Не нужна

Стук настенных часов бьет по ушам, но я старательно его игнорирую, продолжая ковырять ногтем дорогой кожаный диван, на котором сижу. На улице уже давно за полночь, а я всё ещё не могу уснуть по нескольким причинам. Но незаконченный отчет меня беспокоит гораздо меньше, чем то, что в такое время моего мужа нет дома. Я далеко не дура и чувство предательства меня настигло давно, но почему-то глупый разум отказывается верить в то, что он все же это сделал. Ведь обещал же прекратить. Психую, встаю с насиженного места, взяв по дороге телефон. Набираю, слушаю надоедливые гудки, а потом голос автоответчика, который вновь произносит знакомую фразу. «Конечно, Йонг, десять раз до этого не отвечал, а сейчас уже ответил» Обидно ли мне? Да, несомненно, обидно. Но еще более обидно то, что он этого даже не скрывает. Муж открыто мне заявляет о том, что ходит налево, ухмыляясь в лицо. Люблю ли я его? Да, наверное, еще люблю. И от осознания этого хочется лезть на стену, рвать на себе волосы и сдирать кожу, потому что больно. Белое БМВ медленно заезжает на территорию дома. И так же не спеша из него выходит шатен, бесстыдно и вальяжно. Сердце начинает стучать быстрее, а ладони потеть. Не знаю, по какой причине я так реагирую на данную ситуацию, ведь она далеко не первая. Чонгук бесцеремонно хлопает массивной входной дверью, рьяно игнорируя мое присутствие, включенный свет в гостиной и вообще тот факт, что я знаю о его похождениях. Снимает темное пальто, разувается. Чувствую себя мебелью или чертовой мошкой, которую не замечают. Плевать, я не из робкого десятка, хоть и терплю все это. Встаю с насиженного места и иду следом за мужем. Чон стоит около кухонной тумбы, оперевшись о нее спиной. — Ты долго, думал, что сразу следом прибежишь, — ставит стакан, из которого минуту назад пил воду, нарушая тишину в доме. — Натрахался? — скрещиваю руки на груди, моя некая защита от его нападок и едких слов. — Да, — он смотрит прямо в глаза и говорит о своем предательстве не тая. Наверное, за эту честность я его продолжаю уважать, несмотря ни на что. — Замечательно, — у меня нет слов, чтобы описать все те эмоции, что я чувствую к Чонгуку. Я не знаю, за что именно его люблю и почему продолжаю все терпеть. Наверное, наша с ним история совершенно типичная, потому что мы оба дети богатых родителей, которым нужно было просто объединить свои компании, чтобы стать еще более могущественными. Мы с Чонгуком были знакомы почти с детства, ведь такие люди, как наши отцы всегда находятся в одном окружении, там мы и познакомились. Мы виделись не очень часто, но всё-таки, некоторые воспоминания из детства, которые связаны именно с ним у меня есть. Когда нам было лет по шесть и мы играли на заднем дворе в доме семьи Чон, мой бумеранг застрял в высоком дереве, по вине Чонгука. Я уже почти хотела закатить истерику, чтобы привлечь занятых своими делами взрослых, как Чон подлетел ко мне и начал извиняться, обещая, что все исправит и без чьей-либо помощи. В тот день он расцарапал себе все коленки, но потерянный бумеранг вернул, гордо улыбаясь своему поступку. Мы взрослели, наши мысли и чувства тоже. Я влюбилась в Чон Чонгука совсем не в то время, совсем не в тот момент. Крылатые бабочки начали во мне зарождаться слишком поздно, когда уже Чон нашел себе девушку, которую, кажется, любил и с которой продолжает мне, теперь уже официально жене, изменять. Пак ХëСон — девочка из обычной семьи и в момент моих шестнадцати лет я не могла понять, что в ней так привлекло Чонгука. Обыкновенная и этим все сказано. Она младше нас на два года, училась хорошо, поэтому и смогла поступить в такое учебное заведение, где детям из таких семей, как у нее, просто не место. Шатенка, карие глаза, худощавая. Все в ней обычное. Тогда, еще в школьные годы, он бегал за ней, счастливо улыбаясь каждый раз, когда она его обнимала в коридоре школы. Мне же от этой тошнотворной картины хотелось проблеваться в ближайшем туалете. Она раздражала до острых колик в грудине, вся такая милая, с розовым брелком в виде зайца на школьном портфеле. И даже его ей подарил Чонгук. Мне было больно и обидно. Да черт возьми, я даже завидовала этой серенькой мышке по имени ХëСон. Завидовала, потому что мне до скрежета зубов хотелось ощущать касания Чонгука на себе и чувствовать его губы на своих. Противно было смотреть на то, что он не мой. Он сильно изменился благодаря ей и также изменился уже из-за меня. Я до сих пор помню лицо Гука, когда отец объявил ему о нашей помолвке. У него внутри города рушились, а во мне строилась империя. Наверное, именно тогда он и начал меня ненавидеть, открыто игнорируя тот факт, что это было не мое решение и меня тоже никто не спрашивал. У нас одинаковое положение. Сейчас мы имеем то, что имеем. Он свою школьную любовь, каждый вечер после работы, а я только штамп в паспорте, его фамилию и боль, теперь уже от предательства. — Что-то не так? — он наигранно удивляется, скользя взглядом по моему телу. — Не позорь нашу семью, — опираюсь руками о каретку стула, пытаясь найти в ней поддержку. Голова раскалывается и чувство тошноты подходит к горлу. — Зачем ты всё это делаешь, Чонгук? — я устало прикрываю глаза, не надеясь на ответ. — Потому что я хочу этого, — как будто ударили прямо в сердце. Разгоряченным кинжалом вонзились прямо в кровавый мешочек по самую рукоятку. Выдыхаю. Легче не становится, наверное, даже наоборот, обида расползается по телу сильнее. — Веди себя достойно, если не хочешь опозорить имя своего отца, — проталкиваю слюну в глотку, горделиво поднимая подбородок. Не знаю, кому и что я пытаюсь доказать, но стараться таить свои чувства к Чонгуку у меня получается лучше, чем плакать и умолять бросить его «любовь». Тело потряхивает и разрыдаться хочется до смерти, но все на что я способна — это развернуться и гордой походкой уйти в спальню, оставив шатена на кухне одного. Не знаю, чем именно я заслужила все это. С одной стороны я получила именно то, что и хотела все это время — Чонгука. Но с другой всё это целый океан боли, слез и истерик, о которых никто даже не знает. В мире, где я существую просто нельзя показывать свою слабость, потому что таких: слабых и жалких, сжирают, даже не почувствовав вкуса плоти. Укладываюсь на кровать, кутаясь в одеяло, которое не греет. Меня знобит, не понятно, от температуры в комнате или от холода внутри. Спустя пятнадцать минут в комнату заходит шатен, кажется, даже старается вести себя немного тише обычного. Раздевается и идет в ванную. Смывать следы своей шлюхи (любви, конечно же). Как я смогла такое допустить? Пелена юношеской влюбленности переросла в чертову дрянную любовь, которая окутала мое сердце ржавыми, острыми цепями. И то, что с каждым ударом мое сердце перестает работать на пару секунд никого не волнует, даже саму себя. Чувствую, как прогибается матрас под чужим весом, и кажется, морозить начинает еще больше. — Перестань трястись, как осиновый лист. Из-за тебя вся кровать ходуном ходит. — недовольное ворчание только сильнее раздражает. — Так почему ты вернулся, Чонгук? Почему не остался там, где тебе хорошо? — не понимаю, что это. То ли адреналин дал такую реакцию, то ли вино, которое я пила в надежде успокоиться и уснуть, пока Чон находился в объятиях чужой. Я подрываюсь с кровати, откидывая одеяло в сторону, оставаясь в одной тонкой ночной рубашке. — Мне надоело терпеть все это, Чонгук. Ты же обещал мне, — в голове всплывает разговор перед свадьбой и его чертово обещание прекратить с ней общение. И я поверила, как гребанная идиотка. — Не я принимала решения о нашей свадьбе и не только я давала клятву в тот чертов день. Моя вина состоит лишь в том, что я, как была влюбленной в тебя дурой, так и осталась. — тяжело дышу, сжимая пальцами края сорочки. Сердце выпрыгивает из груди в буквальном смысле. Хочется вырвать его и бросить к ногам Чонгука, мол «на, смотри, оно правда бьется в такт твоему дыханию». Кажется, он за секунду настигает меня. Словно лавина накрывает и я погибаю. Сжимает плечи до побеления кожи, после чего снова будут синяки от его пальцев. Даже в эту секунду сознание вырисовывает то, как нежно касается мой муж чужого тела. Меня трясет и слезы непроизвольно катятся по щекам. Чувствую, как теплеет кожа щек от чужих рук и замираю. Чонгук очень редко трогает меня так, доставая, наверное, прямо до души и сердца. Он больше не сжимает мои плечи, а я не вырываюсь, только смотрю в его темные глаза и ощущаю, как они поглощают меня с каждой секундой. — Ты, правда, как была глупой дурой, так ею и осталась. — он трет большими пальцами нежную кожу лица, заставляя расслабиться. — Почему ты терпишь мое мудачество? — вопрос риторический. Мы не были чужими людьми, как ни крути. Дело не в сексе, мы были близки не только физически, но и духовно. Только я могла его понять в ситуациях с семьей, потому что сама переживала то же самое, что и Чон. Нам нельзя было делать одинаковые вещи, дабы не опозорить наших родителей и компании. Мы должны были быть вечно приличными и это раздражало. Никаких оплошностей, но если ты всё же ее допустил, то сделай все так, чтобы об этом не узнала пресса и ближайшее окружение. Новость о нашей, тогда еще, предстоящей свадьбе, была ожидаема, но от этого она не переставала быть фееричной. Я прекрасно знала о том, что у Чонгука есть девушка и то, что он ее любит тоже. До сих пор помню, как он громко и эмоционально ругался с отцом в его кабинете, а потом вышел оттуда полностью разбитым и сломленным. — Обещай мне прекратить это, Чонгук. — я чувствую его боль на расстоянии, она жгучая и давящая на виски. — Обещаю. Но он нарушил. Взял и забрал обещание в которое я верила, оставляя меня ни с чем. Чувствую его дыхание на своих губах и подкашиваются ноги от того, как он близко. — Я хочу заставить тебя почувствовать, — мой голос охрип от плача так сильно, что я его не узнаю. — Чтобы ты знал, как больно ощущать предательство. — я сбрасываю любимые руки и выхожу из спальни, громко хлопнув дверью.