Не по-настоящему

Та хуйня, которая периодически случается, но которую невозможно контролировать, она просто есть, и с ней нельзя что-либо поделать. Тратить на это дерьмо времени и силы нет смысла. Но тратиться он, как будто у него этого всего дохуя. Нет смысла ни в чем. Хотя нет, смысл был… Попробовать сделать хоть что-то, о чем просится душа, искребаясь изнутри, но чьи безмолвные порывы и желания находятся незамеченными. Сделаешь это в какой-то момент, и даже не потому, что сам так решил, а потому, что так просто выходит. Выгоревшие эмоции вспыхивают новым пламенем, разрушительным и бессмысленным. Вы когда-нибудь чувствовали себя настолько отвратительным, что осознанно хотели причинить себе боль? Ирука мог бы назвать это первоисточником его старых шрамов на руках, появившихся с незапамятных подростковых времен. Берешь лезвие в руки, любое, от канцелярского ножа, бритвы или маникюрных ножниц, несколько движений по коже, несильных, неглубоких — он же не хотел истечь кровью или еще хуже, перерезать себе вены или сухожилия. Он всего лишь хотел сделать себе больно, выжечь это чувство на коже, и чтобы, возможно, кто-то это заметил. Ирука никогда не любил свое тело, которое могло стерпеть любое унижение. Нарядно уродовать свое тело новыми шрамами Ируке было больше не нужно, хотя они иногда продолжали появляться то тут, то там. В этом не было его заслуги, хотя Какаши говорил, что есть. Тварь. Ирука не знает, как называется то чувство, которое выжигает изнутри и оставляет после себя ощущение предательства и пустоты. Ты знаешь, что поступаешь рационально в тех обстоятельствах, в которых находишься. Но внутри ты хочешь рыдать, потому что уже не знаешь, что правильно, а что нет. Хочешь верить только, что все будет хорошо, но даже это все равно кажется тебе ложным, когда в очередной раз что-то пойдет не так. Ирука чувствовал себя грязным только в первое время. Потом обращаешь уже меньше внимания, потому что привыкаешь — к грязи, к боли, всего того, что насыщает твои дни, которые потом складываются в недели, месяцы, жизнь. Для него больше не существовало другой жизни, казалось, он всегда был здесь и сейчас. Возможно, и здесь можно найти свои плюсы. Например… например, ему не нужно было работать. Минус — выслушиваешь, какая ты бесполезная дрянь, и не можешь купить стакан кофе, если захочешь. Плюс — ему было, где жить. Минус — выслушиваешь, какая ты бесполезная дрянь и шлюха впридачу. Плюс… Черт, Ирука был идиотом, определенно. Но он мог найти тысячу объяснений, почему он поступал так, а не иначе, и почему он оказался теперь вот здесь, а не где-то ещё, в теплом родительском доме, обласканный материной заботой и отцовским вниманием, окружённый друзьями. Это что-то, казавшееся никогда ему недоступным. …Плюс — Какаши иногда любил его. И именно эта любовь залечивала его раны, и не давала сойти с ума — а может, наоборот способствовала этому, потому что это было сродни тому, как из кипятка броситься в ледяную стужу. Когда это происходит так часто, то уже не замечаешь разницы между обжигающим жаром и ледяным холодом, ты ощущаешь их одинаково. В этом состояло сумасшествие Ируки. Так вот, когда его охватывало то чувство, когда ты настолько презираешь себя, что хочешь сделать себе ещё хуже, чтобы окончательно уничтожить, Ирука не сопротивлялся ему и отдавался полностью. Это было мрачное, захватывающее ощущение полета в бездну. Именно в такие моменты Ирука хотел достигнуть самого дна, насколько это было возможно, почувствовать себя истинно тем, кем он всегда был. Это ли было его сущностью? Какаши всегда мог помочь ему в этом, и Ируке не нужно было просить его, потому что Какаши был его и ядом, и противоядием. Медленное удушие на границе бессознательного состояния, резкий отрезвляющий вдох за миг до — вот что это было. Боль в суставах и мышцах, глубоко внутри и между ног, которая не утихала днями. Слюна, стекающая по лицу, вперемешку со слезами и спермой. Крепкая хватка на запястье, больше походящая на оковы. И грязные слова, которые проникали под кожу и вонзались в сознание. Ирука не был святым, потому что он тоже много чего мог сказать и сделать. Какаши грозился вырвать его поганый язык, и возможно, он действительно сделает это когда-нибудь. В некоторые моменты, когда ему стоило промолчать, Ирука не мог контролировать выливающуюся из него желчь, и закономерно получал то, чего хотел — новую порцию яда. В моменты, когда Какаши любил его — он всегда любил его — он был почти нежным. Это были две его стороны — обжигающе горячая и обжигающее ледяная, между которыми сложно было найти середину. Ируке редко удавалось поймать её, потому что для этого ему нужно было следить за своим поганым языком, но на этот раз у него почти получилось. — Какаши, ты говорил, что хорошие маленькие сучки всегда получают то, что они хотят, — Ирука обхватил руками его за шею, внутренне вздрагивая от простого прикосновения к чужой коже, но в то же время почти не замечая этого. Он был слегка пьян — выпил две банки пива, которые ему были позволены, иначе бы он не осмелился сесть Какаши на колени вот так, чтобы тот слушал его ничего не значимый скулеж. — Смотря, что именно они хотят, — в голосе Какаши была еле слышная насмешка, которую Ирука смог пропустить мимо ушей. — Маленькие сучки хотят лишь любви, — пробормотал он. — Но они настолько пустые, что даже она не способна их наполнить. — Плохие сучки не получают и этого, — сказал Какаши. — Ты не ответил, чего ты хочешь. Ирука сознательно давно не хотел уже ничего, но пьяный мозг, пьяный язык выдавали его с потрохами. Он прильнул ближе и поцеловал Какаши, его тёплые, сухие губы, говорящие иногда много гадких и больных слов. В Ируке уже было довольно много яда. Дрянь. Пожалуй, он действительно хотел бы чтобы это прекратилось. Но в то же время он так боится что это прекратится. И все это кончится, а он останется совсем один в этом ебанном жестоком мире. Может, он просто заслуживал лучшего. Лучшей жизни, лучшей любви, которая не отравляла и не исцеляла бы его, но он просто не подозревал об этом.