След

Жизнь – довольно-таки странная штука, как ни посмотри. Ты никогда не знаешь, куда, в конце концов, она тебя приведет. Медленно открывая глаза, я наблюдаю за тем, как мир плавно покачивается из стороны в сторону. Где я и как попал сюда? Жизнь сродни паучьей сети. Отчаянно желая выбраться из нее, я все больше и больше путался, увязал в крепких свинцовых нитях. Чтобы освободиться, я отсек себе крылья. Казалось, что тогда, приняв это решение, вместе с крыльями я потерял что-то еще. Но сколько бы я не думал об этом, так и не смог понять – что именно. Где-то глубоко в завалах на кофейном столике раздается равномерное беззвучное гудение. Закрываю глаза и вновь открываю их, мир по-прежнему отказывается стоять на месте, будто бы мое тело помещено в колыбель. Или же дом очередным порывом дикого ветра выкинуло в океан, и, если бы не бесконечные зеленые силуэты елей за окном, я бы подумал, что это действительно так. Очень похоже на правду моей жизни: абсурдно и без какого-либо смысла. Каждое утро я цеплялся за зеленый хвойный массив, возвышающийся за окном, как за единственный спасательный круг. Не будь его, я бы давно заблудился в этом бесконечном сне. Каждый новый день был как новая глава нескончаемого кошмара, из которого мне не удавалось выбраться. Я вжимал ногти в свою кожу, царапал не до конца затянувшиеся шрамы на запястьях, чувствовал боль, пронизывающую до костей, скрипел зубами и кричал, но проснуться – так и не мог. Телефон замолкает, но начинает новый раунд спустя пятнадцать минут, сравнимых с небольшой вечностью. И приходится все же встать, переводя плывущий взгляд от бревенчатого потолка на холодный дощатый пол. Холод, по-хозяйски расползающийся по комнате, входит в неприятный контраст с теплом из-под пухового одеяла. Подрагивающие руки отчаянно вцепляются в пряди волос, зажимая те между пальцами. Тишина. Телефон вновь замолкает, отмираю по его третьему сигналу. Все еще не одолев дрожь, шарю по столу в попытках найти источник надоедливого звука. Одно нажатие на кнопку, и тот больше не звонит. От возни на столе стоящий в тех же завалах ноутбук выходит из спящего режима. На его экране высвечивается открытое окно электронной почты с одним непрочитанным письмом, которое состоит из краткого: «Стэн Марш. Три дня. Текст». Звучало это уж слишком сильно и деловито по сравнению с тем, чем я занимался на самом деле. Всего лишь писал песни на определенные темы и продавал их якобы состоявшимся певцам. Некоторые из составленных песен записывал и я сам - на безымянные диски, которые продавались любителям горестного инди. Общего заработка хватало, чтобы оплачивать дом, а мне было достаточно и того, что мои песни просто кто-нибудь слышит и, возможно, чувствует то же, что и я. Поочередно пихаю ноги в глупые теплые тапки с собачьими мордами, будучи одетым в то же, что и вчера; собственно, как и позавчера. На холодильнике смирно висит единственная записка в куче магнитов, написанная почти нечитабельным почерком. И, возможно, мне было бы даже обидно, если бы это был не почерк другого – пьяного - меня. «Я тебя ненавижу». Чайник утробно гудит и в шуме может посоревноваться разве что с отправляющимся в путь поездом, свистя под напором пара, требуя продолжать попытки проснуться. Две ложки дешевого кофе на кружку кипятка - и предо мной стоит напиток такой же дерьмовый на вкус, как и эти чертовы будни. Почему я вообще здесь? Чуть дую на поверхность кофе и перевожу взгляд на окно, за которым ветви хвои покачиваются и скребут по стволам друг друга под крепчающим ветром. Начинается осень. И, кажется, пойдет дождь. Иногда за утренней чашкой кофе я пытался вспомнить свою прошлую жизнь, но моих сил едва хватало на то, чтобы составить вместе хотя бы несколько кусочков этого паззла. Психиатр говорил, что это нормально. Бывает так, что наш покореженный разум зацикливается на одних и тех же деталях, не давая увидеть картину полностью, со временем уничтожая все ненужные ему куски. Рано или поздно это, конечно же, должно пройти. И когда-нибудь все обязательно вернется на свои места. Память восстановится, я вновь начну узнавать себя в зеркале, смогу улыбаться и радоваться жизни. Но россыпь мелких таблеток на дрожащей ладони утверждает совсем иное. Оказалось, что «когда-нибудь» - понятие удивительно растяжимое. Проще создать иное «сейчас», и с этой мыслью я бежал. Из Южного Парка, из штата, по дороге, ведущей в никуда. Я ехал вперед и вперед до тех пор, пока топливо не закончилось полностью. Сидя на капоте своей машины, я безучастно наблюдал за стеной елей, что, казалось, медленно надвигалась на меня, желая поглотить. Где-то вдалеке вспорхнула стая ворон, послышался вой. Но деться мне было некуда, поэтому я продолжал ждать. Чего-то. Кого-то. Там меня и подобрал Сэм. На тот момент мне было двадцать, на улице стояло знойное лето. Сэм жил в маленьком городке штата Вашингтон, численность белок в котором превышала численность людей. Несколько часов дороги я молчал, после чего произнес одну-единственную фразу. Мне нельзя возвращаться. И мне предложили остаться. Сэм умер всего спустя два года, как я поселился у него, возраст взял свое, и в последние часы своей жизни он признался, что был рад, что тогда подобрал меня. «Я всегда мечтал о сыне», - проговорил он. А потом его не стало. За это время он заменил мне отца, которого у меня будто никогда не было. Впоследствии, все, что было у Сэма, перешло мне. Мэр города хрипло читал завещание в своем душном кабинете, но я не услышал даже половины. Я просто боялся остаться вновь один. Солнце восходило и вновь пряталось за горизонт, и с каждым новым прожитым днем я все больше забывал прежнего себя, а вместе с этим и свое прошлое: лица своих друзей, родных, их голоса, слезы, злость, обиды. Постепенно во мне образовалась пропасть без дна, которую я никак не мог заполнить. Сколько бы ни проходило времени, мне так и не удавалось найти себя. С очередным восходом солнца я понял, что есть вещи, которые нельзя починить таблетками. Мое «когда-нибудь» никогда не наступит. - Хэй, Стэн! Ты дома? У меня для тебя кое-что есть! – от неожиданного громкого голоса, отдавшегося эхом, руки вздрагивают сильнее обычного, и несколько таблеток разлетаются в стороны, подпрыгивая на полу. Взгляд цепляется за ту, что катится на своем ребре и медленно проскальзывает в щель меж досок, ныряя прямиком в небытие. Какая трата. Приходится собирать те, что не успели улететь под мебель, и выдавливать из пачек новые, запивая их остатками кофе. Даже если делать этого не рекомендуется. - Ты че, ток проснулся? – Кенни стягивает с себя бутсы, будучи уже практически наполовину в комнате, и, возможно, ему даже прилетело бы, если в моем теле оставались бы хоть какие-то силы на лишние движения. Но двигаться оно было категорически против, так что я могу только смерить Кенни недовольным взглядом, возвращаясь на диван. Все, чего мне хотелось, так это свернуться комком и лежать, обрастая травой. Стать биотопливом для нового мира - кажется, единственная польза, которую я в принципе мог бы принести. - Только встал, - мой голос все еще хриплый спросонья, и я нервно откашливаюсь в кулак, пока Кенни продолжает возиться где-то позади, стягивая с себя промокшую под начинающимся дождем парку, после этого проскальзывая в комнату. В его руках слегка покачивается связка из четырех пивных банок, собранная вручную и скрепленная крепкой бечевкой. Наконец оказавшись предо мной, Кенни чуть хмурится, прекрасно понимая, что под собой могли подразумевать мои слова. Кошмары и мысли, наводнявшие больной разум, как рассвирепевшие бесы, по ночам мешали спать, и лишь снотворное позволяло обеспечить уставшему телу отдых хотя бы в пару часов. И все чаще я перегибал с дозой. Кенни знает, догадывается, что так было и этой ночью, но, как единственный мой друг, он не говорит на эту тему ни слова. В четыре руки мы убираем одеяло и подушки в диван, разгребаем беспорядок на столе. Кенни беспощадно отправляет на растопку пару черновиков с моими песнями, и я стараюсь лишний раз не думать об этом, подставляя ладони огню. Не то чтобы Кенни не разделял моей тяги к искусству, напротив, он и сам искал место, которое мог бы вечно изображать на картинах. Почему он остановился именно в этом городке – загадка, но все его картины сводились к пейзажу из елей, гор, да единственного на округу озера. Все они состояли из простецких, нетерпеливых мазков кисти по холсту, но кому-то такое нравилось, и вырученных с картин денег хватало, чтобы оплачивать жилье тут и содержать сестру. Карен осталась жить где-то в Колорадо вместе с их старшим братом. Сам Кенни мало что рассказывал про свою семью, и я практически ничего не знал о них, помимо имен. Но и я не спешил рассказывать о своих родственниках или городе. Так что мы быстро сошлись на том, что нас обоих устраивает это. Иногда я закрывал глаза и представлял, как мы оба стоим над пропастью между нами и нашим прошлым. В целом, Кенни был неплохим парнем, простым по натуре, и на него всегда можно было положиться. И если бы сейчас меня попросили назвать имена кого-нибудь из своих родных, я бы без раздумий назвал бы его. Кеннет Маккормик. Хоть я до конца и не мог понять, почему он неожиданно начал общаться со мной. Жалость? Возможно. Или же мы были просто чем-то похожи. Но несмотря на это, я был ему благодарен. За все. - Слыхал? Сегодня в округе снова нашли те самые следы. Мэр, короче, хочет набрать ребят в помощь охотникам, чтобы устроить облаву. Круто, да? - Круто, - на одном дыхании почти в унисон с вопросом озвучиваю свой ответ, рассматривая потолок. Конечно же, в этих местах дикие звери были совсем не редкостью, а даже наоборот. Волки, медведи, лоси – все что угодно, рай для охотника. Если бы не странные следы, петляющие вокруг города уже не первый месяц. Охотники, будто сговорившись, твердили одно и то же – мол, волчьи. Да только где найти такого волка, чтобы тот был шесть метров в длину и пару – в высоту. Только в старинных сказках и фильмах ужасов. Но от этого следы не исчезали, и вот особо храбрые вызвались отловить зверя. Впрочем, ни у кого из них ничего не вышло, следы петляли и заканчивались там же, где и начинались, а зверь будто бы испарялся. Все это походило на игру, и невольно проскальзывали мысли, что охота велась на нас, жителей городка. Но люди глупы, и большинство отказывалось сопоставить факты, посему было решено устроить бойню, в которой у нас не было и шанса. - Я, это, короче, вызвался добровольцем, - горделиво добавляет Кенни, допивая остатки пива из своей банки и сминая ту в плоский алюминиевый блинчик, чуть сияющий в отблесках огня. - Уверен, что это хорошая идея? – вопросительно веду бровью, ленивыми движениями руки заставляя содержимое своей банки, накатывая на стенки, нарезать круги. – У тебя же сестра. Вдруг что-нибудь случится? - А ты все тот же пессимист, совсем не меняешься, - Кенни широко улыбается, и воздух просачивается через щель меж передними зубами, издавая еле различимый свист. – Я в этом лесу уже как свой, не боись, - заверяет он, вытягиваясь во весь рост, тянет руки к потолку и небрежно зевает. - Да и ты ж, если что, присмотришь за Карен? - Конечно, - над ответом я не думал ни секунды. Больше я Маккормика живым не видел. Я стоял и оцепенело наблюдал за тем, как все, что осталось от отряда добровольцев и пары опытных охотников, помещенное просто в плотный мешок, опустили в погребальную яму. Я так и не проронил ни одной слезы. В голове было совершенно пусто. Начался дождь, быстро превратившийся в крупный ливень, что заставило ускорить похороны. То, что едва походило на могилу, заполнялось водой быстрее, чем в нее успевали засыпать землю. Пришлось взяться за вторую лопату, и в конце концов мешок с человеческими останками, среди которых был и мой дорогой друг, оказался окончательно погребен под толстым слоем сырой разбухшей земли. Не было никаких надгробных плит, никаких имен или дат, только один наспех сколоченный из пары тонких дощечек крест, воткнутый поглубже в холм. - Ну и кто из нас теперь пессимист? – последнее, что я сказал, прежде чем букет из диких цветов упал в образовавшуюся грязь. Я не знал ни названия, ни значения этих цветов, но при солнечном свете они все еще напоминали мне о нем, такие же маленькие яркие бутончики, подставляющие свои лепестки солнцу. Впрочем, их унесло ливнем в ту же ночь. «Привет, Стэн. Или же это слишком неформально? Нужно ли мне придерживаться каких-то формальностей в своих письмах? Ведь раньше нам не доводилось общаться напрямую, но раз ты был другом моему брату, я тоже буду считать тебя своим другом. Конечно, если ты не против. Я получила твой перевод, и очень благодарна тебе за помощь. Этих денег вполне хватит, чтобы оплатить обучение в этом месяце. Учиться очень тяжело, но мне нравится. Я завела новых друзей. Следующим летом хочу приехать к вам, чтобы сходить и навестить брата. Мне кажется это правильным. Кевин, возможно, тоже приедет, хоть у него уже и своя семья, я всей душой буду надеяться, что он составит мне компанию. Так что жди гостей. И спасибо, что приглядываешь за могилой брата. - Карен Маккормик». Вопреки здравому смыслу, за могилой я не приглядывал. Она сама со временем поросла дикими цветами, и лишь какая-то старенькая одинокая женщина, кажется, ее звали Мэри, взяла на себя ответственность иногда захаживать туда. Пару раз она выбирала сорняки и постригала цветы. Собственно, на этом ее забота тоже заканчивалась. Крест еще несколько раз меняли после того, как его сносило то сильным ветром, то дождем, то сваливало налетом кабана или местной пьяни. Я еще пару раз приходил на могилу, но, так ничего толком и не почувствовав, перестал. Кажется, что с потерей очередного дорогого мне человека, жизнь на самом деле ни капли не изменилась. Разве стала немного спокойнее и трезвей. Впервые я заплакал уже зимой, когда выпал первый снег. На пороге моего дома неожиданно возник никогда ранее сюда не являвшийся визитер. Крейг Такер, если верить многочисленным рассказам Кенни, половина из которых больше походила на ложь, сложенную в пьяном угаре. Но все же Крейг был вполне реален, он смотрел на меня столь уверенно, будто пересекаться нам доводилось уже не раз. В руках он держал слегка размокшую от снега коробку, которую и протянул мне. Подобрав самый краткий набор слов, Крейг объяснил, что Кенни при жизни снимал у его отца пристройку к дому, а это те вещи, что остались после его смерти. Отец наказал выкинуть их, но почему-то Крейг принес их сюда. Почему – он так и не сказал. Если быть честным, то эту коробку я открыл лишь единожды, еще при Крейге, чтобы убедиться, что это не какой-то глупый розыгрыш. Но нет, внутри промявшегося картона были осторожно сложены пара футболок, кисти, краски и еще какие-то вещи. Не став долго их рассматривать, я замотал коробку скотчем и положил ее в забитый вещами Сэма чулан. Но даже после этого Крейг никуда не ушел, он продолжал стоять в прихожей, но его взгляд стал будто бы чуть живее наблюдать за моими действиями. - Идем. - Я стоял перед ним, чувствуя себя неописуемо глупо, словно жертва подле хищника, неспособная и слова вымолвить, хотя и нашел в себе силы вопросительно вскинуть бровь. - Я хочу тебе кое-что показать. Я до сих пор не понимаю, почему так беспрекословно повиновался ему. В его словах чувствовалась некая зовущая сила, вызывающая ощущение, что отказать тебе просто не позволят. Сама фигура Крейга не сказать чтобы вызывала хоть что-то, похожее на недоверие. Скорее, даже напротив. До этого момента я видел его в городе от силы всего несколько раз, и все, что я знал о нем, я узнал от Кенни. И, как ни крути, половина из этого походила на чушь. Крейг тоже был неместным, но о его происхождении ничего не было известно. Томас Такер, будучи главой охотничьего сообщества, прочесывал прилежащие к городу территории, когда наткнулся на странные следы. Они не походили ни на след человека, ни на след хоть одного известного зверя. Охотник, войдя в раж, решил выследить то создание, кому они принадлежали. Но вместо него глубоко в лесу он нашел лишь ребенка. Мальчику от силы было лет шесть или и того меньше, а выглядел он будто дикий зверь. Взлохмаченный, исхудалый, грязный и озлобленный, он походил на койота. И даже передвигался он на четырех конечностях, совершенно неестественным образом подгибая пальцы, откуда и возник странный след. Проникнувшись состраданием, Томас подобрал парня и усыновил. Удивительно, что тот, кто сейчас носит имя Крейг, очень быстро свыкся с людьми и оказался куда более сообразительным, нежели многие его сверстники. Я и сам был с ним практически одного возраста, хотя внешне он превосходил меня во многом. С возрастом дикость сменилась невообразимой холодностью и расчетливостью. Крейг мало что говорил и больше предпочитал действовать, он слегка картавил и был таким следопытом, какого еще поискать. Весь город был многим обязан ему, отчего глаза жителей закрывались на загадку его происхождения или же некоторые странности в поведении. Собственно, это и было то, о чем рассказывал Кенни, и что я слушал вполуха. Как я и сказал, до этого самого случая нас мало что связывало. Но теперь, будто подавшись какому-то первобытному инстинкту, я молча шел за ним. Свежевыпавший снег скрипел под ногами, белки с азартом перелетали с ветки на ветку длинными прыжками, будто преследуя нас. Мы продолжали идти еще какое-то время, но пейзаж, состоящий из густо обступающих деревьев, никак не сменялся. - Может, все-таки объяснишь, куда мы идем? – болезненно впечатываюсь носом в чужую спину, когда Крейг резко притормаживает, чтобы неожиданно обернуться и посмотреть мне в глаза. От одного его взгляда кровь стынет в жилах, в нем будто прослеживается что-то настолько животное, даже скорее чуждое, что и мороз, и нескончаемый лес рядом начинают казаться сущим пустяком. - Не, - как-то уж слишком пренебрежительно отвечает мне Крейг и после вновь возобновляет шаг, мне же требуется еще десяток минут, чтобы прийти в себя. Весь путь занимает почти с час, хотя среди однообразного пейзажа из елей да снега каждая минута тянется так, словно заключает в себя одну заснеженную вечность. И подсознательно накатывает радость, когда на горизонте появляется новый объект. Хочется верить, что это конец нашего пути. Черное пятно расплывается под рябью идущего снега, и Крейг наконец подтверждает, что это действительно то, ради чего мы проделали весь этот путь: - Пришли. Маленькая избушка в лесу напоминала домик, сошедший прямиком со страниц какой-нибудь сказки. Жить в нем мог кто угодно, начиная от загадочной ведьмы или старого лесника, но по затянутым пленкой окнам и покосившейся двери можно было предположить, что если когда-то все и было именно так, то сейчас этот дом принадлежал лишь лесу. Реальность была слишком далека от сказки. От вторжения посторонних дверь защищает один-единственный засов, который Крейг снимает без каких-либо усилий, словно не ощущая его тяжести. Дверь открывается с громким уставшим скрипом, предоставляя нам обзор на маленькую комнату внутри, количество свободного пространства в которой сильно съело бессчетное количество картин. - Откуда?.. – внутри я едва мог повернуться, но все же зашел, прячась от ветра и аккуратно сбивая с одежды снег, чтобы случайно не попортить ничего. - Кенни рисовал тут. В той пристройке, что сдавал ему отец, было мало места для этого. Так что Кенни обратился ко мне. И я привел его сюда. Больше об этом месте никто не знает, - Крейг тоже проходит внутрь, отряхиваясь от снега и прикрывая дверь за нами. Одной рукой он стягивает с головы шапку и с тяжелым вздохом свободной ладонью приглаживает взъерошенные черные волосы. – Я посчитал, что раз ты был его другом, то должен знать об этом месте. Можешь распорядиться им, как хочешь. Мне оно ни к чему. - Спасибо… наверно. Не веря своим глазам, я продолжал стоять и рассматривать одну картину за другой. В основном это были привычные пейзажи, которые я видел на фотографиях в интернет-магазине, где Кенни и совершал сделки, но было тут и то, что ранее мне не доводилось видеть. Одной из таких работ стал мой собственный портрет. Он был не дорисован, и на осторожном карандашном наброске были раскрашены лишь глаза - светло-синим отливом. Тогда я и не смог сдержать слезы. Не знаю, что именно так сильно повлияло на меня, но казалось, что вся та боль, которую я хоронил в себе, разом вышла наружу и теперь заживо разъедала мое тело и душу. Я стоял там и плакал до тех пор, пока чужая рука не опустилась на мое плечо. Крепкая хватка будто разом отрезвила. Почему я вообще так отреагировал на все это? Потому что единственный человек, которому ты был нужен, мертв. - Идем. - Крейг смотрит на меня сверху вниз, и на секунду мне кажется, что в его взгляде читается сожаление. Все, на что хватает меня, так это с силой зажмурить глаза и кивнуть. И мы пошли. Снег становится все крупнее, ветер – яростнее, лицо щиплет от слез и приходится отчаянно кутаться в меховой воротник и капюшон, ускоряя шаг. Идти за кем-то проще, ветер тебя не так обдувает, ноги не так сильно вязнут в снегу и есть, на что опереться. Сердце неприятно екает от мысли о том, что, как только мы дойдем до города, Крейг тоже исчезнет. И я снова буду один. Но этого не происходит. Я стою на пороге своего дома и ощущаю себя чужим, вздрагиваю и быстро моргаю. Крейг стоит рядом, кто-то вдалеке окрикивает его и зовет - кажется, в бар, но он, не думая, сразу отказывается, продолжает стоять на своем месте и смотреть мне в глаза. «У меня дела», - и сложно поверить, что его так называемые дела - это я. Но эта мысль пронзает сознание, как пуля, и я, путаясь в словах, предлагаю ему зайти в дом. Конечно же, просто согреться и выпить чаю. От этого уточнения Крейгу, кажется, становится смешно, и я впервые вижу улыбку на его губах. И в этом чувствуется что-то настолько личное, что уши начинают предательски гореть, и приходится еще несколько раз уронить ключи в снег, прежде чем открыть дверь и залететь внутрь. В доме стоит привычный холод пополам с тишиной, и кажется, что это длится с того самого момента, как тут в последний раз побывал Кенни, и с тех пор тут совершенно ничего не изменилось. Весь пол усеян порванной и скомканной бумагой, пустыми пачками из-под лекарств. Одну из них Крейг подбирает и, почти по-собачьи принюхиваясь, смотрит на меня исподлобья: - Это ведь какая-то серьезная хрень? - У меня есть на нее рецепт, - звучит так, будто я оправдываюсь, и вид у меня соответствующий. Тело еле слушается, и непонятно, от холода это или чего-то еще, сил едва хватает, чтобы хоть что-то возразить, так что остается лишь наблюдать, как Крейг обходит дом, изучая каждую вещь в нем, и искоса поглядывает на меня. Последняя четкая мысль, всплывшая в моей голове, укладывалась в краткое: «Мне нужен отдых». И давно. Кажется, от самого себя, но организовать такое сложно. Точнее, просто, если ты не трус. Но и я был не храбрец. Между тем существовала та тонкая нить, что держала меня здесь. Детская надежда, что жизнь все же станет лучше, и все те люди да врачи были прав. Надежда, что мир может быть лучше. Другими словами, сущая глупость, но благодаря ней я все еще был тут. Пока ставлю чайник на кухне, я наблюдаю за тем, как Крейг разводит в камине огонь. Подмечаю, что у него это выходит куда лучше, чем когда-либо у меня. Вскоре комната приобретает отчасти жилой вид, тепло и свет от языков пламени заполняют помещение. Я захлопываю ноутбук и впервые за несколько прошедших месяцев освобождаю кофейный стол, чтобы поставить на него две кружки крепко заваренного чая. Честно признаюсь, что я не мастак заваривать чай и обычно предпочитаю кофе, а этот - из запасов того, что пил прошлый хозяин дома. Крейг осторожно берет кружку в руки, слегка дует, вдыхает травяной аромат и коротко усмехается: - Сойдет. Стекло в оконных рамах дрожит от ревущего, подобного стае волков, ветра. Но это все где-то там, снаружи, и не имеет значения. Комната, наконец, прогревается, и, сняв теплую одежду, я сижу на диване, обнимая свои колени, а на противоположной стороне сидит Крейг. Его глаза прикрыты, и в таком виде он выглядит настолько безобидно, словно бы его и вовсе подменили. Хочется прикоснуться и убедиться в том, что это не сон, запустить пальцы в чужие волосы, прижаться всем телом и ощутить чужое тепло - то, чего я не чувствовал уже так давно. - Эм, слушай, ты можешь остаться на ночь у меня, только здесь спать негде, поэтому либо со мной на диване, либо на полу. - С тобой, - ответ раздается настолько быстро, точно Крейг именно этого и дожидался. Уши отчего-то горят, и лицо приходится спрятать в колени, чтобы избежать лицезрения чужой ухмылки. Я сам загнал себя в ловушку. Диван раскладывается в скромную полуторную кровать, на которой если и могут уместиться два человека, то лишь с некоторыми жертвами в плане личного пространства, но, кажется, это смущает только меня. Весь абсурд ситуации подчеркивает единственное имеющееся у меня пуховое одеяло, а тем временем Крейг выходит из душа, оставшись в одних боксеры да рубахе, и лениво зевает. Я не замечаю, что смотрю намного дольше положенного, как с черных влажных волос стекают капельки воды, дорожками опускаясь по шее и исчезая где-то за воротом. Вздрагиваю, когда чувствую на себе пронизывающий взгляд, и, боясь встретиться с ним, быстро ретируюсь в душ. Это было странно, но в Крейге что-то влекло. Будто бы это было нечто неосязаемое, чему невозможно было сопротивляться, и рядом с ним я постепенно терял контроль над собой. Приняв душ, еще какое-то время разглядываю себя в зеркале. Уставший, бледный и болезненный вид заметно контрастирует с фигурой Крейга. Это как-то неправильно, идет вразрез с устоями моего мира и вгоняет в большие раздумья. Почему он тут? Но с каждой последующей мыслью ответов становится только меньше, а болезненного гула больше. Шарю по аптечке в ванной, выпиваю пару таблеток сверх нормы и возвращаюсь в гостиную. Крейг к тому времени уже расположился в кровати и, кажется, ждет. Я вновь вижу оскал хищника, направленный на меня, стоящего у края кровати, будто у обрыва, боящегося сделать последний шаг. - Если тебя это так смущает, то я могу поспать и на полу, - голос Крейга остается таким же спокойным и размеренным, как и был до этого, в то время как мой предательски проседает, а язык заплетается. Но я все же отрицательно качаю головой, и, теряя равновесие, падаю лицом вниз, когда меня неожиданно тянут за руку на себя. Руки упираются в постель, и вот я над ним. Слабый и беспомощный, больной морально и физически. От Крейга исходит совершенно ненормальный жар, настолько же манящий, насколько и обжигающий. Тяжесть двух будто раскаленных ладоней ложится на мою поясницу, и я практически скулю. Не знаю почему, но на глазах вновь наворачиваются слезы. Крейг смотрит на меня с какой-то непонятной эмоцией во взгляде, и на мгновение мне кажется, что его зрачки сужаются до звериных. - Отпусти, - голос и вовсе превращается в шепот, вызывающий у Крейга слабую усмешку. - А я и не держу. Вместе с этим поясницу неожиданно обдает холод, и это настолько неприятно, что практически больно. Особенно – где-то в груди. Падая на бок и закрывая глаза, я нахожу в себе последние силы, чтобы сдержать слезы. Убеждаю себя в том, что мне это мерещится и завтра все пройдет. А если не завтра, то когда-нибудь уж точно. Оконное стекло продолжает дрожать, камин погас, но отдельные угольки еще тлеют где-то в его глубине. Мы оба лежим в одной кровати, под одним одеялом, но сон не одолевает никого из нас. Ни меня, ни Крейга. Я крепко зажмуриваю глаза, но все так же отчетливо продолжаю ощущать, как он смотрит на меня и как мою ладонь сжимает его рука. Я отчаянно пытаюсь сосчитать хотя бы десяток овец, перепрыгивающих через забор. И кажется, в какой-то момент у меня получается, ветер на улице стихает, и раздается… Вой. Голые ноги проваливались в снег, тонули в высоких сугробах, царапаясь и обжигаясь о корку наста, но не останавливались. Огромные зеленые ели медленно покачивались под порывами ветра, что дул прямо в лицо, все больше мешая идти. Где-то в глубине, за раскатистым воем, слышалось тиканье часов, отсчитывающих нечто никому неведомое, потому что время тут не имело никакого значения. А еще - шаги. Возможно, то было лишь слабое эхо от моих собственных попыток бежать. Бежать от прошлого, что словами и обрывками фраз нагоняло, впивалось в ноги острыми осколками стекла, мешая идти вперед. От будущего, что протягивало свои тонкие костлявые пальцы к моей шее, стискивая ее и перекрывая доступ к кислороду. Эхо моих попыток бежать от самого себя. Становится тяжелее дышать. Тьма подбирается ближе, снег сменяет свой цвет с чистого белого на смоляной черный. Стволы высоких елей медленно смыкают свои ряды, загоняя в невидимый круг. Иду на ощупь, передвигаю ноги, всхлипывая от пронзающей их боли. Вновь раздается вой. Падаю на четвереньки, стараясь продвинуться дальше хотя бы ползком. Нельзя останавливаться, иначе тьма поглотит меня. Здесь нет ничего, кроме тьмы. Это был мой нескончаемый кошмар. Обессилевший, я лежу в снегу, не сдерживая слезы, не надеясь разглядеть хоть что-то за густой чернотой. Я снова проиграл сам себе, и единственное, что я могу - ожидать финала. Как вдруг все стихает. Снег, куда я упал, озаряет темно-алый свет выскользнувшей из-под пелены облаков луны. Я смотрю на нее и почему-то чувствую себя легче. Где-то совсем рядом вновь раздаются шаги. Прикрыв глаза, я отчаянно пытаюсь уловить, с какой стороны они раздаются, но кажется, будто те исходят отовсюду и ниоткуда разом. Это не был звук моего отчаянного преследования себя же, здесь находился кто-то еще. И стоило мне подумать об этом, как пространство сотряс голос: - Разве тебе не страшно? Откуда звучит вопрос тоже неясно, может, это и вовсе все в моей голове, может, я просто окончательно свел себя с ума, лежа здесь, в бесконечном ничейном лесу, но все же я ответил: - Нет. Вновь повисает тишина. Кошмар никак не идет к своему завершению, будто бы незваный гость в моем сне просто не дает ему окончиться, и это начинает надоедать. Уперевшись дрожащими ладонями в снег, я вновь пытаюсь встать. Но навалившееся сверху тепло не позволяет. Оказавшись вжатым в снег еще сильнее, я вскрикиваю, резко вцепляясь в густую жесткую… шерсть. Вновь провожу пальцами, убеждаясь, что это действительно ничто иное, как шерсть. В конце концов зверь шевелится, устраиваясь удобнее, и укладывает огромную морду прямиком мне на грудь, а две передние лапы роняет по обе стороны от меня, либо пресекая попытку побега, либо пытаясь согреть. Тогда уже я и вижу глаза. Зверь смотрит на меня, не отрываясь, и его ярко-синие глаза болезненно напоминают мне что-то. Протягивая руку вперед, я хочу коснуться этого явственного синего оттенка, словно это какой-то отдельный предмет, но вместо этого зверь вздрагивает и тычется в ладонь своим носом. Горячо и рвано дышит, и я чувствую это. От какой-то совершенно дурацкой мысли не могу сдержать не менее дурацкой улыбки, перемещая руку на длинную морду, осторожно поглаживая ее. Становится тепло и практически не больно. Все вокруг застывает, и только чужое дыхание волнует воздух, мое собственное – становится с каждым вздохом все слабее, а пальцы, слегка цепляя жесткую шерсть, гладят зверя по морде, не доставая даже до его до макушки. Огромный. Теплый. И одинокий. - Разве тебе не одиноко здесь? – звучит на этот раз непозволительно близко практически знакомым голосом. Хрипло и чуть рыча. Огромная лапа осторожно ложится на мои глаза. – Пойдем со мной. За окном слышится вой. Я распахиваю глаза в немом ужасе, пытаясь отдышаться. Пальцы впиваются в простынь, сгребая под себя, словно на ее месте все еще должен быть снег. Мой мутный взгляд бешено мечется от одного цветного пятна к другому, пока предметы в комнате не начинают принимать привычный вид и пока он, наконец, не скрещивается со звериным взглядом чужих синих глаз. - К-крейг? – горло сипит, когда он нависает надо мной, чуть склонив голову набок, наблюдая. Кажется, что он и вовсе не живой, но его грудь медленно вздымается и опускается. Жесткие черные волосы обрамляют лицо, напоминая о звере из моего кошмара. - Плохой сон? – наконец он отмирает, но, кажется, не собирается двигаться, даже когда я упираюсь рукой в его грудь, одновременно кивая. – Прости. Я не хотел напугать тебя. Все мои усилия оттолкнуть от себя Крейга остаются тщетными, тот лишь сильнее наваливается, тянется к шее, невзирая на мое сопротивление. Накатывает новая волна страха, ногтями впиваюсь в его плечи, когда он… Горячие губы касаются моей кожи, чужое дыхание обжигает и заставляет замереть. Один поцелуй, второй - и страх медленно улетучивается, оставляя шумящую пустоту в голове. Крейг действительно горячий, кровь в нем бурлит, и это вовсе не сон. Он мягко целует изгиб шеи и чуть ниже уха, пока я, будто повинуясь чужому инстинкту, отклоняю голову, позволяя провести кончиком носа от ключицы до скулы. В моем сознании словно есть кто-то еще, и это кто-то желает стать ближе. Желает принадлежать кому-то. Жарко выдыхаю и вскрикиваю, когда на плечо приходится укус. Я практически не помню, что происходило ночью. Утро выдалось необычайно морозным, и именно этим я оправдывал то, как сильно прижимался к Крейгу до тех пор, пока не очнулся от дремы. Натягивая на ноги свои дурацкие тапки, я петлял кругами, отчаянно пытаясь отделить кошмар от реальности. Плечо ужасно ныло, но, простояв пятнадцать минут перед зеркалом, я так и не обнаружил никаких следов от укуса. Осмотрев себя с ног до головы и медленно сосчитав до десяти, я наконец решил, что все это был сон. Просто слишком реалистичный и странный, но сон. Чайник на кухне кипит с легким посвистыванием. Под этот аккомпанемент слабое шевеление на диване постепенно переходит в бубнеж и ругань, которые полностью теряются за моими тщетными попытками открыть новый бутылек с таблетками. Те слегка гремят, стукаясь о темное стекло, дразня, а руки в ответ на это лишь сильнее дрожат. Какое-то неприятное чувство, словно что-то не так, дышит прямо в спину. Но оно исчезает, как только бутылек из рук вырывает чужая хватка. Глухой хлопок - и таблетки оказываются на моей ладони. Слишком погруженный в собственные мысли я и не заметил, как Крейг встал. Его рука слегка сжимает мои пальцы, точно пытаясь успокоить, а потом мягко отгоняет меня от чайника, и я, совершенно не сопротивляясь, отхожу в сторону. Никто из нас так и не заговорил о том, что произошло ночью, или о том, что могло произойти. Еще раз прогнав в памяти события, я заново постарался убедить себя в том, что это мне только приснилось, но дрожь никак не спадала. Косые взгляды со стороны все сильнее будоражили что-то в моем больном подсознании, и, в конце концов не выдержав, я сбежал. Недалеко, всего лишь в ванную. Здесь, подставив голову под ледяные струи воды, я пытался прийти в себя. Снова считал до десяти, прикрыв глаза. Раз, два. Плечо вновь пронзила боль. Три, четыре. Невидимое препятствие перекрыло кислород. Пять, шесть. Тело пробил озноб. Семь, восемь. Распахнув глаза, я взглянул еще раз на себя в зеркало, но оттуда на меня смотрел совершенно иной человек, отличавшийся от меня только звериным слепящим взглядом глаз, цветом сравнимых с дном океана. - Девять, де… - мир покачнулся, и руки, упирающиеся до этого момента в раковину, беспомощно соскользнули по ее белоснежной поверхности. Казалось, что тот самый сон силой затягивал меня назад и никак не желал отпускать. Лежа на холодном кафеле, я все еще наблюдал за застывшим в зеркале отражением, что не двинулось с места, даже несмотря на мое падение. Наконец, губы другого меня дрогнули, складываясь в ехидную ухмылку. В звериных глазах, глядящих на меня, разливалось презрение. - Тебе стоит покончить с этим. «Переставай пить ту дрянь, которой себя пичкаешь, а то точно, блять, подохнешь», - почерк у Крейга размашистый, кривой, косой, я вообще начинаю сомневаться, на английском ли написаны тут слова. Тем не менее, разобрать их все же удается, хоть и раза с десятого. Собственно, эта записка, лежавшая рядом с чашкой уже остывшего чая на кофейном столике - единственное, что остается как напоминание о том дне. Все остальное я старательно пытаюсь забыть. Стереть из памяти. Но это не та вещь, над которой я властен. Несмотря на это, время берет свое. Первые недели зимы проходят в постоянных метелях и адском холоде, что здесь – обычное дело. Очередным утром я начинаю думать о том, что начал освобождаться от бесконечного кошмара, разум больше ощущается как мой собственный, даже если для этого и пришлось завесить все зеркала. Даже если для этого пришлось никого не впускать в дом и ни под каким предлогом не смотреть в окна. Даже если для этого пришлось отказаться от всего мира. Это был мой путь к исцелению больной души. Все вновь рушится и падает в пропасть, когда на почту приходит письмо с давно забытого адреса. Буквы выстраиваются в тоненькую строчку, напоминая о том, от чего я самозабвенно бежал. О том, что зарыл в себе. Кого похоронил за стеной из прошлого и настоящего. Я уже говорил, что есть вещи, над которыми ни я, ни кто-либо еще не властен. Рука дергается, и входящее письмо расплывается по экрану. Оно не содержит в себе ничего, кроме прикрепленного изображения. Приглашения на свадьбу. Мне приходится прочесть его трижды, чтобы наконец убедиться, что это не мираж. Кайл Брофловски, когда-то мой лучший друг, собирался жениться. Но письмо было не от него. Наверно, только это задевало меня так сильно, подгоняя вперед. Я решил встретиться с тем, от чего все это время бежал. На самом деле я никогда и не думал, что буду вновь возвращаться в Южный Парк. Я и не возвращался, просто мое тело действовало само, пока разум петлял в трех соснах и никак не мог освободиться. Казалось, что я спал, временами просыпаясь, пытаясь понять, где я точно нахожусь, а затем вновь проваливаясь в дрему, пока пальцы цеплялись за руль. Я был будто бы здесь и где-то еще, нигде и везде сразу. Тяжело объяснить то состояние, что одолевало меня. Наверно, я просто не хотел верить в то, что это может быть НЕ сон. Путь до Южного Парка занял двое суток, и вот передо мной было то самое крыльцо, на которое я когда-то, как думал, смотрел в последний раз. Та самая дверь, которая с силой захлопнулась передо мной. Дверь, за которой меня, конечно же, совершенно никто не ждал. - Стэн? – но этот голос я бы узнал и через сотни лет, невзирая на то, как еще он мог бы измениться. В нем было что-то настолько болезненно-родное, что само время рядом не стоило ничего. Я смотрел на нее, одетую в свадебное платье необычного сиреневого отлива, что ей всегда необычайно шло. Берет сменился тиарой из цветков сирени с фатой. Перед ней я всегда был слишком уязвим. И сейчас я чувствовал себя обнаженным. Забавная вещь, казалось бы, только шрамы начали разглаживаться, раны – заживать, но вот жизнь вновь вонзает тебе нож прямо в спину. Больно. «Нет ничего не возможного. Мы обязательно преодолеем все это, вместе», - самая сладкая ложь, что доводилось мне слышать из ее уст. До сих пор помню, как крепко Венди сжимала мою ладонь, медленно поглаживая большим пальцем ее изнутри. Но куда же делась рука, коей я жаждал, когда мое тело падало в бесконечную бездну? Теперь становилось ясно. Рука, которую я отчаянно сжимал, держалась уже за другого. Я все еще не понимал, зачем приехал сюда. В голове не было ни единой цельной мысли, равно как и сожаления. Я просто был тут, как когда-то был частью Южного Парка, был частью жизни Венди. - Я решил, что тебе нужно знать, - чужая ладонь опускается мне на плечо и слегка его сжимает. И я, не глядя, догадываюсь об ее обладателе. Адрес, откуда пришло приглашение, принадлежит ему. Эрик Картман. Искоса попытаюсь посмотреть на него, но в голубых глазах я не вижу ничего, помимо такой знакомой боли от потери. Несколько лет назад он не представлял себе жизнь без Кайла, но теперь уже ничего нельзя было изменить. Мне тоже жаль, что так получилось, Картман. Правда жаль. - Спасибо, - произношу на одном выдохе, скомкано улыбаюсь и быстро покидаю дом. Никто не кинулся вслед, и дверь вновь захлопнулась за моей спиной. Решение переночевать в мотеле было принято в одно мгновение, сил на обратный путь просто не было. Отсчитав пару купюр на автостоянке, я получил небольшую комнатку на втором этаже, в которой не было ничего, кроме кровати, прикроватной тумбочки и громко жужжащего небольшого холодильника в углу. Но заснуть я так и не смог. Глядя в окно, я впервые совсем по-иному ощутил город, в котором когда-то вырос. Южный Парк теперь казался куда более мертвым и забытым, нежели городок, что заменил мне его. И даже волки выли тут как-то искусственно, а луна выглядела так, точно какой-то ребенок вырезал ее из картона. И я вспомнил, почему уехал отсюда. Таким же искусственным был и я. Начинаю перебирать свои лекарства. Острый край пластинки с капсулами неприятно режет кожу, вот он-то точно настоящий. А я… Я просто пытался… - Почему? – голова идет кругом и трещит по швам, сложно сказать - из-за слез или чего-то еще. Мир двоится и отбрасывает вторые тени поверх первых. Таблетки, дразня, постукивают о темное стекло. В конце концов бутылек со звонким треском разлетается об ближайшую стену. Свет окончательно меркнет, и последние силы уходят на то, чтобы перекочевать в постель. В этом мире, где я отчаянно пытался выживать, тяжело дышать. Всегда. Но правда в том, что, отчаявшись, люди стараются игнорировать истины. Ломаясь – закрывать глаза. Мой фильтр восприятия сломан, вкусив запретный плод, я чувствую, как на груди расходится шов, открывая взору бесконечную бездну. Вжимая тело в жесткий матрас, я всеми силами пытаюсь отключить сознание, пока во мне осталось еще хоть что-то живое. Нужно всего лишь сосчитать до десяти. Раз. Хочу, чтобы все это прекратилось. Два. Я правда больше не могу. Три. Я устал. Четыре? Устал… На самом деле никакой необходимости считать до десяти никогда и не было. Я вновь пытался просто-напросто обмануть себя. Вся моя жизнь – сплошной занавес лжи. Приступ сходит на нет, и мир гаснет. Ничто не имеет значения. Я здесь один. - Не один. Плечо странно ноет, по телу распространятся жар. Постепенно холод отходит. Лениво открывая глаза, я смотрю на знакомый лес. Огромные ели сомкнулись в тяжелый круг, оставив лишь небольшое заснеженное пространство внутри, прямо под алой луной, и я – центр этой картины. В этот раз я не пытаюсь бежать, наблюдаю за качающимися на ветру макушками деревьев и проглядывающими сквозь облака звездами. Чувствуя слабое шевеление рядом, перекатываюсь со спины на бок и тут же утыкаюсь носом в жесткую шерсть. Та слабо щекочет нос, и я смиренно принимаю это, не имея в себе сил сделать еще хоть пару движений, кроме как перекинуть руку через мохнатую шею, прижимаясь к зверю сильней. Тепло. - От тебя воняет псиной, - огромный зверь, будто ворча, издает звук, близкий к рычанию, но не двигается с места. Чужое размеренное дыхание успокаивает, и, закрывая глаза, я отчаянно надеюсь, что больше не проснусь в том ужасном холодном мире. Но утро наступает так же беспощадно, как и всегда. Умывшись в общественном туалете автозаправки, я поспешил покинуть Южный Парк, ни разу не обернувшись назад. Еще несколько часов езды по пустому шоссе меня сопровождали небольшие приветливые ели, протягивающие друг к другу свои ветви, будто подружки, взявшиеся за руки. Совсем не то, к чему я привык за последние несколько лет. И уловить момент, когда эти безобидные создания превращались в величавых гигантов, было невозможно. Мир отсекался, будто по щелчку, или же это был очередной трюк моего больного сознания. Мне нужна была граница, разделяющая прошлое и будущее, и я провел ее - в мрачных елях, волчьем вое, пурге. Да, даже вой - и тот был другим, более лютым, страшным, как отчаянный крик в пустоту. Иногда я задавался вопросом, что именно лежит за ним. После первого раза, когда мне приснилась алая луна, я начал много читать о подобных вещах. Один из рассказов был легендой о том, как человек накинул на себя волчью шкуру, чтобы пробраться на небо и украсть оттуда звезды. Слегка сбавляю скорость, чтобы выглянуть из окна. И действительно - на небе ни единой звезды. Возможно, в своем вое волки раскаиваются за то, что сделали много веков назад. Но почему мне тогда хочется выть вместе с ними?.. Проведя еще двое суток в пути, я, наконец, начал понимать. На самом деле со мной было покончено уже давно. От меня не осталось почти ничего, я был как глупый слепой пес, что плелся вперед, пока мир вокруг раскалывался на части. Я отчаянно убеждал себя, что все это ради какой-то благой цели. Чтобы усилия Сэма были не напрасны. Чтобы отблагодарить Кенни. Чтобы когда-нибудь вернуться в проклятый Южный Парк и доказать всем и каждому, что все в моей жизни было не зря. Что я не зря появился на свет. Что я не зря… Дышать становится тяжелее, грудь сводит болезненным спазмом, и я спешу заползти внутрь. Долго шарю по карманам в поисках ключа, чтобы в конце концов просто дернуть за ручку двери и понять, что она не заперта. - Что за… Я точно запирал дверь, в этом я нисколько не сомневался. Воров среди горожан не водилось, да и воровать у живущих тут было элементарно нечего, люди здесь с иными приоритетами. И если я сильно отличался от них, то второго меня тут оказаться просто не могло. Переступаю порог, поперек горла встает ком, но мысль о том, что терять мне просто нечего, заставляет сделать решительный шаг вперед. Возможно, это мой шанс покончить со всем. Шевеление на диване побуждает действовать. Еще несколько широких шагов по комнате - и передо мной возникает очень странная картина. - Крейг? Обнимающий мои футболки и кофты парень вздрагивает, вздрагивает и пара заостренных ушек с короткой шерстью чуть темнее, чем его волосы. Уши навостряются, и, кажется, узнавая мой голос, их хозяин тут же открывает глаза. Два озера, два растаявших на солнце ледника, сияют во тьме. Взгляд скользит по моей фигуре, от макушки до обуви, и тонкие губы складываются в довольную улыбку. И ему это идет. Создается впечатление, что эта улыбка принадлежит только мне. И краем мысли я вспоминаю историю о ком-то там, кто накинул на себя волчью шкуру, чтобы украсть звезды. Но до звезды мне совсем далеко, и вообще - всего этого просто не может быть. Бред. Не смотря на это, протягиваю руку вперед, кончик чужого носа, почти не касаясь, проскальзывает по ладони, и Крейг льнет к ней лицом, прижимаясь лбом и почти неслышимо издавая довольный скулеж. Осмелев, Крейг жмется ближе. И я позволяю сделать это, позволяю влажному языку пройтись по моим губам; когтистым рукам, что действуют весьма осторожно, несвойственно тому Крейгу, что знал я, - зарыться в волосы. Кажется, что сам Крейг стал еще выше меня, и перед ним я просто беспомощный котенок, которого обнюхивают, пытаясь признать. Кончик носа тычется мне в макушку, спускается ниже по уху, проскальзывая до плеча, и останавливается там. Раздается рык, громкий и недовольный, пытаюсь отшатнуться, но мне не дают, две руки впиваются когтями в талию, притягивая к себе, и плечо пронзает адская боль. Хватаю ртом воздух, крича и матерясь, когда острые волчьи зубы вонзаются в плоть сквозь толстый слой верхней одежды. Чувствуя, как идет кровь, еле сдерживая слезы, я отчаянно пытаюсь оттолкнуть зверя от себя, будто у меня вообще есть хоть какие-то шансы на это. Крейг смотрит на мои жалкие попытки почти с негодованием, не выпуская из крепкой хватки. В конце концов силы покидают меня, боль от плеча расходится дальше, и слезы обиды замирают на глазах. Крейг видит это. Его руки скользят с талии на спину, легким движением он прижимает меня к себе, и я слышу, как бешено бьется его сердце. Мы стоим так какое-то время, пока неожиданно он не поднимает меня с легкостью на руки, чтобы уже через пару шагов бережно опустить на диван. На нем действительно собран чуть ли не весь мой гардероб, и, когда когтистая лапа цепляет молнию моей куртки, я начинаю понимать. Запах. Место, куда меня укусили, невидимая метка – совпадает с тем, куда легла рука Картмана. Место, где теперь кровоточит рана, самая настоящая. Тяжело сглотнув, я вновь смотрю на Крейга, что уселся на мои ноги, наблюдая за мной. Последняя разумная мысль твердит о том, что всего этого быть не может. Это сон, абсолютно точно просто дурацкий сон. Но инстинкт берет вверх. Я чувствую это - слабое желание повиноваться, будто бы ты уже не ты, а что-то большее. Осторожно убираю чужую лапу в сторону, расстегиваю замок на куртке и, прикрывая глаза от боли, избавляюсь от нее. Прикладываю ладонь к плечу, чувствуя, как на пальцах остается кровь. В глазах постепенно меркнет, и все бы было хорошо, если бы не чужие горячие губы, прижавшиеся к ране, и жар, что окончательно отсекает реальность от выдумки. Я уже не властен над собой. - Дыши глубже, - повинуясь глухому голосу в своей голове, я дышу - пытаюсь дышать, то и дело сбиваясь, когда влажные поцелуи выстраиваются дорожкой от раны до уха, а затем спускаются ниже к ключице. Как тут вообще можно дышать, когда звериный азарт, адская боль и ненормальное по своей природе наслаждение берут вверх. Острые темные когти скребут по груди, стягивают кофту, футболку, впиваются в ребра. - Тебе больно, - голос тихо сходит до рыка. Чужая рука ложится звездой прямо на сердце, которое тут же обжигает огнем. И я кричу. Не помню, что именно. Цепляюсь пальцами за чужое запястье, заставляя Крейга лишь сильнее надавить, словно его рука могла и вовсе пройти насквозь, доходя до сердца, чтобы смять его в кулак и вырвать. Боль, скопившаяся во мне за все годы жизни, разом материализовалась, пытаясь меня убить. Отрывки прошлого, что я так старался забыть и отринуть, один за другими вставали перед глазами, будто призраки из могил. Агония, как по страшному заговору, усиливалась, а я продолжал терпеть. Смотрел в чужие светящиеся во тьме глаза и не мог понять, почему. Почему сейчас я хотел что-то изменить? Ради кого? Мне было двенадцать, когда доктор поставил неутешительный диагноз психического расстройства, справиться с которым самому у меня не было и шанса, и выписал кучу лекарств, на которые в моей семье просто не было денег. Да даже если бы и были, мало бы что изменилось. Я был один. Медленно разлагался и гнил. Заживо. Открывая глаза очередным утром, я думал, что мне и вовсе не стоило рождаться. Что все это было ошибкой. Мое существование здесь не имело смысла. Этот мир не имел никакого смысла, обернувшись для меня дешевой декорацией, он был готов в любой момент упасть. А я в нем был лишь третьесортным актером, зачитывающим одну-единственную строку сценария. - Почему я? Я хотел уничтожить все. Я хотел уничтожить себя. Никто бы ничего не заметил. Но… потерял все. Глупая попытка изменить мой мир завершилась провалом, и все, что я до этого имел, утекло сквозь пальцы, подобно песку. Девушка. Друзья. Родственники. Знакомые. Город. Мир повернулся ко мне спиной. Бешено давя на газ, я не проронил ни единой слезы. Я не жалел о своем решении сбежать. К тому моменту большая часть меня уже была мертва. Рано или поздно это, конечно же, должно было пройти. И когда-нибудь все обязательно вернулось бы на свои места. Кто же знал, что «когда-нибудь» - понятие удивительно растяжимое? Целая вечность. Я устал ждать. Я опустил руки. Закрыл глаза и дальше шел вслепую – и то лишь потому, что последняя искра надежды взывала к этому «когда-нибудь». Но шли месяцы. Годы. Казалось, будто раны затянулись. Но так ли это было, я не знал. Я продолжал двигаться вслепую, боясь открыть глаза. Я боялся вновь посмотреть на мир, что когда-то отверг меня. - Стэн, - это… мое имя, - открой глаза. Когда моя боль стихла? Когда мир стал таким ясным? Было похоже, что я наконец-то проснулся от долгого кошмарного сна. Я смотрю на все того же Крейга словно какими-то другими глазами, подмечая новые детали: выпирающие скулы, шрам на губе и другой, пересекающий бровь, бледную кожу и редкие родинки, больше похожие на аккуратно вырисованные кистью точки. Все, что было вокруг нас, с новым вдохом теряет значимость, боль отступает. Мир, отрекшийся от нас, теперь не имеет никакого смысла. Крейг снова наклоняется вперед, прижимаясь своими губами к моим, наваливаясь и целуя, получая свой долгожданный ответ. Сквозь этот поцелуй я понимаю, что никогда не стану прежним. На плече сияет след от укуса, который виден лишь при свете луны. - Пойдем со мной, - Крейг протягивает ко мне руку, и я, не раздумывая, хватаюсь за нее. Я не знаю, что ждет меня дальше, но в душе такое ощущение, что время пришло. Что все это – всего лишь начало истории. Слабый снег неторопливо опускался на землю, на улице темнело, солнце уступало время детям ночи. Стоя на пороге своего дома, я вдыхал холодный воздух полной грудью, чувствуя, как жар наполняет тело изнутри. Из глубины леса на меня смотрели ярко-синие глаза. Еще какое-то время я стоял там, лицо жгло от стекающих по щекам слез. Я плакал. А после – сделал шаг вперед. И над лесом зазвучал волчий хор.

- Я украду всю твою боль. - Спасибо.