Что скрывают глаза. Что скрывают шрамы

Это цирк. И тот, кто решил связать с ним жизнь, определенно любит страдать. Питер набирает в легкие побольше воздуха. Боится поднять веки, жмурится, будто бы не хочет показывать людям то, что находится под ними. Питер не умеет скрывать эмоции так же хорошо, как его партнер. Он провалит это интервью. Сейчас он и без всей этой толпы за кулисами на взводе. — Эй, — сзади раздается шепот, от которого Питер вздрагивает. Не оборачивается. Узнает это теплое дыхание на макушке уже в следующую секунду. Тони больше ничего не говорит, но Питер и без всяких слов знает, что он пытается поддержать. — Мне страшно, — признается Питер. Позволяет рукам обхватить плечи и живот, позволяет себе спрятаться в этих надежных объятиях. Тони снова молчит, утыкаясь носом в копну кудрявых волос Питера и стоит так, чуть покачиваясь из стороны в сторону. — Ты артист, — напоминает Тони, будто бы хочет этим сказать, что таким как Питер — тем, кто выступал еще с раннего детства, тем, кто привык к людям и почти не отличается от них внешне — им проще. Питер иногда жалеет, что Тони настолько неразговорчив. Жалеет, что он так отличается от этих «людей», из-за чего не может быть на этом интервью вместе с Питером. Жалеет, что эти люди боятся разговаривать с теми, кто не похож на них. — Время, — Питер тоже шепчет. Привычку говорить односложными фразами он, похоже, подцепил от наставника. Питеру пора выходить, но он не хочет даже шевелиться. — Ты справишься, — Тони сам выпускает Питера из объятий, но перед тем, как насовсем отпустить его за кулисы, к зрителям, вдруг разворачивает к себе. Питер по-прежнему держит глаза закрытыми. Тони аккуратно ведет пальцем по подбородку и заставляет Питера посмотреть на него. Питер нехотя поднимает ресницы — как удержаться, когда Тони просит? — За этими желтыми линзами никто не рассмотрит твоей души, Питер. «Я не хочу, чтобы ты был никем».

***

— Встречайте! — голос ведущего эхом прокатился по залу. Толпа загудела еще сильнее, чем прежде, но ведущий поднял руку вверх, как бы призывая к молчанию. Вскоре шум сошел на нет, и толпа с замиранием сердца следила за тем, что будет дальше. — Человек, которого вы не увидите больше нигде. Существо, с которым вам вряд ли удастся поговорить лично. Только сегодня, и только здесь, в этом интервью: удивительный гимнаст местного цирка, мальчик без костей, обладатель неповторимых змеиных глаз! Это все он! — зрители вокруг загалдели. Питер собрался с духом и рывком выскочил за плотные шторы навстречу прожекторам. — Невероятный Аспид! У Питера почти остановилось сердце, когда ведущий, наконец, назвал его «имя». Парень сам не понимал, как ноги сделали шаг, второй, несли его вперед, по направлению к раскладному стулу, в который он должен был сесть. Питер лишь делал так, как ему велели — улыбался, махал рукой. И надеялся на то, что никто из присутствующих не почувствует запаха страха, которым, казалось, провоняла каждая опилка под ногами. Под шум толпы Питер улыбнулся, протянул пятерню ведущему, и наблюдал ярко-желтыми глазами, как тот с опаской ее пожал, стараясь не выглядеть перед зрителями трусом. Питеру от чего-то стало смешно — он всего-то и отличался от них, что глазами, а гибкость любой бы мог натренировать, если бы занимался гимнастикой так же активно, как Питер, только вот при этом люди все равно боялись стоять с ним рядом. Будто бы он действительно был змеем, который мог пустить яд по венам. — Хорошая нынче погода? — с ходу осведомился ведущий, занимая свой стул, который находился от Питера через небольшой кофейный столик. Старался разрядить обстановку. Кажется, растерял слова. — Почти как в Канзасе, верно? Ты же родом оттуда? — Да, я из этого штата, — подтвердил Питер, подавив желание забраться на стул с ногами. Как-то странно смотрелся этот предмет мебели здесь, на обычной рабочей арене, куда вынесли этот «реквизит» специально ради интервью. Питеру всегда было привычнее здесь тренироваться или выступать, но никогда — сидеть на месте. «Сидеть правильно» — так бы его настоятельно просил отец, поэтому Питер поставил ступни на землю и выпрямил спину. — Что ж, честно признаюсь, мы с тобой ограничены по времени, — репортер отпил воды из бутылки и сложил руки замком, чуть ближе придвинувшись к микрофону. — Зрителям хочется узнать о тебе все, но я бы хотел начать издалека. Где ты рос, как ты учился, кем были твои родители? — Мой отец был канатоходцем, — Питер не дал себе замешкаться. Говорить нужно было сразу и без остановки, чтобы зрители не уловили волнение. Больше шуток, больше непринужденности. — А мама жила в городе неподалеку и торговала на рынке овощами, которые сама выращивала. В один год в город приехал цирк, разбили шатер на поле, остались здесь на какое-то время, мама познакомилась с моим отцом и… и вот он я, — Питер пожал плечами. Что еще он мог рассказать о романтическом прошлом своих родителей? Отец никогда не рассказывал Питеру о том, какой была его мама. Так уж вышло, что она скончалась за год до того, как Питеру нужно было идти в школу, поэтому отец забрал мальчика с собой. Родного дома с тех пор Питер не видел, школы, в которую мама собиралась его отдать — тоже. Вообще не видел ни школ, ни парт, раз уж на то пошло — все его обучение строилось только на трюках, а читать и считать Питер в лучшем случае учился только на вывесках и билетных номерах. Отец такую школу жизни только поощрял — ничего лишнего, главное уметь правильно считать деньги. Для сына будущего владельца цирка большего и не требовалось. Отец всегда был очень амбициозен. А мама? О ней он не говорил никогда. — Скажи, тебе нравится то, чем ты занимаешься? Я так понимаю, именно отец повлиял на твой выбор заниматься гимнастикой, у тебя это, так сказать, в крови? С детства было уже решено, кем ты станешь, или твой жизненный путь оставался под вопросом вплоть до мутации, которая дала тебе такую невероятную гибкость? Мутация. Ха. Вранье номер один. Легенда, выдуманная специально для того, чтобы заманить зрителей на представление. Можно подумать, им и без того мало уродов, коих здесь полно. Четырехрукий человек. Женщина с бородой. Одноглазый карлик-пират. Трехсоткилограммовый толстяк, и парень-холст, на котором не осталось чистого участка кожи — все в татуировках. Теперь вот еще и мальчик-змея. Все для того, чтобы показать — обычных здесь нет. Если бы они только знали, что все это напускное. — Я очень хотел быть похожим на отца. Мне нравилось проводить время с цирковыми, возиться с обручем, который был для меня очень велик, и карабкаться по веревочной лестнице. Отец называл меня обезьянкой, потому что я очень много дурачился… — Клоун! Прекрати обезьянничать и займись уже делом! Отец дернул Питера за руку, поднимая того с земли. Питер ойкнул, ступив на ушибленную ногу, но пожаловаться или попросту зарыдать, как делают в таком случае все дети, не смог. Оставалось только семенить следом, кусая губы и виновато коситься на разодранную в кровь коленку. Отец скажет, что Питер виноват сам, что без разрешения забрался на канаты и потерял равновесие. Питер понимал, что папе некогда с ним возиться. — Мне нравилось тренироваться. Нравилось чувствовать, как ноют мышцы после тренировки, нравилось то, что я мог вытворять такое, чего не могут обычные люди. И я очень рад, что отец поддерживал мои увлечения в детстве и создал для меня такие условия, в которых я бы мог развивать свои навыки. — Наверное, он сейчас очень гордится тем, каким ты стал. Питер растянул губы в улыбке. Молился, чтобы за линзами не было видно боли. — Да. Он гордится. — Не смей меня дрессировать так же, как своих зверей! — Питер упрямо поднялся с земли и отмахнулся от отца, который стоял над ним, сложив руки на груди. Лицо его совершенно не выдавало эмоций, но Питер все равно чувствовал исходящий от него холод. Питер первый раз на него накричал. Первый раз за себя заступился. — Ты можешь лучше. — Не могу! — Повтори упражнение, — отец будто не слышал отчаянных криков сына. Питер чувствовал, как на глаза наворачиваются слезы от обиды. Ему было больно. Плохо. Колени не гнулись, плечи не получалось расправить без боли, а руки уже просто тряслись от перенапряжения. Отец ничего этого не видел. — Если ты не будешь работать над собой, твои выступления не будут пользоваться успехом, и нам будет нечего есть. — Пап… — Питер с трудом держался на ногах, но почему-то не хотел показывать своей слабости отцу. Если он еще и упадет прямо перед ним, отец точно больше не станет тратить на него время. Не сын, а сплошное разочарование. — Знаешь, ты прав. Раз ты слишком вымотан для того, чтобы хорошо тренироваться, то думать о еде ты, соответственно, тоже не можешь, — отец развернулся к Питеру спиной. Ровная сдержанная осанка. Как и всегда. — Сегодня ты пропустишь ужин, а завтра перед завтраком покажешь мне свою растяжку. Ноги переставали держать. Ступни разъехались на сене в стороны, и Питер упал на колени, собрав в кулаки колючие сухие колоски. Каждое слово как будто протыкало сердце и резало так, словно эта трава. На ободранные костяшки пальцев падали соленые слезы. Кожу жгло. Горечь разъедала сердце. Питер не мог смотреть в спину уходящему отцу. Сейчас он его почти ненавидел. — Как так получилось, что сейчас ты выступаешь в чужом цирке? Почему ты сделал выбор в пользу Цирка Барнума, а не остался там, где вырос, и не продолжил выступать с отцом? Уверен, это был бы очень хороший дуэт. — На это есть несколько причин, — Питер зажал кулак в ладони и впился ногтями в кожу. Так легче врать. Легче отвлекаться на физическую боль, чем с улыбкой терпеть ту, которая разрывает изнутри душу. — Во-первых, я был слишком хорош, чтобы выступать с кем-то в паре, а отец считал то же самое о себе… На счет этого Питер почти не врал. Папа действительно был против того, чтобы делить с кем-то свое выступление, пусть даже это был бы родной сын. И Питера всегда очень огорчало такое отношение к себе — почему?! Почему папа не видел того, как сильно он старался, чтобы его поразить?! Почему не видел, какими глазами Питер на него смотрел, почему не видел, как он им восхищался, своим кумиром, который обращался с ним, как с обузой, как с вещью, от которой раз уж не избавишься, так хоть научишь приносить деньги в семью? Питер бы ни за что не согласился на такие тренировки с отцом, если бы не любил гимнастику. Да, может быть поначалу было по-другому, в каком-нибудь далеком детстве, которое уже из памяти-то стерлось, оставив в подтверждение только неправильно сросшиеся суставы, может быть, это со временем папа ожесточился и стал требовательнее относиться ко всему, что делал Питер, а может быть сам парень просто недостаточно старался, чем и вызывал у отца гнев. Но он просто привык. Привык к постоянной боли в мышцах, привык к россыпи синяков на коленях и локтях, привык к бесконечным мозолям на пальцах и ступнях, привык к катастрофической усталости под вечер, привык, что после каждой тренировки тело превращалось в выжатую мокрую тряпку — привык, и теперь не мог иначе, кроме как каждый день пытаться прыгнуть выше головы. Кому вот только что доказывал? Отцу, которому вечно «мало шоу», или себе, потому что просто так хотелось? Если бы только в голове был ответ… Питер мог без труда сделать тройное сальто в двух метрах от земли, что уж там прыгнуть через голову. Мог легко сесть на шпагат в прыжке, мог почесать пальцами ног затылок, если сильно задумается, мог извернуться так, что, черт возьми, лизнет свой локоть! Только все это разом перестало иметь значение, когда их цирк, их с отцом семейный бизнес вдруг перестал приносить прибыль. Будто бы угас точно так же, как отец. Потерял огонек, а ту искру, которой был Питер, просто не успели вовремя раздуть. Отец умер спустя два месяца безуспешной борьбы с болезнью, оставив на Питера уже разоренный цирк и контрольный пакет обесцененных акций. К тому моменту из Цирка вывезли даже животных — сотрудники знали, что мальчишка не сможет вести бизнес, а потому просто ушли искать другое место работы. И Питер тогда остался совсем один, совершенно не понимая, что ему делать и как расплатиться с долгами, в которые влезла семья. Семья ли? — Я хотел начать самостоятельную жизнь, — сглотнув, врал Питер. — Отказался уезжать вместе с цирком на гастроли, решил попытать счастья в сольных выступлениях и доказать самому себе, что я вырос. Наверное, я был слишком наивным, когда решил, что смогу выжить один на улицах Нью-Йорка, у меня ведь даже крыши не было над головой, цирк — вот что было моим домом… А дома больше не было. Не было людей, которые когда-то были частью жизни. Не осталось больше ни одной родной души, кто мог бы о нем заботиться или хотя бы кормить за жалкие крохи старания. От безвыходности Питер продал шатер, отцовские награды. Инструменты, оборудование и реквизит вскоре тоже ушли за бесценок. Одежда была сменена на еду, а сам Питер пытался заработать тем единственным, что умел — своим лихачеством и трюками, которые выполнял на натянутом канате на парковской площади, надеясь, что хоть это принесет какую-то прибыль. Выжить бы только, сироте семнадцатилетнему. Иногда после нескольких часов непрерывного труда, Питеру приходилось отмываться от гнилых помидоров, потому что не все выступления шли так гладко, как хотелось бы. Иногда приходилось стирать кровь с рук, потому что ладони не выдерживали всех нагрузок. Иногда отмокать в холодном озере после изнурительных тренировок, иногда прятаться в чужой конюшне, чтобы хоть как-то согреться среди мягкого сена и теплого лошадиного дыхания. А иногда терпеть ощутимые липкие взгляды уличных бродяг, с которыми Питеру все чаще приходилось сталкиваться. И все чаще ходить на площадь с большей неохотой. Крутиться в этом грязном мире Питер не умел никогда. Не такой он, другой! Не будет он врать, не будет пытаться всеми силами достичь желаемого, не будет ходить по головам и уж точно не станет подставлять людей только ради того, чтобы самому вылезти из нищеты. Питеру всего лишь хотелось вернуться в прошлое — в то время, когда родители были еще живы, отец выступал в качестве канатоходца в цирке неподалеку, а мама показывала пальцем в окно, заворачивала в платок домашние пирожки и просила отнести их папе, а Питер чуть ли не кувырком мчался через все поле к красно-желтому шатру, где уже заканчивали свое представление артисты, и где Питера всегда пускали за кулисы. Но все, что Питер мог делать сейчас — это цепляться за те жалкие крохи воспоминаний о светлом детстве, которые ему подарила мама, и думать о том, почему это все кончилось, когда она умерла. Реальная жизнь ломает тех, кто к ней не приспособлен. Питер понял это, когда его однажды выловили на рынке и предложили приватное выступление. Ничего, как эти мужчины сказали, непристойного: придешь, станцуешь, получишь щедрую оплату и будешь свободен. Питер знал, что это только слова, что на деле будет хуже. Только вот желудок был пуст уже почти неделю, а это — единственный способ заработать сразу. Может быть, все обойдется. Лучше уж так, чем воровать, верно? — Я тогда сбился с пути. Отчаялся так, что казалось, что дальше только пропасть, — Питер натянул улыбку, невольно смотря куда-то сквозь свою ладонь, которая будто очерчивала в воздухе горизонтальную линию. — Так получилось, что на одном из столбов я заметил объявление, куда требовались люди с необычными способностями, в объявлении было написано, что это театр. Я решил, что терять мне нечего, и прямо с улицы пошел туда, помню, из одежды на мне был только ковер старый или плед, ну и штаны, само собой, не помню у кого я стащил… Питер привирает. Он прекрасно помнил, что вытянул этот бежевый ковер у собаки, которая спала у теплого камина в доме «работадателей», помнил, как эта сука рычала на него, а мальчишка прикладывал палец к губам и тихо плакал, проклиная себя за то, что приходится забирать у нее вещь. Питер не понимал, почему он всегда относился к животным так — будто они как люди. Может быть, потому что с ним самим никогда не обращались как с человеком? Тогда собака будто поняла его, не залаяла, не разбудила дом, в котором не было ни единого трезвого человека, отползла назад, рыча и скалясь, но ковер отдала. И Питер тогда тихо сбежал на улицу, даже не забрав оплату за «приватное выступление». Оставаться там он больше не мог ни минуты. — Как ты познакомился со своим партнером по выступлениям? — репортер снова задал вопрос, и Питер вынырнул из воспоминаний, растягивая уголки губ в улыбке. Старался сделать ее искренней, хотя теперь получалось с трудом. — Расскажи зрителям про Стального Муравья, многих его внешность пугает. Такой ли он на самом деле, как мы его видим, или же за этой горой шрамов и мускулов скрывается что-то человечное? Человечное. «В его ногте человечности больше, чем во всех людях на планете». Жаль, что Питер сам не понял этого сразу. Питер слишком хорошо помнил, как тогда прямо при входе с дождливой улицы, укутавшись в этот собачий плед влетел в чей-то голый и горячий живот. Прямо носом ткнулся, просопев что-то недовольно, но почему-то помедлив пару секунд, прежде чем сделать шаг назад и извинится — замерз слишком. И как потом, еле заставив себя поднять глаза, пришел в ужас сначала от безликой деревянной маски, а потом и от количества рук, которые незнакомец развел в стороны, будто бы приготовившись поймать зазевавшегося мальчишку. Питер помнил страх — животный страх, который зарождался где-то в желудке, заставляя оцепенеть и ждать, пока эта груда шрамов и мышц не свернет ему шею одной из своих многочисленных рук. Питер помнил, как отшатнулся через силу, схватив что-то рукой, и как ударил по голове того, кто хотел причинить ему вред — маска скосилась на бок, оголяя недельную щетину и часть уродливого шрама, который тянулся от щеки до глаза. Помнил, что тогда не разглядел под маской лица, но уже тогда заранее решил для себя, что оно ужасно. Помнил, как незнакомец ссутулил массивную спину, придерживая ладонью маску, помнил, как тот зажался и отступил назад, как загнанный зверь, будто бы Питер действительно ударил его слишком сильно. И как Питер сам потом споткнулся обо что-то, что валялось на полу, и позорно плюхнулся в лужу на крыльце, но мозг уже дорисовывал все так, будто бы это злобное место, этот странный театр сам подставил ему подножку. Сзади четырехрукого были еще люди — такие же странные, но другие. Тоже пугающие своим весом, черными узорами на коже, отсутствием на лице одного глаза, ростом и любопытными глазами, которые все до единого были направлены на Питера. Как будто эти уроды до этого никогда не видели нормальных. Страшнее всех по-прежнему оставался четырехрукий. Питер не знал, почему именно его внешность пугала больше всего — может быть потому, что он оказался первым, кого Питер увидел, может быть потому, что парень совсем не ожидал того, что вместо человеческого лица увидит безликую маску, может быть страх нагоняли недавно пережитые события. Но Питеру было страшно. Он смотрел с ужасом на существо, чьи глаза прожигали его, замерзшего и мокрого, и боялся двинуться с места. Понимал, что надо бежать, но оцепенел. И отмер только тогда, когда незнакомец нерешительно, но все же протянул одну из своих четырех рук навстречу. Он не подходил. Не двигался. Ничего не говорил. Просто стоял там, в тепле, горячий и, как теперь понял Питер, потный от тяжелой работы, держал руку вытянутой, будто сам предоставлял Питеру выбор: уйти, или же принять помощь. И Питер тогда совершенно растерялся от такого противоречивого поведения — он же ударил этого четырехрукого демона, так почему он хотел, чтобы Питер пошел к ним? Присоединился к этим странным людям, которые теперь старались разойтись каждый по своим делам, будто бы у них был своего рода запрет — нельзя было слишком долго смотреть на человека, рисковали заразиться. Или заразить. Питер жалеет обо всем, что тогда сделал. Обо всем, кроме одного — того, что все-таки протянул руку в ответ. — Он помог мне подняться со дна. — Питер поднял глаза на репортера. Впервые за все время интервью он не хотел врать. — Я очень боялся его первое время и старался с ним не пересекаться. Когда я только попал в театр, мне пришлось пройти пробы, чтобы меня взяли, показать таланты. И меня приняли сразу же, как только я показал первый трюк, это большая удача. Я очень надеялся, что когда окажусь в театре, то все будет так как раньше, как в родном цирке, а тот пугающий человек, с которым я столкнулся в коридоре — что он просто очередной коллега, с которым я буду всего лишь обмениваться фразами вроде «доброе утро», «приятного аппетита». Но оказалось, что ко мне приставят наставника, так как я был новеньким, и этим наставником оказался как раз Стальной Муравей. Первое время Питеру было действительно страшно работать, потому что раньше он никогда не встречал таких как это человекообразное существо. Да, он сильно отличался от обычных людей, да, Питера очень пугало то, что наставник был намного больше и сильнее его, пугала неразговорчивость, потому что Питер не понимал, что было у того в голове, пугала эта безликая маска с двумя дырами для глаз, которых почти не было за ней видно, а когда Питер пытался всматриваться, казалось, будто переставало биться сердце. И хуже всего, что Питер даже не пытался узнать получше того, с кем ему предстояло работать, а шел на поводу у своего страха, стараясь сбежать в дальний угол сразу же, как только представится возможность. Первые три ночи Питер не мог заснуть, потому что почти в каждой тени, в каждом предмете или звуке ему казалось, будто это был четырехрукий. Кошмарные сны тогда были только с одним сюжетом — как наставник ловит Питера в подворотне и просит выступить только лишь для него одного, а когда мальчишка нехотя начинает исполнять трюки, монстр не выдерживает и сам ловит трепыхающегося парня, чтобы потом облапать всеми четырьмя ладонями гибкое и разогретое тело. Слишком много рук и слишком непредсказуемый их обладатель. Стоило ли вспоминать о том, что в реальности Питер завалил первую же их совместную тренировку? Почти загубил гениальную идею Барнума, согласно которой они оба должны были выступать вместе: что может быть лучше такого дуэта — гимнаст-трюкач и многорукая поддержка? По сценарию — много растяжек, много танцевальных элементов, много взаимодействия, много прикосновений. А последнее Питер просто не мог вынести. В панику он сорвался почти сразу же, стоило только начать разогрев. Муравей (так все вокруг звали четырехрукого) был решительно настроен поработать, поэтому не обращал внимание на то, как отстраненно пытался держаться Питер, ходил вокруг, кивал головой на слова Барнума и иногда бросал взгляды на новичка, который боялся в полную силу делать растяжку. От чего-то тогда было очень больно… там. Но сказать об этом парень не мог никому — да и как вообще в таком можно было признаться? Питер тоже старался собраться, видел, что другие вокруг не боялись Муравья, легко вступали с ним в разговор, старался тоже не казаться брезгливым. Он теперь был частью шоу, частью этого странного, но вполне дружелюбного коллектива, поэтому нельзя было отличаться от них поведением. Только всю напускную храбрость вмиг разрушили всего пара прикосновений рук, которые вдруг оказались на коленях и прижали их к полу, а затем медленно стали разводить в стороны. И Питер запаниковал — стал задыхаться, попытался выкрутиться, дернулся неосторожно, из-за чего вывихнул колено, а потом вжался в цирковой борт, да еще и опилками попробовал закидать обидчика. Муравей тогда сам опешил не меньше Питера, у которого слезы на глазах застыли, стоило только вспомнить о том, что случилось до того, как он попал в театр. Питер помнил, как Муравей первый раз попытался снять при нем свою маску. Помнил, как не выдержал этого и сбежал, хромая, до первой запертой комнаты, которой оказалась кладовка. Как потом давился слезами в темноте и боялся подумать о том, что он буквально в душу плюнул тому, кто на самом деле даже и не пытался навредить. Это была обычная растяжка. Обычная помощь на тренировке. Обычное упражнение, которое Питер сделать мог, но в результате своей глупости — только травмировал сам себя. А если кто-то мог подумать на Муравья? Что если после этого случая его выгонят из театра? Вряд ли он сможет так же нормально гулять по городу, как Питер — люди просто закидают его камнями, потому что у него не две руки, потому что он другой. Такое существо не выживет. Такое существо сочтут монстром. Как ни странно, с Муравьем не случилось ничего из того, что успел себе понапридумывать Питер. Не было даже выговора, потому что все, кто пробыл в этом театре больше месяца знали Муравья, а еще то, что он очень давно работает с Барнумом, чуть ли не с самого зарождения театра. Никому и в голову не пришло, что эта страшная гора мышц могла сломать новичка-гимнаста, поэтому все осуждающие взгляды доставались больше Питеру. Ну, а что? Питер действительно был сам виноват в случившемся. Было решено пока оставить эту затею с дуэтом. Владелец театра начал всерьез подумывать о том, чтобы вовсе не ставить Питера выступать — травмированный гимнаст, у которого еще и беды с головой? Себе дороже было держать такого артиста, хоть и жутко талантливого. И Питер слышал их с Муравьем переговоры за стенкой, зажимая себе рот рукой, потому что не мог поделать ничего с собой и своими страхами. Нога — не смертельно, заживет, но то, что все органы внутри начинали холодеть только от вида наставника… это действительно рушило все. Питер мог снова оказаться на улице. Тогда ночью один из кошмаров почти стал явью. Питер зашел в свою комнату, рухнул на кровать, зарываясь носом в жесткую подушку, и вдруг почувствовал за спиной шаги. Тень отделилась от стены, и силуэт четырехрукого мужчины приблизился к кровати. Питер боялся кричать. Молился только, чтобы если уж Муравей и решил его убить — пусть делает это сразу. Но вместо всего этого мужчина только снова сделал то, чего Питер никак от него не ожидал. Спрятал две нижние руки себе за спину, как будто бы говоря этим, что он ничем не отличается от него. Что если Питеру так легче — он притворится. Вторая пара рук потянулись к лицу, Питер всхлипнул, понимая, что сейчас он не сбежит никуда — ему придется увидеть тот уродливый лик, который скрывался под бездушной маской. Но когда свет упал на кожу, то Питер поразился тому, насколько на самом деле был красив его наставник: отросшие лохматые волосы, собранные на затылке в маленький пучок, острые черты лица, черная щетина, широкие брови и глубокие карие глаза, в которых медленно качалось пламя от свечи. А маска аккуратно легла на кровать возле сжатых в кулак ладоней Питера. Правильно говорят — у страха велики глаза. — Я Тони. Не надо меня бояться. — Он самый потрясающий человек, которого я встречал раньше, — Питер говорил это так твердо, будто хотел высечь эту простую истину на камне. — Мы с ним партнеры. Мы одна команда. Я признаю, я действительно очень боялся его раньше, до того момента, как смог узнать ближе. А потом я… Потерял голову. Влюбился в эти глаза, которые тогда заглянули прямо в душу. Будто прочитали тогда все прошлое, залезли в каждый темный уголок сознания, вытащив наружу мысли. Будто бы их обладатель знал, каково это — прожить такую жизнь, полную страданий и темноты вокруг. Никаких больше масок. Оголенная кожа, оголенные шрамы. Оголенные души. — Я Питер? — Я знаю. — Аспид? Питер поднял голову на репортера. Сейчас это «имя» снова показалось каким-то чужим, ядовитым. — Что было потом? — репортер нетерпеливо поерзал на стуле. Его явно больше не пугали глаза Питера, в то время как самого парня пугало в себе все. Как будто загипнотизировал. Как будто теперь добыча сама смотрела змее в рот. — Я… Я стал ему доверять, — Питер сглотнул, улыбнувшись человеку напротив. — Тони? — Питер всегда звал его нерешительно. Даже сейчас, когда тот старался не надевать свою маску, стоило только им остаться одним. Даже сейчас, когда прошло уже полмесяца с того момента, как Питер вывихнул колено. Будто по-прежнему боялся, хотя уже тысячу раз договорился сам с собой, что перестанет шугаться от наставника, как от чумного. — Хочешь перекусить вместе? Тони растянул губы в улыбке, заканчивая вязать узел. — Всеми руками за, кроха. — Он очень язвительный, — Питер чуть усмехнулся. — Даже при том, что он такой молчун. С ним очень классно проводить время. Был бы он здесь, он бы точно пошутил о том, что лучший собеседник — молчаливый собеседник, но на самом деле, если Муравья разговорить, то он может рассказать столько интересного, что голова точно пойдет кругом. В хорошем смысле, разумеется. — Попробуй закинуть себе ногу за спину и согнуть колено на девяносто градусов, — Тони придирчиво оглядывал Питера, который сидел на полу и пытался выдавить из своего тела максимум. Указания наставника поставили его в тупик. Питер замер на полуупражнении, нахмурил брови и повернул голову на Тони. Глаз того он не видел из-за маски, поскольку сегодня они тренировались на арене не одни, но Тони все равно развел верхние руки в стороны, как бы давая знать, что он тоже не понял, почему Питер вдруг остановился. — Как это на девяносто градусов? — Питер наклонил голову в бок. Нижняя пара рук тут же опустилась вниз, хотя до этого он держал их сложенными на груди, будто бы был недоволен Питером, а одна из верхних конечностей потянулась к собственной голове и растрепала волосы, собранные в хвост. По жестам Муравья было легко понять, какие эмоции он испытывает, вот и сейчас Питер понял, что Тони озадачен вопросом. — Ну… — Тони помедлил, складывая ладони домиком, а потом чуть наклонил «крышу». — Как угол у ровного квадрата. Девяносто градусов, — повторил он, разъясняя смысл своих слов. — А, — Питер поджал плечи, сделав так, как ему велели, и выпрямил спину, чтобы было легче принять нужную позу. — Так? — Да, — Тони выдохнул, растирая то собственное перебинтованное запястье, то шею. Он снова будто не знал куда деть свои руки. — Скажи, ты первый раз услышал этот термин? Про градусы. Ты когда тренировался сам, как ты понимал, что нужно делать? — Я… Мне показывали, — Питер очень смутился, убирая ногу на место. Вдохнул на всякий случай, расправил плечи и выпрямил спину. Отец говорил, что так люди выглядят увереннее, что настоящий артист не должен держаться как-то иначе. Но Питер все равно невольно хотел сжаться в комок под пристальным взглядом из-под бездушной маски. Питеру вообще не нравились тренировки с таким Тони. — Я не буду тебя касаться, если ты не хочешь, — с полуслова понял Тони, снова складывая руки в излюбленную позу. — Но… — … но так будет сложнее, — закончил за него Питер. Сознаться в том, что он не понимал половины из того, что говорил наставник ему не позволяла… гордость, что ли? Скорее нежелание открывать такую неприятную правду о себе. Тони будет им недоволен. Хотя он и сейчас недоволен, но может ли Питер сделать хоть что-то, чтобы это исправить? А это значило только то, что нужно было идти новым для них, но старым для Питера путем — путем физического контакта и ненавистных парню прикосновений. Надо было просто пересилить себя один раз, а дальше будет легче. — Я обещаю не выворачиваться больше, — Питер поднял глаза на наставника, который уже делал осторожные шаги в его сторону. Мгновение за мгновением. Как будто бы напряжение нарастало. Питер не отрываясь смотрел в щели на деревянной маске, старался рассмотреть глаза, прочитать эмоции. Не заметил, как смотревший на него сверху человек в один момент опустился на колени и оказался на одном уровне с Питером. Как снова завел руки назад, только не совсем за спину, как делал это до этого, а просто оперся ими о пол позади себя; как одновременно потянулся двумя другими к Питеру, и как замер, опомнившись в последний момент. А Питер снова оцепенел, сжал губы в тонкую линию и изо всех сил старался не издавать ни звука. Для Муравья он всегда был словно на ладони. Тони вдруг дернул рукой, накрыв ладонью свою маску. Пальцы дрогнули, зацепились за край, как если бы он хотел ее снять, но медлил. Медлил, а затем все равно отвел руку от лица, оставив на месте пугающую деревяшку. А потом отстранился резко, поднимаясь на ноги. Питер как будто заново обрел возможность дышать. — Увидимся на завтрашней тренировке, кроха, — с грустью в голосе бросил Тони. «Так и не тронул». — В кратчайшие сроки вашему увеселительному заведению удалось набрать немалую популярность среди аудитории всех возрастов, хотя в самом начале звездного пути цирк убрал с арены всех животных. Это как-то связано с тем, что всех четвероногих тварей… — ведущий запнулся. Питер мысленно вздрогнул от того, когда понял, что тот уловил нечто недоброе за его желтыми линзами. — Вернее почти всех четвероногих существ вытеснил ваш невероятнейший дуэт? На тот момент, если верить источникам, ты только устроился сюда на работу, а Стальной Муравей впервые попробовал себя на арене в качестве артиста. — Насчет животных это не совсем так, — Питер вдохнул глубже. — На самом деле, когда я пришел сюда, руководство уже вело переговоры с местным зоопарком, чтобы отправить туда всех зверей, это было сделано затем, чтобы не мучать их каждый день тренировками. Животным это очень тяжело дается, для них большой стресс — выступать перед публикой, поэтому было решено сделать акцент на людях. Нам легче договориться с самим собой. Вранье номер два. Питер никогда не умел с собой договариваться. Даже тогда, когда обещал себе и Тони «не выворачиваться». Даже тогда, когда ночами уговаривал себя принять наставника таким, какой он есть. Даже тогда, когда пытался признаться, что ему все еще страшно почти каждый день видеть эту бездушную маску. В один момент изменилось все. Питер тогда ходил по цирку слишком заспанный. Разминал шею, разогревался на ходу, хотя в то утро даже не было тренировок. Барнум уехал в город по делам, в цирке без него творился полнейший хаос, потому что везде носились какие-то посторонние люди, которые пытались загнать живность по клеткам. Кричали попугаи, ругались клоуны, тявкали их маленькие собачки. Питер на это почти не обращал внимания, потому что снова голова была забита не тем. «Девяносто градусов — это ровный угол квадрата…» — повторял про себя Питер, представляя в голове нужную картину. — «А сколько тогда половина от этого? Это должно быть меньше. Но при чем тут градусы…». В этой суматохе Питер не заметил львиного рыка. Не заметил, как оказался на середине арены, через которую шел в столовую, не заметил, как дрессировщики кричали ему убегать. Не заметил, как вокруг люди стали шарахаться в стороны, и не понимал до последнего, что на него мчался хищник. Понял только, когда в толпе разглядел другое чудовище в маске, которое резко кинулось на него. Тони обещал, что никогда не тронет Питера без его разрешения, но тем не менее сделал это в тот момент. Заслонил собой, спрятал за собственную спину, а сам буквально столкнулся со львом на полном ходу, вцепившись голыми руками в его нос и челюсть. Держал. Пытался закрыть его пасть, пока лев выворачивал голову из нечеловеческих рук и старался скинуть с себя Тони. Питер проклинал себя за привычку постоянно замирать. Тогда он тоже стоял на месте, ошарашено смотря на то, что вытворял его наставник. Не пытался бежать, не пытался отшатнуться от той руки, которая теперь отодвигала его за массивную спину, не пытался смотреть за тем, что творилось за ней. Пялился на чужие шрамы, впервые оказавшись к ним так близко. А очнулся от этого оцепенения только тогда, когда Тони развернулся к нему лицом — оказалось, времени прошло слишком много, дрессировщики пришли на выручку и помогли оттащить льва в сторону, а там вкололи зверю снотворного. Питера тогда будто прошибло током. Будто бы по телу пустили разряд, от которого все волосы становились дыбом. Разряд — чуть не умер. Разряд — Тони спас ему жизнь. Разряд — Тони держал его за плечи. Разряд — Питер поднял глаза вверх и встретился взглядом с маской, на которой не было эмоций. Разряд — Питер не мог этого больше терпеть. От чего-то дрожащими пальцами, мальчишка потянулся к ремням. Руки почти не слушались, Питер боялся, что Тони захочет его остановить и не разрешит снять с себя маску, но он почему-то этого не делал. Питер поочерёдно вытащил ремни из застежек и провел пальцами по гладким деревянным пластинам, что находились на щеках. А потом потянул на себя, с удивлением отмечая, что маска легко отстает от кожи. Не вросла. А он-то думал иначе. У Тони на лице тревога. Немигающий взгляд. Застывшие на ресницах слезы, и карие глаза, которые снова вытряхивали душу наизнанку. Питер расслабился, чувствуя, как собственные напряженные мышцы превращаются в желе, а страх уступал место сожалению. Питер сожалел, что снова подверг Тони опасности, что снова тот из-за него рисковал жизнью. Питер никогда не мог никого просить о подобном. — Прости меня… — слезы сами наворачивались на глаза. Питер чувствовал свою вину за случившееся. Касался лица, небритой щетины костяшками пальцев и даже не пытался отшатнуться, потому что сейчас просто не мог сбежать снова. — Прости меня… Это я зазевался, это я не заметил опасности, потому что снова мыслями был не здесь, это я сразу не признался тебе, что почти ничего не знаю об этих дурацких градусах, это я виноват… — тараторил Питер, чувствуя, что если прекратит говорить, то в горле навсегда застрянет ком. Тони молчал, смаргивая с глаз мокрую дрянь, и смотрел на Питера так, будто был готов самолично его убить, если тот не закроет рот. Питер хмурился, всхлипывая носом и поджимая губы, потому что знал, что действительно сегодня разочаровал наставника. И Тони из-за этого чуть не умер. Слезы закрывали обзор. Питер почти не видел лица, которое теперь пятнами расплывалась перед глазами. Оставалось только сжимать кулаки на чужих плечах, задыхаться от слез и чувствовать мозолистые, но теплые ладони на своей коже, которых вдруг показалось слишком мало. Тони по-прежнему молчал, сокращая между ними расстояние. Питер снова ткнулся носом в живот, совсем как в первый раз, а Тони осторожно обнял его руками, боясь слишком сильно сжать парня, будто бы мог сломать. Впервые Питер этого не боялся. Впервые Питер чувствовал, что Тони готов был спрятать его от всего мира. — Как продвигаются дела с вашими совместными тренировками сейчас, когда «театр», — ведущий с иронией сделал акцент на этом слове, — Барнума вышел на новый уровень? Ждет ли зрителей какая-то особая программа? Может быть Стальной Муравей, наконец, покажет лицо, или ты думаешь, что народ может не вынести такого откровения? — Они же смотрят как-то на мои глаза, — невольно ощетинился Питер, протянув руку за бутылкой и отпив немного воды. — Чем я им не урод? Пока Питер пил, на арене повисла напряженная пауза. Репортер замешкался, пытаясь подобрать нужные слова, а с трибун кто-то замахал рукой. Питер оглянулся на человека и узнал в нем Барнума, владельца театра-цирка. Мужчина в упор смотрел на Питера и показывал жест, чем-то похожий на тот самый «ровный угол квадрата», о котором несколько минут назад вспоминал сам Питер. Только значил он отнюдь не «девяносто градусов», а «прекращай». Будто бы крест могильный, который запрещал говорить Питеру то, о чем парень молчать больше не мог. — Вау, — ведущий, наконец, отошел от шока. — Кажется, у тебя не только глаза змеиные, но еще и язык ядовитый, — пошутил он, но Питер на это никак не отреагировал, только смотрел немигающе на Барнума. Кого уж никогда не пугали никакие линзы — так это его. Барнум умел дрессировать таких монстров, и даже если бы Питер был настоящим мутантом, то все равно ничего бы не смог сделать против. Только вот сейчас на стуле сидел он, а не Барнум. И люди слушали Аспида. А значит помешать не мог никто. — Вы думаете, что такие как мы представляют опасность? — Питер еще какое-то время нарочно не сводил глаз с Барнума, только под конец фразы повернувшись к репортеру. Тот ощутимо напрягся. Что уж там — все в зале напряглись, создав чуть ли не гробовую тишину. — Что четырехрукий человек, окажись он за пределами этого цирка, поведет себя как дикий зверь, начав разорять рынки, воровать у прохожих и насиловать людей? Что тот трехсоткилограммовый толстяк непременно захочет отведать человечинки, чтобы еще больше набрать вес? Тату-парень сочтет, что ваша кожа слишком чистая, и выцарапает на ней очередной узор в духе Майя? А я тут же решу узнать, насколько на самом деле гнутся человеческие кости, предварительно вонзив в чужую шею зубы с паралитическим ядом? — Так все же яд — не выдумка? — с придыханием спросил ведущий, который, похоже, от всех этих ужасов сам немного оцепенел. В его голосе и жестах уже больше не было той непринужденности, Питер был уверен, что стоит ему резко податься вперед, как ведущий и вовсе соскочит со стула. Питер уже открыл было рот, чтобы одернуть этого олуха — какой, к черту, яд, это все, что его сейчас интересует?! Но не успел и слова сказать, потому что боковым зрением заметил две двигающиеся фигуры на трибунах. Одна из них — Тони. Питер замер, глядя на то, как Барнум тянул Муравья за собой. Тони сильный, он бы в миг руку высвободил, если бы только захотел этого. А Тони не хотел идти с ним, Питер знал ведь, как наставнику некомфортно среди толпы. Особенно если маска недостаточно крепко держится, особенно если до этого он бывает не готов к таким прогулкам между низких тел, которые шарахаются от него, стоит только увидеть дополнительную пару рук и шрамы. И Питер будто сейчас чувствовал, как тяжело было Тони стоять там, рядом с Барнумом, но он почему-то не уходил, держал ладонью маску, закреплял ремни на затылке. А потом поднял голову — на Питера. Питер хотел кричать. Не от страха теперь, этой маски он не боялся давно. На Тони накричать, потому что он слушал Барнума, накричать на самого владельца, потому что он буквально заставлял Муравья делать то, что надо ему. Вообще всех заставлял — вот кто здесь настоящий змей, не Питер. И хуже всего, что Тони об этом знал. Это же он Питеру глаза раскрыл. — Ты не замечаешь? — Тони покосился на Питера, который вертел в руках деревянную маску. Вел себя, словно любопытный мальчишка, к которому в руки попала настоящая игрушка. Почти правда, потому что игрушек в детстве Питер действительно не видел — кегли и цветные мячики жонглеров не в счет. — Не замечаешь, что происходит на самом деле? — Барнум хороший владелец, — Питер нахмурился. Ему не нравился тот холодный тон, с которым говорил его наставник. — Он всегда добр ко мне и к тебе, вообще ко всем. И ведет себя с нами, как с равными, дал крышу над головой, еду. Благодаря ему мы можем быть собой, что здесь плохого? — Может быть потому, что для Барнума это все просто шоу-бизнес? — Тони почесал ухо и смотрел так, будто Питер действительно был ничего не понимающим ребенком. Питера это злило. Тони ведь знает сколько у него пробелов в образовании, почему сейчас пытается надавить на эту болевую точку? — Не понимаю, — Питер отвернулся в сторону и лег грудью на пол, задирая ноги вверх и касаясь ими затылка. Там перехватил руками и стал аккуратно вытягивать стопы еще дальше. Вскоре босые пальцы получилось увидеть глазами. — Он же твой друг, почему ты пытаешься его очернить? — Он аферист, мне и пытаться не надо, — Тони пожал плечами, наблюдая со стороны за тем, как Питер растягивался. Иногда Питеру становилось не по себе из-за того, что Тони только смотрел. И от того, как Тони смотрел. — Тебе твое новое сценическое имя нравится? — Ну… Необычное, — Питер потянул носки и коснулся ими пола, полностью оторвав таз от земли. Руками он оперся на пол по обе стороны от головы, сначала согнув в локтях, а потом через два выдоха — оттолкнулся ладонями от пола и перешел в «мостик», а оттуда с легкостью выпрямился в полный рост. — Аспид — звучит красиво. — Значение этого слова знаешь? — теперь Тони смотрел снизу вверх, вытаскивая из стога сена соломинку, и очищая ее от грязи, чтобы взять в рот. Питер поставил руки на пояс, выдохнул резко и недовольно оглянулся на него. — М… цветок? — Питер проследил за тем, как пальцы Муравья ловко справились с соломинкой и втиснули ее меж губ. Тони не спешил давать разгадку, снова подняв подбородок вверх и подогнув под себя колено, а на второе водрузив локоть. — Змей, Питер. — Змей, — эхом повторил парень, подметив в словах Тони только то, что тот не назвал его «кроха», как часто это делал. Имя проскакивало между ними очень редко, только в тех случаях, когда Тони пытался донести до Питера что-то важное, и в основном при посторонних. — Но почему змей? Они ведь опасные и такие… — Питер хотел подобрать нужное слово, но кроме «мерзкие» на ум ничего не приходило. Осознание как-то неприятно кольнуло сердце. — Вот именно, — Тони будто прочитал его мысли. — Барнум решил, что тебе это подходит. Ты гибкий, как змея. Редкий, как раз как этот вид, а значит тебя можно показывать в цирке, как некое заморское чудо. Эксклюзив среди эксклюзива, людям ведь незачем знать, что ты такой же как они. Барнум рассказал тебе легенду? — Рассказал, но ведь это только ради шоу, — Питер попытался улыбнуться. — Это же всего лишь спектакль, я артист, это всего лишь сценический образ. И змей я или цветок — нет никакой разницы, если это только на сцене. — Подойди к Барнуму и спроси у него, какая у меня фамилия, — Тони махнул рукой. — Уверен, он этого даже не вспомнит, потому что для него каждый их нас — лишь часть шоу, ты верно подметил. Чем дольше ты здесь, тем сильнее стирается твоя личность. Для людей мы просто сборище цирковых животных с экзотическими кличками, не больше. Но зато каждая собака на улице знает, кто такой Финеас Тейлор Барнум, и что это именно он раскрутил цирк уродов. — Прекрати, — Питер отвернулся к нему спиной и сложил руки за голову. Пальцы снова нащупали на шее выпирающие позвонки, а это значило, что Питер снова незаметно для себя ссутулился. Выпрямиться обратно почему-то не получалось, будто бы правда тяжким грузом давила на плечи. — Почему же ты тогда сам здесь, раз все настолько плохо? Свою личность стер, маску эту безликую носишь, дружишь с аферистом — почему не ушел? Тони на секунду замолчал, медленно моргнув глазами. Руки снова невольно нащупали бинты на запястьях — как сигнал для Питера, что он задел за живое. Оставалось только ждать, когда он ответит правду. — Он хорошо платит, — Муравей разом пожал всеми четырьмя плечами и потянулся за маской, которая валялась на полу. Питер вмиг оказался рядом и наступил на нее ногой, не давая поднять. — Не ври! — мальчишка ставил ультиматум. Тони бы мог одной левой (и это даже не выражение) схватить Питера за пятку и поднять в воздух, и парень бы даже помешать ему не смог взять вещь, но наставник почему-то этого не делал. Может быть, потому что до сих пор уважал чужое табу на прикосновения, в то время как сам Питер все чаще и чаще переходил границы? — Сопоставь факты, кроха, — немного раздраженно ответил Тони, но руку свою все-таки убрал с маски и положил ладонью на колено. — Меня такого на улице просто убьют. — А если не улица? Если сбежать туда, где нет людей? Ты же рабочий, я видел, как ты сам делаешь декорации, ты бы мог сам себе построить дом, ты бы выжил! — Питер вспомнил, как не раз замечал Муравья за строительством. Наверное, он поэтому и получил свою кличку, потому что, черт возьми, Питер знал, как это звучит, но он мастер на все руки! Натянуть канаты, подвесить прожекторы, спаять клетку для животных, самому для себя маску вырезать из дерева — это вообще малая доля талантов Тони. Он ведь разбирался даже в том, чего часто не знают простые горожане, мог в уме посчитать количество забронированных билетов, а потом через секунду сказать, в какую сумму это все выйдет вместе с уже выкупленными, мог сам спроектировать и построить целую машину для показа фильмов, на которую Питер залипал всякий раз, стоило только артисту, выступающему с ней, выйти на сцену. И этот гений говорит, что не выживет на улице? Неужели он и правда думает, что спрятать под плащом две дополнительные руки так сложно? — Мне не интересно жить одному. Здесь я приношу пользу, — равнодушно ответил Тони. — Опять ведь врешь, — Питер опустил плечи. Достучаться до искреннего Тони было так тяжело, что Питер готов был просто выть от безвыходности. Как он не понимает, что Питер хочет помочь? Что ему осточертело уже смотреть на то, как Тони пытался сделать лицо, которое ничем не отличалось от деревянной маски? Если ему так легче — пусть делает, пусть и дальше прячется от людей. Но только не от Питера. В отличие от Тони, Питер совершенно не умел скрывать свои эмоции. Все то, что Питер чувствовал было для него как на ладони. И вообще он весь был открыт для Тони — даже когда тот смотрел на него снизу. Глаза всегда будто забирались в душу, а взгляд скользил по телу, не упуская ни одного участка кожи. Может быть это от того, что Питер тоже кроме штанов не носил никакой одежды на тренировках, может, потому что сам постоянно чувствовал себя уязвимым, потому что был меньше, тоньше, младше. К такому в голову забраться — на раз два, стоит только пару раз посмотреть. А вот читать Тони Питер не умел. Постоянно, как не взглянет — так на шрамы натыкается, будто на своеобразную клетку. Хотя Тони ведь тоже почти голый ходил, руки только бинтовал вдобавок, и маска эта на лице. Но как же прочитать то, что в сердце? И снова этот взгляд. Питеру очень знакомо это чувство. Было один раз, когда он попытался просить о… прикосновениях? Когда обещал доверять, и Тони почти снял маску в ответ. Снова это ощущение — будто должно произойти что-то важное, будто вот-вот повернется ключ, и откроется дверь, та самая завеса тайны стального сердца. Тогда Тони струсил, испугался чего-то, но сейчас чуйка Питера не должна подвести. Тони не должен подвести. — Смотри сюда, — сдался Муравей, подгибая под себя и вторую ногу. — Подойди ближе, а лучше вообще сядь, — слова в приказном тоне. Питер чувствовал в этом что-то знакомое, только вместо привычной неприязни к формулировкам ощущалось любопытство и волнение. Питер сел, как сказали. Не допускал мысли о побеге, не думал отшатываться. — Вот это, — Тони решил начать издалека и кивнул на левое нижнее плечо, где из двух небольших шрамов будто бы складывался крестик. — Это след от ножа. Пырнули на рынке, когда я был там в последний раз, хотели ограбить. Вор думал, что целится в ребро, а оказалось, попал в руку. Под плащом ее не было видно. Потом, — Тони расправил все руки в стороны, а затем провел пальцем по коже около соска, чуть ниже этой самой руки. Питер затаил дыхание, — от испуга грабитель ткнул в меня еще три раза, не знаю уж на что надеялся, но руки у него явно тряслись. Мне повезло, что он не задел жизненно важные органы. Вот это, — Тони водил пальцами под другой парой сосков, показывая маленькие зажившие круглые шрамы, — Меня затыкали вилами и наточенными палками. Пьяные «зрители» караулили меня около шатра, и наградили этими следами как раз перед отъездом цирка. На спине, — Тони специально нагнулся, чтобы Питеру было видно, — пылкая любовница, переспала со мной по-пьяни, прожужжала уши, насколько я симпатичный и потрясающий, а на утро обнаружила две лишние проблемки, и в истерике попыталась убить меня расческой. След, кстати, не от нее, а от топора, на выручку пришли соседи. Так, этот шрам не настолько интересен, здесь я просто кран на себя уронил, вот и поцарапался, что дальше? Хм, про льва я, пожалуй, промолчу. Эти два — тоже подарки от «фанатов», люди меня определенно очень любят. Вот это, — Тони задрал подбородок, показывая шею и как будто бы «ошейник» из ожогов, от которого у Питера по спине пробежали мурашки, — Из меня пытались изгнать демона раскаленной цепью, еще когда я был мальчишкой. Уйдет демон, уйдут и лишние руки, логика потрясающая, — с сарказмом подметил он, резкими движениями начиная разбинтовывать руки. Питер к тому моменту уже сжался в комок и три тысячи раз успел пожалеть о том, что накричал до этого на Тони. Что пережил он сам на улицах не шло ни в какое сравнение с тем, через что прошел Тони. Как он только не скончался после того, как его столько раз резали? Выходит, Стальной Муравей действительно был настолько стальным, или же всякий раз к нему кто-то приходил на помощь? И был ли это Барнум? Это бы объяснило то, почему Тони не мог или не хотел покидать его театр — такой долг, как спасение жизни отплатить невозможно. — То, что ты видишь у меня на лице — два шрама — один из них оставлен матерью. Дети в том возрасте, в котором я его получил, помнить что-либо не могут, но я почему-то запомнил. Мать пыталась отрезать мне руки, потому что я был уродом. Помню, как я лежал на столе, а она держала мое запястье, чтобы я случайно не вырвался. Тогда у нее ничего не получилось, потому что пришел отец и оттащил ее от меня. В тот раз мне повезло больше всего, но ножом по лицу она меня полоснуть успела. Я как будто со стороны наблюдал, как орет ребенок, как отец кричит на почти невменяемую мать, которая сошла с ума от того, что родила монстра. А потом он… просто решил сохранить остаток ее рассудка и избавился от меня, оставил на улице подальше от дома, а матери… не знаю, может быть сказал, что ей это все приснилось, а она готова была поверить в любую чушь, лишь бы не видеть меня. Питер уткнулся лицом в свои колени, надеясь на то, что Тони не заметит, как он дрожит. От всех этих ужасов, которые Тони рассказал на душе стало паршиво, но хуже всего, что все эти истории нельзя было списать на выдумки. Вот же доказательства — их не сжечь так же, как газету со сплетнями, не оттереть простой водой, как кровь, эти шрамы не уйдут, как уходят мозоли или синяки. Весь Тони целиком — он и был доказательством человеческой жестокости. А Питер даже сотой доли не испытал на себе того, что могут творить люди. — Второй, — голос наставника стал тише. Будто бы успел охрипнуть за ту минуту молчания, за которую он собирался с мыслями. Питер поднял глаза, замечая, как Тони нерешительно сжимает разбинтованное запястье. — Второй шрам на лице — это след от кнута. Питер почувствовал, как леденеют все органы внутри него. Тони снова замолчал, и эта тишина будто отдавалась звоном в ушах. — От кнута? — Питер сам не понял, как у него хватило смелости переспросить. — Да, — Тони пришлось прочистить горло, прежде чем продолжить. — На мне просто вымещали злость. Я получил по лицу, потому что с целой рожей или без, никто не купил бы такого уродливого раба, как я. Тони поднял глаза на Питера, протянув вперед запястье. Теперь пустое. Теперь без бинтов, но с сжатой в кулак ладонью. Тоже шрамированное, две глубокие горизонтальные линии, два параллельных обруча и деформированная кожа между ними. Питер догадался, откуда они взялись. Слишком долго эти руки были в цепях и колодках. И потом остаток жизни — в бинтах, но не потому, что шла кровь, а потому что нужно было спрятать. — А Барнум купил, — прохрипел Питер, сопоставив факты. Как бы иначе такой как Тони мог оказаться на свободе? Как бы иначе попал в этот театр? Если бы он был беглым, его бы тут же выловили, никто в здравом уме не стал бы покрывать четырехрукое чудовище, даже такой повернутый на необычном тип, как Барнум. Выходит, Тони попал в театр прямо с невольничьего рынка. Тони кивнул, позволяя Питеру провести пальцами по обнаженному запястью. Питер сам не вполне понимал, в какой момент у него вдруг дернулась рука, а в какой — пальцы уже гладили шероховатости на коже и очерчивали выступающие вены. Тони медленно подался вперед, и Питер поднял на него глаза. — После всего этого любой будет готов целовать ноги тому, кто обращается с ним как с человеком, — Тони шептал, с грустью глядя на мальчишку перед собой. Питер почувствовал легкое прикосновение у виска, а потом и теплые пальцы, которые с нежностью зарывались в волосы. От чего-то к ладони наставника сейчас хотелось прижаться, и Питер несмело, но все же положил свою ладонь поверх его, в то время как вторая осталась на запястье. Сказать что-либо было выше его сил. — Тебе не идет быть змеей. «Почему же тогда ты на его стороне?» Питер пропустил мимо ушей попытки репортера увести разговор в нужное русло. Сидел на стуле, снова начиная сутулится, и смотрел на щели в маске, моля взглядом, чтобы Тони его поддержал. Питер не хотел тоже прогибаться под Барнума, не хотел, чтобы это делал Тони, потому что чувствовал, что это неправильно. Барнум навязал им эти образы, выпихнул на арену и заполнил зал зрителями, а затем представил артистов, как очередной аттракцион. От прежнего «театра» осталось только слово в названии, это знают все. Но Питер не мог исправить это один. Тони придерживал рукой маску, как бы закрывая еще и ее. Барнум махал руками, объяснял ему что-то, чего Питер не слышал — шумно слишком, в зале начали шептаться. Всех напугали те приукрашенные образы, которые минутой ранее им разрисовал Питер, да что там, сам парень даже испугался того, каким холодным в тот момент был собственный голос. Но Питер слишком хорошо помнил шрамы на теле Тони, слишком хорошо помнил историю каждого. И то, что это произошло по вине людей — возможно даже и тех, кто сейчас сидел в зале — это ни шло ни в какое сравнение со словами. От них, в отличие от оков и цепей, не оставалось следов. Тони едва заметно покачал головой. Питер вздрогнул, потому что ожидал совсем не того. Барнум завертел головой, переводя взгляд от одного своего подопечного на другого. Ждал реакции. И Питеру пришлось тихо опустить плечи, выдыхая и сглатывая накопившуюся слюну. — Все… — Питер начал хрипло, прочищая горло. Толпа вмиг затихла, ожидая продолжения. Либо сейчас Питер будет стоять на своем, что уже не одобрил его наставник, ясно дав понять, что самодеятельности не потерпит, либо же Питер поступит "правильно". Но действительно ли это будет тем верным выбором? И что будет, поступи Питер так, как велело ему сердце? — Все что я здесь сказал… Могло бы быть так, если бы мы действительно захотели. — Питер снова сглотнул противную слюну. — Но тем мы и отличаемся от животных, что умеем видеть разницу между инстинктами и необходимостью. В этом цирке у нас есть все: еда, крыша над головой, любовь зрителей. — Питер перевел глаза на Барнума. Сейчас он не мог выдавить из себя даже улыбки. — Покровитель, который ценит каждого из нас и умеет найди подход. Нам просто не нужно идти против системы… — Питер проследил глазами за четырехруким силуэтом, который пробирался сквозь толпы обратно за кулисы, а потом и вовсе скрылся за плотными шторами. — … Мы счастливы от жизни, которую нам позволили прожить, и никто из нас не захотел бы ее поменять. — Это очень сильные слова, Аспид, — ведущий собрал бумаги и постучал ими по столу, выравнивая стопку. — Вернемся к теме нашего интервью… — Скажи, если будет больно, — Тони держал свои руки на весу, расправив ладони, но все никак не мог решиться прикоснуться к Питеру. — Или если будет страшно, — добавил он, помолчав секунду. Питер резко выдохнул из легких весь воздух и засмеялся. — Тони, я ведь сказал, что готов! — парень от волнения готов был прыгать на месте. — Давай, сам я не смогу согнуться так на весу, мне нужна твоя помощь. — Я не вполне уверен, что это безопасно. Вдруг ты опять испугаешься? — Я тебе доверяю, — Питер повернулся к наставнику спиной, пару раз подпружинив на пятках, чтобы расслабиться, а затем крестом сложил руки на груди. — Давай. Тони почему-то по-прежнему медлил. Потом Питер услышал, как он фыркнул, потом как зачем-то потер руки, разогрел и размял ладони. Надо же, так ответственно готовится, что даже страшно. Питер быстро поймал себя на ненужной мысли и тоже тряхнул головой, а затем буквально тут же замер на месте, потому что случилось. Ладони почти невесомо оказались у Питера на плечах. Оба замерли — что Тони, что Питер. Парень моргнул пару раз, чуть приподняв плечи ради того, чтобы просто сместить их в пространстве и понять, что Тони действительно его касался. Кожа к коже. Тепло. — У тебя руки шершавые, — Питер чуть улыбнулся. Сердце колотилось в груди так, будто бы сейчас Питер не на месте стоял, а выполнял тройное сальто с места и без разгона. Очень странное чувство. Приятное. Наверное, всему виной волнение? — А ты… — голос Тони будто бы стал ниже. Наставник прочистил горло, потому что сам заметил что-то неладное. — Кхм, не нравятся мозоли, попроси Толстяка, у него точно ладошки понежнее будут, — съязвил Тони, но почему-то без обиды в голосе. Питер незаметно для себя оторвал собственные ладони от плеч и повел их выше, будто бы намеренно хотел коснуться теплых пальцев, и снова вздрогнул, когда это случилось. Тони раздвинул пальцы, позволив Питеру сделать то, что он хотел, и парень осторожно пропустил свои пальцы сквозь его, отмечая, что ощущения ему очень нравятся. Странно так, как он мог его раньше боятся? Представлял эти четыре руки в таких обстоятельствах, невольно проводил аналогии с другими, чужими руками, которые когда-то давно сделали с ним кое-что очень плохое, и почему-то считал, что если Муравей и будет когда-нибудь касаться его, то непременно как кошмарах. В какой момент все повернулось иначе? Когда Тони снял маску? Когда защитил от льва, заслонив собой? Когда сам разрешил Питеру прикасаться к шрамам? Или же сейчас, потому что делал это чересчур нежно и бережно, так, как Питер точно не заслуживал? — Стой, нет, подожди, — Питер опомнился только тогда, когда третья рука Тони поползла вниз и застыла на внутренней стороне бедра, готовясь поднять ногу вверх. Питер дернулся, и почти одновременно Тони его отпустил, сделав шаг назад — на безопасную дистанцию. Питер повернулся к нему лицом, хватая ртом воздух и зачем-то положив ладонь на живот, где разгорался пожар. Все это начинало пугать. — Кажется, я не очень хорошо себя чувствую. — Хорошо, мы продолжим позже, — легко согласился Тони, быстро обведя мальчишку взглядом и убедившись, что никаких физический повреждений не было. — Через час сюда придет тренироваться Тотем, я думаю, нам лучше будет продолжить тренироваться одним. Если ты не готов сейчас, предлагаю перенести на вечер, — Тони снова нерешительно прокашлялся, однако голос не дрогнул ни разу. — Да, наверное, так будет лучше, — Питер снова заметил, как он отводит глаза, и сам зачем-то отзеркалил жест наставника, почесав затылок и залипнув глазами на систему подвеса под потолком. — Тогда до вечера, кроха? — уточнил Муравей, начиная пятиться назад. — До вечера, Тони, — улыбнулся Питер, расправив на животе пальцы, почему-то вспомнив то, как минуту назад между ними находилась такая же горячая кожа четырехрукого.  — …Когда зрители входят в зал, каждый из них хочет увидеть что-то новое… И каждый раз, выходя из цирка Барнума, каждый чувствует непередаваемый восторг от выступлений и вашего номера в первую очередь. Столько энергии, столько эмоций… В чем ваш секрет? — Скажи, если вдруг станет больно, — Тони говорил это в самое ухо. Питер пыхтел, сжимал губы, стараясь снова не выпускать наружу звуки. Сейчас больно не было, было как-то странно. — Питер? Ты меня услышал? — Д-да, — дрожащим от напряжения голосом ответил парень, разлепив веки, чтобы, наконец, посмотреть на то, что получилось. Висел в воздухе. Ног не видно, но Питер знал, что они находились у него за спиной. Знал, что нужно как следует тянуть стопы, чтобы задействовать больше мышц, знал, что нужно держать осанку, как учил отец. — Я помню… согнуть на девяносто… градусов… — Это точно скрипит твой голос, а не кости? — Тони придерживал его таз нижними руками, а двумя другими держал Питера за запястья, облокачивая его на себя. — Лучше притормозить, если чувствуешь дискомфорт. — Это нормально, мышцы просто тянутся, — поспешил заверить Питер, хотя сам не вполне был уверен в своих словах. Сколько было тренировок в детстве, сколько потом было после, но такое чувство у него впервые. Вернее, не совсем так — такое чувство началось у него только недавно. Странное ощущение, которое не вполне вязалось с реальностью, будто бы погружая Питера в какой-то чересчур реалистичный сон. Может быть, он просто заболел? Это объяснило бы жар, потливость и странное состояние его… кхм, гениталий. — А если поднесу к зеркалу, сделаешь лицо проще? — Питер удивленно распахнул глаза. Как Тони это понял, он ведь Питеру в затылок дышит? — Давай сделаем перерыв, тебе нужно прийти в себя, — Тони чуть постучал пальцами по запястьям, давая сигнал к тому, что скоро отпустит руки. — Мне не… — начал было Питер, но когда почувствовал, как ослабевает хватка, развернул ладони и вскоре приземлился ими на опилочный пол. Парень нахмурил брови, машинально закончив мысль вслух. — …Нужно. — Тони, конечно же, все решил за него. — Со мной все в норме, я готов тренироваться, — Питер выпрямил ноги вверх, сложив их в обычное положение, и закончил колесо, наконец, переместившись с рук на ноги. — Видишь? Я в порядке. — Вижу, но тебе нужен отдых, — наставника, похоже, трюк не впечатлил. — Не пытайся прыгнуть выше головы. Пошли лучше поужинаем, а завтра начнем пораньше. — Иди без меня, мне надо доработать растяжку, — отмахнулся Питер. От чего-то в груди засело неприятное чувство, какая-то заноза. Если по каким-то причинам Тони считает, что Питер недостаточно хорош, то парень докажет ему обратное. Питер быстро переместился из положения стоя в шпагат, потянувшись обеими руками дальше носка. — Вот увидишь, завтра ты придешь на арену, и я тебя поражу. — Ты уже поражаешь, кроха, — улыбнулся Тони, неожиданно потрепав Питера по волосам, отчего тот мигом встрепенулся и замер, а затем через секунду замотал головой, пытаясь оглянуться на наставника. Но тот уже прошел мимо, прихватив с собой маску и полотенце. Кажется, именно в этот момент сердце Питера екнуло, и застучало в три раза быстрее.  — Наш секрет… мы команда, — повторил Питер, с трудом вынырнув из воспоминаний и чувств. Сейчас даже в это верилось с трудом. — Мы настолько сработаны, что буквально читаем мысли друг-друга… Даже лучше, чем свои собственные. По крайней мере, в одну сторону это точно работало. Тони всегда знал, что у Питера в голове, и всегда этим поражал. Неужели Питер был настолько предсказуем? Неужели за какой-то короткий год наставник успел так сильно узнать своего ученика, что чувствовал на эмоциональном уровне, когда с Питером творилось что-то не то? Даже Питер не сразу понял, что с ним что-то не так. Вернее, это-то он как раз понял, но причину упорно игнорировал, списывая это на какую-то странную болезнь вроде простуды. Додумался бы на врача учиться — там бы его подняли на смех: ну кто, скажите мне, мог перепутать возбуждение с недомоганием? Так вот же оно, чудо, которое пряталось после тренировки в укромном местечке и заглядывало к себе в штаны, когда уже совсем невмоготу было терпеть эту тянущую боль внизу. И нет, чтоб сразу пойти к Тони и спросить наставника в лоб — что с телом происходит? — нет, Питеру было стыдно. Да, с того неприятного случая прошло уже много времени, но раздеваться при ком-то Питер не мог даже теперь, что уж говорить о том, чтобы консультироваться насчет такой проблемы с посторонним человеком? Нет. Тони посторонним не был. Он был роднее, чем отец, и в тысячу раз лучше и заботливее его. Но даже с ним заговорить об этом было тяжело, хоть Питер и догадывался о том, что Тони давно понял, что с ним приключилось в прошлом. Несложно догадаться, когда мальчишка от рук шарахается, правда? И панические атаки ловит, когда его начинают лапать без предупреждения. Но Питер надеялся, что внимание Тони обойдет стороной то, что творилось с ним в последнее время. Питер даже почти обрадовался, когда наставник стал списывать его странное состояние на боль в мышцах — и подыгрывал ему, лишь бы не выдавать правды. И, что уж греха таить, ловил какой-то странный кайф, когда все четыре руки начинали бережно трогать его тело, поддерживая то там, то тут — где придется, лишь бы не уронить и не навредить. Так нежно и приятно… Только от этого, казалось бы, проблема только усугублялась. А те «мышцы» начинали ныть еще сильнее, и под конец тренировки Питеру становилось не просто некомфортно, а мучительно больно. Хотелось просто сжать ноющую плоть, чтобы прошло — Питер пробовал так делать пару раз, и это помогало. Водил рукой, тер ладошкой самый кончик, и напряжение постепенно сходило на нет… только вот еще одна странная штука — там выделялись какие-то белые капли. От чего все это происходило Питер понять не мог, но тревогу не бил — прошло ведь, уже не болело. И даже в норму приходило после такой «зарядки». Только вот на тренировке все начиналось с чистого листа. Питер не понимал, в какой момент острые черты лица Тони вдруг обрели какую-то особую красоту и смягчились. Не понимал, когда собственный взгляд успел потеплеть, не понимал, почему ему нравилось стоять за стенкой перед тренировками и тайком наблюдать, как Тони отрабатывал танцевальные движения, не понимал, почему хотелось льнуть к этим четырем рукам, которые раньше наводили только ужас, а сейчас стали персональной пещерой для пряток. Питер кайфовал каждый раз, когда Тони в шутку ловил его в объятия и клал подбородок на макушку, вслух говоря только одно слово: «мое». А Питер смеялся, обнимая Тони поверх его рук, а потом говорил, что ему с ним тепло. Наставнику это, похоже, тоже очень нравилось. А Питер был рад, что Тони нашел хоть кого-то, кто теперь не боится его рук, и дает почувствовать себя человеком, не требуя взамен ничего. Питеру почему-то хотелось, чтобы Тони был счастлив. Но на тренировках все упорно не клеилось, даже несмотря на то, что Питер перестал бояться. Все шло просто замечательно: общие завтраки, обеды и ужины, частые разговоры, которые не хотелось заканчивать, доверие на таком уровне, на каком Питеру ни с кем никогда и не снилось, объятия, прикосновения, какое-то щемящее чувство в груди, тепло от самого сердца… но как только начинались совместные тренировки — снова напряжение и упрямое сопение Питера, потому что сделать все идеально не получалось. Опять между ног проблема, и даже скрыть стыренными бинтами не получалось. Только еще хуже становилось. Питер думал, что Тони ничего не заметит. За растянутыми штанами этого видно не было, Питер проверял перед зеркалом до начала тренировки, поэтому наивно полагал, что и при наставнике все останется также. Не учел только одного — «проблема» имела свойства расти и твердеть с каждой минутой, а штаны — натягиваться в процессе. Вот дурак, правда? Потому, что сильно недооценил наставника. Уже проскакивала мысль о том, что Тони — чертов гений? Если нет, то Питеру уже тогда следовало бы написать на руке напоминалку, а лучше повесить плакат над кроватью и не забывать об этом ни секунды. И уж точно не следовало так расслабленно вести себя в его компании, то и дело напрашиваясь на прикосновения. Особенно на тренировках. Особенно в полной тишине, когда было слышно только тяжелое дыхание и шорохи позади. И особенно, когда Тони практически фиксировал тело Питера в одном положении. — Питер… Тони давил двумя руками на колени, которые Питер пытался развести как можно дальше. Черт возьми, он должен сегодня выложиться на максимум, чтобы потом исполнить этот же трюк налету! А значит и гнуться надо было дальше предела. Выступление уже через три дня, а Тони просто не давал сконцентрироваться, отвлекал своими «важными» вопросами. И в место того, чтобы помочь поднять плечи опять держал руки где-то не там. — …ты знаешь… Казалось, наставник намеренно медлил и дразнил. Питер скосил глаза назад, пытаясь заглянуть себе за спину, но только почувствовал, что Тони опять практически дышал в ухо. Так близко, что мурашки по коже. — …зачем… Стойте, где сейчас его рука? Почему даже через одежду было щекотно, когда он водил пальцами по внутренней стороне бедра? Черт, опять эта предательская дрожь где-то в животе. Питер не думал, что она может возникать, когда тело согнуто в такой рогалик. — …я ношу маску? — наконец, закончил Тони, положив руку в очень опасной близости от «проблемы». Питер чуть поднял голову, почувствовав здесь какой-то подвох, и крепче вцепился в перекладину на шведской стенке. «Потому что ты скрываешь за ней свои эмоции, а еще не хочешь, чтобы люди боялись твоих шрамов. Или не хочешь еще раз получить по лицу, потому что оно слишком красивое», — мысленно перебирал варианты Питер, стараясь отвлечься от нарастающего напряжения. Вслух озвучить хоть что-то из этого не получалось, потому что в горле вдруг резко пересохло. — Чтобы ты своим прибором мне глаз не выколол, — Тони хмыкнул, ответив на свой же вопрос Питер резко распахнул глаза, когда до него дошел смысл сказанного. «Прибор» ощутимо дернулся под штаниной, и Питер дернулся вслед за ним, но был вовремя остановлен третьей рукой, которая легла на шею сзади. Две другие по-прежнему лежали на коленях и не давали поменять позу, в которой теперь Питер, походу, застрял. — Тише-тише, мы же не хотим, чтобы ты снова что-нибудь вывихнул, — успокоил Тони, нежно поглаживая четвертой ладонью (черт, Питер умудрился выиграть в игру «найди на себе все руки Тони!») область вокруг члена, и Питер еле слышно всхлипнул. Его уже трогали там раньше, но это было совсем не так. То было холодно, мерзко и противно, и Питер поклялся, что после этого не подпустит туда никакие чужие руки. Но тогда почему сейчас… там тепло? В том ли дело, что Тони совсем не был чужим? — Почему ты мне раньше об этом не сказал? — голос наставника на секунду стал серьезнее, хотя действия по-прежнему выдавали то лукавство, с которого все началось. Питер сейчас слишком сильно был напряжен, чтобы отвечать, поэтому просто невнятно пожал плечами. Руки, которыми он отчаянно цеплялся за перекладину, дрожали, а ладони за те долгие мгновения успели вспотеть то ли от страха, то ли от того, что происходило в организме. — Боишься сейчас? — М, — Питер выдавил из себя первый рваный звук. Оказалось, он все это время закусывал губы. — Д-да. — Хочешь, чтобы я убрал руку и отпустил тебя? — Тони замер. Питер понимал, что он действительно может это сделать сразу же, как только Питер ответит предсказуемое «да». Тони никогда не хотел навредить или напугать. — Мгх… — Питер снова всхлипнул, опустив голову меж своих рук, чтобы Тони не видел, насколько покраснели его щеки. — Нет. — Что? — Тони, похоже, опешил не меньше Питера. Как будто перестал дышать — боялся спугнуть это сладкое мгновение, или же боялся одним неосторожным действием все разрушить. Руку на шее будто парализовало, Питер чувствовал, как окаменела ладонь. Черт-черт-черт! А что, если Питер поторопился? Что если он не сможет за себя отвечать, и снова сорвется в панику? Слишком уж вся ситуация напоминает кошмарные сны, которых он так долго боялся. — Что ты сказал? — Сожми… пожалуйста… — прохныкал Питер, пошевелив кончиками пальцев. Тело слегка сместилось в пространстве, дав почувствовать парню все четыре руки, которые удерживали его на месте, и он просто решил сдаться. Тони он доверял. Рука наставника мягко переместилась на плечи. Питер, словно кот, выгнулся в спине и поднял голову вверх, чувствуя, что если Тони и дальше будет водить шершавой ладонью по спине, то он просто заурчит. А потом одна из четырех рук снова пришла в движение, и Питер ахнул, раскрыв рот. Тони гладил его там. — Тише, — успокоил Тони, снова возвращая свою руку на шею. На сей раз пальцы легли под подбородок и слегка наклонили Питера назад. Питер легко поддался — так растягиваться ему нравилось больше, чем если бы Тони держал его за руки. — Не надо, чтобы кто-нибудь другой нас услышал. Питер чувствовал, что плывет. «Нас» — звучало так странно и правильно, что Питеру самому очень хотелось распробовать это слово на языке. Он причмокнул губами и выгнулся еще сильнее, лишь бы посмотреть наставнику в глаза. И Тони сам понял, чего парню хотелось больше всего, и навис над Питером, слегка проведя своим носом по его. Питер закрыл глаза, забыв, как дышать. Тони вернул эту способность, как только коснулся его губ своими. Впервые в своей жизни Питер кончил от рук того, кто снился ему в кошмарах. Впервые в жизни подобного он больше не боялся. Впервые в жизни он почувствовал каково это — когда его любят.  — Надеюсь, премьера сегодняшнего номера сможет покорить теперь уже избалованную публику, — смеялся ведущий. — Вы, ребята, так планку задрали, что мне теперь кажется, что удивить еще больше — невозможно. На твой взгляд, Аспид, пока не раскрывая карт: какие впечатления могут ждать нас от вашего со Стальным Муравьем сегодняшнего номера? — Знаете, я почти никогда не был зрителем на выступлениях, поэтому мне сложно судить… но я думаю, что мы сможем вас поразить. — Питер заставил себя вернуться на землю. С Тони он поговорит позже, за кулисами. Сейчас надо было просто пережить это интервью, а потом забыть об этом, как об очередном плохом дне, но что-то подсказывало Питеру, что о сегодняшней упущенной возможности он забудет совсем не скоро. — Лично мое сердце колотится как бешеное даже на репетициях, что уж говорить о том, что будет на арене. А еще оно колотилось от того, когда Тони на него смотрел. Того как смотрел, и что потом после этого делал, потому что обычно такие переглядки не кончались простым отводом глаз. Кончались стонами, нетерпеливым трением паха о пах и страстными поцелуями за углом. И Питеру очень нравился такой расклад. Питер не знал, что с кем-то ему когда-нибудь может быть так хорошо. Не знал, что такие странные действия, которые почти не отличались от тех, которые Питер испытал на себе, будучи уличным беспризорником, могут принести столько эмоций. Те мужчины, которые воспользовались Питером, делали все для себя, не особо заботясь о физическом здоровье пацана. Взяли просто — как берут товар на полках, а потом оставили за ненужностью, получив то, что хотели. Питер тогда был сломлен. Поставил на себе тысячу крестов, поклялся, что никогда и ни за что не сделает подобное добровольно, не разрешит никому к себе прикасаться так. И в итоге Тони все эти стены сломал. Вытащил. Показал другую сторону всех тех странных прикосновений. Заполнил пустоту в сердце, и вместе с этим — раздул искру. Питер не знал, что у этих прикосновений может быть такая отдача. Не знал, что когда-нибудь сам захочет, чтобы Тони его трогал, не знал, что сам захочет обнажить перед ним тело. Душа всегда была открыта — а Тони умел это видеть. А Питер учился видеть его, собирая по кусочкам в памяти те воспоминания, которыми Тони с ним делился. — Т-тони… — всхлипывал Питер, лежа спиной на груди у наставника, и хватаясь за колени мужчины. — Пожа-алуйста, сожми меня… мне это нужно… Ммгх! — ладонь Тони не дала больше ничего сказать, накрыла сверху рот и только сильнее прижала затылок к массивной груди. Питер прикрыл глаза, продолжая блаженно мычать и толкаться пахом в руку. Еще немного — и разрядка. — Что ж ты такой шумный… — Тони терся о ягодицы сзади. — Что же будет, когда в тебе окажется мой член? — на эти слова Питер снова поднял вверх глаза, преданно заглядывая в лицо наставника. Тони улыбнулся, целуя в лоб и намеренно замедляя движения, чтобы Питер поерзал. — Не сегодня, кроха, — Питер почувствовал, как пальцы Тони нащупали его сосок и слегка сжали, и парень выгнулся в спине, подаваясь навстречу. Одна рука — ноготь почти невесомо прошелся по соску, вызывая у Питера табун мурашек. Это что-то новое. Питер никогда не знал, что от прикосновений здесь может подниматься такой ураган в животе. Хотелось просить еще, подаваться вперед, лишь бы снова ощутить эту щекотку. Вторая — Питеру очень нужно было получить новую порцию прикосновений к члену, но Тони будто нарочно переместил руку ниже, забираясь пальцами в ложбинку между ягодиц. «Когда-нибудь, там будет член», — вспомнил слова Тони Питер, и снова поплыл от одной только этой мысли. Тони как будто бы приучал Питера к новым ощущениям, постепенно, безопасно. Берег перед выступлением и старался сделать все, лишь бы минимизировать дискомфорт, лишь бы не было неприятных последствий. Как будто бы специально выбрал время, когда «раскрыть» ложь Питера, не давая шансов придумать другой выход, кроме как принять его помощь. Третья — Тони чуть сместил ладонь, которая закрывала рот, в сторону, и Питер бесстыдно открыл рот, ловя языком его пальцы. У Тони по телу прошлась странная волна, а член между ягодицами дернулся. Питер прижался к нему еще сильнее. Четвертая — перехватила запястья, не давая Питеру прикоснуться к себе. Мальчишка зашелся сладкой дрожью, ощущая приближение оргазма — хотелось кричать, молить о том, чтобы Тони срочно потрогал его там, помог, но он будто намеренно доводил Питера до такого состояния, когда тот уже ничего не соображал от кайфа. — С Рождеством, Тони, — прошептал Питер, когда они оба уже отошли от колотящего по ушам пульса, когда жар тела постепенно иссяк, а расколоченную оргазмом голову заволакивала привычная туманная дымка. Тони улыбнулся, не открывая глаз, только пальцами слегка пошевелил, лениво вырисовывая узоры на спине Питера. Вдвоем всегда было теплее лежать вместе — вот Питер и лежал на нем, любуясь родными чертами лица. — Тони? — Питеру показалось, что наставник заснул. — Что, кроха? — приоткрыв один глаз, спросил Тони. Питер тут же заерзал на месте и умудрился скинуть с себя его руку. — Ты куда подорвался? Без тебя холодно, кто мне будет одеяло заменять? — Тони чуть приподнялся на локтях, наблюдая за тем, как Питер теперь и вовсе вскочил на ноги, шарясь где-то в углу вагончика, за ящиками. — У меня… — Питер чуть замялся, вытаскивая помятый сверток из укромного тайника. Голую кожу неприятно холодил ветерок из щели в вагончике, поэтому Питеру и самому очень хотелось вернуться к Тони в объятия, — сюрприз, — Питер, наконец, выпрямился в полный рост, быстро вытащив из льняного мешка обновку, и развернулся к Тони, вытягивая вперед руки и показывая ему подарок. — Это для тебя. В этом году очень холодно, поэтому я… — Питер вдруг замолчал, мотнув головой, — вернее мы с Анни, я бы не смог такое связать, а она умеет. В общем, я только идею придумал, а Анни помогла воплотить, это от нас двоих тебе. Я хотел синий сделать, как море, но в магазине были только бордовые нитки… Но цвет тоже очень красивый, тебе должно пойти, — быстро протараторил Питер, чувствуя, как в щекам подливал румянец. Он никогда еще не волновался так сильно, когда дарил подарки. Отцу Рождество было до одного места, а еще дальше, в детстве Питер был слишком мал, чтобы действительно заморачиваться насчет того, понравятся ли его рисунки маме, или нет — мама всегда говорила, что они прекрасны. Повисло молчание. Питер поднял бордовый свитер чуть выше, сильнее заслоняя им свое покрасневшее лицо, но потом все-таки набрался смелости и выглянул в щелку между двух правых рукавов. Тони, совершенно опешивший, сидел на кровати и хлопал глазами, похоже, не совсем веря в происходящее. — Тебе не нравится? — Питер опустил свитер и нащупал пальцами пространство между вязкой, от волнения засовывая туда пальцы. — Ты что! — Тони тут же вытянул руку вперед, спеша успокоить Питера. — Он потрясающий! И ты потрясающий, кроха… — Тони вдруг снова опустил стеклянные глаза на свои нижние руки, которые нерешительно терли кожу ладоней, но почти сразу же одернул себя и поднял потерянные глаза на Питера. — Не верю, что ты у меня есть. — Как это? — Питер чуть усмехнулся, мысленно выдохнув, потому что дело было точно не в свитере. Парень сам расслабился немного и вернулся к Тони, сев рядом с ним на край кровати и отдавая подарок в руки. На лицо Тони было от чего-то больно смотреть. В глазах застыли слезы. — Я же здесь рядом сижу и никуда не денусь. Тони улыбнулся и притянул Питера к себе, снова крепко и нежно обвив руками. Питер ткнулся носом ему в грудь, снова греясь об его теплую кожу. Тони больше не сказал ничего, так и оставив вопрос без ответа, но Питер смог догадаться и сам. Тони до этого никто не дарил подарков. Никто не заботился. Никто не говорил, насколько он чудесный, а если такое и случалось — Питер скосил глаза на еле заметные старые царапины от расчески — то все было ложью. А Питер искренний. Открытый, и если и сделает что-то, то всегда от сердца. Тони было очень страшно поверить в то, что кто-то полюбил его, даже несмотря на руки. Что Питер полюбил его по-настоящему. — С Рождеством, кроха. С того теплого утра вместе прошло всего несколько часов. Всего за несколько часов из самого счастливого человека на планете Питер превратился в запуганного мальчишку, который боялся, что кто-то сможет разглядеть его страхи за змеиными глазами. Тони специально придумал так — поставить вместо тренировки другой «разогрев», который помог бы Питеру не мучаться от реакции организма на прикосновения, поэтому утро они проводили не на арене, а в укромном вагончике Тони, который стоял неподалеку от шатра. Питер вспоминал, как из завешенного тканью окошка дул морозный воздух, а в самой деревянной постройке было душно и жарко из-за разгоряченных тел, вспоминал, как тихо и спокойно было, когда Тони осторожно помогал Питеру избавиться от одежды, и как потом было шумно от сбивчивого дыхания и пульса в ушах. Питеру нравился запах, которым пропиталось сено, нравился тот уют, с которым Тони обустроился в вагончике: вместо кровати — стог сена, накрытый покрывалом, вместо подушки — мешок с аналогичной набивкой, ящики с изобретениями, табурет с одеждой, инструменты и керосиновый настольный фонарь, холодный и остывший за ночь. Питера успокаивали эти воспоминания, но одновременно с этим разрывали сердце в клочки. Питер распрощался с ведущим. Не особо слушал о том, какими эпитетами репортер его называл, как восторженно гудела толпа, довольная этим интервью, не хотел оглядываться на Барнума, который все равно подойдет позже за кулисы и лично поздравит Питера за то, что он хорошо справился. Питеру ничего этого не надо было: ни оваций, ни любви от этих недалеких людей, ни одобрения владельца цирка. Хотелось только одного. Питер раздвинул рукой плотные шторы и скользнул во мрак закулисья, тут же свернув вправо. Уйти от людей не удалось — путь сразу преградил Тотем, парень-татуировка. Уставился на Питера вызывающе, а Питер только поджал плечи и губы. Разговаривать с ним он не хотел, поэтому развернулся на сто восемьдесят, чтобы уйти, но и это сделать ему не дали. Цирковые пошли в атаку — в ногах у Питера стоял Карлик. — «Мы довольны такой жизнью, и не хотели бы ее менять», — Карлик в своей привычной манере передразнил Питера, покривлявшись для полной убедительности, а потом сплюнул на землю, показательно засучивая рукава для будущей драки. Питер дернулся в сторону, попытавшись уйти. — Верно, Питер, хорошую же ты свинью нам подложил, — Тотем снова выскочил сбоку. Питер сжал кулаки и отвел глаза в сторону. — Ты об Анни подумал? Помнишь, как ей важно было не чувствовать себя очередной диковинкой в цирке уродов?! Как ей теперь в глаза людям смотреть после всего, что ты на арене сказал?! — Да он обделался, когда на сцену вышел, это же видно. Зеленый еще, без Муравья не может ничего, — поддакнул Карлик, пытаясь унизить Питера еще сильнее. — Я не специально… — промямлил Питер, стараясь не пересекаться ни с кем взглядами. Посмотрит — и точно расплачется, а этого делать нельзя было. В душе и без того пусто. Они правы, Питер был сплошным разочарованием, который не мог даже довести дело до конца. Цирковым тоже не нравилось, что их жизнь строилась на лжи. А Питер только дал им ложную надежду. — Думал хоть ты сдюжишь, — чуть тише сказал Тотем с осуждением покачав головой. Питеру показалось, что даже он еле сдержался от того, чтобы сплюнуть горькую слюну в сторону, но почему-то делать этого все же не стал. — …А ты наплел им с три короба! — Карлик снова вставил свои пять копеек. Тотем похлопал его по плечу и махнул рукой, давая понять, что наезд окончен — у Питера и без их слов был побитый вид. Карлик сверкнул на Питера одним глазом и зло фыркнул, вперевалочку направляясь следом за своим цирковым коллегой. — Подожди, а как ты здесь оказался? — Питер вдруг набрался смелости спросить, чем заставил остановиться обоих артистов. Брови Тотема поползли вверх, а Карлик заскрипел зубами, снова решительно возвращаясь к Питеру, чтобы надрать ему зад. Тотем без особых усилий поймал его за ворот пиратской куртки и задержал на месте под возмущенное сопение. Питер набрал в грудь побольше воздуха, но неосознанно снова поджал плечи. — У тебя еще хватает наглости его спрашивать? — Тотем был в замешательстве. Потребовалось несколько секунд, прежде чем он смог переспросить, и в два раза больше, чтобы, наконец, решиться ответить. Карлик к тому моменту уже сложил руки на груди и решил молчать. — Его заманили сюда тем, что обещали исполнить мечту. — Тотем начал почти полушепотом. — Чарльз всегда мечтал играть на сцене. Превосходно вживался в любые роли, будь то трагичная постановка, или просто спектакль, чтобы побаловать детей — всегда вкладывался в образ на все сто, и даже когда потерял глаз, решил сделать эту деталь своей изюминкой. Барнум наплел ему, что здесь у него это все будет — что люди будут видеть и любить его за актерское мастерство… — Но вместо этого сделал из меня клоуна! — с отчаянием перебил его Карлик, ударив себя кулаком в грудь. — А все из-за роста! Сколько я добивался, чтобы меня не принижали в обществе, сколько трудов положил, чтобы люди видели только мой талант! Все рухнуло! Питер невольно поежился, снова отводя глаза в сторону, потому что в них начинало опасно щипать. Все это было Питеру чересчур знакомо. Цирковые думают, что он ничего не потерял, потому что в отличие от их жизней, жизнь Питера практически не изменилась — как был циркачом, так им и остался. Не понимают только, что Питер вырос. Что стал понимать больше, чем понимал раньше, когда терпел отца с его амбициями и вечно недовольным лицом, что осознал, что бывает и по-другому. Тони показал. Тотем снова покачал головой, отпуская Карлика. Больше тату-парень ничего не сказал, да и Пират решил проглотить все свои едкие остроты. Питер чувствовал, как линзы начинали жечь глаза. Может быть, всему виной слезы. По плану — растяжка, грим. Нужно было найти Тони, но Питеру почему-то не хотелось видеть даже его. Хотелось спрятаться где-нибудь, сжаться в клубок, смотреть, как мимо ходят люди и ощущать себя невидимкой. Питер чувствовал себя побитым щенком, который кругом виноват. Опять разочаровал. Цирковых, которые после всего того, что Питер наплел репортеру, косятся на него с явным раздражением; отца, который всегда видел в Питере лишь неумелого мальчишку; Тони. Себя. И Питер снова с разбега влетел во что-то носом. Это что-то не дало ему опомниться, перехватило плечи и снова прижало к себе уже всеми четырьмя руками. Питер сдался. — Я повел себя как дурак… Тони, прости, я знаю, что ты не мог по-другому, я знаю, что у Барнума все еще есть на тебя права, знаю, что ты до сих пор не волен решать, но я так не могу… — Тише, Питер, я тебя не виню, — Тони снова зарылся губами в волосы на макушке Питера. Парень чувствовал его теплое дыхание, которое вырывалось из легких с каждым новым словом. Успокаивало. Согревало. — Сердце порой сложно заткнуть, я знаю. — Я не могу выступать, — Питер мотнул головой и отступил назад, взглянув Тони в глаза. — Пожалуйста, скажи, что ты понимаешь. — Понимаю, — мягко согласился Тони, делая шаг навстречу Питеру, и протягивая к нему руки, чтобы вытереть от соленой воды щеки. — Но разрешить не могу. Ты же знаешь, мы птицы подневольные… У Питера застрял ком в горле. Было очень обидно из-за того, что Тони вынужден всегда выбирать Барнума, а не его. Тони ведь до сих пор раб, у него нет другого выбора! Питеру этого не понять. Сколько бы на него не давила жизнь, он всегда был вправе решать за себя сам. — Я всех подвел, Тони, я не могу… Если я выйду, то подведу тебя еще раз, я знаю это. Пожалуйста, не заставляй… — Питер почувствовал, как слеза скатилась с щеки и упала на открытую ранку на ладони. Ногти в кожу. Как он только не заметил, что сжимал их на интервью слишком сильно? — Кроха, послушай меня сейчас, — Тони тряхнул Питера за плечи и заставил снова посмотреть на себя. Питер снова замер на месте, потому что Тони резко сбросил маску, чтобы посмотреть ему в глаза. Такого решительного взгляда Питер никогда у него не видел. — Ты на сцене оказался, только потому что ты артист. Никакие Барнумы не заставляли тебя заниматься гимнастикой, никто не заставлял приходить сюда и связывать свою жизнь с цирком. Ты это любишь — сам сказал репортеру, но в отличие от всего того вранья, это было чистой правдой. Ты трюкач, у которого глаза светятся всякий раз, когда дело заходит о тренировках, ты бы не ходил на них со мной, не оставался бы на арене по ночам, если бы не хотел этого. Никто — ни люди, которые здесь собрались, ни отец, ни я не способны заставить тебя что-то захотеть или полюбить. И забрать у тебя то, что ты любишь тоже никто не сможет. Так пойдём, выполним номер от сердца. Для самого себя, Питер. Пойдешь? И снова Тони как будто бы держал перед Питером пустую ладонь. Как будто бы между ними снова была пропасть, которую Питер сам же сделал, оттолкнув от себя единственного родного ему человека. А Тони просто хотел помочь. Вытащить. Питеру оставалось только решить — идти, или остаться по другую сторону. И это решение Питер принял уже давно. *** Это цирк. И тот, кто решил связать с ним жизнь, определенно любит страдать. Питер в этом смысле точно был мазохистом. Любил мозоли на руках, любил, когда мышцы тянуло сладкой усталостью, любил чувствовать, что может больше, чем другие люди. А еще он любил своего партнера по выступлениям, который эту физическую боль терпеть не мог — ни когда ее причиняли ему, ни причинять ее кому-либо еще, особенно своему маленькому ученику. Тони был выше, шире, сильнее, а Питер по сравнению с ним — миниатюрным подростком, хрупким на вид, но гибким и упертым настолько, что любому человеку становилось ясно, что вынести он мог намного больше, чем казалось на первый взгляд. Когда они выступали — замирал весь мир. Исчезало все вокруг: люди, которые сидели на трибунах вокруг, владелец, другие артисты, купол над головой. Оставались только они вдвоем, разукрашенные каждый в свои цвета: Тони в серо-серебряный, цвет стали, и Питер — в красно-черный, полосами размазанный по коже. Аспид и Стальной Муравей. Тони, который уже надел на лицо новую железную маску, специально под образ к этому выступлению, быстро переглянулся с Питером, показав большой палец вверх. Питер натянул улыбку, снова попытавшись сделать ее искренней. Нет, не так. Поверить, что он действительно улыбается, что действительно счастлив быть здесь. Получится обмануть себя — получится обмануть и весь мир. Свет, прожекторы, музыка. Разгон, первые ноты, первые движения.       Прямо здесь и прямо сейчас       Я предлагаю тебе.       Я не хочу гоняться за тобой       Знаю, ты и сам всё видишь.       Побежали со мной,       И я смогу освободить тебя       От предательства и стен, в которых ты заточён.       Так обменяй всё типичное на что-то цветное,       А если это окажется чем-то безумным, живи безумно!       Ты можешь сыграть разумно, как прописано,       Или же можешь рискнуть всем и увидишь. Номер начинался с Тони. С его резких танцевальных движений, играющих в свете прожекторов мышц и бликующей маски, в то время как Питер все это время стоял неподвижно в тени. Тони бы и сам мог покорить эту публику — зачем, казалось бы, такому уверенному и сильному мужчине, как он, который так четко и правильно отыгрывает свою роль, какой-то мальчишка-партнер? Если бы люди знали, каким был Стальной Муравей на самом деле, если бы только могли представить, сколько чувств и работы он вкладывал в каждое движение, они бы восхищались им еще больше. Но шанс узнать настоящего Тони выпал только Питеру. Только с ним Тони вышел на арену, только с ним Барнуму удалось вывести в артисты того, кто постоянно работал за кулисами, и только с Питером Тони смог раскрыться по-настоящему.       Не хочешь ли ты сбежать от той роли, которую ты должен сыграть?       Потому что у меня есть то, что тебе нужно.       Так пошли со мной и прокатимся,       Я покажу тебе другую сторону       Потому что ты можешь жить так, как сейчас живешь,       Или же можешь жить, как я.       Оставайся в клетке, или, наконец-то, ты возьмёшь ключ,       И, о чёрт! Вдруг ты свободен улететь,       И это покажет тебе другую сторону! Начался припев. Тони резко прогнулся назад, облокотившись нижними ладонями на опилочный пол, практически сам встал в полноценный мостик, но в последний момент сам совершил резкий прыжок и с ощутимым звуком приземлился на ноги. За ним последовало несколько элегантных поворотов, быстрый жест, чеканное движение, будто бы Муравей поправил свою маску и замер, а в следующую секунду прожекторы включились уже над головой Питера.       Ладно, дружище, ты хочешь меня уговорить.       Я не хотел озвучивать, но этого просто не произойдёт.       Так что спасибо, но нет.       Думаю, мне лучше уйти,       Потому что мне нравится жизнь, в которой, как ты говоришь, я застрял.       Теперь я восхищаюсь тобой, и шоу, которое ты делаешь.       Ты открыл что-то, это на самом деле «что-то».       Но я живу среди светских людей, и мы не подбираем арахисовую скорлупу.       Мне нужно уходить, а это оставь себе. Питер выкладывался на максимум. Гнулся, придавая своим обычно плавным и грациозным движениям больше резкого, энергичного — и вот на сцене от Аспида почти не осталось его привычного образа. Питер «ломался», шутя исполняя сценические элементы, то вскакивая на голову, то и вовсе катаясь по полу на груди, закидывая ноги за голову, всем своим видом показывая поразительную гибкость и «змеиный» характер. Пусть публика поймет — ему не интересно то, о чем говорит Муравей, он доволен тем, где находится и как его любят зрители.       Разве ты не знаешь, мне нравится эта высокая роль, которую я должен сыграть?       Потому что у меня есть то, что мне нужно, и я не хочу прокатиться,       Мне не нужна другая сторона.       Так что иди и живи, как живешь,       А мне нравится жить по-своему.       Я не в клетке, поэтому мне не нужен ключ.       И о чёрт! Разве ты не видишь, у меня всё хорошо,       И мне не нужно видеть другую сторону. Прогиб вниз почти до предела, пальцы рук коснулись опилок, Питер чуть согнул ноги в коленях, но уже на следующей ноте выпрямился в полный рост и замер с поднятым подбородком, смотря на то, как Тони, который будто из темноты высунул две свои руки и бережно коснулся пальцами плеч Питера. Аккорд, еще один, и вот из темноты появились еще две дополнительные руки, которые тут же легли Питеру на бедра. Прыжок, второй — и Питер снова в нереальном прогибе, в воздухе, поддерживаемый только Тони, только его руками. Питер вытянул ноги в шпагате, склонил голову еще ниже, оперевшись о плечо наставника, а затем почувствовал, как медленно Тони опускал его ниже. На старт… подброс! И Питер быстро разгруппировался, переходя в сальто, а затем с той же легкостью приземлился на ноги, хотев было ринуться в сторону, но снова был пойман одной из четырех рук и притянут к себе. Ну как, скажите, здесь не словить возбуждение? Когда каждая клеточка тела буквально вопила о том, что Тони снова близко, что снова хочется его прикосновений. И Тони их давал, держал и помогал прогнуться, то укладывая на землю, то снова забрасывая к себе на плечо. Питеру оставалось только выполнять нужные элементы и не терять головы от происходящего. А последнее давалось с очень большим трудом, потому что с каждым движением, с каждым взглядом и поддержкой Питер чувствовал, что перестает дышать.       Просто разреши подарить тебе свободу помечтать, и       Это разбудит тебя и вылечит от всех страданий.       Взгляни на стены и начни ломать их,       Теперь, кажется, это стоит того.       Но думаю, тебе решать. Тони хотел его тоже. Мелькал свет, подгадывая под мелодию, а та, в свою очередь, подходила к кульминации. Питер легко провернул колесо через обруч, поймав его ногой и невообразимым образом завертев вокруг ног и тела, легко отбросил его назад в Тони, тот поймал его у себя над головой, и буквально тут же словил им, словно сачком, Питера. Парень перевернул всю энергию от прыжка в обруч, и раскрутил его на месте, замерев в самом центре, будто бы действительно был змеей, пойманной в клетке, а затем замер, дав Тони подойти и остановить золотое кольцо. Музыка замедлилась, и Тони подал Питеру руку, будто бы приглашая пойти с собой. Как в первый раз. На долю секунды перед Питером промелькнул день их встречи. Каким разбитым он был, когда кутался в собачий ковер, и как теперь этот самый ковер лежал у Тони на кровати. Как когда-то очень боялся рук наставника, и как еще утром лежал в его объятиях. Как тыкался носом в него, пытаясь согреться — хоть что-то не поменялось с тех пор, и как впервые выступил с ним вместе на сцене. Питер ведь даже не подозревал тогда, когда несмело протягивал руку Муравью, что будет с ним так счастлив. Что сможет полюбить «монстра» и стать любимым в ответ. Для Питера других вариантов больше не существовало.       Не хочешь ли ты сбежать от новой роли, которую ты должен сыграть?       Потому что у меня есть то, что тебе нужно, так пошли прокатимся со мной,       Я покажу тебе другую сторону       Если ты живешь так, как я живу,       Если ты живешь, как я,       Забудь про клетку, потому что мы знаем, как сделать ключ.       Проклятье! Внезапно мы свободны лететь,       Мы отправляемся на другую сторону… Песня вышла на финальный куплет. Питер не успел опомниться, как тело уже само несло его на другую сторону сцены, где на небольшом столе уже стояла заранее заготовленная плошка с краской. Красная, его, Питера, которой он до этого вымазывал свое тело, стараясь повторить узор того самого змея-Аспида. Сейчас, согласно сценарию, они с Тони должны были испачкать друг-друга этой краской, и Питер, не задумываясь, макнул ладонь в плошку.       …Если ты живешь, как я живу,       (На другую сторону)       Если ты живешь, как я.       (Мы идём на другую сторону)       Потому что мы идём на другую сторону,       Мы идём на другую сторону. Холодная жидкость обступила пальцы, но Питер даже не стал бросать на свою ладонь взгляд. На последних словах Питер с размаху влепил краской в грудь Тони и замер, отмечая, как горела кожа под ладонью, и как расползалось красное пятно в области сердца. Тони дышал рвано, резко, грудь ходила ходуном. Питер и сам держался не лучше — песня кончилась, номер — тоже, и теперь просто надо было отдышаться. Тони тоже остановился, держа свою испачканную в краске ладонь на теле Питера и смотрел в глаза. Питер только сейчас понял, что на наставнике больше не было маски — слетела в последнюю минуту, пока Питер бегал к плошке с краской, или же Тони сам ее снял? Снова жар разливался из самой груди, снова кровь бурным ручьем текла по венам, и снова Питер чувствовал, как скапливалось напряжение в паху. Слишком откровенные прикосновения, слишком липко, близко. Слишком открыто. — Мы сделали это, кроха, — Тони первым убрал руку, так и не прервав зрительного контакта. Питер застыл, чувствуя, как по щеке катится что-то мокрое — слеза, перепачканная черной краской, которой ему намазали глаза, гримируя под змея, вот только сейчас Питер больше не чувствовал горечи или пустоты. Его сердце было полно счастья, полно адреналина, ровно как и сердце Тони. Так правильно. Наставник улыбнулся еще шире, взяв Питера за запястье и сам отлепил его ладошку от своей груди. Питер будто ожил, тоже улыбнувшись во весь рот, и переплел свои цветные пальцы с пальцами Тони. Зрительный зал давно взорвался аплодисментами и дикими криками восторга, но только сейчас Питер заметил, как публика отреагировала на финал их номера. Снятая маска. Красное сердце на стальной груди. Счастливая улыбка того, кого они все это время считали уродливым монстром. Влюбленные глаза мальчишки, который нашел себе нового кумира. Смазанный грим на лице, и синяя клякса на груди вместо серебряной — Питер и сам опешил от этого, когда случайно опустил голову вниз. Парень машинально потянулся пальцами к отпечатку ладони, боясь прикоснуться к тому новому пятну, которое так странно смотрелось вместе со всем этим образом — будто бы синее клеймо, спокойное и кричащее одновременно, как море, каплей упавшее на красно-черный пожар. Не шипело, не испарялось, как испаряется всякая жидкость при больших температурах, а оставалось там. Будто бы въедаясь под кожу и исцеляя.

***

 — Я хочу быть искренним. Хочу перестать скрываться за притворной маской, хочу скинуть с себя эту змеиную кожу и оставаться собой. Быть с тем, кого я люблю. Принимать его таким, и видеть во всех его недостатках достоинства. Я не хочу больше врать тем, кому смотрю в глаза. Не хочу говорить под диктовку. Хочу разрешить себе жить так, как мечтал: трюкачом, для которого гимнастика — это и есть жизнь. И делать это только с одним человеком. Питер перевел глаза в зал, где стоя апплодировали люди. Без труда отыскал четырехрукую фигуру в бордовом свитере, которая придерживала рукой маску, чуть сдвинутую ее в сторону. В тени толпы улыбка светилась теплом. Тони им гордился — это выдавали глаза. Питер перехватил взгляд и приложил руку к сердцу, а потом одними губами прошептал: «Люблю». И ответом легкий полушепот: «И я тебя, кроха».