Горячий салат с тунцом и клубникой

Полгода – критическая точка в отношениях. Далеко позади остались признания, первый поцелуй, первые ночи и минуты близости: та одуряющая эйфория страсти, когда ничего не видишь и не чувствуешь кроме одного-единственного человека. Через полгода, как правило, страсть превращается в рутину. Больше не ищется любая свободная минута чтобы побыть вдвоем; больше не зажимают друг друга в первом попавшемся углу, скрываясь от любопытных глаз. Теперь все происходящее не кажется чудом и сказкой, а воспринимается и принимается как должное: мы были вдвоем всегда и будем всегда – приятная, но совершенно необоснованная уверенность. Любовь без усилий для её сохранения начинает вянуть как комнатный цветок без поливки. Вопрос только в том, успеет ли кто-то это заметить до того, как она засохнет окончательно. Тсуна заметил. И то, что Гокудера стал меньше на него смотреть и то, что перестал засиживаться у него допоздна, надеясь что внезапно все придумают себе занятие и оставят их наедине. Уходил вечерами вместе с Ямамото, махая рукой Тсуне на прощание, словно не замечая, как тот беспокойно теребил краешек рубашки. Гокудера жил один, у Тсуны дома вечно находилась толпа народу, но еще ни разу за все это время Хаято не пригласил его к себе. Как назло, неизбежно приближалась зима. С каждым днем становилось все холоднее и холоднее, по ночам Тсуна слышал, как ветер срывает с веток пожелтевшую листву и уныло подвывает в приоткрытой форточке. И больше не стало бесцельных прогулок по тихим вечерним улочкам, сидения вдвоем в тенистых скверах, растягивающегося на несколько часов пути от школы до дома. – Пойдем сегодня куда-нибудь? – спрашивал Тсуна, и Гокудера, отрываясь на мгновение от книжек или исписанных тетрадей, клятвенно обещал, что вот станет чуть-чуть теплее... Тсуна понимающе кивал. – Десятый, обязательно, непременно, прости меня! Он прощал – конечно же, на улице холодно. Конечно же, Тсуне было наплевать – оденемся теплее, возьмемся за руки, и сразу станет лучше и не важно, что за погода. Гокудера этого не видел, но и это было простительно – Гокудера часто не видел некоторых очевидных вещей. Тсуна думал, что рано или поздно все если и не станет так, как прежде, то образуется и поправится. Думал, что Гокудере, должно быть, после стольких лет одиночества и потерянности трудно долго его выдерживать, трудно смириться с самой мыслью, что его любят – вот так, искренне и взаимно. Думал, что обязательно что-нибудь сделает, но что именно ему сделать, Тсуна не знал. – О чем задумался, никчемный Тсуна? Тсуна вздрогнул, вопрос выдернул его из мыслей, и он заметил, что давно уже сидит, замерев и глядя в одну точку между строк сочинения. Идея написать его сегодня показалась Тсуне невыполнимой, и он отложил тетрадь и откинулся назад, положив голову на кровать и уставившись в потолок: – Так, ни о чем. – Только и делаешь, что в облаках витаешь, – Реборн скептически хмыкнул. – Как твой репетитор, я... – Я знаю, знаю! Тсуна потянулся и взял со стола стакан, задумчиво поболтав в нем оставшийся сок. С одной стороны, ему хотелось с кем-нибудь посоветоваться, с другой – это казалось ему слишком личным вопросом, чтобы его обсуждать. – Это из-за твоего Хранителя? – Да, – согласился Тсуна, посчитав, что Реборн, догадавшись обо всем, решил хотя бы одну его проблему. – Он ведет себя... Как будто ему внезапно стало на меня наплевать. – Ему не может быть на тебя наплевать, ты же босс Вонголы. Тсуна, как раз поднесший стакан ко рту, услышав эту фразу, выплюнул сок обратно: – Нет! Он не... «Не такой» – хотелось сказать Тсуне, но он осекся. Появившаяся в голове на мгновение глупая мысль уже не казалась такой глупой. Все эти бесконечные «Десятый», все это отношение вовсе не было показателем особенной любви. Могло ли так быть, что Гокудера, узнав, что он нравится Тсуне, не стал ему отказывать только из-за того, что боялся опять потерять едва обретенную семью? – Мальчики, ложитесь спать. – Нана постучала в дверь, но открывать не стала. – Уже поздно. – Да, мам, – откликнулся Тсуна, радуясь тому, что разговор можно не продолжать. Гокудера не такой. Он такой светлый, добрый, он столько сделал для Тсуны, как никто другой. Вот только теперь появилось сомнение, избавиться от которого было непросто. В их первые встречи Тсуне казалось, что Гокудера его ненавидит, и это чувство еще долго не хотело исчезать. Ему Хаято понравился сразу – живой, свободный, ясноглазый. А еще Гокудера тогда пнул его парту и кричал, что десятым боссом должен стать он. Они же не обычные подростки, они впутаны в какую-то кошмарную историю, которой нет ни конца, ни края, но Тсуна был согласен мириться с этим, потому что рядом Гокудера. Первое время он долго задавался вопросом, встретились бы они, если бы не эта мафия. Потом стало все равно, а теперь опять начало грызть. Гокудера не такой. А может ли Тсуна сказать с уверенностью, какой он? То кидается на него, то кричит, то валяется в ногах, умоляя простить за какую-то мелочь. Его мысли и настроение меняются со скоростью ураганного ветра, и Тсуна никогда за ними не успевал – казалось бы, понял, увидел, а Гокудера уже где-то на сотню шагов впереди, с другими проблемами, с другими мыслями. Тсуну это пугало. Он вообще был пугающий – и разбрасывающийся динамитом, и спокойный. Тсуна немного боялся его до сих пор, подсознательно и иррационально. Было страшно находится рядом с Гокудерой, говорить с ним, прикасаться к нему, любить его. Тсуна боялся каждый раз, обнимая его и прижимая крепче к себе, и сам не знал, чего он боится – того ли, что его оттолкнут, того ли, что больше не отпустят. И в то же время тянуло невыносимо, хотелось к нему, ближе, в эту самую опасную зону. Тсуна боялся Гокудеру и спал с ним. В этом было что-то особенно приятное. Он помнил их первый раз, когда он, сгорая от стыда и желания, стягивал с себя одежду. Стеснялся собственного тела и жадно разглядывал чужое. Тогда Тсуна тоже боялся Гокудеру и прижимался к нему, как к единственному, способному его защитить. Тсуне очень хотелось передумать, но он смотрел в зеленые глаза и молчал, готовый стерпеть любую боль и любое унижение. Не было ни того, ни другого, он тонул в нежности и ласке, которые Гокудера отдал ему с избытком, не прося ничего взамен, но Тсуна уже тогда понял, что сделает ради Гокудеры все. Он хочет свою мафию – будет мафия, будет Десятый. Будет его любимая еда, забытые у Тсуны дома вещи, тихие кафе и никаких возражений на отчаянное «я плачу». Будет спрятанная под кипой вещей в шкафу баночка со смазкой, презервативы, Тсуна снизу. Все будет, лишь бы Гокудера был рядом. Гокудера не такой. Гокудера же знает, что все, что делает Тсуна – это для него и из-за него. Разве он стал бы возражать, скажи ему Гокудера правду? Место десятого – забирай, Тсуне оно ни к чему. Хранители – да, конечно. Семья – пожалуйста. Весь мир – подожди минутку, я сейчас сделаю. Они не встретились бы, если бы не эта мафия, не было бы никакой мафии в жизни Тсуны, если бы не Гокудера. В эту ночь Тсуна так и не заснул. Он все ворочался, прижимая к себе подушку, вдыхая глубже, пытаясь почувствовать запах Гокудеры. После их первых встреч вся кровать Тсуны пахла только им, и, засыпая вечерами, Тсуна представлял, что тот рядом с ним. За последние недели запах полностью исчез, но ему казалось, что он еще может его почувствовать, если хорошо принюхается. Гокудера не может просто так взять и исчезнуть. Тсуна привык быть никчемным. Подумаешь, он кому-то не нравится, одним больше, одним меньше – не имеет значения. Он не нужен ни одному человеку в собственной школе – все равно. Он нужен целой мафиозной организации – все равно. Тсуне не хотелось об этом думать. Но он никак не мог не думать о том, нужен ли он всего-навсего одному человеку. И теперь, думая о том, что он может быть нужен Гокудере только для того, чтобы построить карьеру, Тсуна чувствовал себя куда бесполезнее и куда более жалким, чем когда бы то ни было. Дальше стало только хуже. Тсуна вообще не мог думать о чем-то другом, хотя и пытался. Гокудера улыбался ему как обычно, касался легко и нежно, целовал, извиняясь за время, проведенное не вместе. И Тсуна изо всех сил вцеплялся в него, пытаясь насладится этими короткими секундами. Ничего говорить Гокудере он не собирался. Что, если это правда, и он с ним только ради этой проклятой мафии? Станет ли Тсуне легче, если он узнает, что Гокудера с ним, потому что посчитал это приказом? Или, что еще хуже, с какими-то своими целями. Мир вокруг полон обмана и предательства, они среди него выросли – так почему же они должны были стать другими? Тсуне было довольно этих коротких фраз, этих беглых взглядов, простых поцелуев. Уже само это делало его счастливым, и сказать что-то значило разрушить то, без чего он уже не мог жить. Их дружба, их любовь, даже если это все притворное и ненастоящее, оно слишком дорого, чтобы от него отказаться. Гокудера не такой. Разбирался ли Тсуна в людях или это была гипперинтуиция, но Гокудера не такой. Просто они оба замученные, слишком многое привыкли прятать, слишком часто привыкли прятаться, и от этого стали слишком сложными. Гокудера бы никогда так не поступил, он всегда казался искренним, даже когда совершал поступки, объяснения которым Тсуна не находил. Как не мог объяснить сейчас, почему Гокудера так спокойно занят какими-то другими делами, когда он ему так нужен. Но и сказать об этом Тсуна долгое время почему-то не мог. Потому что не знал – а нужен ли он Гокудере? Это не слова Реборна и не сложившаяся ситуация подтолкнули его к этим размышлениям – Тсуна знал, что это его мысли, которые волновали его с самого начала, просто теперь есть причина и есть повод. Теперь стало невыносимо все это. Тсуна был готов терпеть что угодно – боль, врагов, ответственность. Но он, наверное, недостаточно сильный, чтобы терпеть неизвестность. – Гокудера, можно тебя на минуту? – Десятый, подожди, я... – Всего на минуту, прямо сейчас, – Тсуна торопился, боясь передумать. – Пожалуйста. На крыше школы – холодно, но пусто. Гокудера подошел к краю, облокачиваясь на сетку и доставая сигарету. Тсуна словно прирос к полу у выхода. Кошмарное усилие – один шаг. Он согласен на еще одну битву с Мукуро, Занзасом и Бьякураном вместе взятыми, хоть несколько раз подряд, лишь бы не говорить всего пары слов. Еще один шаг. Гокудера смотрит обеспокоено, но молчит и ждет, что скажет Тсуна. Тсуна не хочет находится здесь и сейчас, пусть его снова кидает хоть в прошлое, хоть в будущее, хоть к динозаврам, хоть на другие планеты – только не так. – Гокудера, – Тсуна уже не хочет знать, хочет сделать вид, что ничего не случилось, что ему просто захотелось погулять на крыше. Он зажмуривается, сжимает кулаки. Сердце бьется сильнее, чем когда либо, ветер кажется ледяным, но Тсуне жарко. Но убегать больше не хочется. – Пожалуйста, скажи мне честно, – Тсуна думает, что говорит не то и не так, но останавливаться уже поздно. – Я тебе нужен? И понимает, что если бы он действительно верил в то, что Гокудера может его обмануть, он бы никогда не решился его спросить.