Одержимость

      Чимин расслабленно расположился на мягком диване, стоящем посреди большого номера отеля, поджав под себя ноги, собираясь немного выпить после успешно завершённой музыкальной премии, с которой смог унести с собой аж три награды. Он уже успел принять душ и провести небольшую трансляцию для своих фанатов, поблагодарив их за предоставленную возможность выступать для них сегодня. Честно говоря, он души не чаял в людях, которые поддерживали его, пользуясь каждым удобным и не очень случаем, чтобы выразить свою безграничную любовь к ним. Ведь для сольного певца его известность довольно быстро распространилась по всей стране, учитывая, что дебютировал он от силы год назад.       Уже протягивая руку за наполненным бокалом на столике, Пак видит, как в дверь заходит абсолютно недовольный Чонгук. Даже скорее разозлённый, разъярённый. Это заставляет омегу усмехнуться. Он догадывался, что так и будет, поэтому дверь не закрыл.       — Я ведь говорил тебе, чтобы ты больше не общался с ним, — стальным голосом произносит Чон, с силой хлопая дверью, отчего парень непроизвольно вздрогнул.       — Интересно, как бы я это сделал, если он сидел рядом со мной? — не подавая виду, что эта ситуация забавляет его, спокойно ответил Чимин, поднося к своим губам тонкое стекло и делая глоток.       Альфа не отводит глаз, стараясь дышать размеренно. Внутри него все внутренности охвачены огнём. Ему кажется, что абсолютно всё вокруг стремится вывести его из себя, вынудить открыть клетку в своём сердце, которая удерживала беснующегося зверя.       — А ты только рад, как я посмотрю, — осевшим голосом произносит Чон.       На это Чимин не отвечает. Он внимательно смотрит, как Чонгук медленно подходит к нему, снова делая глоток, специально упуская пару капель красного вина, которые тут же скатились по тонкой шее, задержавшись на глубокой ямке ключиц, скользя всё ниже, пока наконец не впитались в сияющую белизной ткань рубашки, кажущуюся такой невесомой на изящном теле, бессовестно пачкая её. Но Чимину плевать. Всё, чего он хотел, — привлечь внимание молодого уже разгорячённого мужчины. И это сработало. Сегодня он подготовился к их встрече как следует, не надевая ничего лишнего, только длинную рубашку, застегнув её всего на пару пуговиц, чтобы, когда придёт альфа, времени на его соблазнение ушло в разы меньше обычного. Он знал, какой будет реакция Чонгука, как только ему сообщили, что на премии ему придётся увидеться со своим давним другом, а точнее — альфой, которого Чон, в свою очередь, терпеть не мог, наверное, так же сильно, как любил своего всегда готового для него подопечного.       Их отношения — это нечто сложное и неопределённое. Они знают друг друга так долго, познакомившись ещё, кажется, в прошлой жизни, когда их связь стала чем-то совершенно непреодолимым и несокрушимым.       Это было лишь вопросом времени, когда же Чонгук появится на пороге, не важно в роли кого. Это должно было случиться. И стоило только Чимину пройти прослушивание в агентстве, в котором его тут же приняли как подающего большие надежды новичка, Чон объявился на следующий же день, самоуверенно предлагая директорам свои услуги, которые он мог бы предоставить в отношении одного конкретного омеги, обосновывая своё заявление тем, что парня он знает, как самого себя, утверждая, что кого-то лучше, чем он, найти им не удастся, так как этот новичок ещё успеет показать свой несносный характер, справиться с которым сможет не каждый. А получив вполне ожидаемый отказ, Чон лишь усмехнулся, оставив свои контакты на будущее и сказав напоследок, что звонить ему они могут только во второй половине дня.       Чимин прекрасно знал об этом и ничего не смог поделать с собой, ведь всё внутри тянулось к молодому альфе, который следовал за ним по пятам с самого детства. Ему хотелось, чтобы он был рядом, так же сильно, как и Чону необходимо было постоянное присутствие омеги. И в этом они всегда были солидарны. Именно поэтому, играя с огнём, Чимин не слушался, капризничал и всё время шёл наперекор менеджерам, приставленным к нему, в течение неописуемо долгих двух лет своей стажировки, вплоть до самого дебюта, искренне удивляясь тому, как его ещё не выгнали за порог. Видно в нём и правда увидели что-то особенное, чего не было у остальных пай-мальчиков, с которыми ему приходилось жить всё это время. Ведь омег, желающих стать популярными и известными, можно было встретить на каждом шагу, и все они были непередаваемо красивы и талантливы, но лишь единицам удавалось преодолеть черту. Даже дебютировав, никто не мог с точностью сказать, не завянет ли этот прекрасный подготовленный цветок под невыносимым жаром прожекторов и вспышек камер, направленных на него сутки напролёт. Чимин же всем казался чем-то новым, необычным, одарённым не только красотой и ангельским голосом. Агентство вкладывало в него немало средств, рассчитывая, что всё окупится, ставя под риск довольно крупные суммы, но упрямый мальчишка никак не мог совладать ни с одним из назначенных ему менеджеров, будто нарочно изводя их своими немыслимыми прихотями, смирно выжидая того самого момента, когда всем вышестоящим придётся в конце концов сдаться ему и нанять кого-то, кто пообещал им взять ситуацию с несносным омегой под контроль, утихомирить его. Ведь дебют был уже не за горами, а непослушный артист мог доставить массу проблем, решать которые не хотелось бы никому, так как слишком многое было на кону, и малейшая оплошность могла разрушить всё.       Чимин был на грани, осознавая, что на самом деле ни за что бы не стал вставлять палки в свои же колёса умышленно, рискуя потерять то драгоценное время, потраченное на долгие годы подготовки к его главному дню. Дню, когда бы его наконец представили реальным зрителям, позволили показать всем, чему он смог научиться и чего он стоит. Поэтому уже распрощавшись с мыслью вновь увидеть приставучего альфу, который не выходил с ним на связь так долго, что и надеяться на что-то между ними уже казалось нескладным бредом, случилось оно самое.       Встреча. Долгожданная, тысячи раз проигрываемая в сознании. Его приняли. Без опыта работы молодого самоуверенного альфу, когда-то пообещавшего сделать из Чимина славного и покорного новичка, теперь уже вот-вот готового ступить на большую сцену и показать себя миру, приняли.       Они снова были вместе, как и всё время до этого.       Многие подозревали между ними какую-то связь, ведь обычно такие отношения видны невооружённым глазом. Но всё же ребята особо не подавали виду и догадки так и оставались догадками. А Чонгук в большинстве своём лишь наблюдал, мысленно ликуя и восторгаясь подаренной возможностью.       И вот спустя так много времени происходит это.       — Я начинаю подозревать, что тебе нравится выводить меня из себя. Тебя забавляет идти наперекор всем моим словам?       Чимин смотрит прямо в глаза уже нависающего над ним Чона, но он не боится его и, прежде чем ответить, склоняется вбок, вытягивая свои длинные обнажённые ноги, скользя по приятной коричневой обивке, нарочно делая это медленно, не спеша.       — Меня забавляет, Чонгук~и, смотреть на твою неоправданную и глупую ревность, — отставляя бокал в сторону, говорит Пак, задирая острый подбородок кверху.       — Ты считаешь, что я ревную?       — А как мне назвать это по-другому, Гук~и? Не можешь выдержать того, что я всего-то лишь поболтал в коридоре со своим давним другом.       Чонгук непроизвольно кривится, когда слышит это.       — Или же тебя больше раздражает тот факт, что мы с ним как-то трахнулись в прошлом? — Чимин тянется ладонью вверх, касаясь пальчиками чёрной ткани заправленной рубашки, когда как собственная из-за манипуляций задирается, обнажая сияющую кожу на ногах сильнее; он скользит всё выше, чувствует напряжённые мышцы на животе, облизывается. — Я контролирую эту ситуацию...       Чон резко перехватывает тонкое запястье, отстраняя ладонь и склоняясь ниже, приближается к удивлённому личику, глубоко вдыхая запах, исходящий от омеги, и грозно отвечает:       — Всё, что, как ты считаешь, ты контролируешь, в конечном итоге приходится улаживать мне, сладость.       — Ну это твоя работа всё-таки, мистер менеджер.       Чонгука трясёт. Его злит, раздражает всё это до ломоты в костях. Зверь внутри перестаёт подчиняться, выгрызая толстые прутья клетки изнутри, изо всех сил стараясь вырваться на свободу. Он готов заявить свои права на этого омегу, разъяснить всем и вся, кому принадлежит этот невероятно похотливый и хитрый парень, который сделает всё, перевернёт с ног на голову всех вокруг, если только захочет чего-то, не слушая и не воспринимая никого на своём пути, в открытую пользуясь своим положением. Ох, тот невинный маленький мальчик, которого Чон встретил в детстве, кардинально изменился. Вся его наивность и доверительная любовь плавно отошли на второй план. Теперь его телом и мыслями владеют желания (неважно какие), каждый раз лишь сменяя друг друга. Находиться рядом с Чимином стало сродни ощущению поездки на бесконечных американских горках, когда не знаешь, на каком повороте встряхнёт сильнее, чем ожидаешь.       Но и Чон не остался прежним. Внутри него обосновалось настоящее животное, дикое и не дающееся в руки никому. Кроме...       — Как же мне загладить свою вину? — тихо тянет Пак, тоже подаваясь навстречу, уже касаясь губами чужих, шепчет.       Боже... Чона будто ударом молнии прошибает, проходясь по всем внутренностям, задевая все тончайшие струны переплетений души, ударяет прямо в голову.       Природа всегда берёт своё.       Запах. Он просачивается под кожу, смешиваясь с кровью, так быстро перегоняемой по организму сбившимся с размеренного ритма сердцем.       Запах, который проявляется лишь рядом с ним, с альфой, пленившим хитрую лису, так сильно любящую прятать свой нос от окружающих и, наоборот, показываться из тесной норы, когда хозяин зовёт, заманивая сочным и лакомым кусочком незабываемого удовольствия.       У Чонгука глаза закрываются, когда он наконец чувствует его. Эта сладость, начинающая разливаться по венам, распространяясь, вновь давала распробовать не успевший забыться вкус, а непередаваемое чувство эйфории внутри струится вместе с этим неповторимым ароматом расплавленной карамели, такой тягучей и горячей, что вот-вот обожжёшься, но на самом деле оказываясь невероятно тёплой и манящей, обволакивая полностью. Это слишком сладко, даже жутко приторно, просто невозможно. Словно ещё чуть-чуть, и она окажется на языке, даст возможность ощутить свой вкус, восстановить в памяти все кусочки воспоминаний с участием сладчайшего омеги.       Мужчина отстраняется немного и тут же скользит взглядом по лежащему перед ним телу. Оно восхитительно. Совершенно. Кожа словно блестит, призывая коснуться её. Полные бёдра завлекают, манят своей красотой, ведь тонкая ткань уже совсем не прикрывает ничего, наоборот, съехав в сторону, обнажает славную фигурку почти полностью. Глаза не могут оторваться, а Чон не может противиться. Да и зачем?       — Можешь коснуться, — слабо хихикает Пак, видя, как альфа буквально распадается перед ним на кусочки, заворожённый его телом, пленённый запахом. — Давай же.       — Мне не нужно твоё разрешение, — довольно холодно произносит в ответ, всё так же не отрываясь от созерцания длинных ног.       — Как грубо.       — Я ещё даже не начал.       Чимин поднимает бровь, состраивая милую мордашку.       — Хочешь наказать меня?       — Ты очевидно забыл, кому именно принадлежишь, сладость.       Чонгук уводит в сторону чужую мешающую ткань с плеча. Касается места под правой ключицей, проводит пальцами, задевая вечно налепленный пластырь, который выполняет единственную функцию. Скрыть, спрятать, убрать. Невыносимо злит, что Чимин носит его абсолютно всегда, даже когда остаётся один, — не снимает. Но вот Чонгук с радостью готов исправить это, чтобы напомнить, показать.       Резко дёргая за край, альфа отрывает его, из-за чего Чимин тихо шипит. Обнажённая метка кажется такой свежей, будто Чон оставил её только вчера, тут же распаляя обоих. Температура тел повышается, обдавая обоих жаром с головы до ног.       — Вспомнил?       Чимин только морщится, в следующую секунду уже ощущая, как по коже пробегают мурашки, а внизу всё становится невыносимо чувствительным, из-за чего хочется лишь одного — чтобы прикоснулись. Но вместе с их смешанным запахом на него накатывает волна старых воспоминаний, кажущихся такими недавними и до сих пор свежими, забыть о которых становится чем-то нереальным.

***

      Ему тогда было четырнадцать, и вечер обещал быть долгим и полным упорной работы в балетном классе. Он был единственным, кто задерживался допоздна в этой танцевальной школе, активно готовя своё выступление на предстоящий конкурс, результаты которого решали многое, особенно для него. Ведь выпуск уже не за горами, а после самое важное — прослушивание.       Но, как обычно это и бывало, хоть все ученики и даже его друзья уже разошлись по домам, с ним рядом неизменно находился альфа, не готовый оставить омегу одного так поздно вечером и позволить ему возвращаться домой в сумерках. На самом деле это забавляло, и Пак ни разу не обижался на Чона, зная его характер и нелюбовь к компромиссам. Чимину нравилось это вечное присутствие рядом, и поэтому, стоило альфе не появиться пару раз, он становился будто потерянным, всё время упуская тонкую нить своего танца, забывая последовательность движений или попросту падая без сил прямо на паркет, с непониманием вглядываясь в потолок, думая лишь о том, где же может сейчас быть старший. Омега знал, что помимо его репетиций у того была куча и своих дел более важных, ведь Чон только недавно смог поступить в университет, усиленно готовясь и сдавая вступительные экзамены всё лето, и было ужасно странно, что вместо того, чтобы заниматься вместе со своими однокурсниками, он каждый раз приходил к нему. Но и отрицать того, что это неимоверно льстило, Пак не мог. Самодовольство било все границы, неконтролируемо зашкаливая внутри, и с этим ничего не получалось поделать. Он изо всех сил старался показать всем вокруг насколько хорош, а присутствие Чона лишь подстёгивало.       В тот вечер всё, казалось, происходило как и обычно. Чимин тренировался и показывал специально для старшего свои новые движения, которые он старательно совершенствовал каждый день. Чонгук же молчаливо поддерживал его, не смея оторвать глаз от юного тела, мышцы на котором были напряжены настолько, что уже было видно, как ноги стали подрагивать от очередного пируэта, и, казалось, парень был готов без сил свалиться на пол, но так мог подумать только тот, кто впервые увидел подобную репетицию, а Чон же наблюдал почти каждый день и точно знал, что выдержки и упорства в изящном теле гораздо больше, чем могло бы показаться. Это было их обыденностью, чем-то привычным, и хоть Чону и было не очень приятно знать, как сильно выматывает себя младший изо дня в день, он не мог никак ему помочь, втайне только мечтая принять хоть часть этой смертельной усталости на себя. Альфа и представить не мог, каково ему будет, когда Чимин уйдёт в агентство, прекрасно осознавая, насколько там всё станет серьёзнее, не рассчитывая на частые встречи.       То, что Пак хочет стать айдолом, уже давно было хорошо известно, ведь такую цель ставят перед собой не за один день, а решаются на это долгие месяцы, а может, и годы. По крайней мере намного раньше, чем поступают в танцевальную школу совместно с тяжёлыми занятиями по вокалу. Но на самом деле всё было ясно ещё с раннего детства Чимина, когда благодаря родителям, вовремя успевшим подхватить полезные увлечения своего малыша, тот стал посещать многочисленные кружки и секции ещё с детского сада, помогающие ему развивать себя и обучаться завораживающему искусству. Музыка и танцы определяли в жизни Чимина очень многое, и старший лишь радовался за омегу, так решительно идущего к своей цели, и сам старался не плошать, оставаясь в его глазах крутым и сильным альфой, на которого тот мог бы всегда положиться. И в университет он поступил лишь для того, чтобы успешно набраться опыта перед тем, как сможет пойти вслед за Паком, сопровождать его и защищать на каждом новом шаге на пути к заветной славе и известности. Чон ведь старше на целых четыре года, поэтому просто обязан взять ответственность.       Продолжая размышлять об их уже подступающем будущем, Чонгук упускает момент, когда парень на паркете внезапно запинается и, не удержав равновесия, валится на пол. Испугавшись, что тот мог себе что-то повредить, альфа быстро вскакивает со скамейки, бросаясь в сторону танцора, но неожиданно каждый его шаг становится непреодолимым препятствием, на него будто скидывают тяжелейшие мешки с песком, замедляя, стараясь остановить, и Чон не понимал, что происходит, до того самого момента, когда его носа не коснулся тонкий шлейф самого сладкого запаха, который он когда-либо чувствовал в своей жизни, неожиданно ощущая вдобавок острые покалывания под грудной клеткой и пробегающие мурашки под свободной футболкой. Падая на колени рядом с подрагивающим омегой, Чонгук наконец осознаёт сложившуюся ситуацию. Мирно спящее животное внутри него быстро просыпается, беря тело под свой контроль и уже в следующее мгновение затягивая шоколадные глаза ярко-красным, пуская кровь по венам с неимоверной скоростью, заставляя всё внутри полыхать от проникающего в каждую клеточку его организма желания.       Запах. Он проявился в тот самый вечер.       Чимин лёжа на жёстком полу не мог себе и представить момента более не подходящего для того, чтобы его внутренний омега пробудился. Но даже так осознание, что рядом с ним любимый и надёжный альфа, буквально за секунды успокоило беснующееся сознание. Внутри всё крутило и стягивало в тугой узел, доставляя невероятный дискомфорт. Он еле дышал, но даже так мог ощущать лишь яркий запах приближающегося Чонгука. Этот запах никогда ещё не был таким плотным, буквально обволакивающим, что сейчас приносило невероятное облегчение, из-за чего хотелось, чтобы старший поскорее обнял его, прижал к себе и забрал все неприятные ощущения. Но только Пак и подумать не мог, что, когда его талии коснутся широкие ладони, всё тело будто током прошибёт, а заветного облегчения так и не наступит. Чимин болезненно стонет, стараясь уйти в сторону, но его держат на месте и уже через секунду поднимают с пола, беря на руки и унося на наваленные друг на друга маты в углу студии. Тело горит, и его ощутимо бьёт озноб, будто лихорадка. Вот только парень прекрасно знает, что это не она. Первая волна боли прошла, и, повалившись на мягкие маты, Пак внезапно чувствует, как сверху над ним нависает альфа. А наконец открыв глаза, видит сверкающий красным взгляд, направленный прямо на него, и это неожиданно пугает.       — Я чувствую тебя, — ровно, словно околдованный, произносит Чон, не переставая глубоко вдыхать воздух, пропитанный юным омегой, сходя с ума и теряя последние ниточки удерживающие ясное сознание.       — Я тоже... чувствую тебя... — хрипит в ответ Чимин, так же тяжело дыша и ощущая подавляющую ауру альфы, в руках которого теперь хотелось утонуть, продолжая умолять прикасаться снова и снова.       Это было впервые для каждого из них, оба не знали, как реагировать, но инстинкты взяли верх, показывая и направляя, утягивая в пучину удовольствия и заставляя забыть обо всём, сосредотачиваясь лишь друг на друге. И именно тогда, теряясь в густой насыщенной карамели такой сладкой и затягивающей, Чонгук не смог сдержать свой порыв, сжимая зубы на обнажённой груди, присваивая омегу, делая своим, слыша лишь громкие стоны боли и чувствуя, как сильно стискивают чужие пальчики собственные плечи. Его внутренний зверь был полностью удовлетворён и насыщен, глотая вязкую слюну вместе с перемешенными в ней каплями приторной крови. Чимин же в этот момент, казалось, потерял сознание от боли и непередаваемого наслаждения, которые он испытывал впервые в своей жизни, переплетённых между собой так плотно, что, растворяясь, они создали просто адский коктейль из чувств. Но спустя время, которое так и не остановило свой ход, Чимин, приходя в себя, в конце концов осознал всё произошедшее.       Его пометил альфа.       Первые мысли тогда были отнюдь не такими и радостными, как можно было бы подумать. Реальность просто обрушилась на него неподъёмным грузом. Что он скажет родителям? А как будут на это реагировать директора и управляющие в агентстве, куда он так стремился попасть? Что ему теперь делать? Эмоции зашкаливали, и, уже забывая о жгучей пульсирующей боли на груди и впервые испытанном взрослом удовольствии, омега ощущает, как в глазах начинают собираться слёзы. Но неожиданно губ касаются чужие, мягкие и немного солёные, до сих пор испачканные красным, и целуют. Так жарко, страстно и одновременно нежно, забирая все переживания, успокаивая и продолжая ласкать, пока слёзы из глаз не исчезли.       — Я даю тебе слово, что всё улажу, — шепчет сквозь непрекращающиеся поцелуи Чон, ощущая теперь чувства омеги, как свои собственные, обещая не оставлять и быть всегда рядом, пока их смешанные запахи заполняли студию.

***

      Эх, это было даже романтично. Чимин помнит тот вечер, каждый его момент, каждую свою эмоцию и не сомневается, что Чонгук тоже. Но их отношения с тех пор претерпели сильные изменения. Такая верная и всепоглощающая любовь теперь стала некой связью, нерушимой и настолько прочной, что оба понимали: им никуда не деться от неё, не избавиться, не избежать. Она есть. И будто бы так и должно быть, ничего удивительного в этом нет, они ведь альфа и омега. Вот только... не истинные. Да, оба чувствовали это с начала, понимали и со временем приняли. Потому что даже так их тяга друг к другу была слишком сильна, и ей не хотелось противиться. Казалось, что она была гораздо глубже всех природных законов, которые гласили, что есть только одна возможность стать по-настоящему счастливым. Но нет, для них это было совершенно не так.       И хоть эти отношения состояли из вечных взлётов и падений, они были готовы, принимая правила игры и бессовестно нарушая их, каждый раз проверяя насколько крепка связь, лишь убеждаясь в её прочности и нерушимости только сильнее.       И вначале для Чимина было неописуемо странно и дико страшно так внезапно оказаться помеченным не истинным, потому что, даже зная о некой привязанности между Чоном и собственным сыном, его родители продолжали её отрицать. Они убеждали мальчика, что со временем его предназначенный обязательно появится и тогда он сможет на самом деле стать счастливым и забыть о своём детском увлечении. Но время шло, истинный так и не появлялся, а их связь так и продолжала расти, закрепляясь с каждым днём внутри молодых сердец всё прочнее. И, несмотря на все запреты со стороны родителей, Чимин точно знал, чего именно хочет, отказываясь слушать нравоучительные лекции и бессмысленные однообразные нотации, не отказывая себе во встречах с альфой, таких волнующих и таких нужных, прекрасно видя, как сильно их ждёт и старший.       А сейчас, чувствуя себя уже невероятно взрослым, освободившись от сдерживающих домашних оков, Чимин, которому на самом деле исполняется лишь девятнадцать, полностью готов отдаться во власть своих чувств, идя у них на поводу, наслаждаясь и отдаваясь происходящему с головой. И хоть до конца и не было понятно, что это за отношения, которые им приходится скрывать, они готовы и дальше продолжать прятаться и всегда быть готовыми принять вид абсолютно безучастных айдола и его менеджера, даже если всего пару секунд назад, цепляясь друг за друга и сминая чужие губы в мучительно страстном поцелуе, были настроены закончить очередной свой спор сладостным примирением прямо на маленьком диванчике в небольшой гримерной, куда неожиданно заглянул организатор шоу, чтобы уточнить расписание.       Они уже привыкли к этому, но, оставаясь наедине в номере отеля, им предоставлялось гораздо большее пространство и время, которое всегда с удовольствием они отдавали друг другу. Прямо как и сейчас.       Помещение медленно заполнялось их общим ароматом свежей тягучей карамели, утопающей в крепком обжигающем кофе. Это всегда веселило. Понимание того, насколько сочетались между собой даже их запахи, при этом не являясь заведомо предназначенными, доставляло какие-то неправильные нотки наслаждения, заставляя желать снова нарушить все глупые правила, навязанные таким же глупым обществом.       — Я никогда не забываю, — наконец произносит Чимин, сладко улыбаясь, глядя, как краснеют глаза, смотрящие прямо на метку.       Он имел над Чоном гораздо больше власти, чем тому всегда казалось, с удовольствием пользуясь своим положением, заставляя млеть перед собой и забываться.       Между ног продолжало приятно тянуть, и по ощущениям с каждой секундой там становилось всё более влажно. А Чонгук не торопился даже прикоснуться. Неимоверно хотелось почувствовать хоть какое-то давление на своей коже, желательно погрубее и понастойчивее, поэтому Чимин делает шаг первым. Он вытягивает тёмный чужой подол рубашки из-под пояса, сразу принимаясь расстёгивать её, медленно вынимая каждую пуговку, обнажая подтянутый и покрытый рельефами мышц живот, невольно начиная тянуться навстречу, желая поскорее ощутить на языке пряный вкус смуглой кожи. И вот в следующее мгновение уже целует, неспешно скользя горячим языком вдоль кромки брюк, опаляя дыханием самый низ живота, продвигаясь всё выше.       Чонгук же, выпрямившись, только смотрит, как проворные пальчики продолжают раздевать его, а Чимин становится на мягком диване на колени, чтобы было удобнее ласкать притягательное сильное тело перед собой, но от этого светлая ткань вновь опустилась, скрывая молочные бёдра и откровенное возбуждение. Старший правда был не против, упиваясь нежностью омеги, но всё же зверь внутри продолжал брать своё, вынуждая кровь кипеть от желания показать мальчишке, что не нужно злить его, преднамеренно идя наперекор. Когда Чимин уже вжимается в него, кусая кожу на тяжело вздымающейся груди, собираясь стянуть расстёгнутую рубашку до конца, Чон отстраняет тонкие запястья, сжимая их пальцами, но не настолько сильно, чтобы остались следы после, хоть и хотелось до безумия. Тянет в сторону, тут же опускаясь на диван, а младшего на себя, заставляя лечь на собственные колени и поднять обворожительную попку. Чимин сразу будто теряется, забывая как дышать, и, опираясь на локти, оборачивается, неверяще глядя на старшего из-под упавшей на глаза чёлки.       — Давай, детка, скажи, почему я не должен отшлёпать тебя прямо сейчас? — произносит Чон, как бы отвечая на немой вопрос, опуская ладонь на тоненькую ножку, немного согнутую в колене, и медленно ведя по упругой коже вверх, заставляя мурашки пробежаться по такому изящному телу от этой ласки.       Он ведёт пальцами всё выше, слушая сбивчивое дыхание, не удерживаясь и как следует втягивая носом теперь более отчётливый и насыщенный запах, исходящий от тягучей смазки, которая уже запачкала славные бёдра, плотно сжатые между собой, заставляя их поблёскивать. Язык непроизвольно облизывает пересохшие губы, а глаза неотрывно смотрят вниз, когда ладонь наконец добирается до края рубашки, скрывающей самое заветное и возбуждающее. Проникая под неё, Чон полноценно оглаживает чувствительную попку, сразу подмечая, как Пак слабо вздрогнул, громко выдыхая в согнутые локти.       Чимин ощущает, как ткань скользит по выгнутой спине; как широкая ладонь задирает её всё выше, обнажая как можно больше сияющей кожи; как другой рукой альфа продолжает водить внизу, несильно сжимая ягодицы; как собственная плоть упирается в чужой такой же напряжённый пах, бессовестно пачкая чёрные брюки. Он чувствует, как его ведёт, ведь старший слишком резок сейчас, и не то чтобы подобное было впервые, ведь омега очень любил позлить Чона и словить особое удовольствие, наблюдая за тем, как сильно у того едет крыша, когда он начинает зарабатывать своё прощение, откровенно соблазняя и играясь со зверем внутри альфы, заставляя терять контроль над ним. Младший не устаёт поражаться тому, как всё-таки успел измениться он сам за те два с лишним года, которые пришлось провести в разлуке с этим эгоистичным и не уступающим ни в чём мужчиной. Они оба повзрослели, но, по правде сказать, Чонгук остался всё тем же, разве что теперь был в гораздо более неприятных для него условиях, когда каждый день приходилось наблюдать за тем, как все вокруг пожирают его помеченного омегу своими голодными, не знающими меры глазами.       — Никак не могу найти подходящего оправдания, — всё же произносит в ответ, слегка ведя бёдрами, ощущая себя сейчас таким открытым и незащищённым, полностью находящимся в руках желанного альфы.       Чонгук хмурится, резко хватая тонкую шею, вынуждая запрокинуть острый подбородок кверху и выгнуться в спине сильнее, пока сам склоняется к миленькому ушку, слегка прикусывая тонкий хрящик.       — Тогда просто закрой свой очаровательный ротик, — сжимая пальцы сильнее, шепчет тихо, но звучит вполне себе угрожающе.       Он знает меру, прекрасно изучив тело игривого омеги уже очень давно: понимает, когда надо остановиться, а когда можно поднажать ещё немного, так, чтобы не осталось следов, чтобы никто и подумать на следующий день не смог о том, чем же занимался прошлой ночью этот звёздный пай-мальчик. Знает и поэтому позволяет себе надавить на изящную шейку чуть сильнее, отчего сочные губки лишь раскрылись пошире, стараясь ухватить побольше воздуха, а карие глазки прикрылись, не утаив, однако, своего озорного блеска. Свободной рукой Чон продолжает водить вдоль упругой отставленной попки, пачкаясь в вязкой тёплой смазке, пробираясь к тому самому местечку, где становилось уже неописуемо жарко, раздвигая пальцами аппетитные половинки, проскальзывая в мокрую истекающую ложбинку, вызывая в изящном теле дикую дрожь.       Чимин стонет, едва ли сдерживая свой звонкий голос, пока чувствует, как Чонгук дразнит, играясь внизу с его дырочкой, уже давно готовой, так и зовущей, умоляющей уделить ей больше внимания. Длинные пальцы, продолжающие удерживать его за подбородок, скользят выше, лаская мягкими подушечками открытые губы, касаясь едва вынутого горячего язычка. Вряд ли можно было бы не ощутить сейчас того напряжения, витавшего в воздухе, заполнявшего комнату вслед за разящим само сознание запахом. Вряд ли они понимают до конца то самое, что творится в их головах. Одним словом — безумие, медленно овладевающее телами, неспешно проходящее вдоль запертых клеток, прутья на которых уже были деформированы под жёстким напором одичавших зверей, рвущихся лишь на свободу, лишь навстречу друг другу. Звон ключей оглушает, им остаётся только дождаться момента, когда же их клетки откроют, грозно рыча и не оставляя попыток сорвать двери с петель самостоятельно.       Чон зарывается в мягкие светлые волосы, жадно втягивая насыщенный тягучий аромат, пропитываясь им, вдыхая словно наркотик, самый сладкий из существующих, зависеть от которого, кажется, гораздо сложнее, чем могло показаться сперва.       — Давай, детка, сосчитай до десяти, — голос срывается на тихий хрип, пока глаза закатываются от наслаждения.       Он бьёт сильно. Никогда не мог сдержаться. Из-за смазки ладонь каждый раз соскальзывает, а звуки громких шлепков, кажется, проникают в самую глубину, едва перебиваемые сбившемся со своего размеренного такта сердцем. Сегодня ему есть за что отыграться на сладкой заднице, чей хозяин так бессовестно забавлялся с чувствами альфы весь вечер, провоцируя специально, прекрасно зная, как сильно тот ненавидит этого Кима, посмевшего покуситься на помеченного омегу. Его омегу. Именно поэтому тормоза отказывают.       — Ну же, считай правильно, сладость, — Чонгук тянет напряжённый подбородок в сторону, разворачивая милое личико, исказившееся от боли, к себе, заглядывая в чудесные глазки, затуманенные, намокшие от скопившейся в них влаги, из-за уже полученных ударов. — Давай.       — Во-восемь...       — Умница.       Чонгук целует, вновь с силой опуская ладонь, поглощая слабый вскрик своими губами, на этот раз распробовав эту томительную пряность как следует, пропуская звонкий голосок через себя. Кожа на упругих половинках очевидно была сейчас крайне чувствительной под пальцами, легко скользящими по ней, и это не могло не радовать.       — Девять, — сдавленно прямо в поцелуй.       — Остался последний, детка, — прикусывая сочные губки, произносит Чон, лишь слегка отстраняясь, чтобы вновь заглянуть в пугающую бездну потемневших глаз. — Скажи, кому ты принадлежишь?       Альфа ждёт ответа с нетерпением, ему просто хочется услышать, хочется до жути прочувствовать эти слова всем телом, произнесённые надломленным нежным голосом.       Он мастерски мешает боль с удовольствием. Это то, чему ему попросту пришлось научиться, находясь рядом с Чимином, имеющим столь несносный характер. Скользит пальцами между покрасневших ягодиц, буквально пылающих из-за грубых ударов, касается поджавшейся дырочки, которая тут же выпустила наружу очередную вязкую порцию сладкой смазки. Младший жмурится, удерживаясь на вытянутых руках из последних сил, чувствуя, как локти подгибаются, но его продолжают удерживать на месте, разделяя дыхание с ним на двоих, заполняя лёгкие запахом крепкого и наверняка такого горького кофе. Внизу всё зудит, смешиваясь в один яркий коктейль из чувств, переполняющих и обжигающих. Сложно противиться, ведь в данный момент он ясно понимает, что не стоило так сильно раздражать альфу, буквально под его носом заигрывая с другим. И не просто с другим... Это явно было слишком для ревнивого Чона, не скрывающего своей озлобленности сейчас. Но длинные пальцы, кажущиеся такими нежными теперь, не собираются останавливаться, проскальзывая всё дальше.       — Ох!       Чимин вздрагивает уже не от резкой боли, а от тянущего удовольствия. Такого долгожданного, ощущая, как его задница буквально с радостью принимает настойчивые костяшки, впуская внутрь себя на всю длину. Первый, второй... Мысленно считая уже не удары, а количество своего наслаждения, так точно измеряемого сейчас в давящих на его мокрые стеночки изнутри пальцах. Чимин забывается, закрывая глаза, сосчитав уже до четырёх, но не насытившись. Хочется просить ещё и ещё, он примет всё, что даст ему альфа, но никак не выдержит, если тот решит остановиться.       Чонгук дразнит, едва ли не теряя сознание, пока наблюдает, как исчезают его пальцы внутри лакомой дырочки, заполнить которую хотелось отнюдь не ими. В собственных штанах член изнемогал, истекая и пачкая натянутое бельё, пока соблазнительные бёдра омеги елозили на нём, распаляя только сильнее.       — Скажи это, сладость, ну же, — продолжая невесомо целовать милые щёчки, Чон тянет пальцы наружу, чувствуя, как подаётся вожделенная попка вслед за ними, пытаясь удержать. — Кому? — он обманчиво-нежно опускает ладонь на поджавшиеся от подобного контакта ягодицы, чувствительные сверх меры.       — Тебе... тебе, Чонгук~и, — едва лепечет Пак, облизывая пальцы, лежащие на его губах.       Альфа дуреет, пропуская эти слова себе под кожу, словно вводя очередную дозу, под аккомпанемент тихих стонов, наблюдая, как омега обхватывает его костяшки своими сочными красными губками, обволакивая их жаром своего шаловливого ротика.       — Верно, детка, — шепчет, медленно переходя на слабый рык. — Помни об этом, когда снова захочется повертеть своей задницей перед другими альфами.       Он бьёт последний раз, ощущая, как острые зубки сжимаются вокруг пальцев, как изящная спина выгибается, и Чимин буквально валится на диван грудью, дрожа от нахлынувших эмоций. Чонгук чувствует, как его брюки намокают, и так уже изрядно пропитавшись смазкой, к которой теперь прибавляется ещё и бурный оргазм омеги.       Громко хватая губами воздух, Чимин едва ли приходит в себя, когда его тянут вверх, заставляя встать на коленях, ведь вряд ли он теперь сможет сесть в ближайшее время. Он смотрит затуманенным взглядом, как Чон поднимается с дивана, поворачиваясь лицом к нему и сразу указывая на свою одежду.       — Ты только посмотри, всё испачкал. Как я, по-твоему, должен буду выйти отсюда теперь?       — Прости, — произносит на очередном выдохе, не в состоянии в данный момент испытывать хоть толику вины. Он просто тянется к мужчине, опуская ладони на его обнажённую грудь, вытягивая шею, целенаправленно ища заветной ласки.       И разве Чонгук может противиться подобному? Да никогда в жизни. Утягивает свою сладкую куколку в новый поцелуй, скользя ладонями по фигуристому телу, цепляя белую измятую ткань, всё ещё свисающую с плеч, расстёгивая две оставшиеся пуговки, едва сдерживаясь, чтобы не разорвать мешающую рубашку. Он чувствует, как за его шеей оборачиваются тонкие руки, подаваясь навстречу всем телом, целуя всё яростнее, ведя своими блестящими бёдрами из стороны в сторону, пытаясь привлечь внимание.       Чимину никогда не нужно было много времени, чтобы прийти в себя. Чонгук знает об этом. Поэтому, скользнув по изогнутой спинке ниже, очерчивая каждый выпирающий позвонок, каждую косточку, задев очаровательную поясницу, наконец опустил ладони на округлые, будоражащие кровь своими сексуальными формами ягодицы, едва ли успевшие прийти в норму после недавнего «урока», но Чона это совершенно не волнует. С какой-то стороны его это подстёгивает вновь вспомнить о глупом поступке омеги, поэтому, крепко сжав половинки, он с удовольствием ловит губами отчаянный громкий стон, чувствуя, как пальчики крепко сжались в его волосах, грубо оттягивая назад, отчего и сам немного поморщился, предупреждающе рыкнув, но, наверное, он это и впрямь заслужил.       Чонгук с трудом может вспомнить те времена, когда был вдалеке от Чимина невыносимо долго, словно его сердце тогда попросту отказывалось биться, заволакивая сознание туманом, ведь смысла в подобном существовании оно попросту не видело. И с какой-то стороны в том, что произошло пару лет назад, была толика и его вины.       Когда Чимин прошёл прослушивание, для альфы всё перевернулось с ног на голову. Привыкший к тому, что всегда мог быть рядом, заботиться и защищать, чувствуя в ответ нереальную взаимную тягу и обожание, он не был готов отпустить. Ни тогда, ни когда-либо после. Но жизнь, кажется, была другого мнения. Его отказались взять на работу, а родители несовершеннолетнего омеги, всё ещё несущие за него полную ответственность, продолжающие так рьяно отвергать выбор своего сына, даже зная о том, что теперь метка на груди их мальчика, оставленная ненавистным альфой, не исчезнет никогда, кажется, наперекор всему, запретили приближаться, оповестив о своём решении и агентство. Они продолжали тешить надежду о том, что в конце концов Чимин забудет о нём, поглощённый своей новой жизнью, где времени не оставалось ни на что, кроме интенсивных тренировок. Чонгуку обрезали все пути. Он никак не мог подобраться к омеге, понимая, что номер телефона ему сменили, а в его общежитие чужих не пропускали ни под каким предлогом. Всё, что ему оставалось, — учиться. Учиться, повышая своё мастерство и набираясь опыта, каждый день засыпая с чужим приторно-сладким именем на губах, таким любимым и родным, думая лишь о нём, преследуя свою самую заветную цель — увидеть вновь. Доказать всем, что истинность не есть что-то непоколебимое и единственно верное. Он пометил омегу и теперь имеет на него прав больше, чем кто-либо другой, и никто не сможет этого изменить.       Вся загвоздка состояла лишь в том, что, оставив свой след на нежной коже, Чон тем самым разделил их чувства ровно надвое, с точностью определяя, о чём мог думать омега в тот или иной момент, и даже то, чем тот мог заниматься, ощущая иногда дикую усталость и тянущую боль в мышцах, понимая, что это отнюдь чувства и эмоции не его собственные. И когда в одну ночь он проснулся весь в поту, чувствуя, как тело пылает, а в груди собственный зверь истерзает запертую клетку, уже разорвав сковывающие его тяжёлые цепи, грозясь и вовсе вот-вот вырваться на свободу, озлобленный, чувствующий всепоглощающую ярость, быстро заполняющую разум альфы. Он был в агонии. Много времени не потребовалось, чтобы понять, что происходит. Он чувствовал себя преданным, разбитым на кусочки. До последнего отказываясь верить, что его омега — его Чимин — смог бы поступить с ним так. Пока он неистово крушил свою комнату, вымещая кипящую злобу, переполошив тем самым всю семью, яростно рыча и скалясь на собственную взволнованную мать, одаривая обжигающим взглядом полыхающих красным глаз, ненавидя каждый кусочек своей мерзкой неправильной жизни в тот момент, отказываясь слушать вразумительные доводы сознания. В голове тогда был лишь один образ. Как такое горячо обожаемое драгоценное тело неземного омеги выгибалось под другим альфой в те самые секунды, когда его самого будто окунули в чан с кипящей лавой, обугливая само сердце, вынуждая остановить мерный ритм, сгорая заживо.       На следующий день, так и не сомкнув глаз ночью, Чонгук продолжал думать лишь об омеге. Ведь, несмотря ни на что, тот всё ещё принадлежал ему. Он чувствовал это. Чужие мысли беспрепятственно одолевали собственный разум. В них сквозило лишь сожаление и отчаяние, переходящие в глубокую боль. Всё это было непередаваемо тяжело для них обоих. Чонгук старался понять. Его догадки всю ночь метались в неспокойной голове, сбивая друг друга, переплетаясь и путаясь, создавая полнейшую неразбериху. Но только под утро, кое-как взяв себя в руки, и не мигая глядя в потолок, ему на один лишь крохотный момент показалось, что вот он — конец. Мысль была совершенно незначительной, проскользнувшей в терзаемую голову случайно в порыве остальных таких же неоправданных. Но только её Чон испугался в разы сильнее остальных.       «А если Чимин встретил истинного?»       Это было страшнее всего. Весь его гнев сошёл на нет в одно мгновение, а на его место пришёл леденящий душу страх. Он не был готов потерять омегу, а уж тем более добровольно отдать. Гораздо позже, но сознание прояснилось, Чонгук смог найти лучшее объяснение, беря чужие чувства, бушующие в собственной груди за основу, понимая, что Чимин попросту сорвался. Его течки не были регулярными, и он не всегда знал, когда именно нужно было выпить злополучную таблетку, ходя по краю из раза в раз. Чонгук знал об этом, и теперь мог лишь принять.       После того случая он сделал всё, чтобы оказаться рядом как можно скорее, впредь не оставлять одного и не допустить повторения подобного, наверняка зная, что его сердце больше не выдержит, точно как и то, что теперь просто обязан был доказать: их связь стоит гораздо больше установленных самой природой нерушимых правил. Она крепче, чем что бы то ни было в этой прописанной и заранее приготовленной для каждого жизни, а истинность — лишь жалкое оправдание.       Чимин кусает в отместку чужие губы, жмурясь от хоть и мимолётной, но всё же жгучей боли внизу. Чонгук быстро раздвигает упругие половинки, пробираясь пальцами к самому главному, подтягивая тонкое тело ближе, вжимая в себя изящную фигурку, пока ласкал славную готовую дырочку, наслаждаясь волнующими губами, так жадно целующими. Кажется, он мог бы продолжать это вечно, наслаждаясь текущей омегой, доставляя удовольствие и заставляя трепетать перед собой, замирая в ожидании получить нечто поистине волшебное, опьяняющее.       В такие моменты, вряд ли бы их хоть что-то могло вынудить оторваться друг от друга. Это было их время. Время, которое они предоставляли лишь себе, своему единению, теряясь в потоке нескончаемого желания и страсти, пытаясь насытиться этими короткими промежутками между плотным расписанием Чимина в полной мере, понимая, что подобной роскоши им уже может не предоставиться в ближайшие дни, когда они должны будут вновь примерить на себе роли, отведённые им. И, может, когда-то это будет совсем необязательно, может, им не придётся скрываться и прятаться, раскрыв свою связь, показывая и доказывая всем на своём примере, что может быть и так. Восхваляемая всеми любовь заключает в себе отнюдь не одну свою сторону, всеми так трепетно оберегаемую, иногда она может принимать совершенно иную форму, вплетаясь в сердца людей, не предупреждая никого, наступая абсолютно внезапно и не давая возможности выбирать.       Чонгук правда мог бы упиваться этим моментом ещё очень долго, не осмеливаясь прервать сладчайший из возможных на всём белом свете поцелуй, мысленно восхищаясь в это время обнажённым тонким телом, так и тянущимся ему на встречу, вжимаясь разгорячённой нежной кожей, давая прочувствовать своё желание сполна. Он мог бы... Но не сегодня. Его пылающее нутро не собирается остывать, точно как и предоставлять время на передышку, не давая зверю в широкой груди успокоиться даже на секунду, лишь подогревая его кипящую кровь, что так волнительно быстро перетекала в жилах самого Чона. Милая попка уже давно готова, разработана и хорошенько смазана, оттягивать заветный момент и дальше не было никаких сил, а крепкая выдержка медленно, но верно трещала по швам.       Альфа, проследив ладонями свой самый волнительный путь вдоль изящного тела поскуливающего омежки, скользит только выше, беря тонкие запястья и уводя их за выгнутую спинку, пока продолжал вылизывать игривый и такой горячо обожаемый ротик. Сдёргивая с хрупких плеч белую распахнутую рубашку, он быстро фиксирует чужие согнутые в локтях руки, оборачивая вокруг ткань, чувствуя, как дёргается парень от осознания происходящего. Но разве тот мог изменить хоть что-то, всегда оставаясь под чётким контролем самоуверенного альфы? Будь то работа или секс, неважно, всё и всегда шло так, как говорил Чон. И это лишь будоражило сильнее. Чимин слабо улыбается сквозь поцелуй, дёргая связанными за спиной руками, понимая, что его мнимая свобода сейчас развеялась как и туман в его голове, немного отрезвляя. Их игра отнюдь не нова, но это, кажется, пробуждает в омеге из раза в раз всё большую волну и так неиссякаемого влечения, раззадоривая, отчего его задница буквально зудела от нестерпимого желания быть наконец заполненной. И не просто кем-то... Чонгуком. Его альфой. Его и больше ничьим. Он знает, что принадлежит Чонгуку. Знает об этом всю свою жизнь. Но наравне с этим понимание того, что и Чонгук никуда не денется от него, давно уже сидя на коротком поводке у его ног, как никогда греет душу. На сердце каждого из них выжжено имя. Имя, которому они принадлежат, к которому они привязаны до конца своих дней. Это и есть их связь.       — Решил поиграть, Чонгук~и? — тихо мурлычет прямо в губы, потираясь своим милым носиком о чужой. — Не думаю, что твой член выдержит это.       Чонгук лишь удивлённо поднимает бровь на слабую провокацию, неверяще усмехаясь, отрывает от себя омегу и разворачивает его к себе спиной, удерживая за связанные предплечья, толкая и заставляя упереться щекой в невысокую спинку дивана, прогибаясь от грубого давления. Пак задыхается от предвкушения, чувствуя, как в его открытую промежность альфа тут же толкается жёсткой натянутой ширинкой, кажется, окончательно смирившись с тем, что с брюками придётся распрощаться. Колени подрагивают, а на лице всё так же красуется лукавая улыбка, и хоть понятно, что Чон её никак не увидит, всё нутро так и прошибает волна заметно подскочившего возбуждения, отчего Чимин не может перестать радоваться, ощущая себя сейчас, наверное, самым счастливым в преддверии хорошего и такого заветного траха, и если Чон хочет поиграться перед этим, то пожалуйста. Он уже и так стерпел достаточно, оставалось только получить свою долгожданную награду. Пак ведёт бёдрами, расставляя колени пошире, скользя своей задницей по крупному стояку, пачкая чёрную ткань сильнее, мыча от разящего удовольствия.       Чонгук видит это, ловит каждое движение внизу, поражаясь, как Пак может продолжать быть таким настойчивым, когда только несколько минут назад получил свою желанную разрядку. И он обожает это. Неужели может быть иначе? Альфа громко сглатывает, пока старается расстегнуть ремень в штанах, звякая металлической бляшкой, раззадоривая воображение обоих. Глаза закрываются от облегчения, когда член больше не стянут раздражающей тканью, оказываясь лежать ровно между мокрых, до сих пор саднящих румяных половинок, проскальзывая вдоль чувствительной ложбинки, пачкаясь в вязкой смазке, будто пропитываясь сладкой карамелью, мешая их резкие пряные запахи, создавая обжигающий контраст. Он отводит упругую ягодицу в сторону, натягивая открытую дырочку, видя, как она зазывающе пульсирует, другой рукой удерживает свой член у основания, направляя, ведёт головкой, цепляя распухшие края, давит и подаётся вперёд.       Чимин дёргается в его руках, сжимая зубки и хныча от острого желания, чувствуя сводящую с ума заполненность, такую приятную, что перед глазами плывёт, комната будто растворяется, пока крупный любимый член проникал всё глубже. Внизу всё хлюпает, а по бёдрам не переставая стекает его смазка, и кажется, что от давления её становится лишь больше. Вязкие капли впитываются в обивку, грозясь оставить в номере после себя определённый след, может, даже скомпрометировав знаменитого омегу в глазах работников этого отеля, но сейчас плевать. Абсолютно. Всё, что волнует его сейчас, — собственное удовольствие, которое он так или иначе смог заслужить и хочет получить сполна. Головка скользит внутри, растягивая его попку, стимулируя податливые истекающие стеночки, стараясь достичь самой глубины.       — Боже, твой член такой большой сейчас, — восхищённо скулит себе под нос, чувствуя, как с дрожащих ресниц срываются первые слезинки, понимает, что слишком эмоционален, и то, что перед глазами совсем не туман, а скопившаяся влага. Ему слишком хорошо. Он боится, что кончит прямо вот так, даже не ощутив до конца своего альфу.       Чонгук видит, как напряжённый узел у основания его члена становится с каждой секундой только больше, но пока не спешит заполнять хнычущего омежку целиком, останавливаясь, когда упирается им в тугой проход, только слегка подразнив, давая ощутить Чимину то, что получить пока не может.       — Чонгук~и!       Руки, запутанные в белой ткани, дёргаются, стремясь высвободиться, но вряд ли это будет возможно, пока ему не позволят.       — Тише, сладость, — альфа ведёт по спине, оглаживая предплечья, сведённые вместе острые лопатки, пальцами зарываясь в светлую макушку, нежа и тут же сжимая покрепче, оттягивая, вынуждая запрокинуть голову, прошипев от неожиданной боли. — Я хочу, чтобы ты прочувствовал это каждой клеточкой своего грязного, развязного тела.       Чонгук двигается, резко выходя, освобождая просящую попку, так туго сжимающуюся вокруг него, и тут же подаётся назад, входя до определённой точки, находя свой ритм. Подталкивая омегу, он заставляет того вжаться в спинку дивана грудью, хватая тонкую талию свободной рукой, удерживая на месте дрожащую фигуру.       Помещение наполняется их громким дыханием, сорванным и будто ненасытным. Каждый чувствует, что задыхается, стремясь так или иначе урвать кусочек друг друга побольше.       Чимин перед ним становится совершенно беззащитным, но в то же время альфа ощущает, как тугой ошейник вокруг его собственной шеи затягивается только сильнее, неприятно стягивая кожу, мешая дышать полной грудью, а тонкий ремешок от него находится в изящных пальчиках, натягивающих этот поводок беспрекословного подчинения. Чонгук рычит, он понимает, что не может сопротивляться. Никогда не мог. Омега зовёт его и просит лишь об одном, и кто он такой, чтобы идти против?       Душно. Жарко. Невыносимо. Парень чувствует каждый толчок, каждое движение, а перед глазами всё плывёт, он не может ощутить того наслаждения, за которым так усердно гнался весь вечер, а Чонгук бессовестно продолжает лишать его этого, до сих пор держа определённую дистанцию, не входя на всю длину, оставляя изнеженную точку внутри него так и не тронутой. Напряжённые плечи начинают неприятно ныть, добавляя ещё большего раздражения, которое всё так же терялось в ворохе происходящего. Влажная чёлка неприятно липнет к лицу, пока мощные бёдра продолжают грубо толкаться внутрь, задерживаясь на главном. Вот же злобный ублюдок...       — Войди... Войди в меня целиком, пожалуйста, — умоляет, исходясь своим хриплым голоском. — Пожалуйста, Чонгук...       — Ты хочешь кончить так скоро, сладость? — Чон разжимает пальцы в светлых волосах, опуская ладони к круглой заднице, сжимая половинки и растягивая их в стороны, пока глазами ловил каждое движение внизу.       — Да, да, я хочу... — упираясь лбом в мягкую обивку, шепчет, ощущая, как альфа, напротив, замедляется, отчего внутри всё протестующе сжимается. — Сделай это, прошу... — хнычет, ведя бёдрами по кругу, стараясь усилить давление самостоятельно.       — Хочешь, чтобы я повязал тебя своим членом? Ты этого так сильно хочешь, детка?       Чимин сжимает зубы, понимая, что над ним попросту издеваются, с силой жмурится, стараясь прогнать всё наваждение, чтобы ответить на подобное как следует, но Чонгук быстро улавливает эти забавные изменения. Он поднимает одну ногу, упираясь в край мягкого дивана, меняя тем самым угол своих неспешных движений, вырывая громкий стон из своей куколки. Медленно подаётся бёдрами вперёд, вновь заполняя попку, в это же мгновение крепко хватая нежное плечико и утягивая Пака вверх, заставляя прогнуться посильнее и прижаться к себе. Член внутри скользит так хорошо, что перед глазами каждого всё темнеет.       — Хочешь почувствовать мой узел? — шепчет прямо на ухо, пока опускает свою ладонь на выразительные мокрые глазки, закрывая их, давит, и омеге ничего не остаётся, как откинуть голову на широкое плечо, задыхаясь от переполняющих чувств, таких неожиданных, выводящих из равновесия.       Чимин не может найти опору, его руки связаны, а колени дрожат; всё, что ему остаётся, — довериться. Как это и бывало всегда.       Чонгук ласкает тонкую кожу на вытянутой шее, нежит, широко проводя горячим языком, слабо прикусывая и посасывая. Боже, этот вкус никогда не сможет пресытиться, каждый раз лишь оседая на губах, растворяясь уже на следующее утро, заманивая тем самым попробовать снова и снова раствориться в нём, точно как и в запахе густом и насыщенном. Чон следит взглядом по телу перед ним, каждый кусочек, до которого могут дотянуться его глаза, он впитывает в себя. Искренне не понимает, как можно быть настолько прекрасным, просто идеальным. Сияющая кожа, выпирающие косточки, манящие пропорции, где каждая линия будто создана с любовью, когда сам создатель млел перед своим творением, вкладывая в него всё только самое драгоценное и лучшее.       — Я вхожу...       Чонгук обхватывает омегу поперёк груди, чувствует, как под другой своей ладонью продолжают дрожать мокрые ресницы, улыбается и наконец толкается. Они оба ощущают это слишком остро. Крупный узел проникает с трудом, но вязкая смазка помогает. Дырочка охотно открывается ему, пропуская Чона внутрь себя целиком, и Чимин вздрагивает, всё же получая то, чего так сильно хотел, чувствуя, как в этот раз пульсирующая головка ударяет точно по тому самому местечку, отчего в голове за секунду образуется всепоглощающая темнота. С губ срываются лишь несвязные звуки, очевидно складывающиеся в одно единственное имя, и Чонгук ловит эту сладкую мелодию, пропуская её через себя и упиваясь.       — Тебе хорошо, сладость моя? — альфа сам едва ли не теряет сознание, всё же оказавшись внутри прелестной тугой попки, ощущая, как его член сдавливают тесные стеночки, обволакивая и отправляя своего хозяина покорять вершины головокружащих наслаждений.       Чимин только слабо кивает, хмуря свои тонкие брови, не успевая насладиться моментом, чувствуя, как Чонгук начинает двигаться, вновь предельно растягивая его проход, пока покидает жаркую глубину, тут же толкаясь обратно. Движения даются тяжело им обоим, так как непривыкшая дырочка при каждом разе лишь противится, отказываясь выпускать или впускать крупный узел, но они преодолевают это, медленно разрабатывая мокрую промежность как следует. Альфа действует предельно осторожно, одновременно нежа изящную фигурку перед собой, лаская пальцами кожу и не переставая шептать на покрасневшее ушко о том, какой Чимин молодец и как хорошо он справляется. Это подкупает омегу из раза в раз. Несмотря ни на что, альфа всегда аккуратен с ним в этой конкретной части их близости, он никогда не делает это резко или грубо, сдерживается, даже если его зверь внутри готов метать и рвать, всегда контролируя себя, не смея сделать больно в этот самый момент, когда они, кажется, были едины не только физически.       — Ты просто умница, — лижет мягкую мочку, избавленную от пирсинга, слегка прикусывая. — А теперь позволь мне трахнуть тебя, детка, так, как ты того и хотел.       Он снова чувствует лишь кивок, улыбаясь плотоядно, мысленно соглашаясь со своей оголодалой сущностью, позволяя открыть запертую деформированную клетку, выпуская то животное, бившееся так неистово внутри всё это время. Движения становятся более резкими, а хватка на изогнутом теле крепче, удерживать омегу на месте делается в разы сложнее, но Чонгук без проблем справляется и в этот раз, запрокидывая голову кверху, жмурясь от напряжения, пытаясь в полной мере вкусить изнеженного омежку, вновь помечая его собой, своим запахом. Он заставляет чужое желание находиться рядом с другими альфами утихнуть, просто погаснуть, каждым новым толчком вбивая в затуманенный разум парня чёткие мысли об уверенности в том, что ему это и не нужно. Чонгук всё возьмёт на себя. Всегда будет рядом, и, что бы ни случилось, ответственность будет лежать лишь на нём, альфе, готовом броситься в самое пекло ради него. Взамен он просит лишь верить ему, следуя за ним, не отпуская руку.       Чимин не видит ничего. Ладонь, всё ещё лежащая на его глазах, не даёт проникнуть в сознание Пака ни капельке света, оставляя наедине с пугающей темнотой. Обволакивающей и поглощающей. Заставляющей полностью сосредоточиться на быстрых движениях внизу. Он не может сейчас ничего. Ни коснуться, ни увидеть, ни как-либо повлиять. Всё, что у него есть сейчас, — пожирающее удовольствие. И пусть это даже не течка, из-за которой вечно всё скребёт внутри, так и стремясь вырваться наружу, но этот раз кажется омеге ничуть не менее ужасающим. Пугающим своей откровенностью, когда ему прямо заявляют о том, что лишь одному альфе он принадлежит. Является его частью, не имея возможности что-то изменить. Не в силах даже удержать своего зверя внутри себя, вынужденный лишь наблюдать за тем, как Чонгук присваивает его в очередной раз, заставляя прогибаться и подставляться, пропитываясь его властью, кажется, безграничной. Чимин чувствует, как метка под ключицей горит, обжигает, будто он получил её совсем недавно и она не успела зажить, пачкая красным и его, и альфу, скрепляя их нерушимую связь кровной клятвой снова. Мысли путаются в голове, давая место лишь одной самой ясной, имеющей имя своего неизменного хозяина. Губы едва ли шевелятся, выпуская только хриплое дыхание, пальцы царапают собственные локти не в силах дотянуться до чужой разгорячённой смуглой кожи. Он беспомощен в сильных удерживающих руках. Но не это его волнует, а то, что он этому рад безмерно, бесконечно. Его трясёт от накатывающего наслаждения, которое ему дарит Чон. Такой любимый и единственный. Он не может представить себе жизни без него. Ни за что. Не отпустит и не станет делиться. Никогда. И в этом они согласны всегда.       Чонгук теряет контроль над собственным телом, ощущая мелкую дрожь в ногах. Он был слишком напряжён всё это время, позволяя омеге расшатывать свои нервы на протяжении целого вечера, выводя его на чистые эмоции, которые обычно всегда скрывались где-то глубоко внутри. И сейчас, пока он толкается в обворожительной заднице, стремясь к дикой развязке, его кроет волна тягучей сладости, его нос втягивает запах карамели, будоража сознание. Он не жалеет ни Чимина, ни себя. Узел пульсирует, вот-вот готовый сцепить его с мальчишкой, полностью захватившем его жизнь. И это кажется самым желанным и долгожданным событием в данный момент. Он хочет этого всей душой. Пальцы уже влажные от драгоценных слёз, а губы распухли от бесконечных поцелуев. Перед глазами же темнота, бессовестно застилающая всю красоту фигуры рядом с ним. В этом смысле она всегда неумолима, накрывая их своим плотным полотном, закрывая от всего внешнего мира, давая возможность создать свой собственный.       Чимин сдаётся первым, переходя черту, обозначившейся вселенной, заточённой и запрятанной лишь в одном альфе, утягивая и его за собой. Чувствует, как внизу всё пылает и растягивается только сильнее, отчего весь воздух покидает лёгкие.       Чонгук замирает, толкнувшись в последний раз, чувствуя, как омега заключает его глубоко внутри себя, давая ощутить прилив неземного удовольствия, пока, вжимаясь в мокрые ягодицы, продолжал заполнять Чимина, безучастно откинув голову и плотно закрыв глаза, соединяясь с ним где-то далеко в их собственном мире, созданном лишь на несколько жалких секунд, в реальности длящихся, к сожалению, совсем недолго. Но это становится не так уж и важно, когда до слуха доносится глухой охрипший стон.       Он всё прекрасно понимает, поэтому тянется вниз, легко подхватывая омегу под коленями и поднимая в воздух. Эта была не лучшая поза, в которой им приходилось бывать, но думать об этом нужно было раньше. Чонгук разворачивается и опускается на диван, устало откидываясь на спинку, устраивая сверху Чимина, пытающегося выровнять дыхание. Развязав ему руки и откинув измятую рубашку в сторону, Чон скользит ладонями по сладким бокам, сжимая светлую кожу пальцами, упиваясь моментом, пока тот слабо разминал плечи, в чём ему тут же поспешил помочь и альфа.       Это продолжалось не так долго, как обычно бывало во время течки, даже при условии, что Пак всегда пил таблетки, и, когда узел спал, Чонгук тут же понёс в ванную комнату усмехающегося парня, доверчиво прижимающегося к его груди, расслабившегося и продолжающего сладко улыбаться.       Выйдя из душа первым, Чимин, всё ещё чувствуя слабость в ногах, слегка оперся о белую раковину, поправляя свои волосы и краем глаза наблюдая, как высокая фигура позади, вытершись мягким полотенцем, медленно подходит к нему. Большие сильные руки обнимают его со спины, прижимая к крепкому телу, заставляя омегу закрыть глаза от удовольствия, чувствуя новые поцелуи на шее, прерывающиеся на тихие слова, произнесённые уж слишком серьёзно.       — Прекрати это. Я не хочу больше видеть тебя рядом с ним, — он кидает свирепый взгляд через зеркало, что, в свою очередь, заставляет только усмехнуться.       — Ты слишком категоричен.       Чонгук хмурится сильнее.       — Ты это серьёзно? Боже... — выдыхает и целует вновь, заставляя бежать мурашки при каждом своём слове. — Ты невыносимый капризный мальчишка...       — Хэй, — тянет недовольно, но всё равно продолжает подставляться.       — Как ещё мне донести до тебя, что ты только мой, что каждый раз, отпуская тебя, мой зверь внутри разрывается от желания рвануть следом? — Чонгук шепчет, и в его тихом голосе можно расслышать слабые нотки усталости. — Я не выдержу, если увижу рядом с тобой другого, а особенно того, кто уже посмел однажды коснуться тебя.       — Это совершенно ничего не значило, Чонгук. Ты же знаешь, — Чимин поворачивается в руках Чона, опуская ладони на его широкие плечи, заглядывая в поражающие своей темнотой глаза. — И ты знаешь, что я не смогу уйти. Только не от тебя, — он прижимается плотнее, зарываясь пальчиками во влажные длинные пряди на чужом затылке, невесомо лаская.       — Я и не позволю.       Чимин на это лишь неверяще усмехается, не уставая поражаться этой прямолинейной уверенности.       — Ты мой огонь, который поддерживает во мне жизнь, знаешь... Ты и есть моя жизнь.       — Тогда ты... — Чимин задумывается лишь на секунду, с хитростью глядя снизу вверх, привставая на носках, тут же касаясь чужих мягких губ своими. — Ты — моя одержимость.       Их последующий поцелуй, кажется, скрепляет новую удивительную клятву, которую ни один из них не имеет права нарушить.