Жизнь и цель полицейской собаки

В собаке собрано все лучшее, что может быть в человеке. (Этьен Шарле)

Лана всегда знала, что ее жизнь не вечна. А если учитывать ее работу, то она порой полагала, что не доживет до своей пенсии. Если быть откровенным, то она и не дожила. Как Лана представляла свои последние мгновенья? Их было два: мгновенная смерть от пули на работе и смерть в ветеринарной клинике, тоже из-за пули на работе. Был третий вариант, но о нем Лана просто забыла. Многие собаки, отслужившие в полиции, уходят на заслуженный покой, проводя остатки жизни дома, в семье. Если верить статистике, то больше половины таких собак скончались в объятиях любимого человека, от старости. Жизнь Ланы закончилась не так. Ее ниточка оборвалась даже не на работе, в отпуске. Она не успела сделать много. Мечтала съездить со своими людьми в Россию, встретить свою родную семью, посетить Формулу-1, как и мечтала, и ее мечты могли сбыться, если бы не пуля, что резко обожгла бедро, а после — бок. Самое страшное наказание — погибать в мучениях. Такой смерти не хотел никто, даже самые отбитые уголовники, что отбывают в клетках почти все свои годы. Лана не чувствовала боли, но понимала, что силы медленно уходят. Возможно, за столько лет в полиции ее тело привыкло к ранам. Порой за две раны полицейских собак списывали за ненадобностью, но все понимали, что Лана нужна им. Пока она сможет работать — она будет работать, чего бы ей это не стоило. Пока она держалась на лапах, понимала, что никогда не уйдет и лучше погибнет стоя, нежели под капельницей на холодном столе. Порой было даже непонятно, зачем же они с Нилом зашли в этот никчемных торговый центр, где толком даже интересного ничего не было. Ах да, рыболовный магазин на втором этаже. Нил обещался свозить Дилана и Лану куда-нибудь севернее, кажется, в Северной Калифорнии есть много озер, богатых рыбой. Лане бы точно понравилось носиться за птицами или выслеживать рыбешек на отмели, а после следить, как ловят рыбу люди, сидя с ними в лодке. Вечером они бы жарили улов на костре, а после засыпали под звездным небом, ну или в палатке. Провести месяц на природе было бы просто чудесно. Как жаль, что они даже не выехали в путь. Едва они покинули магазин, где купили спиннинги и что-то еще для рыбалки, на первом этаже раздались выстрелы. После толпы людей то стремились к выходам, то падали в толпе. Лана ближе прижалась к Нилу, проклинавшего себя о забытом в машине поводке или хотя бы пистолете, на всякий пожарный-то. Стараясь уйти к стене, Нил постоянно придерживал ошейник своей собаки, та была на редкость спокойной. Кажется, привыкла к такому. «Интересно, а она понимает, что такое отпуск?» — поразил вдруг Нила такой вот дурацкий с одной стороны вопрос. Сдавленно зарычав, Лана была готова рвануться вперед. «Не сейчас, дуреха», — готов был сказать Нил. Лана будто прочитала его мысли, слегка расслабившись, но едва уловимых движений вперед не прекратила. Когда внизу послышались выстрелы, ретриверша уже не сдержалась. Она не вырвалась, но залаяла громко, словно пыталась что-то крикнуть, а может даже докричаться до своих друзей в полиции. Департамент отсюда очень далеко. Толпа грозилась растоптать собаку, но та, если ей наступали на хвост, мужественно терпела, даже не рычала. Точнее она рычала, но не на них, а на тех, кто был внизу. После раздался ощутимый взрыв, и те, кто пытался скрыться в запасных проходах, наверняка погибли. — Лана, — Нил присел и обхватил ладонями морду собаки, заставив ту смотреть в глаза, — спрячься и не выходи. Она, естественно, все поняла, но не хотела этого понимать. Ей хотелось помочь, броситься в гущу событий, скрутить кого-либо из нападающих, заставить того бояться ее, бросить эту затею. Ради Нила она села, показав, что поняла и покорно исполнит команду. Кивнув «молодец», Нил по стенке стал продвигаться вперед. Лана пыталась, честно, понять, что же хочет сделать любимый человек, напарник. В толпе разноцветных силуэтов Нил выделялся своей ярко-синей футболкой. Кажется, это футболка какого-то клуба, вроде, по бейсболу. Она выделялась больше всей, наверное, потому что Лана следила именно за ней. Позже Лана будет искать среди окровавленных тел своего хозяина. Тогда уже почти все закончиться, где-то на подлете будет полиция и тот любимый и знакомый SWAT. Только вот спасать-то уже, в общем-то, некого. Многие погибли. Террористы стреляли без разбору, просто целились во все, что движется. Теперь они взяли в заложники каких-то знаменитостей, и вышли на парковку, явив себя народу. Лана уже давно покинула то место, где ее оставили, поэтому искала Нила. По запаху найти было невозможно. Запах смерти, который не чувствуют люди, пропитал все здание. Позже Лана уже будет лежать на полу среди тел, ощущая, как что-то липкое и горячее растекается по шерсти, окрашивая ее в алый цвет. Она будет чувствовать едва уловимую боль в бедре и боку, но не будет реагировать на это. Она уже понимала, что конец близок. Вряд ли кто-то вспомнит о ней, когда тут так много трупов. Порой едва живые гражданские важнее уже шагнувшей в гроб полицейской собаки. Лана закрыла глаза. Это принесло некое спокойствие, но не надолго. Боль ушла, но после накатила еще большей волной. «Конец, — пронеслось в голове ретривера. — По примеру Голливудских кинолент в нашем фильме наступает хэппи-энд, — невольно подумалось Лане строчка из уже давно забытого фильма, кажется, мюзикла двух тысячи пятого года. Веки стали наливаться свинцом, и открывать их уже не хотелось. Тяжелое дыхание усмирялось, а бешеное сердце стало биться через раз. Наступило то самое спокойствие, которого, наверное, Лана не испытывала еще никогда. Все мирские проблемы как-то ушли на второй план, дав волю покою, что окутал тело подобно покрывалу. Первым стали неметь лапы. Кровь перестала поступать к конечностям, их Лана уже не чувствовала, она стали просто балластом, который уже, если подумать, не нужен. Потом Лана уже не слышала сердца, а еще через мгновенья уже не помнила себя. Она очутилась в необычном месте, похожем на беззвездный космос, где не было возможности даже вздохнуть. Мир померк полностью, и пытаться что-то разглядеть в нем, было, пожалуй, неподвластно даже собачьему Богу. Лана не верила в загробный мир или перерождение. Она просто понимала, что впереди нет света, а еще дальше нет ни ада, ни рая. Если бы они были, то Лана бы потратила миллионы лет, раздумывая, куда же ей пойти. Невольно вспоминаются строчки песни, которую Дилан с трудом перевел с русского на английский язык и попытался исполнить перед Ланой. «Древний камень у развилки Перекрестки обведены Две дороги сторожит Ты хочешь попасть в ад, и ты хочешь попасть в рай И куда тебе идти Вы удивляетесь часам» Перевод, конечно, вышел не самый удачный, но Лана знала оригинал, понимала его, да и некоторые слова действительно было невозможно перевести. Вряд ли американский язык знает такое слово, как межа. Развилкой назвать, конечно, проще. После смерти Лана ожидала увидеть просто неосознанное спокойствие, которое она уже не сможет понять. Но то, что произошло, ее удивило. Она будто вновь очутилась в детстве, когда теплый мамин язык лизал ее мокрую шерстку, щекотал подушечки лап. Теперь было почти так же. Было только одно «НО». Это была не мама. Не ее запах, не ее вкус, не ее мимика. Не мама, но в тоже время мама. Лана ощутила касание чьих-то горячих ладоней. Они были совсем детские, нежели руки кого-то из взрослых или Дилана. Они пододвинули тельце Ланы, которое, как она смогла ощутить, было не особо тяжелым. Что таить, оно почти ничего не весило. Теплый язык продолжал лизать мокрую шерстку, но руки тыкали крошечную мордашку к соскам. Лана думала, что это всего лишь сон. *** Время шло относительно медленно, но щенки не унывали, постоянно заваливая друг друга то на один бок, то на другой. Шесть братьев и сестер веселились на лужайке. Ну, как шесть. Пять щенков, три мальчишки и две девчонки, играли, а одна из них, кремово-золотистая, с сапфировыми глазами, ретриверша сидела на невысоком холмике, наблюдая за своими братьями и сестрами. Они казались ей совершенно иными, нежели ее родные братья-сестры. Те были родными, а эти — чужими. Люди были чужие, да весь мир, в котором она оказалась, казался совершенно иным, неизвестным и чужим. Лана погрузилась в воспоминания прошлой жизни, как оказалось, она помнила все, начиная с первого раза, когда она открыла глаза. Она помнила, как удивилась София, увидев, что у щенков были слегка голубоватые глаза, а у этой — небесно-голубые, отливающие сапфиром или лазуритом. Они были иными. А как были удивлены все члены собачьей семьи, когда у всех щенков помета глаза стали карими, а у Ланы так и оставались голубыми. Ей не нужна была даже лента — все узнавали ее из кучки спящих комочков. Сейчас заводчики отнеслись к этому как-то странно. Нет, вначале они ничего не сказали, а потом, когда глаза уже изменились у всех, то моментом повезли щенка к ветеринару, когда серо-голубые глазки стали светлее, а после приобрели именно сапфировый цвет. Если в прошлой жизни цена на Лану возросла, то сейчас ее отдавали практически по дешевке. Так, пара центов только за бумажку о титулованных родителях, сама же Лана не сможет стать звездой сцены. Ее это не огорчало, ей было интересно лишь то, где она. После уже следовал вопрос: а сколько же прошло времени? Сколько сейчас Дилану, а где Нил? Как там Кэп, Рекс, Чейз, а остальные? Как там щенячий патруль в Канаде, а Альф? Вопросов было множество, но Лана не знала ответа ни на один из них. Иногда Лана задумывалась, а если их уже нет? Никого, вообще никого, даже Дилана. Подул приятный ветерок. Лана не узнавала в нем морских или океанских ноток Америки, да и не было запаха лугов России, которые всплывали в памяти. Тут пахло чем-то иным, чем-то непонятным. Порой в воздухе прослеживались нотки лугов, но совсем иных, нежели России. Иногда дул морской ветер, но он был не похож на теплый бриз Лос-Анджелеса. Запах был пропитан солью, но не таким уж и большим количеством. Лана предположила, что ее новый дом, если его можно так назвать, находится где-то севернее, нежели родной Лос-Анджелес. Говорили, если Лана не забыла английский, они на английском, но с британским акцентом. Следовательно, она в Великобритании. Этого было достаточно, чтобы понять, что до дома ей очень, очень далеко. — Давай, Жасмин! — Один из щенков, что по характеру, да и внешне, очень напоминал Лане ее брата Лаки, подбежал к ней, после чего стал тыркать в нее мордой, желая повалить на землю. — Пойдем играть! — продолжал щенок. — Не хочу, — сказала Лана, но когда щенок стал покусывать ее за уши, призывая к игре, она прорычала: — Отстань! Генри, так звали ее младшего брата, прижался к земле. Лана давно получила авторитет среди своих новых братьев и сестер, они ее боялись и уважали. Впрочем, Лана этого не добивалась, но как старшая была вполне рада этому. Генри покорно кивнул и убежал к остальным, оставив Лану одну. — Жасмин, — выплюнула Лана, — что за дурацкое имя! Она полагала, что это только начало всей ее новой жизни. Ей всего два месяца, а она уже унижена только своим именем. Да, кому-то это нравилось, но не Лане, что имя всегда было на слуху в прессе. А теперь кто она? Обычный щенок с браком и идиотским именем из Великобритании? Лана даже не знала, где она. Великобритания ведь большая, это вам не маленький островок средь океана, а один из больших островов Европы. Да и состоит она из нескольких, скажем так, частей. Ирландия, Шотландия, Уэльс и Англия. Порой Лана замечала вдали, где земля соприкасалась с небом, старинный замок. Он был большой, хоть и находился далеко. Стоял он на холме, а на закате казался огненно-рыжим. Где-то вдали было предположение, что это Шотландия. Ретриверше не повезло с новыми родителями, которые считали ее странной, а также какой-то больной из-за цвета глаз. Они не общались с ней, а мать, стояло Лане открыть глаза, перестала кормить ее, отчего она, пусть и была старше всех, выглядела хрупкой и очень слабой. Ее вскармливала другая собака, проживающая в доме Норманнов, Лесси. Она была колли с длинной рыже-белой шерстью. Сама Лесси потеряла щенков буквально за неделю до того, как щенки Молли открыли глаза. А когда Молли отказалась от голубоглазого щенка, то вовсе взяла на себя эту обязанность. Лана была очень благодарна ей. Хоть и не могла сказать это ей. В доме, где она родилась, были строгие, почти диктаторские порядки. Мало того, что все было по расписанию, так еще и щенки не видели взрослых собак до кормления. Сейчас, правда, щенков переводят на твердую пищу — сырые, полупережеванные куски мяса. Отныне взрослых собак щенки видели лишь через сетчатый забор, что отделял их от крупных собак. Лана помнила, как в два месяца она уже изучала первые команды, сейчас же она не обучилась ни одной. Люди общались с ними лишь тогда, когда приносили поесть. Остальное время они были предоставлены сами себе. Однажды мужчина, что кормит их по выходным, забыл закрыть дверь, чем воспользовалась Лана, рванув туда, куда глаза глядят, лишь бы подальше отсюда. Выскочила она не далеко, но успела разглядеть широкие зеленые поля, на горизонте росли горы, а впереди, сверкая на солнце, расположился пруд, что своими размерами напоминал озеро. Руки сразу схватили щенка, после чего посадили во двор, а после — хлопнули калиткой. Щенок осталась одна, сидя спиной к двери. Ей не хватало той свободы, что была у нее раньше. Той свободы, которая уже стала частью ее жизни. — Хочу домой, — тихо пролепетала Лана, опустившись на полу ватных лапах на слегка мокрую от утреннего тумана землю. Время шло, щенки взрослели, но каждый день Лана искала способы покинуть эту территорию, а когда она думала не о побеге, то размышляла, а как же она будет жить на улице, пока ее не найдет Нил. А правда, как? Раньше она могла хоть выпросить еду или добыть что-то в баках, на худой-то конец, а теперь? Начались смотры, которые проходили по пять раз в день. Приходили самые разные люди, что поднимали щенков, искали не только самого милого, здорового, да еще и обученного уже. Лана даже не выходила из укрытия, предпочитая смотреть на проходящих людей издалека. Уже после полдника, который для щенков представлялся травкой на заднем дворе, пришла полная женщина афроамериканской наружности. На ней был красный костюм, а волосы, что Лана видела редко у этой расы, были прямые, заплетенные в высокий хвост. Ей не шло все это. Она долго разговаривала с мужчиной, что торговался с людьми. Лана поняла, что она настроена решительно и не на нее, отбракованную собачку, а на ее сестер, что блистали своей позолоченной шерстью. Лана сидела в стороне, когда женщина вошла. Она быстрым взглядом окинула всех щенков, слегка остановившись на Лане и Эдди, одной из систер Ланы. — Сколько стоит эта? — уточнила слегка наглым голосом женщина, указав на Лану, что слегка оскалилась. Она не была расистом, но не любила, когда на нее тычут пальцем. — О, это бракованный щенок, — тут же начал Дэвид, да, кажется, его зовут так. Конечно, остальные стоят по пятьдесят евро, нежели этот голубоглазый комочек шерсти за пять евро и то только за родословную и известных родителей. — У нее голубые глаза — брак в породе. Мы вовсе не хотели ее продавать. Мы хотели ее вовсе усыпить, ведь она может нести в себе этот ген с голубыми глазами. — Я сказала, что хочу эту, — настаивала женщина. — Сколько она стоит? — Пять евро, — поспешно ответил мужчина. — Ее зовут Жасмин. — Я ее беру, — сказала женщина, положив купюру в пять евро. Она подошла к Лане, которая слегка оскалилась на нее. Поняв, что это ее единственный выход на свободу, Лана позволила женщине поднять себя, а после и вовсе сидела с ней в богатой машине, наблюдая за происходящим в окно. Ей не нравилась эта женщина, что забрала ее. Ей нужен ее Нил. Жить в доме миссис Луизы, или, как она постоянно себя называла, мамочки, было не так уж и плохо. Корм был куда вкуснее, а вода — чище. Весь дом, который оказался вовсе не маленьким, был завален собачьими игрушками, начиная от мячиков, заканчивая огромными, почти трехметровыми мишками, которые Лана использовала как подушку. Они действительно были мягкие, флисовые. Один мишка Лане понравился больше всего. Он был не таким уж и большим, где-то метра полтора, коричнево-бежевый, пушистый, с сердечком в руках. У Дилана был такой же. Только меньше, и пах он куда вкуснее, нежели этот покупной. Того мишку, которого по сложившимся традициям назвали Тедди, подарила на один из праздников мать Дилана. Ее, кажется, единственный подарок. Дилан долго спал с ним, постоянно вдыхая его аромат. Духи Лилиан, их Лана помнила всю жизнь. Жизнь у этой женщины была не из самых лучших. Она часто говорила о своем муже, что бросил ее после смерти их общего ребенка. Ребенок их долго болел, лечили его, несколько операций сделали, но мальчик умер. После была сильная ссора, а после был развод. Луиза долгое время топила свою грусть в покупке детский вещичек, искренне веря, что ее мальчики вернутся. Но с каждым днем эта надежда все таяла и таяла, словно воск со свечи. После ее верная подруга, что продолжала поддерживать ее, посоветовала взять ребенка из приюта, ну, или взять щенка. Луиза поняла, что ребенка она не сможет воспитывать, а вот щенка. Недавно в питомнике появились золотистые щенятки, что продавались для души и выставок. Увидеть щенков, а также их документы, можно было лишь при встрече, за которую, к слову, тоже брали некую сумму вроде компенсации за то, что тревожат щенков и их родителей. Так в большом доме, выполненном из белого резного мрамора с паркетными полами и панорамными окнами от пола до потолка, на подоконнике которого были мягкие подушки, на которых Лана с удовольствием проводила время. Вид из окна собственной комнаты был прекрасен, спору нет. Нет, в Лос-Анджелесе, конечно, был лучше, но вид на жилой квартал был прекрасен. Каждый день Лана видела, как по чистейшим тротуарам гуляли люди со своими собаками и детьми, машины тут ездили редко, но это был весомый плюс. Нет, в Беверли Хиллз тоже не было очень мало машин, они использовались лишь для поездки на работу, а в остальное время все предпочитали добираться до магазинов или парков пешком. Впрочем, тут было что-то схожее. Гулять, правда, Лана почти не выходила. Чтобы справить нужду приходилось пользоваться собачьим туалетом, реже — просторным двором с бассейном. Дворецкий Рассел всегда все убирал мгновенно. Только вот Лане он совершенно не нравился. Его хитрющие глаза, зловещая усмешка, странная для дворецкого осанка. Фырча, Лана отходила от него, боковым зрением приглядывая за его реакцией. Новость о смерти Луизы Фернандо, владелицы Ланы, разлетелась на весь город. Как же, такая молодая, на здоровье не жаловалась, а тут сердце и все. Никто не верил, но, увы, патологоанатом, на редкость необычно водящий знакомство с дворецким, подтвердил инфаркт. Больше, конечно, всех потрясла новость о том, что наследницей многомиллионного состояния женщины, а она оказалась не из бедных, оказалась ее собака — Жасмин. А куратором назначен дворецкий Рассел. — После смерти наследницы, золотистого ретривера Жасмин, все имущество достанется Расселу Беркину, что на протяжении пяти лет служил дворецким в доме мисс Фернандо. Лана, услышав голос того самого патологоанатома, замерла, прижав ухо к двери. Помимо врача она чуяла дворецкого. Они, кажется, пили чай, а может что-то покрепче, иначе бы не сидели в кабинете Луизы, где самый богатый минибар. — Я пять лет служил этой курице, а потом помогал ей, когда ее идиот бросил, — жаловался дворецкий, всматриваясь в копию завещания. — А она оставила все на эту тварь блохастую, что и полугода тут не прожила. На собаку, Карл, на собаку! — Брось, Рассел, — махнул лже, как оказалось, врач. — Поверь, собака — не стенка, можно и подвинуть. А тем более, свести в могилу. — Ближайшее время за ней присматривает суд, — сказал Рассел, бросив копию на стол, а после прошелся к окну. — Если с ней что-то случиться, то мне первому попадет, и я вовсе лишусь наследства. Эта дура написала, что если я наврежу собаке, то все ее имущество отойдет собачьему приюту! Она собак любит больше, чем людей. — Радуйся, то ты куратор. — Карл поставил стакан виски на стол, запрокинул ногу на ногу, после чего, сложив руки замком, продолжил: — ты имеешь право распоряжаться деньгами как хочешь, лишь бы семьдесят процентов отходило собаке на еду, вещи и прочее. Тридцать процентов твои, а это неплохая сумма. — Постой! — Рассел развернулся на пятках, слегка задумался, а потом продолжил: — в завещании ничего не сказано, о пропаже собаки. — Если мне не изменяет память, то нет. — А что если бросить эту собаку где-то в лесу, а в суде сказать, что ее похитили? — Рассел призадумался, обдумывая свой план. — А это не плохая идея, — поддержал его Карл. — Скажем, устроим нападение на дом, в котором пропадет собака, а ты получишь следы рукоприкладства. Пару гематом я тебе запишу в карте, а собаку можно сдать в приют. — Ты видел ее глаза? — с удивлением вскликнул Рассел. — Ее узнают из тысячи! Лучше кинуть где-то в деревеньке, чтоб уж наверняка. Лана вздрогнула. Ее судьба была решена. Похищение состоялось через неделю, когда пресса приутихла, а суд уже перестал направлять своих ребят в дом ради проверки состояния питомицы. Лана жила каждый день в страхе. Она понимала, что ее могут и убить, но все же надеялась на то, что ее бросят где-то в деревне, где она сможет хотя бы прожить. Лана уже легла спать, понимая, что в четыре утра вряд ли кто-то начнет свое грязное дело. Она полагалась на свой опыт, опыт работы в полиции. Все грабежи происходят с десяти до двух, не позже, ведь в четыре утра многие уже начинают просыпаться на работу. Кому-то ведь в шесть уже надо быть на рабочем месте, а то и в пять. Часы размеренно тикали, за окном порой гавкали цепные собаки, а в соседском доме как всегда горел свет. Лана привыкла спать на подоконнике, наблюдая за тем, как маленькая девочка сидит на кровати, что находится впритык к окну, и машет ей рукой. Они часто виделись, но лишь через окно. Сама девочка была особенная, когда-то ее тоже похитили, и с тех пор она вовсе не говорит. Она словно жила в своем собственном мире, где Лана — ее подруга, что всегда рядом. Казалось, будто девочка глазами рассказывает собаке весь свой день. Она не посещала школу, да и вовсе не выходила на улицу. По зеленым добрым глазам было видно, что девочка желает коснуться золотой шерстки, уткнуться в нее носом, потеребить мягкие на ощупь уши. Лана бы тоже была не против стать кому-то другом, ведь за все время она не видела ни одной собаки вблизи, лишь через прочное стекло. Резкий шум падающего стула, что Лана стала пододвигать к двери каждый вечер, разбудил ее. Резко подскочив, собака в полумраке стала смотреть, что зашел в ее комнату. Слабый свет ночника освещал лишь ту часть комнаты, где находилась кровать, а после в другую часть комнаты ворвался свет из коридора, что проник сквозь распахнутую дверь. Двое мужчин, в которых Лана узнала знакомых Рассела, были поражены, когда собака, рыча будто волк, стала делать неловкие попытки наброситься и впиться в крепкие руки, разрывая плоть до крови. Ретривер же не собиралась накидываться, скорее хотела напугать, лишь бы ее не трогали. Один из грабителей накинул на собаку удавку, после чего стал оттаскивать в сторону, пока другой стал накидывать на вырывающегося щенка мешок. Когда, наконец, с десятого раза мешок полностью покрыл щенка, грабители завязали мешок так, чтобы Лана не могла вырваться, хоть она и извивалась словно уж, и гавкала, как израненный зверь. Вскоре она очутилась, как сама поняла, в багажнике машины, что довольно долго ехала по неровной и, вероятно, Богом забытой дороге. Сквозь толщу мешка Лана чуяла морской бриз, что знакомо щекотал нос, а также запах машинного масла и чьих-то грязных вещей. Видимо, до похищения в этом мешке хранились грязные вещи. Спустя несколько долгих, я бы даже сказала мучительных часов в грязном и пыльном мешке в багажнике машины Лана оказалась, как она сама думала, в каком-то рыбацком поселке. Она еще долго выбиралась из мешка, ища всевозможные способы выбраться, она слышала, как хлопнули двери машины, и колеса вновь уносили автомобиль по забытой дороге. Лана вскоре выбралась из мешка, прогрызя мешок зубами, после чего во рту остался неприятный привкус. Впереди были старые полу прогнившие дома, где едва виднелся свет свечей, а на сетях, что сохли под навесом, была выловленная рыбка. Как назло, будто решившись испортить весь день, закапал дождик, заставивший Лану скрыться в одной из перевернутых на бок бочек, где она и провела оставшуюся, если так можно сказать, ночь. С полуголодным желудком и чувством неисполненного долга Лана задремала, слушая, как монотонно стучат капли по деревянной бочке. *** Дилан был дома, когда приехал один из коллег его отца, сообщивший о его смерти и смерти собаки. Дилан вначале не поверил, подумал, что это какая-то дурацкая шутка, но Джеймс показал фотографии, а после протянул бумагу. Заливаясь горячими слезами, Дилан долго шептал: «Нет, этого не может быть», прижимая ноги к груди. Формальности его не интересовали. Он никого не слушал, краем уха ловя какие-то слова о доме, немаленькой компенсации за отца и собаку. Единственное, что было хорошим в этой ситуации, что ему уже как полгода было восемнадцать лет. Уже взрослый, было бы меньше — вмиг бы оказался у Лилиан или в приюте. Если бы такое произошло, то вариант два явно был лучше. — Ты в порядке? — спросил Джеймс, закончив свою долгую речь. — Твой отец написал завещание еще пару лет назад. Как знал, что пригодится. Тебе переходит этот дом, а также квартира в Нью-Джерси. На счету у тебя есть деньги, что откладывал Нил, к ним добавится компенсация, поскольку он полицейский, правда, меньше, чем, если бы он был на задании, но приличная сумма. Еще есть деньги, которые ты получаешь от фонда поддержки полицейский собак. Сумма там тоже приличная, учитывая заслуги Ланы. — В первый день отпуска, — процедил Дилан, пряча заплаканные глаза. — Да уж, не повезло, — кивнул Джеймс. — Если тебя это утешит, то по данным экспертиз и Лана, и Нил погибли почти моментально, не чувствуя боли. За Лану, конечно, сомневаются, ведь на полу было много собачьей крови. К слову, по данным камер, Лана смогла вывести пару человек в обход, спасая их жизни. Она погибла как герой, как и твой отец. Дилан уже немного успокоился, негоже ему как девчонке рыдать, если он сам хотел стать полицейским. Джеймс уже собирался уходить, когда Дилан, стоя в дверях, спросил: — А когда прибудет прах? — Приходи завтра в департамент, будет прощание, — сообщил Джеймс. — Я заеду к десяти. Будь готов. Дилан лишь кивнул. На следующий день он приехал на машине Джеймса. На входе уже красовались боксы для сборов фонда, который когда-то давно рекламировала Лана. Именно они позже дали денег как компенсацию за смерть Ланы, а теперь собирали средства для какой-то другой собаки, что тоже выполняла задание в тот день. Дилана все хлопали по плечу, говорили слова сожаления, а собаки, что служили с Ланой, смирно ложились около его ног, давая себя почесать, что раньше они не позволяли. Был прощальный день, после чего Дилану передали две урны, одна из которых была перетянута ошейником. Синим, кожаным, новым ошейником, на котором блестела золотая медалька с именем. Другая была украшена табличкой, на которой было имя и года жизни. Пару дней Дилан не выходил из дома, даже не брал телефон. Джеймс, друг семьи, пришедший недавно в полицию со своим спаниелем Марти, воспользовался этим случаем и приехал, но поговорить хотел о другом. — Ты уверен? — спросил Джеймс, смотря на Дилана, что для себя уже все решил. — Да, — решительно сообщил Уокер. — Я долго думал, уточнял у отца, но теперь я в этом полностью уверен. Я всегда хотел работать с собакой, думал, что Лана будет мне помогать в дрессировке, но что ж, буду сам. — Я, конечно, понимаю, — протянул Роджерс, — но не в Иран же! — Именно туда, — решительно произнес Дилан. — Хочу именно туда. *** Лана уже вторые сутки довольствовалась рыбной похлебкой, что подавали ей старые рыбаки. Они, жалея подкидыша, ставили за порог небольшую чашу, где было что-то подобие бульона и требуха из рыбьих органов. Было ужасно на вкус, но лучше, чем ничего. Лана, обычно, не привередничала. Казалось, что такая жизнь у нее и будет до скончания веков. — Милый, ну забери ее с собою, — уговаривала старушка своего сына, что приехал сюда пару дней назад погостить. — Ну возьми, не место ей тут. — Ну, куда я ее возьму? — воскликнул мужчина. — Ее ж в армию не возьмут, а если и возьму, то ей там места не найдут. — Ну, милой, — продолжала старушка, поглядывая на золотистого щенка, спящего в одной из бочек. — Возьми, хоть оставь где в городе, может, найдет себе человека. После нескольких часов уговоров сын подошел к будке, где Лана отдыхала от полуденного приема пищи. Она присел на корточки перед будкой, потеребил пушистые ушки, после чего стал гладить шерсть на шее, периодически задевая ошейник. Лана, узнав его по запаху еще давно, лениво перевернулась на другой бок, подставляя живот. Когда почесывания прекратились, она лениво открыла один глаз, наблюдая за мужчиной. Тот внимательно изучал жетон на ошейнике. Не найдя там ничего, кроме имени, он взял поводок, лежащий поверх бочки, после чего застегнул карабин на кольце. Лана недовольно проурчала, но пошла следом, окидывая, как она чувствовала, последний раз деревню. Они стояли на остановке, ожидая машину друга, порой ноша разговаривал с Ланой, но та его мало слушала. — Продам тебя на черном рынке, — говорил он. — Много с тебя я не выручу, но хоть что-то. На хавчик и выпить мне хватит. Там посмотрим. Машина подъехала через минут десять. Внутри, казалось, уже собралась подвыпившая компания, что орала, как говорится, на всю Ивановскую, но это оказалось радио и один единственный человек. Лана невольно поморщилась, попятилась назад, но мужчина рывком поводка вернул ее на место. — Бобби! Дружище! — Водитель помахал из машины рукой. — А это кто с тобой? — Да так, — махнул Бобби. — Сэм, я в багажник закину? — Да закидывай. Через пять минут Лана уже тряслась в багажнике машины, забитой старыми вещами и маслянистыми инструментами. Тяжелый брезент поводка неприятно тянул вниз, когда ошейник, будучи тонким и дизайнерским, впивался в горло тонкой веревкой, наравясь разрезать его и снести голову с плеч. Когда машина выехала на более-менее нормальную дорогу, Лана смогла задремать, хоть это и было сложно, особенно из-за уже впитавшегося в кожаные сидения запаха алкоголя и запаха табака, что пропитал собой воздух. — Слушай, — начал вдруг Сэм. — Мы хоть и друзья, но ты у меня крупную сумму занимал. Когда отдашь? — Блин, Сэм, — прошипел Бобби. — С деньгами вовсе напряг. Я вон, собаченцию продать хотел. Она ж вроде породистая. Хоть несколько пенсов с нее получить, чтоб было чем отыграться у Билла. — Слушай, — Сэм замедлил ход машины, — а оставь собаку мне. Я даже дам тебе, скажем, пять долларов. Идет? — Да конечно! — Бобби тут же пожал руку Сэма. — А что ты вдруг такой щедрый? — Да у меня в детстве ретривер был, — сообщил Сэм, вырулив на скоростное шоссе. — А окраска такая же была. Прям точь-в-точь. Голди звали. Умерла пять лет назад, почки. — Что ж, она твоя, — сказал Бобби, получив пару купюр суммой в пять долларов. — Удачи! — Пока. Лана видела сквозь стекло, как Бобби уходил куда-то, оставив ее с неизвестным человеком, который был, если быть честным, слегка пьян. Лана старалась всеми своими силами сдерживаться, но в скором времени слегка зарычала, после чего ее голос превратился в тихий скулеж. Хотелось домой, к Нилу и Дилану, к своей прошлой, но такой любимой жизни. Сэм Скотт, как оказалось позже, привез Лану не к себе домой, а в какой-то приют. По крайней мере, он был похож на приют. Взяв за поводок, оставленный Бобби, Сэм повел Лану внутрь. Ретривер покорно шла за ним, лишь бы он не оставил ее у себя, приют лучше. Высокий забор с колючей проволокой, кирпичные дома — все напоминало места отдаленные, если бы не постоянный собачий лай и всякие запахи. Какие-то запахи Лана знала и помнила из прошлой жизни, а какие-то были совершенно новыми, неизведанными. Сэм вел ее на коротком поводке, намотав оставшиеся метры на руку, не давая возможности изучить все подробно. Пахло кучей собак. Овчарки, лабрадоры и спаниели. Скотт тащил ретривера, отчего та спешила на своих еще не таких уж и крепких лапах. — Братишка! Как дела? — Сэм, встретив какого-то другого мужчину, одетого в странную камуфляжно-зеленую форму, легонько ударил его по плечу, после чего указал на щенка. — Ты говорил, что тебе щенки нужны для обучения. Вот, взгляни какая! — Сэм, это ретривер, — строгим, знакомым для Ланы командным голосом сказал брат Сэма. — Они, как по мне, вообще не должны быть на войне. Это комнатные собачки, что тапочки приносят. Вот если бы ты мне овчарят принес. — Ну, бери, взгляни, породистая собачка-то. — Господи, ладно, давай ее сюда, — процедил он. — Иди отсюда, пока нас не увидели. Пожав руки, они разбежались, а Лана ушла с военным в центральное здание. *** — Давай, Уокер, такое чувство, что сейчас помрешь, прям тут, — кричал командир, смотря за бойцами. — Тебя сейчас иракские партизаны взорвут и повесят на собственном жетоне. — А он, небось, считает, что раз кинолог, то ему это не нужно, — противным голосом прокричал кто-то из любимчиков командира. — Или считает, что раз его отец знаменитый кинолог был, то и он прославится, — подцепил один из бежавших впереди Дилана. — Не смей упоминать отца, — прошипел Дилан, поравнявшись с обидчиком. Патэрсон, тот, что любимчик командира, подставил подножку и без того уставшему Дилану, а Шерон, посмеявшись, толкнул его. Отныне жизнь у Дилана была не сахар, но он не знал, что все это — лишь начало. *** Прошло полгода, которые тянулись для Дилана очень медленно, а Лана и не заметила их. Лана каждый день все больше и больше узнавала себя, ту себя, что выполняла команды ради людей, что после давали ей угощения, она помнила полицию. Сейчас работа была другая, если раньше она пробиралась в здания и задерживала людей, то теперь она искала запахи. Разные, одни щекотали нос порохом, другие дурманили ароматом. И каждым Лана должна была показать. Инструктор прятал коробочки с запахом везде: в шкафах, в машинах, в сумках, в одежде, а иногда вовсе просил людей держать источник запаха при себе. Она всегда указывала правильно, словно была рождена для этого. Порой люди, что ранее держали запах, убегали, а Лана тут же срывалась с места, кусая за руку ниже локтя, реже — в ногу. Она не требовала команды на захват, она знала что делать. Дилан каждый день штудировал книги по дрессировке, писал документы, просил, чтобы его перевели в кинологический центр. Он хотел собаку. ЗА пару месяцев до прихода в эту, скажем, армию, Дилан попросил сделать ему три кулона с тремя именами: Нил Уокер, Шаста и Лана. Эти трое всегда были с ним, до недавнего времени. Нил, его отец, был настоящим наставником, Дилан всегда хотел быть похожим на него. Шаста, первая нянька, что тряслась над ребенком, словно над бриллиантом. Лана… не собака, скорее подруга, верная и, наверное, единственная. Настоящая. Лана уже успела привязаться к новому человеку, Норвиллу Фоксу, он, конечно, любил Лану, но она для него была не больше, чем собака, которую он воспитывает. Лана, впрочем, это знала. Она покорно выполняла его незамысловатые команды, внимала его голосу, подчинялась. Для нее это было привычным делом. Она, правда, задумывалась, а что происходит в Ираке, и зачем ее туда хотят послать. Дилан, наконец, добился ответа. И он был положительный. — Одобрили! Одобрили. Одобрили, — произносил он, внимательно вчитываясь в уже зачитанный до дыр лист бумаги. На заветном ответе было выведено огромными красными буквами «ОДОБРЕНО». Отныне он кинолог, а значит, что он вскоре будет в ответе не только за себя и за страну, но и за собаку. Лана понимала, что она уже готова для настоящей жизни и, как она поняла, войны. Пришел тот самый день Х. Норвилл ночью даже позволил Лане остаться рядом с ним, разрешил лечь на кровать и даже доесть за ним остатки бутерброда, что не лез ему в рот. Лана знала, что тот волнуется. Что поделать, она тоже все трясется внутри, но не показывает же. Ночь, что эти двое провели в полусне, в полубреду, прошла. Рано утром, не успев даже отзавтракать, многие кинологи со своими собаками были в пути, волнуясь и нервничая. Лане тоже не сиделось в своей переноске. Казалось, будто стены пластикового контейнера жали на нее, воздух порой становился спертым, а сознание забывало, как дышать. Она начинала скулить. — Фокс, заткни свою блохастую, — потребовал кто-то, пытающийся заснуть. — Спать невыносимо. — Тише, Жасмин, тише, — приговаривал Норвилл, поглаживая голову собаки, после того, как приоткрыл клетку. Раскрыв клетку, усевшись рядом, после чего накинул на переноску и себя полотно, Фокс принялся успокаивать собаку, что подчинилась, и остаток пути они летели в тишине и спокойствии. Дилан не имел собаки, но уже обучился с ними работать. Теперь ему только оставалось выбрать из четырех собак, что остались свободными, одну, с которой он и пойдет на войну через пару месяцев. Метель. Белая овчарка, что без проблем ищет наркотики, задерживает бандитов, но характер, как говорят остальные, не сахар. Порой, если ей что-то не понравиться, может не хило так укусить, разгрызть руку до кости, после чего сожрать и саму кость, поглотив всю руку. Беркли. Поехавший на все свою маленькую головку лабрадор шоколадного цвета. Говорят, что работает он прекрасно, а вот подчинение на нуле. Он никогда не будет выполнять что-то, если ему не дадут угощение. «Дурацкий пес», — говорят о нем. Дилан, пожалуй, с этим согласен. Макс. Немецкая овчарка чепрачного цвета. Пес прекрасный, если не считать его невоспитанность. Он, казалось, вовсе ничего не узнал на дрессировки. Так, отметили, просто так. Блэки. Черная немецкая овчарка. Сама умная и послушная собака из всех. Дилан считает, что Блэки напоминает ему Лану. Поэтому он и выбрал именно ее. Словом, она действительно была похожа на ту самую ретривершу. Единственное, что Дилан не понимал, так это почему ее не взял никто до него. Вряд ли кто-то упустил такую хорошую собаку. Через пару месяцев Дилан, крепко прижимая Блэки, уже летел на вертолете с другими кинологами на вертолете. Собака, в отличие от человека, не нервничала. Она, впрочем, вовсе не интересовалась ситуацией, а просто-напросто выполняла свою задачу. Ей было плевать на все, но Дилан этого пока еще не знал. *** В тот день, который был, как оказалось в Ираке, самым обычным, Лана и Норвилл прибыли в контрольно-пропускной пункт, находящийся на границе Сирии и Ирака. Аль-Валид. Неприятное место, скажу вам. Высокая стена из кирпича, напоминающего песчаник, а сверху протянулась колючая проволока. Непритягательные песочные здания-коробки, лишенные больших окон и туда, возможно, вовсе не попадает свет. Вокруг много военных с автоматами и тяжелых автомобилей, что неприступной стеной стоят у входа. Переноски собак, уже без них, переносили здешние военные, что складировали их в одном из амбаров. Собак уже забрали их кинологи, прогуливая по защищенной площадке. Таких кинологов, к слову, было всего двое. Остальные отправились на другой КПП, расположившийся севернее этого. Так на пункте осталось только две собаки — Жасмин и Льюис. Норвилл, спустив собаку с поводка, позволяя ей прогуляться по доступной ей территории, внимательно наблюдал за девушкой, что тренировала своего пса — сорока килограммового кобеля немецкой овчарки чепрачного окраса по имени Льюис. Тот еще в Англии показывал свой характер, а многие уговаривали Сару сменить собаку на более послушную, более контролируемую собаку, но Сара отвечала, что Льюис — тот самый пес. Что ж, тут нечего поделать, это же она его выбрала, она его хозяйка и именно ей решать, что с ним делать. — Бишоп, дай помогу хоть, — вмешался Фокс, когда Сара, стараясь отпустить собаку с поводка, сама запуталась в нем. — Когда спускаешь с поводка, то посади собаку, — заметил мужчина, спустив сидящего около их ног Льюиса. — Тебе-то проще, — ответила Сара, поправив прядь черных волос, что вырвались из-под кепки. — У тебя собака не сходит с ума от кучи различных запахов. Спокойная она у тебя, — заметила она. — Как ее зовут? — Жасмин, — ответил мужчина, а после добавил: — Но она отзывается с неохотой. Словно это и не ее имя. Ей больше подходит Молли или Голди. — Прекрасное имя, — произнесла девушка. Она потеребила в руках поводок, явно нервничала. — А что ты тут забыла? — поинтересовался Фокс. — Просто, такие красивые девушки не идут, скажем, на верную смерть в Ирак, да еще и с собакой. — Мне нечего терять, — ответила Сара, закрыв тему. Ей вряд ли хотелось говорить о своей семье, которой, к слову, вовсе не было. Лана тем временем, изучив все дозволенную территорию, хотела уже познакомиться с овчаркой, когда та подошла, но тут же оскалилась. Льюис, рыкнув в ответ, поджал хвост и убежал к Саре. Та испуганно посмотрела на пса, испугавшись нестандартного поведения собаки. — Лана никогда не станет подчиняться, — объяснил Норвилл. — Но она не будет вожаком. Она что-то среднее, как, скажем, центрист. Не знаю, как сказать. В моей практике такого никогда не было. — Я не думала, что она сможет подчинить Льюиса, — пролепетала Сара. — Чудо собака. — Я это знаю. Скоро Лана уже освоилась на территории, смогла подружиться с Льюисом, хоть тот знатно ее пугался, а также очаровать многих военных КПП. *** Дилан, уже успевший слиться с Блэки в едино, был направлен в контрольно-пропускной пункт на границе Сирии и Ирана, один из самых больших и известных пунктов — Аль-Валид. Только вот не успел он прибыть, как был направлен в уже разрушенный город Баль-Хаид, где, по мнению правительства, должны были остаться тайники с оружием или наркотиками. Блэки была обучена искать наркотики, но командир сообщил, что там его уже ожидает кинолог с молодой собакой-минером, которая еще утрет нос его трехлетней овчарке. На двух хаммерах, один из которых был слегка потрепан, Дилан, Блэки и пара человек из пехоты добрались до города. Если быть точным — до дороги, ведущей в город. Дальше прохода не было — собака еще не проверила маршрут. Да она еще вовсе не прибыла на место. Ближайшие несколько часов, которые они ожидали собаку, прошли спокойно, даже слишком. Дилан позволил себе осмотреться, впрочем, он так себе и представлял Ирак. Бескрайняя пустыня, где нужно каждый миг быть начеку. В полуразрушенных домах может быть снайпер, в земле, в машинах, да почти везде — мины, в еде — яд. Жизнь не сахар, но Дилану нечего было терять. С момента смерти отца и собаки — совсем нечего. Он даже не задумался о своей матери, Лилиан, которая, если припомнить, вовсе не хотела его забирать. — Дилан, милый, — закричала Лилиан, кинувшись на шею «сына». — Как я скучала! — Думаю, я могу пропустить кучу слов, которые произнесла Лилиан Дилану, ведь все они были о том, как она скучала и желала забрать сына обратно, хоть и ни разу не приехала просто так. Дилан даже начал проявлять то забытое чувство любовь к своей все-таки матери, если бы не один вопрос, который отстранил их на две разные пропасти: — А сколько будет компенсация за твою смерть? Один вопрос напрочь отбил желание разговаривать. «Ее интересуют только деньги, — в который раз промелькнула мысль. — Только деньги и ничего святого!». Дилан даже успел написать завещание, по которому в случае смерти Дилана на войне почти все деньги, а если быть точным, то половина, перейдут в фонд собак-спасателей, часть — в фонд людей-инвалидов, которые были спасателями, а оставшиеся двадцать пять процентов — своей чуть больше, чем подруге Джанет. Даже один процент — огромная сумма, что уж говорить о половине всего имущества, которая обеспечит многих собак, отдавших свои судьбы за человека. Люди тоже старались, как и отец, ну, а Джанет всегда была ему опорой не хуже Ланы, да и двадцать пять процентов будет вполне достаточно, чтобы открыть свой бизнес или снять неплохую полнометражку, как и хотела Джанет. — Черт, Блэки! — Собака, почуяв что-то, без промедления рванула к разрушенному городу по непроверенному полю, Дилан побежал следом, искренне веря, что все будет хорошо. Хлопок, а потом огромный столб пыли поднялся в воздух, сверху посыпался град обстрелов. Дилан слышал, как протяжно заскулила Блэки, после чего он упал без чувств, понимая, что это, возможно, конец. А ведь он толкьо прибыл на КПП. *** Лана и Норвилл уже полчаса тряслись в одном из хаммеров, продвигаясь к одному из оживленных городов. Ретривер выглядела вполне спокойно, что не скажешь о Саре и ее Льюисе, который вовсе трясся, словно щенок чихуахуа на приеме у врача. Они остановились у города Аль-Абуджа, что расположился в пятидесяти километрах севернее от КПП Аль-Валид. Дома выглядели более-менее сносно, да и детвора играла вокруг, пиная самодельный мяч — носок, набитый старым тряпьем. Сара выбралась после некоторого промедления. Ей было неприятно это место, где пахло иначе, чем в Нью-Йоркской канализации. Мимо пробежала исхудавшая собака, жалобно посмотревшая на прибывших военных. Сара, сжалившись, уже потянулась к поясной сумке с лакомством, когда Лана звонко гавкнула, отогнав собаку. — Опять доминирует? — спросила недоумевавшая Сара. — Нет, — холодно ответил кинолог. — Тут не любят собак, поэтому не отпускай Льюиса с поводка. Да и не подходи к бродячим собакам. — Почему? — Сунниты вешают на бродячих собак бомбы, — объяснял Фокс. — Они надеются на сердечность военных. Не подходи и по еще одной причине. — По какой? — Кинологов тут не любят, но платят за них хорошо. За собак — отдельно. Думаю, что за тебя, как за девушку-кинолога, да еще и с собакой, дадут куда больше. Поселят тебя в какой-нибудь гарем — спасать не буду. — Поняла, — ответила Сара. — А почему Жасмин гавкнула? — Может, почуяла что-то, может еще что-то. И еще, знай: тут девяносто процентов жителей — мужчины, которые положат тебя на лопатки за считанные мгновенья, какой бы не была твоя подготовка. Шестьдесят процентов жителей — контрабандисты, которые тебя не подпустят к своей кладке и с удовольствием расстреляют не только тебя, но и твою собаку. А также знай, то тут все поголовно вооружены. Кто-то обычным пистолетом, кто-то — АК-47, на будущее. Обследовав территорию, которая была, к слову, не маленькая, кинологи со своими собаками оказались в старом, разрушенном районе. Лана нервно водила носом по земле, внюхиваясь в каждый кубометр воздуха, впрочем, как и Льюис. Пахло странным запахом, каким-то дурманящим, полусладким, полуострым, сознание тряслось. Что-то было тут странным. — Ну, как думаешь, чем пахнет? — уточнил Льюис, посмотрев на Лану. Ни он, ни она не были многословны, но в такой ситуации необходимо было посоветоваться. — Я думаю, что нужно уходить, — высказала свою точку зрения Лана. Она уже собиралась уводить Норвилла отсюда подальше, как вдруг Льюис рванулся вперед, что-то почуявшись. — Нет! Лай Ланы был громкий, но громче был голос кричащей Сары, которую за поводок потащил Льюис. Фокс попытался схватить свою боевую подругу, но все четверо попали под взрыв, который буквально оглушил всех в округе. Лана все видела, видела, как в воздух подбросило окровавленный жилет Льюиса. Она видела, как рыдает Сара, но не слышала ее, не видела Норвилла. Посмотрев на поводок, Лана стала подползать к окровавленной руке, которая была даже оторвана от тела. Ужасная картина. Сквозь пелену в глазах и жуткий звон в ушах Лана подползла к Саре, положила голову ей на колено, попыталась успокоить. Помочь точно будет, они всех спасут, уверяла себя Лана, и этого было достаточно, что ее спокойствие передалось Саре. Она рада, что кто-то рядом. *** Дилан охватил голову руками. Ему не верилось, что его собака подорвалась. Он бы проклинал ту собаку, что не приехала вовремя, если бы не узнал, что два кинолога и две собаки пострадали. Одного пса, овчарку, убило на месте. Старшего лейтенанта Норвилла Фокса, вожатого собаки Жасмин, убило на месте, оторвав конечности. Младший лейтенант Сара Бишоп, вожатая погибшего пса Льюиса, контужена, подавлена и вряд ли вернется в ряды славных войск Америки. Собака Норвилла Фокса, словно по жестокой иронии, золотистая ретриверша по имени Жасмин жива, но, кажется, глуха. — Мистер Уокер, не лучше бы вам вернуться в Америку? — спросил командир. — Нет, — ответил он. — Можно мне взять собаку Фокса? — Жасмин? Она не дееспособна, — запротестовал командир. — Я справлюсь, — заявил Дилан. *** Лана после прибытия на базу была не в самом лучшем настроении. Она не видела ни Сару, ни Норвилла, ни Льюиса. За такой долгий срок она успела понять, что все они либо мертвы, либо серьезно ранены. Она ничего не слышала, практически ничего. Все было будто через толщу воды, которая окутала тело. Лана несколько раз пыталась потрясти головой, лишь бы выбить несуществующую воду из ушей. Она со временем стала плохо видеть, возможно, это нервное. Но она увидела, нет, почувствовала, как к ней подошел Дилан. Она его узнала из тысячи. Эти коричневые слегка кудрявые волосы, бледное лицо, знакомые голубые глаза, слегка отдающие знакомой карей ноткой. Это был он, ее Дилан. Он присел на корточки около клетки, надеясь, что собака не сильно испугалась неожиданного появления человека. Лана лишь завиляла хвостом. Это был он. — Жасмин? — уточнил он у уборщика. — Верно? — Жасмин, — ответил он. — Но она не отзывалась никогда, словно не ее имя. Можешь звать ее как хочешь, все равно она ни черта не слышит. Дилан долго смотрел на голубые глаза собаки, которые когда-то принадлежали Лане, той самой. В них словно весь мир отпечатался. Словно два сапфира, нет, два бескрайних озера, в которых можно было утонуть. Они были такие родные и знакомые. Хранили все тайны, что когда-либо рассказывал Дилан своей собаке, которую он мог без промедления назвать сестрой. Рука осторожно коснулась шерсти. Такая мягкая, нежная, да боли знакомая, родная. Когда-то он утопал носом в этой шерсти, пахнущей бананом. Да, именно Дилан настоял на покупке ароматизированного шампуня, того самого, запах которого, казалось, до сих пор был в шерсти. Дилан помнил эту шубку, которая после сезона дождей была всегда в пыли и грязи. Но она всегда была красивой. Дилан узнал ее, по глазам, по шерсти, по душе, что открывалась теми самыми глазами. Лана тоже его узнала, отчего решительно потянулась вперед, позволяя обнять себя. — Я знаю, Лана, это ты, — прошептал Дилан, прижимая собаку. Лана не слышала его голоса, но она душей чувствовала, как он называет ее тем самым именем, которое навсегда осталось в ее душе. Лания Корфонс де Голд-Стрид Анд Винтер Черри. Та самая собака, что спасла кучи жизней, что грудью стояла за всех — вот она. Это она. — Я скучал, — прошептал Дилан. Казалось, Лана его поняла, ответив: — Я тоже скучала, мой мальчик.