Острая грань

      Наступила ночь. Трактир «Путеводный камень» опустел, но лампы все еще горели, а в комнатах продолжалось веселье, порожденное несколькими причинами. Начать, пожалуй, следует с того, что у Шепа родился сын. Да, полагаю, именно это стало поводом для того, чтобы сегодня в трактире собралась целая толпа: приятели, родственники и соседи — все не преминули поздравить Шепа, а заодно и пропустить стаканчик-другой. Все они радовались — кто-то — за него, кто-то — поводу выпить. Сам Шеп, в окружении самых верных и близких друзей — обычной компании: Джейка, Грейма, Картера и Старины Коба, тоже наведался в трактир ближе к полднику и оставался там до глубокой ночи. Старые друзья пили и говорили, шутили и благодарили судьбу и никому из них не посмела даже прийти в голову мысль, мол времена нынче тяжелые, а тут еще и ребенок, да и вообще… Квоут летал словно на крыльях, подавал еду, комментировал рассказы и анекдоты, бесплатно угощал друзей виски и пивом и он уже никому не казался чужаком, который и в городе-то живет всего год или около того… Но даже сейчас в трактире продолжался праздник. Шеп с друзьями давно ушел, но обычным обитателям трактира тоже было чему радоваться. Баст с Владом сидели в комнате наверху и всяческим образом заставляли праздник остаться. Баст откопал где-то бутылку бузины и, как сказал Квоут, спаивал ребенка. Влад бренчал на лютне что-то вроде: «я из могилы прийду, чтоб выпить еще вина» или что-то похожее. Баст тасовал колоду карт и не в такт стучал ногой по полу. Они веселились от души — и у каждого была на то своя причина. На самом деле они оба радовались одному и тому же событию, но каждый видел в нем свое. А дело было вот в чем: Квоут вчера спел. Причем не себе под нос, а в голос и аккомпанируя себе на лютне: Я дам тебе имя — Вот важнейший прием колдовства. Как ты хочешь, чтоб я тебя звал? Как ты хочешь, чтоб мир тебя знал? Я дам тебе имя! Миром правят слова. Лишь тот всесилен, Кто владеет искусством имен. Кто назвался, вписал себя в круг, Кто назвался, открылся врагу и уже побежден. Я выкликнул — Ты откликнулся Я имя рек — ты отозвался Ты меня называешь учителем, Так учись, Если вызвался…* В самой песне и крылась разница. Баст радовался тому что Квоут пел. А Влад радовался тому, что Квоут пел. Впрочем, им это не мешало. Они понимали друг друга и радовались самой возможности вырваться из осточертевшей рутины. Квоут тихо вошел к себе и прикрыл за собой дверь. Не смотря на то, что между его комнатой и бастовой было не меньше четырех стен, он все еще слышал смех и бренчание лютни. И два голоса, слишком разных, чтобы звучать в унисон, но тем не менее этого добившихся: «За краем вечности, беспечности, конечности пурги…» Квоут ухмыльнулся и подумал, что он, пожалуй зря научил Влада игре на лютне. Мало того, что спать мешает, так еще и у самого Квоута пальцы сами тянутся к струнам. Трактирщик вдруг задумался, ухмылка сползла с его лица, оно приняло сосредоточенное выражение. Квоут бросил взгляд на сундук, медленно развернулся, и опустился на колени перед сундуком. Отпер один замок, другой, нажал на крышку и… ничего не произошло. Квоут нахмурился: — Ну же. Ну, эдро! Сундук не шелохнулся. Тогда Квоут нахмурился еще сильнее, глаза превратились в черные колодцы: — Дерево. Крышка не распахнулась, нет. Она раскололась на два ровных куска и они медленно сползли на пол, издав глухой звук удара дерева о дерево. Квоут потянулся и вынул из сундука футляр. Черный, с серебряными пряжками он был прекрасен. Но Квоут не обратил на него внимания и через секунду отшвырнул в сторону подчеркнуто-небрежным жестом. То, ради чего он все это затеял — не футляр, но то, что в нем. И лютня уже была у него в руках. Его лютня. Его душа. Он провел пальцами по струнам, подкрутил расшатавшийся колок и заиграл. Он играл не мелодию или песню, он играл свою душу. Мелодия звучала то грустно, то радостно, отражая всю противоречивость его чувств. Внезапно музыка свернула на прошлое, вознеслась в резкий крик и оборвалась. Квоут зло посмотрел на лютню. Как? Он не прерывал музыки. Тогда он почувствовал боль и увидел. Струна порвалась, а на руке медленно проступала полоска крови. Трактирщик прислушался и ничего не услышал. За время, равное резкому вдоху он вскочил и бросил лютню на кровать. Она ее разбилась, но издала звук обиды, как оскорбленный друг. Но Квоут этого не слышал, лицо его исказила гримаса злобы. — Ветер! В окно влетел порыв ветра, дверь распахнулась, открывая картину маслом: Баст и Влад. — Вы знаете — спросил Квоут тихо, но так зло, что лучше бы он кричал. — что в Университете делают с теми, кто подслушивает за учителями? Оба смутились, Баст даже начал что-то бормотать, но Квоут не желал его слушать: — Железо! Баст издал вопль боли и упал ничком. Он стонал, извиваясь на полу, а Квоут сказал снова, глядя на Влада: — Ветер! Влада отшвырнуло к дальней стене коридора, он вскрикнул и попытался встать, но Квоут вновь сказал: — Железо! — и Влада словно ударили под дых, он упал и скорчился. Квоут подержал связывания еще секунд десять, а потом Баст внезапно обмяк, а Влад приподнялся на локте. — Прочь. — он сказал это тихо-тихо, но оба скрылись сразу как услышали, наплевав на боль, разве что Баст вставал медленнее, из-за последствий заклятия. — Немедленно. Квоут долго лежал без сна. Чувство вины, нахлынувшее сразу с уходом гнева не давало ему уснуть, а гордость не давала пойти извиниться и помочь. Наконец сон пришел, но не принес облечения. Наоборот. Ему приснились они. Семеро. Он стоял среди горящих фургонов своей труппы, а они окружили его, маленького, беспомощного. Они стали петь, казалось, пел даже Данценти, и он понял, что это худший кошмар в его жизни: Узнаешь товарищей по играм детства?  Твой отец от нас, как от чумы, бегал! Ты теперь могучий, ты теперь великий, Но от детства никуда тебе не деться! Покажи, Квоут, покажи фокус! Ты один и Баст твой не придёт на помощь! Знаешь наше имя, но пропал голос, И теперь ты наши голоса вспомнишь! Слабак! Квоут, ты слабак! Пожонглируй шариками, друг Квоут! Мы кошмар и мука твоего детства, Против нас бессильны все твои заклятья! Мы твои страхи, мы твоя память! Мы твоя мука, мы твоя память! Мы твоя мука, мы твоя память! Ты один, Квоут, на краю могилы, Мы твои жалкие сосём силы, Мы кошмар и мука юности и детства, И тебе смертельную споём песню! Умирай, Квоут! Умирай, Квоут!  Умирай-умирай-умирай, Квоут! Ты один и Баст твой не придёт на помощь.  Знаешь наше имя, но пропал голос, И теперь ты наши голоса вспомнишь! А теперь ты наши голоса вспомнишь!  Слабак! Слабак! Слабак! Слабак! Слабак! Слабак! * текст как водится Елены Ханпиры