Thing called love

      — Я немного подумала, — прошло уже пару дней после выступления — от Чонгука не было ни слова, лишь в конце того дня угроз Чимин отдал ей несмятый букет в белой обёртке с красивыми розовыми розами, смешанными с мягкими цветами хлопка; Шухуа поймала Соён в коридоре, и они вместе шли в сторону деканата, — и поняла, что не смогу с вами выступать. Мне надо что-то поспокойнее, чем нервы перед выступлениями, быстрые сборы по одному зову и всё остальное.       — Ты точно не хочешь? — Чон застыла в коридоре и сильно расстроилась — она уже совместно с Юци расписывала новый сценарий, в который вложила всё своё живое воображение и хорошее чувство юмора. Она надеялась, что Шу будет играть роль милой девушки-соседки, которая будет отчаянно желать внимания главного героя, а потому выполнит все словесные трюки, написанные твёрдой рукой старосты. Но Шухуа кивнула, расковыривая все надежды и разрывая крылья вдохновения в клочья. Ну ладно, напишут как-нибудь всё по-новому, но пока Сон Юци поплачет и подровняет макияж, пройдёт не один день. — Жаль. Ты была великолепна в своей роли. Зрители были довольны новым лицам.       Шу разрывало лёгкие, когда она отказывалась от театрального клуба в пользу родного литературного, где Минни Ниша до сих пор смотрела на Нам Джуна с сожалением, а он отворачивался от неё, понимая, что стыдливый румянец заполнял щёки. Он не мог больше даже физически находиться с ней рядом, но его уход значил чуть ли не распад маленькой команды, в которой уже три человека были в каких-никаких, но стабильных отношениях. Дело было за Кимом, и если бы он сделал шаг так, как хотел, не было бы у него уютных посиделок с книгами и печеньем после пар, не было обсуждений прочитанной литературы, списков на каникулы и желания распространять литературу дальше, уже за пределы клуба. Нам Джун оставался из-за того, чтобы уютное гнездо, что было уже несколько лет, не раскололось и не исчезло, потому что некому из всех передать полномочия учредителя и основателя.       Потому и приходилось смотреть на немые слёзы Минни Ниши и попытки Е утешить свою подругу. А ещё на милующихся Миён и Тэхёна, которые окончательно съехались и теперь показывали свою нежность всем, кто только хотел и не хотел это видеть.       — Было приятно поработать, — улыбнулась Шу, а потом всё же пошла на свои пары.       Она звонила Чонгуку сотни раз, оставляла голосовые сообщения, но никак не могла до него достучаться: нервничала, но подходить к Чимину после того случая боялась, потому и мучилась внутренне, чувствовала уколы шипов безвыходности и страха. Даже староста группы Чона не вносил ясности: он вместе с куратором пытался дозвониться до парня, но ничего не вышло, а ни опекунов, ни родителей у парня было. Тогда-то Шухуа и узнала впервые, что парень, в которого она влюбилась, который в ответ проявлял знаки внимания, не имел родителей, воспитывался в детском доме и вышел оттуда с обезображенным сознанием, искривлённым понятием души и любви, но всё же желающим того, что желали обыкновенные люди: ласки, понимания, нежности.       — Ты не знала? — Чон Юно, староста группы, нахмурился и посмотрел на Шу, которая схватилась за голову, мотая ею, и чуть не плакала. — Ну-ну, Шухуа, не бойся, думаю, он скоро приедет. Ты же его девушка, да?       — Да, но он мне даже не отвечает, а его адреса я не знаю, — пробормотала Шухуа, опуская руки.       — Зато я знаю. У меня в журнале написаны адреса всех моих одногруппников, так что я дам тебе его адрес и ты сходишь, — Юно открыл журнал, присев за парту, — он всегда таскал его в рюкзаке на случай разных проверок. — Записывай.       Шухуа решила сходить по указанному адресу завтра — сегодня с неё хватит забот и хлопот, снова надо будет ходить с Минни Нишей, лишь бы она не сорвалась на Нам Джуна и не заставила его жалеть, что вообще когда-то давно позвал её в литературный клуб. Тогда ещё девушка не была в него влюблена, но поняла, что потерялась, когда увидела всю его эстетику: закинутую на ногу лодыжку, сосредоточенный взгляд, пробегающийся по строкам, нахмуренный лоб, когда происходило что-то серьёзное. И ведь Минни не могла сказать точно, в какой момент почувствовала к нему такую жгучую любовь, когда глотнула воды, а она оказалась огненной, когда попыталась вдохнуть, а лёгкие наполнил он — парень с книгой с факультета режиссуры.       — Может, мне покинуть литературный клуб? — выдохнула тайка, когда они с Шу оказались в автобусе, и запустила руки в волосы. — Мне кажется, я стала его стеснять, но сама не могу ничего сделать: мне хочется, чтобы мы нормально поговорили, потому что тогда мы сбежали друг от друга, но я… я…       Минни Ниша вновь принялась плакать, понимая, что хоть это и надо пережить, но пока ещё больно; Шухуа отстранённо гладила её по спине, мечтая о том, чтобы побыстрее влюблённость девушки сходила на нет, потому что ей не нравилось, когда чувства показывались в толпе людей. Конечно, вечером, во время, когда все сидели дома и ужинали, в автобусе было мало людей, в основном уставшие студенты, коим некуда спешить, но даже они были нежелательными свидетелями, что косились на двух девушек и своими взглядами душили их тонкие шеи.       — Мне уже надо выходить, — вытерев лицо рукой, Минни кивнула Шу, пряча взгляд и направляясь к выходу. — До завтра.       Дожить бы ещё до этого завтра с его проблемами, пробками, слезами и истериками; казалось, кругом Шухуа стоял один сплошной белый шум, что не хотел никак рассеиваться, даже музыка по вечерам не помогала, а сериалы вгоняли в тоску своей однотипностью. Хотя какие там дорамы, если её жизнь — уже и так один сплошной триллер с элементами ужасов и лёгким вкраплением романтики, что рассеивалась по велению сценариста и режиссёра. Признаться, Шу сама чувствовала, что банально разваливалась, не могла уже терпеть ни эту учёбу, ни исчезновения Чонгука, ни слёзы Минни Ниши, которая раз за разом говорила, что она слабая и ей нужна хорошая встряска. Тогда у девушки появилась мысль натолкнуть старосту группы помолиться, может, обратиться к христианству, но Йонтарарак качала головой и говорила, что она атеистка и не сможет никогда поверить.       «Но почему?» — был задан вопрос хмурившейся Шухуа.       «Как только бабушка умерла, я просила Бога вернуть её мне, — Минни Ниша вздохнула, потерев веки, но так и не смогла тогда успокоиться. Её очень сильно задевали религиозные вопросы. — Но он не вернул мне её. Как думаешь, после такого хочется верить хоть в кого-то? Тогда я и поняла одно: надо надеяться на себя и верить только в себя. Никто, даже самые близкие друзья, не помогут, потому что никому не нужны твои слёзы и чувства — все своими пресытились, каждый готов упасть и просто расплакаться. Потому я никогда не рассчитываю на поддержку, а уж тем более на поддержку со стороны религии».       Шухуа сидела в кресле в комнате, не могла сделать шаг по направлению к кровати — ей хотелось закрыть окно, в которое задувал холодный воздух, но мышцы будто сковало, а сама она утратила способность к передвижению. Она знала, что прямо сейчас на неё накатывала очередная волна депрессии, обнимая и говоря, что ей снова будет не выбраться своими силами, и Шу стало на миг так горько, что она чуть не заплакала, сворачиваясь в комок и обнимая колени. Она ведь такая же одинокая, как Минни Ниша, к ней тоже никто не подойдёт, когда она заплачет, — хоть и есть верные подруги, что надерут задницу любому, кто к ней пристанет, кто защитил её в день выступления от Чимина? Кто заметил в ней те самые осколки беспокойства, помог, не привлекая шума, добыть адрес Чонгука?       Да никто.       Она сама со всем справилась и справится теперь — она же сильная, а все кругом просто люди, что не владели эмпатией, устали уже морально и чуть не выгорели. Погрязая в своих проблемах, забываешь, что не одинок в своей беде, что кругом люди такие же, как и ты — борющиеся с тоской, депрессией, сидящие на снотворном, таблетках, ненавидящие себя и своё жалкое состояние. Все люди похожи, только кто-то это осознаёт, время от времени прерываясь на отдых от самоистязания и тиранящих слов в свой адрес, а кто-то не понимает, что если помощь нужна, то она нужна всем и сразу.       На следующий день Шухуа проснулась рано всё в том же кресле, из которого с трудом вылезла, ведь конечности затекли и отказались двигаться. Как кукла на шарнирах, она двигалась в сторону кухню, на автомате готовила кофе и старалась прийти в себя: тот приступ, что был вчера, не должен больше повториться никогда, иначе она опять будет деньги тратить на врача и таблетки, которые хотелось засунуть целой пачкой в рот — а вдруг действительно поможет? Вдруг, приняв всё сразу, она станет обычным человеком без багажа травм за спиной и будет улыбаться без напряжения? Вдруг та запёкшаяся кровь на запястьях после операции — это всего лишь иллюзия, попытка высвободить из рук счастье?       Нет.       Шухуа давно больна, не могла излечиться — и это единственный факт, который она принимала целиком и полностью. С такими идиотками, как она, невозможны хорошие и счастливые отношения, с ними не дружат из-за нервных срывов и горьких пилюль, за ними следят врачи, лишь бы те не взяли острый предмет в руку и не закончили начатое. Апатия? Да чёрт с этой апатией, это уже повседневное состояние, что смешивалось с чёрным кофе и выпивалось как бодрящий напиток из рода энергетиков.       А вот после завтрака пора направиться к Чонгуку.       Пока Шухуа собиралась, она успела успокоиться и даже прийти в себя: нечего распускать сопли, ненавидеть себя и желать самой себе смерти. Идиотка, надо жить и делать это так, чтобы каждая собака завидовала. И пусть это была слабая мотивация, но она действовала — девушка заказала такси и уже направлялась к адресу, что ей указал Юно. В такси было некомфортно и как-то холодно — то ли Шу оделась не по погоде, то ли водитель включил на максимум кондиционер и забыл выключить, и из-за этого девушка подрагивала. Дурное предчувствие никак её не отпускало, Шухуа оглядывалась на тёмные дома и не видела в них света и приветливости семей, будто в районе жили одни одинокие студенты, старающиеся рывком задёрнуть гардины и сидеть целый день в темноте.       — Приехали, госпожа, — девушка дрожащими руками отсчитала нужную сумму и кивнула немолодому мужчине, не найдя слов, чтобы его поблагодарить за поездку. Всё внутри дрожало, Шухуа стояла напротив подъезда и не могла протянуть руку и нажать на заветную цифру, что означала номер квартиры Чонгука.       А вдруг его и там нет? А вдруг она напрасно его искала, он в ней не нуждался и грубо отошьёт, сказав, что тот поцелуй был ошибкой, делёжка тайны — ложью, а Чимина он сам прислал, чтобы девушка испугалась? Нет, Чонгук же не такой, не стал бы играть с девичьем сердцем и насмехаться над чувствами, он же обычный юноша, который действительно в неё влюбился, который не растопчет её в очередной раз и перестанет пропадать без возможности воссоединиться вновь.       Домофон не работал, что-то было и с дверью, потому Шухуа без оповещения проникла к лестнице, поднимаясь по ступенькам и оглядываясь по сторонам: у неё было буквально несколько лестничных пролётов на передышку, потому что потом она увидит перед собой заветную дверь с нужными цифрами. Она сейчас понимала, почему ни Юно, ни куратор не пошли в дом Чонгука: он выглядел таким, будто пережил атомную войну, будто в каждой квартире жили крысы, а сам Чон занимался в нём непонятно чем вместе с соседями. График уборок на втором этаже рядом с почтовыми ящиками, что ломились от квитанций и газет, был заброшен — заполнен лишь в далёком две тысячи восемнадцатом, а дальше всё — пустота, грязь и неизвестность.       В подъезде пахло безысходностью, сигаретами и кислым алкоголем, что кто-то разлил на ступеньки и не убрал за собой. От этого запаха Шу поморщилась, но встала перед полуоткрытой дверью, что хранила на себе те самые нужные цифры: семьдесят два. Звонка не было, как и вообще мыслей, что здесь кто-то жил, и Шухуа охватило оцепенение, когда она вошла в квартиру и чуть прикрыла за собой скрипучую дверь.       — Кто здесь? — раздался хрип из комнаты, и на миг Шу потеряла ориентацию в пространстве, потому что побоялась за себя и свою жизнь. Этот голос никак не мог принадлежать Чонгуку, но это был он — тот самый парень, что так кротко смотрел на неё, и сейчас он встал в проёме, мутными глазами смотря на студентку, что сжимала лямку сумки и чувствовала острую потребность уйти. Да, это был нужный ей парень со светлыми волосами, татуировкой в виде полумесяца под глазом, но сейчас он выглядел каким-то не таким, чужим и отталкивающим. — А, Шухуа. Откуда ты узнала, где я?       — Юно сказал, — девушка испытала ужас, когда Чон надвинулся к ней, ногами отпихивая от себя бутылки и совсем не контролируя заваливающийся в сторону корпус. Всё внутри рушилось с каждым его шагом, девушка сглотнула, а когда парень придвинулся к ней поближе, то вообще струхнула, понимая, что не должна была сюда приходить. — Почему ты… исчез снова? Я за тебя волновалась и писала тебе сообщения.       — Я сломал свой телефон, — казалось, ещё секунда — и он завалится на девушку, окатит ароматом сигарет и алкоголя, сделает то, что не нужно. — А что? Ты мне нравишься, Е Шухуа, но знаешь… старшие говорят, что мне пора кончать с девочками, ведь от них все беды, а мне ещё долг господину Паку выплачивать.       — Я могу помочь, Чонгук, я что-нибудь сделаю, только, пожалуйста, больше не пропадай, не напивайся так, — она пыталась взывать к голосу разума, но он у Чона плавал в алкоголе, смешанном с сигаретами, и ему вообще было трудно соображать после бутылки виски, о чём вообще шелестела эта красавица. — Я…       — Всё «я» да «я», — Чон осторожно подцепил её подбородок своими пальцами и взглянул прямо в чёрные глаза, буравящие ему душу. — Шухуа… ты красивая и не стоишь такого подонка, как я. Ты ничего обо мне не знаешь, я ничего не знаю о тебе, и тут ты приходишь сюда и говоришь мне вернуться. Мне к чёрту не надо это образование.       — Но я тебе нужна? — Шухуа не хотела признавать, не хотела даже думать о том, что Чонгук с ней «наигрался», что он один из тех мудаков, что торговал девичьими сердцами на невольничьем рынке со словами «подходите, свежая расколотая душа, ещё совсем свежая!»       — Нужна.       Чонгук поцеловал её, но эти прикосновения к губам не нравились Шу: она вырывалась, дрожала всем телом, но никак не могла от него отлипнуть. Сколько раз она ударила его по оголённым плечам, сколько раз кусала за губу, а Чон всё прижимал её к стене, просовывая колено меж её ног и держа её запястья одной своей ладонью. Она же пришла к нему, так почему сопротивлялась?       — Ты разве не за этим пришла? — новый поцелуй был брошен на её шею, и по ней пошли мурашки. — Ты из таких девочек, не так ли?       Они оба дураки. Идиоты. Они оба любили друг друга, но Чонгук изо всех сил пытался показать другую свою сторону — ненормальную, пугающую, звериную, от которой Шухуа сейчас роняла слёзы и, высвободив одну руку, дала оглушающую пощёчину. Зря она сюда пришла, зря она вообще о нём волновалась, зря надеялась и зря любила этого человека, чьи горькие поцелуи стыли на коже, которую хотелось скрести железной мочалкой.       Она ошиблась. Чон Чонгук — не тот человека, что ей нужен.       Шухуа не слышала, сбегая по лестнице, крика парня, когда до него дошло осознание, что он только что натворил. Она не слышала, как летали бутылки по крохотной комнате, которую он снимать стал совершенно недавно, после того как ночевал в чимчильбане, лишь бы не пересекаться с Чимином как можно дольше, сообщил адрес только Юно, чтобы тот знал. Шухуа чувствовала только горючие слёзы на исцелованном лице и желание оказаться далеко-далеко от человека, который оказался точно таким же, как и большинство мужчин.