объяснить, чем он так прогневил их, раз они послали на его грешную голову это болтливое недоразумение (наказание, если быть точным). Геральт думает, что Лютик сам себя ведёт как торгаш, только вместо имплантов впаривает свои разговоры. Геральту совершенно не ясно, что нужно этому странному человеку, ведь, коли он ищет компанию — нашел бы кого поразговорчивее. Геральт, если хочет, может быть хорошим собеседником, но, в принципе, его на это совсем не тянет. Все эти пустые разговоры наводят на него скуку. Они ничего не значат, да и созданы будто лишь альтернативой пустоте. Это абсурд — заполнять пустоту пустотой, а Геральт, вроде бы, целую вечность ищет этой пустоте замену. Пока не нашел. А вот для Лютика эта пресная болтовня выглядит целым миром. Он словно специально искал жертву посильнее — самую молчаливую, самую незаинтересованную, чтобы было труднее разговорить. Искатель приключений на задницу, не иначе. Геральту вроде абсолютно плевать на это, пусть делает что хочет, когда-нибудь сам отвалится, а с другой стороны его так безумно злит, что этот малец, этот щенок, использует его, как тренажёр, будто руку набивает, тренируется как на самом сложном. А ещё в голове начинает мелькать мысль, что так просто противоположности не сходятся. Любой мог бы посчитать это паранойей, но только не ведьмак. Только не тот, кто собственными руками когда-то выполнял задания свыше за мнимое обещание освобождения, и кто не хуже других знает, как много информации может сохраниться в его синтетическом мозгу. Иногда Геральту даже становится не по себе, стоит ему подумать, что однажды его далёкое прошлое, отрывок жизни между Академией Каэр Морхэна и заказами Сети, все самые тёмные и кровавые времена его существования однажды всплывут. Не по себе уже хотя бы от того, что наниматели слишком много заплатили за молчание и в случае чего найдут, куда надавить. Например, за счёт Йеннифэр или малышки Цириллы. Иными словами, это вовсе не паранойя, не глупость. Глупостью может стать его ошибка и невнимательность. Пока Лютик трещит под ухо откровенную бурду, Геральту остаётся только раздражённо сжимать кулаки и врать, что срочно нужно улизнуть во-он в ту тёмную щель между домами. Лютик проглатывает эту жестокую ложь как сладкое лекарство и беспечно соглашается. Естественно, не ожидая, что в этом тёмном и глухом закоулке, где кричи не кричи — всё без толку, Геральт схватит его за воротник и вздёргнет на воздух, с силой вбивая спиной об стену. Лютик хватается всеми пальцами за его руку и удивленно перебирает ногами в воздухе, хрипя что-то явно нелестное. — Ты шпион? — сквозь зубы шипит Геральт, сверля музыканта холодом в зрачках. Лютик продолжает мычать ругательства, и ведьмак без зазрения совести прикладывает того затылком о бетон второй раз. — К какой Корпорации ты принадлежишь? Геральту лениво думается, что уж ради этого дурика точно не понадобятся никакие пытки и йеннифэрские препараты. Тут хватит и простого, старинного способа. — Ты с... ума сошел! — то бледнея, то краснея, выдаёт Лютик, тихо-тихо, задушенно. — Какой, к черту, шпион? Я музыкант, придурок! Геральт раздражённо фыркает, взмаливаясь, почему все так сложно в этом мире, и свободной рукой крепко бьёт Лютика под дых. Тот подгибает колени и даже вопит, извиваясь и взбрыкивая. — Да что ты творишь, идиот? Мне больно. Ты переломаешь мне все рёбра! — Ничего, подлатают если что. — Никто меня не подлатает! Я настоящий, слышишь меня? — Лютик барахтается и закатывает покрасневшие от натуги и нехватки воздуха глаза, а Геральт тотчас же думает, как слаб человеческий организм, если не может выдержать даже этого. Лютик страдает вполне натурально, вряд ли биороботу хватило бы артистизма. Только потом до ведьмака наконец доходит, что скоро он совсем пережмёт парню горло, а потому аккуратно ставит его на землю. — Правда? — зачем-то по-детски уточняет Геральт и придерживает Лютика за шею уже как-то несерьёзно. — Конечно, правда, — музыкант отвечает бойко, и становится сразу ясно, что с голосом у него почти порядок. За это почти Геральту немного стыдно, хотя в принципе дела никакого нет. Лютик перестает биться как рыба в сетке, а с ведьмака скатывается это чувство эйфории, адреналин между жертвой и хищником, вызванный бьющейся прямо под пальцами теплой жилкой на шее, которую ему ничего не стоило раздавить. Он ощущает удовлетворение всего пару секунд, а потом его словно наркомана-рецидивиста накрывает холодная отчуждённая пустота. Он разжимает хватку и отходит от Лютика на шаг, смотрит мгновение и без промедления валит куда-то дальше по этому переулку. Он шагает размашисто и уверенно, надеясь только, что тропинка эта выведет его на дорогу, а не в зашарпанный тупик. Он не видит, как Лютик сзади осторожно трогает горло и тихонько откашливается с откровенным страхом на лице и не проявляет совершенно никакого интереса к ушибленному, может, даже разбитому затылку. А ещё не выносит из этой ситуации никакого опыта и семенит за бросившим его ведьмаком почти вприпрыжку и щебечет вдвое радостнее и звонче. — Ох, Геральт, ну ты меня, конечно, напугал, — улица такая узкая, что идти рядом кажется невозможным, но Лютика это вообще не смущает. Он спокойно, даже привычно касается ведьмачьей руки, забыв, видимо, что эта рука его только что душила. — Это было, ух-х, жутко. Юморок у тебя конечно... убийственный. Я оценил, — он путается в словах, лопочет ещё какую-то восторженную дурость, и Геральт начинает чувствовать себя странно. Словно ему десять и он сотворил что-то очень нехорошее, раскаялся и пришёл сознаваться, но вместо ожидаемой ругани получил ласку и путное наставление. В голову сразу приходит случай его первого знакомства с собачьей сворой с яруса девятнадцать. В тот день охота шла неудачно, и взломанные хакерами роботы Корпорации улизнули прямо у него из-под носа. Мешавшиеся под ногами псины пришлись очень некстати, и одна из них крепко отхватила от него сапогом под брюхо. Геральт ушёл, не оглянувшись, но совесть заставила его на следующий день вернуться в то место с маленьким пакетом невкусной собачьей жратвы. И та, им же побитая шавка первая подползла к его ногам и доверчиво ткнулась мокрым носом в ладонь. Геральт никогда не признается, что сглотнул в тот момент какой-то тяжёлый душащий ком. С тех пор он каждую неделю приходит в эту часть города, если удаётся — чаще. Может, как дань так и не отпустившей вины, а может, просто от въевшейся привычки. После этого случая он всегда думал, прежде чем причинять кому-то боль. — Ты похож на Плотву, — обозлённо выдает Геральт. Он ненавидит чувствовать себя виноватым, чувствовать себя жалким и беспомощным. Это заставляет его желать жестокости, что, в свою очередь, снова приносит ему чувство вины. Ужасный парадокс, высасывающий из него все соки. — Придурок. Лютик, естественно, пропускает концовку мимо ушей, и Геральт от этого злится только сильнее. — Что такое Плотва? — радостный, получивший хоть слово в ответ Лютик начинает попугаечно копировать его походку. Геральт мрачно усмехается и молчит. Лютик издает мечтательный вздох. — Надеюсь, когда-нибудь ты меня с ней познакомишь, — он говорит это с такой уверенностью, что ведьмак даже скашивает на него взгляд, недоумевая. Но музыкант не торопится объясниться, только, углядев лазейку среди сплошной стены, скрывается в ней, оставляя Геральта одного. Тот по инерции двигается вперёд, поршнем врываясь в толпу. Ищет глазами вывески, пытаясь понять, куда его черт занёс. Указатели задают нужное направление, поток людей — темп. Мысли в голове ворочаются как огромные разбухшие слизняки. «Когда-нибудь — это значит... однажды?» — спрашивает он у себя. Сеть отвечает ему молчанием и затаённым усердным гулом.

5

Вернуться домой оказывается далеко не так просто. На душе паршиво и гнусно, и даже бесцельное плутание — проверенный, казалось бы, способ, от мыслей избавиться не помогает. Поэтому обнаружив себя в пол первого ночи под дверями круглосуточного магазина, Геральт ничуть не удивляется, и вместо очередной упаковки таблеток совершенно по-детски покупает хлопья. Такие сахарно-кукурузные пластинки, о которых он позабыл уже лет сто назад (даже почти буквально). Решил — это ему всё равно не нужно, раз организм способен без них обойтись. К себе он вваливается сразу после этого. Перешагивает через вялые клубки проводов и топает на кухню. Долго гремит посудой, пытаясь найти подходящую тарелку. Господи, сидя на своих белковых массах из тюбиков, он напрочь успел позабыть, как важны в хозяйстве эти керамические чашки. Молока, естественно, нет. В результате он высыпает всю пачку хлопьев в большую голубую миску и заливает оранжевым углеводосодержащим сладким бульоном. По виду получившееся тянет на... кхм, рвоту, но Геральт пробует это ложкой и утверждает, что, пожалуй, на вкус все не так плохо. Хмыкает сам себе и теряется в глубине комнаты. За окном давно уже сумрачный вечер, но лампы включать не хочется. Геральт садится прямо так, в темноте, перед прозрачной стеклянной стеной и долго смотрит на огни и блики шумящего города. Город никогда не спит, а Геральт изредка берет с него этот нехороший пример. Как в старые добрые включает документалку про динозавров. Почти увлеченно смотрит, как древние рептилии чешутся от паразитов, а диктор с родительским умилением представляет каждого доисторического клопа, клеща, блошку... Геральт жуёт хлопья, тупит в экран и думает, что, пожалуй, вот так начинается депрессия. Ну или хандра, как оно там называется. Вырубается он глубоко за полночь, забыв даже подключить к портам пару кабелей. Мышцы без так необходимой чистки неприятно гудят, но в поверхностном, тревожном сне он этого не замечает. Сновидения мучают его недолго, и он быстро проваливается в ватную глубину сна. Город продолжает шуметь на фоне, а экран засыпает сам. Геральт неожиданно подскакивает часам к трём в полной темноте и тишине, так, будто вовсе и не спал. Ему кажется, что ум его ясен, а намерения прочны. Он немедленно звонит Йеннифэр. — Йен? — голос его остро врезается в тишь, хотя звучит глухо. — Да? — та отвечает быстро. Опять полуночничает со своими опытами. Иногда Геральту думается, что она совсем не умеет спать. — Йеннифэр... — медленно тянет он, пытаясь осознать, чего хочет. — Йен... Ты можешь отключить мои записи от Сети? Геральт отлично понимает, что так нельзя и что это противоречит всем кодексам и законам. Но это Йен. Йен своя. И она точно сможет такое провернуть. — Геральт? Ты сейчас серьёзно или это наркотическое опьянение? — не без тени сарказма в голосе спрашивает она. — Я не могу пьянеть. Да, — кивая черноте, утверждает Геральт. Если быть честным, он сам не совсем понимает, что сподвигло его на эту просьбу. Наверное, ему просто показалось, будто есть в его памяти что-то, чем делиться ему вовсе не хочется. Словно какой-то страх или неловкость, которую так и подмывает спрятать поглубже и не показывать никогда и никому. — Ладно. Но завтра в лаборатории мне нужно будет подтверждение. — До завтра, — обрывает Геральт и отключается. Нахмурившись, смотрит в почти невидимый потолок, долго-долго, пока картинка не начинает расплываться. В мыслях сумбур, кромешный беспорядок. Тревожно тянет приближающимся срывом систем. Утром надо будет попросить Йеннифэр почистить его и от этого, твёрдо решает Геральт и, наконец, засыпает. С рассветом эти чувства проходят. Он просыпается уставшим, но от былого тумана в голове не остаётся и следа. Ночные ощущения, просьбы — все это кажется дуростью. Просто перегрузкой почти синтетического разума. Поход к Йеннифэр в Академию больше не выглядит такой важностью, но он приходит, как и обещал. В Академии привычно светло и спокойно, но только не на этаже Йеннифэр. На её территории творится вечное возбуждение, и работа здесь, наверное, никогда не затухает. В принципе, им можно гордиться этим, ведь из года в год их отдел показывает лучшие результаты. Почти каждый здесь уверен: это потому, что Йен много лет назад послала правила Академии к черту и начала работать по своему плану. Её, конечно, за это тоже послали, но сейчас все вроде тихо. Геральт грозовым облаком движется над всем этим осиным гнездом и, честно говоря, некоторые даже вздрагивают от его вида. Да, он приходит сюда регулярно уже несколько лет, но почти никто из этих молодых студентов так к нему и не привык. Только Йеннифэр как всегда встречает его белозубой искренней улыбкой и хлопает по плечу. Академики уважают её уже за эту крепкую дружбу с ведьмаком, правда, вместе с этим втихаря побаиваются. Все шепотки вокруг умолкают, а Йен ведёт Геральта за стеклянную перегородку и закрывает дверь. В голове у Геральта вспухает вакуум. — Я зря просил тебя сегодня о невозможном. Извини, — сразу выдает он. Йеннифэр только посмеивается над ним и говорит, мол, «Господи, Геральт, версия тебя в три часа ночи — самая смешная вещь на свете». Геральт ничего не отвечает и спокойно позволяет вживить полосатые проводки себе в основание шеи и уложить на стол. Поверхность приятно холодит, а эта вставленная в спину связь с Сетью заряжает его таким спокойствием, что он с рабским благоговением раскаивается, что в минуту ночной слабости пожелал эту связь разорвать. Сейчас он поистине находит это невозможным. Сеть — это благо. Она всегда защитит, всегда утешит. Как он вообще мог пожелать такое? Йеннифэр копирует голограмму на экран и начинает копаться в его мозгах. Долго листает строчки компьютерного кода и тихо бормочет: — Ну-ка, давай посмотрим, что там в тебя закралось... Геральт не стыдится. Ему вообще-то нечего скрывать. Сеть постоянно имеет доступ к его памяти, поэтому за него постоянно будто думают двое — он сам и бесконечный всемирный интеллект. — Э-э, что ж, у тебя здесь тревожность, расстройство сна, затянувшееся беспокойство... Это что-нибудь для тебя значит? — Нет. Можешь удалить. Оставь только воспоминание в списках. — Подтверждение? — Подтверждаю. Йеннифэр обычно не спрашивает, что да как. И Геральт ей за это безумно благодарен. А ещё она его как облупленного знает и все эти выходки «Геральта в три часа ночи» встречает только с благосклонным пониманием. Это его дефект, патология, но ни одна сила на этом свете не заставит её этот дефект исправить. Эти редкие сбои — единственный недочёт в совершенном ведьмачьем организме. Единственное напоминание о его некогда человечьем, постоянно сбоящем теле. И именно эту несовершенность Йен в нем и любила. Удаление проходит как всегда мягко и безболезненно, а Геральт сразу чувствует, как тяжесть и вина отпускают мысли, он словно трезвеет. Йен только тихо надеется, что на геральтовой ночной выходке не станут заострять внимание. Архивы, конечно, редко просматриваются, но проблем всё равно не хочется. — Как твои дела с кошками? — после чистки Геральт всегда начинает нести какую-то вежливую чушь, это Йеннифэр тоже уже выучила. Такой Геральт ей совсем не нравится — неискренний, незаинтересованный. Грубый, острый на слова и уставший от всего на свете был ей куда ближе. Ближе и... намного понятнее. — Нормально, — отвечает она так же неискренне, но кому до этого есть дело. — Первые гибриды уже на стадии разработки. Немного трудов и мы получим настоящих аугментационных котят. — Сильно не обольщайся. Ещё не факт, что способных к жизни. Геральт отключает себя от проводов, и голограмма гаснет. Йен фыркает, замечая, что могла бы почистить его ещё. — Не нужно, — ведьмаку и вправду больше ничего не нужно, — До встречи, Йеннифэр, — сухо отмахивается он и выходит из Академии прочь. Йен только долго смотрит ему в спину, пытаясь понять, что за чертовщина творилась в его голове. По правде, не будь Геральт её давним другом, она с азартом превратила бы это в новую диссертацию. «Проявление сентиментальности у ведьмаков» или как-то так. Заманчивое дельце...