in the woods somewhere

…вот усыпала звездами Ночь спокойный свод небес; Мрачен дол, и мрачен лес. В. Жуковский, «Людмила»

Часы на стене бьют одиннадцать. Сокджин снимает очки, откладывает книгу в сторону и глядит в окно. На дворе темнота – хоть глаз выколи. Лишь торшер, стоящий на столе, бросает на угрюмые ели блеклые пятна света, и те влажными тенями сползают вниз, по раскидистым веткам и мшистым стволам. Тлеет в камине огонь, и пламя его, затухающее с каждой минутой, дрожит от сквозняка. Пахнет деревом, сыростью и смолой. Тихо в комнате. Не скребется мышь под полом, не свистит чайник на кухне, не трещит полено в камине. Лишь старая ель погладит дом по кровле огромной колючей лапой, да задребезжит разбитое стекло в пристройке, что-то зашуршит и зашаркает на чердаке от ночного ветра. Сокджин ежится от холода и встает с кресла. Подходит к камину и подбрасывает в огонь дров, ворочает угли кочергой. Разгорающееся пламя приветливо потрескивает в ответ, лижет красным языком поленья и обдает жаром лицо хозяина. Теплый свет от камина рассыпается по комнате, проникая во все углы и щели, до которых может достать. Внезапный порыв ветра открывает форточку, и та со стуком распахивается, ударяя щеколдой по раме. Сокджин вздрагивает от резкого звука и торопится устранить источник сквозняка. Глаза его невольно скользят по промозглой ночной темноте. Отводя взгляд, Сокджин резко задергивает шторы и спешит отойти от окна. Снаружи раздается нетерпеливый стук. - Намджун! Рабочий стоит на крыльце в свете фонаря, весь промокший, измазанный грязью, с незажившей царапиной на щеке. Стоит и приветливо улыбается. - Боже… – Сокджин бросается к мужчине и обвивает его шею руками. - Здравствуй, любовь моя. – Намджун обнимает хозяина в ответ, притягивает к себе за талию и целует в висок. - Ты весь ледяной… – Сокджин обеспокоенно касается чужой щеки. – Давай я погрею воды. - Лучше поцелуй меня, ради одного твоего поцелуя пробирался я через бурелом на свет твоего фонаря, лишь бы на тебя посмотреть... – отвечает Намджун, зарываясь носом в темные волосы. За окном темнота – не видно ни зги. Тишина, и лишь ветер гудит заунывно в еловых вершинах. Равнодушно глядят низкие, холодные звезды на почерневший дом в лесной чаще. Внутри дома горит огонь – быть может, единственный на мили вокруг. У Намджуна на ботинках, брошенных в прихожей, слой лесной грязи и песок в карманах. Дорожная сумка замочена болотной водой; рубаха, валяющаяся на стуле, пропахла потом и лесом, замарана брусничным соком и тиной. У Намдужна руки сильные, закаленные изнурительной работой, бесконечно любимые. Ничто не дарит Сокджину такой услады, как эти умелые руки. У Намджуна глаза усталые, темно-карие, нежностью переполненные. Никто никогда на Сокджина не глядел так, как эти глаза. Тихо в комнате. Тихо. Лишь дыхание двух человек слышно в ночной тишине. - Я боюсь за тебя. – шепчет Сокджин и всё жмется к любимому телу. – Я боюсь, что однажды ты не придёшь... - Думаешь, что-то остановит меня от встречи с тобой? – Намджун гладит чужое бедро. – Ты не веришь моей любви? Сокджин улыбается грустно, лицо под нежные поцелуи подставляя. -Знаю я, что ты верен мне, знаю, что сам люблю тебя больше жизни. Но знаю я и то, что человеку в ночном лесу верная смерть. Бродят по охотничьим тропам дикие звери, блуждают в лесу болотные огни, обманным светом заманивая путников в трясины и топи. Страшно мне каждый раз, когда жду я твоего прихода, сердце мое неспокойно. Кричала недавно над крышей тревожная птица, и взял меня страх. Подумал я вдруг, что, видно, нет тебя больше на этом свете. - Но я здесь, с тобой рядом, радость моя. – отвечает Намджун и берет чужое лицо в широкие ладони. – Оставь свои печали. Ни человек, ни зверь, ни огни мертвецов, покоящихся в лесных топях и зовущих к себе живых, не сведут меня с тропы к твоему порогу… - Прекрати пугать меня! - Каждый день три года подряд я спускался в карьер, к сырой земле и холодным камням. Работал, не покладая рук, не поднимая глаз на небо, и всё копал, зарываясь в прохладную почву, точно в могилу. Иногда встречал я мелких тварей, ведущих свою неведомую жизнь под землей, встречал и думал, каково жить им там, в тишине и спокойствии, в неведении оттого, что они никогда не видали тебя, никогда не любили тебя. Я б и сам давно зарылся в землю, не видел людей и света солнца, если б не было под его лучами тебя, живущего здесь и ждущего меня. Ничто не остановит меня, ничто не собьет с пути, потому что меня ведет к тебе сердце. – Намджун наклоняется и целует алые, приоткрытые губы. Сокджин тает как воск, в чужие объятия вплавляется, ведет рукой по загорелой поджарой спине, гладит ноющие мышцы. - Ты всегда появляешься поздно ночью и исчезаешь с рассветом… – шепчет он и целует ямочки на щеках любовника. – Почему бы тебе не перебраться жить к нам, по ту сторону леса? Ты рискуешь жизнью днем, работая на карьере, рискуешь вечером, пробираясь сюда. Давай я помогу тебе найти работу… Иль хочешь, я пойду за тобой? - Не нужно, душа моя. Начальник не отпустит меня сейчас, в разгар работ, да и тебе появляться в этом скверном городишке не стоит. Но всё это не имеет значения, ведь однажды мы всё равно будем вместе…. - Правда? - Правда. – улыбается Намджун и трется носом о чужое плечо. - Расскажи мне об этом… – выдыхает Сокджин, закрывая глаза, под ласками любимых рук тлея. За окном черная, страшная ночь, и на мили вокруг только лес, лес да лес. За окном старая ель все стучится в дом, темнота стоит на пороге, обступая со всех сторон незадачливую отсыревшую лачугу. Пробегающая мимо лисица останавливается, глядит узким своим зрачком на желтые пятна света, лежащие на скользких, замшелых валунах. Ведет ухом, тянет острым носом незнакомый запах человеческого жилища и вновь исчезает в еланнике. - Однажды… – шепчет рабочий, поднося к губам чужую руку и трепетно целуя костяшки, – Однажды не будет между нами ни леса, ни людей, ни дальней дороги. Мы будем рядом, в объятиях друг друга, совсем как сейчас. Моя рука будет покоиться в твоей руке, твоя голова – на моем плече. И мы будем жить вместе, всегда, и ничто не разлучит нас… Сокджин обнимает возлюбленного, лицо на чужой груди прячет. Нет больше ни сырости, ни темноты, ни болотных огней, зажигаемых мертвецами, лишь любимый голос, что лелеет слух, убаюкивает вернее колыбельной, лишь любимые руки, оберегающие от всякой напасти. - Так мы будем жить вместе годами, хорошо и спокойно, в любви и согласии. Лес обступит скромное, тесное наше жилище, укрывая от невзгод и несчастий. Никто не найдет нас и никто не причинит нам вреда. Мхом зарастет крыша нашего дома, трава прорастет сквозь брусья, лес подступит к самому порогу. Деревья пустят корни чрез его стены, а мы все будем жить там, тихо, блаженно. Над нашей крышей будет петь соловей, для нас будут цвести белоснежные цветы, вешние воды будут протекать подле наших ног. Легкий ветер, что пронесется над крышей, подхватит у птиц и понесет по земле песнь о твоей красоте и о моей любви к тебе, но никто не будет достаточно умен, чтобы разгадать её. И никто не найдет нас, никто не заметит, никто не придет потревожить. Будет лес тебе домом, тихий омут – постелью, и объятья мои – покрывалом. Спи, любовь моя, спи крепко, и ничего не бойся, ибо я люблю тебя больше жизни, и всегда приду к тебе той же дорогой, по земле, под землей иль по небу. *** На той же неделе в окружной газете города N. появилась заметка за авторством П. Ч.: «Сутки назад во время работ на торфяниках было обнаружено тело молодого человека, затонувшего на болоте около месяца назад. Благодаря особым свойствам среды, тело погибшего хорошо сохранилось, и в нем был признан работник песчаного карьера, двадцати шести лет от роду. По показаниям других работников предприятия, молодой человек работал на карьере в течение последних трех лет и регулярно отправлялся в соседнее селение, дабы навестить пожилую родственницу. Месяц назад в районе шести часов вечера он вновь отправился в дорогу и не вернулся. Товарищи погибшего настояли на освящении и перезахоронении тела, обосновывая свою просьбу желанием почтить его память, а также собственными суеверными убеждениями. Редакция нашей газеты напоминает об опасности заболоченной местности в округе города и просит соблюдать крайнюю осторожность, а лучше – воздержаться от необоснованных прогулок, особенно в темное время суток».