Amantes sunt amentes

Если честно, хвататься за метёлку Сяо Синчэнь не собирался, она сама как-то подвернулась под руку, а потом было уже поздно, потому что от наглого, подёрнутого томной полупьяной поволокой взгляда Сюэ Яна способность мыслить здраво он утратил моментально. Резкий удар — и на тыльной стороне ладони проступает россыпь мелких красных полосок, не до крови, но больно, точно в руку впился с десяток пчёл. Они с Цзычэнем как-то отрабатывали этот удар, практикуясь друг на друге, поэтому ощущения Синчэню хорошо знакомы. Кувшин с остатками вина летит на пол, разбиваясь вдребезги. Сюэ Ян смотрит на свою руку, затем поднимает взгляд на даочжана и улыбается такой безумной улыбкой, что кровь стынет в жилах. Сяо Синчэнь думает о том, что использовать священное оружие вот так — непростительно. Оно ведь создано для того, чтобы наказывать преступников. Хотя Сюэ Ян и в самом деле преступник: он кого-то убил меньше часа тому назад. Энергия смерти до сих пор чувствуется, а под ногтями запеклась чья-то чужая кровь. Вот только наказание не должно приносить удовольствия. Как назло вспоминается треклятый порнографический сборник, в котором так бесстыдно говорилось о «боли и наслаждении», и Сяо Синчэню хочется под землю на месте провалиться. — Какой ты сегодня жестокий, гэгэ, — говорит Сюэ Ян, поднимаясь с кресла и делая пару шагов навстречу. В его голосе снова сквозят те самые интонации безжалостного убийцы, от которых у Сяо Синчэня всё внутри переворачивается. Хочется приложить паршивца головой о ближайшую стену или кричать «убирайся прочь». Когда он вернулся после убийства Цзинь Гуаншаня было легче. Тогда Сяо Синчэнь ещё мог закутаться в тёплый кокон самообмана, развернуться и уйти, закатить истерику, но сейчас всё иначе. Сюэ Ян преступник и убийца, даочжан слишком хорошо это знает, а ещё он знает о том, что любит его больше жизни, настолько сильно, что хочется выцарапать ногтями собственное сердце, только бы оно не болело и не стучало так бешено, колотясь о рёбра. — Ты убивал людей, — говорит Сяо Синчэнь, отступая на шаг назад. — Опять. — Между прочим, всего парочку человек в казематах Верховного, — невозмутимо отзывается чудовище, облизывая губы. — Помнишь, как один святой сам меня туда отправил? М? Сяо Синчэнь запутался и слишком устал, ему хочется поверить, но он знает, что Сюэ Яну ничего не стоит его обмануть. Второй удар выходит смазанным, небрежным, лишь слегка задевая по щеке. Руки дрожат. — Всегда хотел посмотреть, как ты управляешься с этой штукой, — говорит Сюэ Ян, глядя на даосскую метёлку. — Тебе та-а-а-ак идёт, гэгэ. Острые как лезвие интонации по самым кончикам нервов. И от этого ведёт не хуже, чем от вина, которое Сяо Синчэнь пил единственный раз в жизни после того, как отдал Сюэ Яна в руки правосудия. Тогда он думал, что его, вероятно, забьют дисциплинарным кнутом до смерти и плакал в подушку, молясь о том, чтобы Сун Лань этого не заметил. Останавливаться поздно. Отступить сейчас — значит проиграть. Остатков разума хватает только на то, чтобы вспомнить про роскошные одеяния, на которые расщедрился Верховный. — Раздевайся, — даже не просит, приказывает Сяо Синчэнь. Злость дурманит сознание. Он понимает, что утром ему будет так стыдно, что он возможно вообще не проснётся, но сейчас на это всё ещё наплевать. Сюэ Ян окидывает его заинтригованным взглядом и без возражений снимает ханьфу, оставшись в одних штанах и нижней рубашке. Сяо Синчэня знобит в безмолвной истерике, затейливый узор на рукояти метёлки впивается в пальцы. На кровать он Сюэ Яна буквально швыряет, не поскупившись на духовную силу, а потом наваливается следом. — Ненавижу тебя, — шипит даочжан. — Ненавижу, ненавижу! Что ты со мной сделал, чудовище? Руки смыкаются на чужой шее без намёка на ласку или нежность. Сюэ Ян прогибается, точно кошка. Сяо Синчэнь проклинает самого себя и свою слабую плоть, которая реагирует на всё это по-своему. Перед глазами маячат картинки из проклятого сборника. — Гэгэ… — стонет Сюэ Ян. — Заткнись. Я не собираюсь слушать твои оправдания! Что именно он собирается делать, Сяо Синчэнь и сам понимает с трудом. Сознание приказало долго жить и больше не вмешивается. Он смотрит на кровать, в которую вжимает Сюэ Яна, и вспоминает, как едва не умер от страха за него прямо в этой комнате, а потом впервые поцеловал его сам здесь же, ещё будучи слепым. От воспоминаний кружится голова и снова это безмолвное, безумное, горячее: «Падай. Будет весело, весело, весело…» Каждый шаг — очередной бросок в бездонную пропасть. Солнце зашло и больше никогда не вернётся, теперь в его мире бесконечная ночь в горьком полынном омуте и глаза эти безумные, затягивающие хуже любого болота в свою топкую черноту. «Убить или любить? В чём разница, ты меня спрашивал… что ж, теперь я и сам не знаю… ничего больше не знаю, беда моя», — думает Сяо Синчэнь, в то время как собственные руки тянут вниз чужие штаны. — Сяо-гэ… — выдыхает Сюэ Ян, но тотчас же получает очередной довольно ощутимый удар метёлкой, который на этот раз приходится куда-то по спине. — Я сказал, молчать! — резко и грубо обрывает даочжан не то из ненависти, не то из страха. Его любимый враг, такой беззащитный перед ним, стоя на коленях в одной лишь рубашке. От причёски, которую он сам так заботливо сделал утром не осталось и следа, длинные чёрные волосы разметались по алому шёлковому одеялу, которое Сюэ Ян так судорожно сжимает пальцами, на которых всё ещё виднеется чужая засохшая кровь. От этой картины пах наливается такой тяжестью, что терпеть попросту невыносимо. Остатки стыда тонут в пьянящем океане безумия, и Сяо Синчэнь стягивает собственные штаны, не веря, что творит то, что творит. Скупая информация, бегло почерпнутая из книжки ни демона не помогает. Он и не читал толком, всё больше смотрел картинки, да и думать в таком состоянии попросту невозможно. Им управляет желание взять, подчинить, забрать у всего мира и сделать… сделать хоть что-то. — Сяо-гэ… — шипит Сюэ Ян, когда Сяо Синчэнь буквально вколачивается в его тело с размаху и всухую. Боль такая, что перед глазами полыхают красные пятна, а из-под ресниц сами собой текут непроизвольные слёзы. Не заорать в голос он умудряется только благодаря изумлению, безумному восторгу и страху спугнуть своего святого изверга. Сюэ Ян до крови прикусывает собственный палец, и этой же самой кровью чертит очищающий талисман прямо на самом себе. Выгибается назад, рискуя вывихнуть себе позвоночник, но зато ловит руку своего чокнутого даоса, в которую вкладывает пузырёк с маслом (спасибо А-Яо за старую привычку таскать его с собой в кармане штанов) и мысленно молится всем богам, чтобы Сяо Синчэнь сам догадается, что к чему. Потому что если не догадается, то Сюэ Ян его всё равно не остановит сейчас, ибо готов умирать хоть от боли, хоть от удовольствия — от этих рук всё одно. Сяо Синчэнь догадывается и следующее вторжение выходит чуть менее мучительным, хотя на этот раз он всё же орёт от боли и этого бесноватого веселья. Где-то на заднем фоне мелькает мысль о том, что образованием святого изверга всё же придётся заняться, но это будет потом, а пока есть вот это безумное наслаждение, которое не перекрывает боль даже наполовину, но от этого всего всё равно так сладко, что хочется выть, стонать и кусать губы в кровь, особенно когда ладонь Сяо Синчэня ложится на шею, на которой к утру расцветёт чудесное пурпурное ожерелье из синяков. — Сяо-гэ… — протяжно стонет Сюэ Ян, задыхаясь от восторга. — Смерть моя… Сяо Синчэнь чувствует отголоски чужой боли, которая смешивается с его собственным наслаждением, и он ощущает себя человеком, совершающим преступление, но не может остановиться. Мир остаётся где-то далеко за пределами сознания и нет больше ничего, кроме этой жаркой, безумной… мести? Ненависти? Любви? Страсти? Темноты этой бесконечной, в которой он тонет, захлёбываясь собственными стонами… — Боль моя, — шепчет даочжан, беспорядочно цепляясь руками за плечи и волосы своего врага, когда удовольствие достигает своего апогея. С губ срывается болезненный стон и он зажмуривает глаза, позволяя себе сорваться в бездну. Его трясёт от пережитого оргазма и от осознания того, что сотворил. Он наклоняется вперёд по-прежнему не открывая глаз, на ощупь находит губами губы Сюэ Яна и целует глубоко, жадно, задыхаясь от медного привкуса крови, чужой боли и греховного властного чувства над человеком, дрожащим от наслаждения в его объятиях. Прячется в эту спасительную темноту, понимая, что реальность обрушится на его плечи и раздавит, стоит лишь открыть глаза. — Не вздумай себя винить, — говорит Сюэ Ян. Голос у него хриплый, слегка искажённый болью и в то же время такой настоящий, без этих его притворных фиглярских интонаций, что у Сяо Синчэня мурашки пробегают по спине. — Я… сделал тебе больно… — слова даются с неимоверным трудом. — Я твой враг, врагам положено делать больно, — ухмыляется из темноты его любимое чудовище. — Небеса, гэгэ, знал бы ты, как давно я этого ждал! — Ты безумец, — шепчет Сяо Синчэнь. Его губы касаются пульсирующей жилки на покрытом испариной виске. — Ты тоже, гэгэ. А ведь ещё удивлялся, почему мне понадобился именно ты, — Сюэ Ян едва заметно усмехается. — Ты меня не простил? — Врагов не прощают, — ворчит даочжан, прижимая своё безумное чудовище ближе. — Иногда я в самом деле жалею, что не убил тебя или себя… Он всё же заставляет открыть глаза, чтобы взглянуть в другие, такие любимые и ненавистные, в эту минуту полыхающие демонически-красным. — Умрём вместе, — говорит Сюэ Ян. — Когда-нибудь... Когда закончится игра…