Костры на Парнасе (Жизнь с Луи).

Мальчик лет восьми в коричневых бархатных штанишках до колен с перламутровыми пуговицами, выстроенными в ряд вдоль наружного шва с обоих боков, начиная от нижнего края штанин, в матросской курточке не синего, как обычно, а то же коричневого цвета, напоминающий тем самым маленького плюшевого медвежонка, нёсся в водовороте людского муравейника, изо всех сил прокладывая дорогу в толпе. Времени было около полудня, и шумная городская улица была заполнена разношёрстным народом. Биржевые маклеры, мороженщики, лудильщики спешили по своим делам, и никто не обращал внимания на тяжело дышащего от быстрого бега ребёнка. Он бежал так, как будто за ним гналась стая разъярённых собак, хотя ни преследование, ни опасность нему не угрожали, по крайней мере, ничего подобного этому не было заметно для стороннего наблюдателя. Мы пишем здесь « мальчик», и у читателя может сложиться впечатление, что весь свой путь он совершал в полном одиночестве. Это не совсем так. Ещё несколько минут назад до того, как возникла необходимость пересечь 7-ю авеню, мальчиков было двое. На перекрёстке же они разделились, и тот, другой, теперь бежал дворами и переулками в том же направлении, что и первый. Похоже, у них были причины опасаться, что их увидят вместе. Другой мальчик был на несколько лет старше нашего героя, волосы у него были почти такого же оттенка, но не так кудрявились, как у того, кто бежал теперь во весь дух в ежедневной сутолоке мимо омнибусов, пролёток, порою преграждавших ему путь и идущих навстречу случайных прохожих. На нём была надета серая блуза с широким отложным воротником, чёрные, несколько широкие штаны, перехваченные на талии узким кожаным поясом с ярко сиявшей медной бляшкой. Но речь, проницательные читатели, пойдёт сперва вовсе не о нём, а, как не трудно догадаться, о первом из детей, который выбрал более оживлённый маршрут. Мальчик заметил группу людей, столпившихся возле наклеенной на тумбу афиши. «Новые электрические опыты Томаса Эдисона», – такова была надпись на ней. Мальчик любил различные научные эксперименты и в другой раз охотно бы прочёл всё, что написано на афише, что бы затем оказаться в нужном месте и в нужное время, но сейчас он чрезвычайно спешил и потому лишь ускорил шаг. Вскоре он поравнялся с неряшливо одетым мужчиной с седой всклокоченной бородой. « Романы Теодора Достоевского! Выдающегося писателя из далёкой Сибири, – выкрикивал он, – покупайте и читайте вновь переведённые и прекрасно изданные романы Достоевского. «Преступление и Наказание», «Оскорблённые и униженные», «Бедные люди» – каждая книга за 12 центов». Вокруг старика столпилось уже несколько людей, причём достаточно не бедных, насколько можно было судить по одежде. Но мальчику надо было спешить, и он продолжал свой кросс. Маленький газетчик с бойким подвижным взглядом чуть не сбил его с ног. « Сенсация! Сенсация! – заорал он, даже не оглянувшись, – революционерами-террористами убит российский император Александр»! « Чёрт бы побрал этих русских», – совсем не по-детски проворчал мальчик и бросился вперёд. Внезапно он остановился, едва не налетев на девочку примерно того же возраста, которая катила впереди себя с помощью палочки весело звеневший железный обруч. На девочке было длинное, со множеством оборок платье и соломенная шляпка, украшенная синей муаровой ленточкой. Мальчик остановился и, учтиво шаркнув ножкой, поклонился. Девочка, положив палочку и обруч на мостовую, взявшись обеими руками в лайковых перчатках за платье, присела в изящнейшем реверансе. « Надо же, какая встреча, мисс Ребекка ван Глен», – поздоровался мальчик. « Здравствуйте, я то же рада вас видеть, мистер Гарри Стайлс», – отозвалась Ребекка. « Прошу прощения, что не заметил вас, – начал Гарри, – желаю вам приятной прогулки». « До сих пор нахожусь под впечатлением от вашего дня рождения, мистер Стайлс. Это было незабываемо. Надеюсь, что в следующий раз мне будет так же приятно провести время в вашем доме, отмечая Рождество или день Благодарения. Любой праздник с вами – во много раз приятнее», – с восторгом заметила девочка. «Видите ли, мисс ван Глен, – замялся Гарри, – дело в том, что это зависит от того, насколько позволят нам скромные материальные возможности нашей семьи». « Позвольте спросить вас, мистер Стайлс, почему вы перестали посещать школу»? – вдруг поинтересовалась юная мисс ван Глен. « Моя мама считает, что для меня более подходит домашнее обучение. Учителя приходят к нам на дом. Между прочим, экстерном в этом году я закончил уже пятый класс», – добавил Гарри. « Надо же, – не без зависти протянула Ребекка, – уже пятый, а я всё ещё во втором. Куда же это вы торопились, мистер Стайлс»? « У каждого свои секреты, мисс ван Глен. Необходимо торопиться, потому что нужно многое успеть, vita brevis ( жизнь коротка), как говорили древние. Будете ли вы любезны ответить мне, что вы будете делать сегодня вечером, мисс ван Глен»? – вдруг спросил Гарри. « Не знаю. Я ещё не планировала», – смутилась девочка. « Какое совпадение. Я то же. Но как насчёт вечерней велосипедной прогулки в парке, мисс ван Глен»? « О! Это было бы замечательно! А ваши родители позволят вам, мистер Стайлс»? – поинтересовалась Ребекка. « А ваши»? – ответил вопросом на вопрос Гарри Стайлс. Ребекка не успела сказать ни слова, потому что рядом с ней появился веснушчатый угловатый подросток в чёрной жилетке, очень на неё похожий, но выглядевший немного старше. « Что ты с ним разговариваешь, Ребекка. Он же нищий», – сказал он, взяв девочку за руку. Девочка подобрала свой обруч и палочку и теперь растерянно улыбалась. « Но, Гарольд, его мать»… « Знаю, вдова, которая не хочет ударить в грязь лицом перед соседями и устраивает роскошные приёмы на последние деньги. Она живёт лишь на пенсию и те сбережения, что успел оставить покойный мистер Стайлс. Этот сопляк, её сынок, – не из нашего круга. Если меня пригласят, я больше к нему не пойду и тебе не советую. Опять все будут им восхищаться, и заставят его читать по-латыни, а у меня и так после школы от неё голова болит. Подумаешь, умник, наизусть в восемь лет знает эту… как её», – запнулся Гарольд, который был старшим братом Ребекки. « Энеиду! « Энеиду» Вергилия Публия Марона»! – закричал Гарри и уже собирался возразить нахальному братцу, как опять движение многолюдной улицы захлестнуло его. Между ним и братом с сестрой прошло несколько прохожих, невдалеке проехал экипаж, производя безумный грохот. Когда же всё вокруг улеглось, ни Ребекки, ни Гарольда уже не было видно. Гарри вздохнул и побежал дальше, минуя перекрёсток, где стоял высокий усатый полисмен-регулировщик в синем мундире, отчаянно пытавшийся навести порядок в пёстрой массе сновавших взад и вперёд различных единиц гужевого транспорта. Через некоторое время мальчик оказался перед массивной дверью, ведущей в подъезд многоквартирного дома. Он быстро взобрался по лестнице и дёрнул за верёвку, привязанную к язычку дверного колокольчика. Дверь распахнулась. Открывшая дверь женщина, полная афро-американка, в ярко-красном головном платке, с рельефно выделявшимися массивными щеками и пухлыми чувственными губками слегка поклонилась и поздоровалась с мальчиком. Мальчик прошёл вслед за ней в квартиру, и женщина захлопнула за ним дверь. Та комната, в которой оказался Гарри, была гостиной, изрядно обветшавшей, но ещё сохранявшей остатки былой роскоши. Потолок был украшен позолоченными арабесками в новейшем модном псевдомавританском стиле. Правда, позолота местами почернела и осыпалась, но и теперь всё это выглядело достаточно внушительно. Свет пробивался в комнату сквозь тёмно-малиновые густые занавеси из тяжёлой и плотной ткани. На подоконниках и маленьких столиках стояли местами слегка треснувшие китайские фарфоровые вазы с синими кобальтовыми рисунками по белому фону. Огромный фикус тянул свои чахоточные ветви с пожелтевшими листьями на них из кадки в углу. На продавленном кресле потягивалась большая пушистая кошка с ярко–синими, как тот же кобальт, глазами, чью бледно-серую шкурку украшали черные полосы, и которой придавали чрезвычайно изящный вид белые пятна на носу, хвосте и ушах, только что разбуженная шагами Гарри по паркету, – мамина королевская аналостанка, в которой миссис Стайлс души не чаяла. Кошка с укоризненным видом поглядела на Гарри и отвернулась. А женщина средних лет в красном платке, когда Гарри сел на стул, нагнулась и собиралась снять с него туфли. « Не стоит, Лилиан, – сказал мальчик, – я вполне могу это сделать самостоятельно. Кроме того, я скоро уйду, так что я не собираюсь разуваться». « Пойду, доложу барыне, что вы явились, мастер Гарри, мой юный господин», – сказала Лилиан, исполнявшая в этом доме обязанности няни Гарри и являвшаяся единственной прислугой Стайлсов на тот момент. Через некоторое время в гостиной появилась сама миссис Стайлс, высокая статная дама лет 30 – 40, одетая по-дорожному. На ней было тёмное бордовое платье и такая же шляпа с птичьими перьями. « Здравствуй, мама»! – сказал Гарри. « Ты готов, Гарри? – спросила она, - ты не забыл? Мы сегодня идём на прослушивание к мистеру Антониони. О! Что я вижу? Твой костюм весь покрыт пылью. Ответь мне, где ты сегодня проводил время и почему ты так тяжело дышишь. Откуда это ты сбежал»? « Но, мама, ты же сама разрешила мне прогуляться», – оправдывался Гарри. « Разрешила. Но то, чем ты занимался, чем бы это ни было, и обычная утренняя прогулка – вовсе не одно и то же. Согласись, Гарри», – произнесла миссис Стайлс назидательным тоном. « Я надеюсь, что ты мне всё, как следует, объяснишь. И что ты скажешь мне правду. Ты же не осмелишься лгать своей бедной мамочке? Не так ли, Гарри»? – добавила она. « Я ходил сегодня утром в Гарлем, посмотреть на собачьи бои, мама», – наконец, после долгого колебания выдавил из себя юный мистер Стайлс. « Что я слышу? На собачьи бои? Как это гадко! Я даже не буду спрашивать тебя, с кем ты туда ходил. Но разве это подходящее занятие для такого чудесного мальчика, как ты, для юного джентльмена, который уже в восемь лет умеет читать по памяти «Энеиду» в оригинале? Ты совершенно не дорожишь памятью своего покойного отца! – она взглянула на средних размеров портрет в чёрной траурной раме, висевший на стене и изображавший человека довольно приятной наружности с такими же, как у Гарри, несколько грустными большими сероватыми глазами, под которым было подписано « На добрую память об Эдварде Дезмонде Стайлсе», – Я думаю, Эдвард хотел бы гордиться тобой, а вместо этого то, что я узнала о тебе и твоём… друге, – совершенное бесстыдство! Не говоря уже о том, что такие прогулки могут оказаться небезопасны для вас обоих. Нет, ты конечно не виноват, но этот Луи так на тебя влияет! Я обязательно поговорю с его отцом, мистером Эндрю. Надеюсь, что этого больше не повторится»! « Но, мама, – обиженно протянул Гарри, – Луи мой друг. Ты же сама была не против того, что бы мы были друзьями». « Что ты, Гарри? Я отнюдь не запрещаю тебе дружить с ним. Но ты должен так с ним дружить, что бы он всегда помнил, где его место. Ты – сын джентльмена, весьма уважаемого человека. Помни это, Гарри», – продолжала миссис Стайлс. Гарри помолчал немного и промолвил: « Хорошо, мама»! « Нам пора, мы идём, Лилиан»! – обратилась миссис Стайлс к служанке, когда та с помощью платяной щётки смахнула уличную пыль с куртки и штанов её сына. Мать Гарри взяла его крепко за руку, и они вдвоём покинули гостиную. Лилиан закрыла за ними дверь. На заднем дворе дома, где жил Гарри, располагалось одноэтажное строение с крепкими каменными боковыми стенами. Над этой постройкой поднимался густой дым, а в окнах то и дело отражались и преломлялись багровые всполохи. Внутри этого здания был устроен небольшой кузнечный горн, и помещение внутри было от этого похоже отчасти на цех или мастерскую. На одной из стен висели две дешёвые монохромные литографии, изображавшие: одна – Ф. М. Вольтера, другая – Ж. Ж. Руссо. Розовощёкий мужчина атлетического телосложения в рубашке с засученными рукавами большими клещами захватил из горна кусок раскалённого добела железа, положил его на наковальню и принялся ударять по нему молотом, напевая песенку. «Vive Henri Quatrième, Vive ce roi vaillant ! Ce diable à quatre A le triple talent De boire de battre Et d'être un vers gallant. (Жил-был Анри Четвёртый, Он славный был король, Вино любил до чёрта, Но трезв бывал порой), – звуки этой песни разносились по всему окружающему пространству под аккомпанемент весёлого перезвона молота, ковавшего железо. Человека, который с явным удовольствием работал теперь с железом, звали Андре Тро Сен-Томон. Его предки были все так ли иначе связаны с металлом. Кузнецы, литейщики Сен-Томоны давно славились своим мастерством и в Новом и в Старом свете. Сам Андре провёл свою молодость на юге, с детства он помогал своему отцу и осваивал секреты мастерства в его кузнице на окраине города Батон-Ружа, где и родился. Когда-то давным-давно, ещё в XVIII веке, задолго до обретения Американскими штатами независимости первые Сен-Томоны ступили на землю Американского континента. Так и жили они тихой, провинциальной жизнью, и молодой Андре полагал, что ничего особого судьба ему не приготовила, и он будет двигаться дальше, по накатанной пращурами колее. Но эта ужасная неразбериха, именуемая Гражданской войной, многое изменила в жизни Андре. Юноша-ремесленник быстро разочаровался в планах и целях конфедератов и записался в армию Севера. Много пришлось пережить ему за годы войны. Когда же, в 1865 году, армия южан была наконец разгромлена, демобилизованный Андре ( правда, теперь его всё чаще именовали Эндрю) много поскитался по едва начавшей оправляться от тягот войны стране. Наконец, он осел в Нью-Йорке, «этом городе контрастов и больших возможностей», как нередко гласили рекламные путеводители, составленные не особо художественно одарёнными журналистами. Десять лет назад Андре поступил на службу на предприятие Эдварда Дезмонда Стайлса в качестве старшего мастера, и между ним и его работодателем установились вполне приятельские отношения. Именно тогда он и встретил Анжелику. Анжелика Томлинсон работала секретаршей-делопроизводителем в компании мистера Стайлса и быстро оценила старшего мастера по достоинству. Через некоторое время она вышла за него замуж, и у них родился сын, тот самый мальчик в серой блузе и чёрных брюках, беглое упоминание о котором читатель, может быть, уже заметил в начале данной главы. Отец дал ему имя Луи, – в честь Луизианы, того края, откуда был сам родом. Луи очень рано потерял мать, послеродовые осложнения потребовали длительного лечения. Врачи же – в основе своей люди, и ничто человеческое им не чуждо, в том числе и способность ошибаться. Анжелике низкоквалифицированные медики назначили тот препарат, который, как выяснилось впоследствии, был для неё смертельно опасен. После тяжёлой агонии миссис Сен-Томон скончалась, и Андре самому пришлось воспитывать своего сына. Несчастный случай, если, конечно, можно назвать несчастным случаем выстрел, прогремевший во время забастовки, унёс жизнь мистера Стайлса. Дела его семьи и всех, кто был связан с ним, пришли в полный упадок. Но Сен-Томон не отчаялся, он снял в аренду небольшую мастерскую и занялся кустарным производством, которое, правда, со временем уж не приносило того желаемого дохода, на который он вначале возлагал столько надежд. Но Андре не отчаивался в силу прирождённого галльского оптимизма, который – весьма полезная вещь, особенно в некоторых ситуациях. Сен-Томон продолжал насвистывать и стучать в такт своей песенки молотом. В это время в комнату стремительно вошёл запыхавшийся мальчик лет десяти, одежду которого мы, как читатель помнит, уже несколько раз описывали. Это и был сын мистера Сен-Томона, Луи, лучший друг и товарищ Гарри Стайлса. « Привет, сынок, – воскликнул отец, заметив его, – где тебя носило, Луи»? « Я ходил в Гарлем с Гарри на собачьи бои», – отозвался мальчик. « Уж будь поосторожнее с этим, сынок. Я не вижу в этом ничего плохого. В другой я раз я бы сам с удовольствием наведался туда, Луи, но теперь у меня мало свободного времени. Хотя… Знаешь, Луи, что-то в последнее время я как будто работаю себе в убыток… Так, ну что… Объясню тебе потом. Но мама Гарри в последнее время стала какой-то подозрительной, всё тревожится за своего малыша. Ты знаешь, как я дорожу отношением к нам миссис Стайлс, поэтому не будем её огорчать. А, сынок? Надеюсь, ты меня понял. Ну, работа уже закончена», – проговорил он и опустил ярко-красную подкову в чан с холодной водой. Раздалось оглушительное шипение. « Садись, пообедаем», – пригласил Андре сына за стол, покинув своё рабочее место за наковальней. Обед состоял из сэндвичей с ветчиной и листьями салата и традиционного лукового супа. После того, как трапеза была окончена, Андре вернулся к работе, а Луи продолжил сидеть за столом в глубокой задумчивости. « Почему это у меня такое странное имя, папа»? – вдруг спросил он. « И вовсе не странное. Не болтай глупостей, сынок. Отставить, сынок! Я назвал тебя Людовиком потому, что, хотя все мы и живём уже несколькими поколениями здесь, изначально мы всё же французы. Сам я – никакой не Эндрю, а Андре, а деда моего звали Тибо и так далее. Нечего стесняться собственного имени, сынок, главное ведь не то, как оно звучит, а то, насколько порядочен человек, что его носит. Французы многое сделали для этой страны, – увлёкся мистер Сен-Томон, – взять, к примеру, хотя бы господина Эйфеля, по проекту которого ведётся сооружение грандиозного памятника нашей Свободе. Пусть нас величают лягушатниками и папистами, – какое нам дело до того? Это Нью-Йорк, сынок, и здесь каждый живёт, как ему удобнее. Мы живём в такие времена и в такой стране, когда происхождение не является главным условием для того, что бы чего-нибудь в жизни добиться. Теперь человеку легче достичь успеха своим трудом. Труд, как говорится, облагораживает человека. Не помню, кто это сказал, – тут он покосился на портретики Вольтера и Руссо, – но слова замечательные. Теперь уж, надеюсь, и представить себе невозможно, что бы повторилось что-нибудь подобное Варфоломеевской ночи. Давно уж перевелись такие изверги, как Карл Девятый. Да вот раньше были времена… Даже нашего доброго короля Генриха ножом из-за угла предательски убил этот чудовищный Равальяк! Но теперь – совсем другое дело… Правда у нас свой Равальяк объявился – Бутс ( Бут). Да, хватало неразберихи и с Дэвисом, и с Линкольном. Распря была похуже фронды. Но это всё же не повод так предательски убивать человека. « Мой американский кузен»… Подумать только, что всё так обернётся!.. Да, жить своим трудом, это вовсе не то, что легистам гугенотов резать, а во много раз приятнее. Ничего в жизни, сынок, не доставляло мне такой радости, как моя работа. Даже Анжелика, твоя мать»… Он не смог договорить. Что-то вязкое, липкое подступило к его горлу. Заметив внимательный взгляд сына, он отвернулся. Через некоторое время последнее изделие было остужено в чане с водой, и мистер Сен-Томон, помыв руки и сняв фартук, сел напротив сына. « Хочу тебе сказать нечто важное, – вновь начал он, – ты знаешь, что дела мои что-то стали не так хороши, как прежде. Заказов почти нет… Это всё из-за Марка Джорджа Остена. « Marc George Austin and the company» – вот как это называется. И что же они придумали, эти монополисты? Они оказывают услуги за такие низкие цены, что вся клиентура теперь у них. Я бы то же снизил, но это невозможно, потому что надо принимать во внимание стоимость ручного труда и всё такое. Да и плата за аренду повысилась. Я знаю, этот Остен хочет выжить меня отсюда. Его монополия – это конвейерное промышленное предприятие, а моя мастерская перед ней – пигмей перед гипербореем. Так ему кажется, во всяком случае, сынок, как я думаю. Подручные мистера Остена несколько раз приставали ко мне со своими гнусными предложениями, но я всякий раз отказывался. Не знаю, надолго ли хватит моего терпения. Вот я и собрался объявить тебе, что намерен переехать с тобой в Старый свет. Думаю, что старушка Европа благосклоннее примет нас. Там ещё умеют ценить ручной труд. Там, думаю, в большем почёте профессии, связанные с благородным искусством общения с металлами. Ведь, согласись, европейцы в любом отношении консервативнее нас. Вот я и решил попытать счастья, дружок. Конечно, во Франции мне нечего делать, особенно после того, что там в последнее время творилось. А вот в Англии нам было бы в самый раз. Хочу попробовать начать всё прямо-таки с нуля, Луи! Начать новую жизнь». « И мы уедем из Нью-Йорка, папа»?! – с изумлением переспросил Луи. « Я понимаю, тебе не хочется расставаться с друзьями, но что ж поделаешь, c'est la vie ( такова жизнь), мой мальчик. Обещаю тебе, что мы ни за что не уедем, не попрощавшись сперва с миссис Стайлс, ведь я стольким обязан её покойному мужу, и её сыном», – отозвался отец. « А как сам Гарри к этому отнесётся»? – осведомился Луи. « Ну, я думаю, что у вас с ним не так много общего, как тебе кажется. Они люди другого слоя, не чета нам, простолюдинам. Как-нибудь переживёт уж Гарри твой отъезд, не беспокойся. Что ж, в самом деле, у него друзей что ли, кроме тебя, нет? Если не было, заведёт себе новых. Уж я знаю этих заносчивых отпрысков из « хороших» семей»! – попытался ободрить сына Андре. Сын ничего не ответил. Нет, он не был расстроен. Но внезапное решение отца оказалось для него уж чересчур неожиданным. Андре начал вновь насвистывать, а после – даже напевать ту же самую песенку: «Но смерть полна коварства, Его подстерегла, И нанесла удар свой Ножом из-за угла. От этого удара Кровь брызнула из жил, И наш правитель старый Скончался, как и жил». Миссис Стайлс, крепко сжимая руку сына в своей руке и прикрывая лицо платком от сильного запаха, поднималась по высокой лестнице с ажурными чугунными перилами, на которой пахло репчатым луком и сырым картофелем. Мистер Антониони оказался весьма забавным тщедушным старичком в потрёпанном халатике с несколько крючковатым носом и клочками волос справа и слева над висками, по обе стороны от весьма обширной лысины, которая, казалось, образовывала вместе со лбом единое целое. Старичок был любезен, приветлив, прямо-таки весь сиял добротой и излучал что-то очень дорогое сердцу каждого. В его облике было нечто совиное. Большие круглые очки в золотой оправе довершали сходство с мудрой птицей богини Минервы. « О, это настоящий Себастьян Эар, как я полагаю»? – поинтересовалась гостья, пройдя с сыном в комнату и заметив стоящий там большой старинный инструмент. « Да, подлинно эаровский, синьора, – с улыбкой согласился Антониони, – вижу, вы разбираетесь в этом». « Не очень – призналась миссис Стайлс – просто я привыкла, что бы всегда было всё самое лучшее. Знаете, если скрипка – то Амати, или Страдивари, если виолончель, то Гварнери, если туба, то это непременно должен быть Сакс, а рояль, естественно, – Эар. Вы меня понимаете? У меня самой был такой же, только после того, как обстоятельства сложились неблагоприятным образом, часть мебели пришлось продать. Мне не хотелось бы сейчас вспоминать об этом». « О, не оправдывайтесь, синьора Стайлз, – принялся успокаивать мистер Антониони, – если вам не приятно, никто не настаивает, что бы вы продолжали об этом рассказывать. К тому же, он немного расстроен». В тоне старого Антониони с большей отчётливостью проскользнула ирония. « Полагаю, вам известна цель моего визита? – внятным, отчётливым голосом произнесла миссис Стайлс, – Я хотела бы проконсультироваться с вами, как со специалистом по вокалу. Вы, надеюсь, знаете, что мой сын»… « … В совершенстве владеет латинским и знает наизусть классиков древнеримской литературы. Да, это мне известно». « Это – не единственное достоинство моего сына. В течение прошлого года с Гарри занималось музыкой два преподавателя. Вы знаете, чего мне это стоило. Они говорили, что мой сын подаёт немалые надежды, но я не очень доверяю людям, которые получают от меня деньги. Им бы только набить себе цену, вытянут последний грош, наплетут с три короба, а потом – поминай, как звали, мистер Антониони. Поэтому мне бы хотелось услышать ваше независимое мнение. У Гарри есть талант. Мне говорили… Но я не вполне доверяю тем, кто высказывал подобное суждение. Они – люди не вполне компетентные. О, я так волнуюсь», – выдавила из себя, наконец, миссис Стайлс. « Вы хотите, что бы я прослушал вашего сына и определил, стоит ли ему дальше заниматься музыкой, или это всё – лишь пустая потеря времени»? – заключил Антониони. « Да, вы угадываете мои мысли», – промолвила миссис Стайлс. « В таком случае посидите несколько секунд молча, – отозвался мистер Антониони, – я всё же должен слушать вашего сына, а не вас. Ну-с, мой юный синьор, – обратился он к Гарри, – возьмите-ка для начала ноту соль». Он открыл крышку рояля и нажал клавишу. Гарри повторил. « Неплохо. Теперь кварту, терцию», – продолжал музыкант. Гарри выполнил всё, что требовал от него этот приятный на вид старичок. « Теперь, мой дорогой синьор, спойте то, что вы любите, непринуждённо, но с чувством, с выражением, что бы я мог оценить ваши вокальные данные, так сказать, во всей их красе», – велел мистер Антониони. И Гарри запел. В скромном жилище старого итальянца, заваленном нотами, давно не играющими музыкальными инструментами, раздались звуки нехитрой народной французской песенки, исполняемой чистым голосом невинного ребёнка. « Жил-был Анри Четвёртый, Он славный был король, Вино любил до чёрта, Но трезв бывал порой», – пел Гарри. Это была та самая песня, с которой читатель уже имел удовольствие познакомиться в исполнении отца Луи. Миссис Стайлс была готова взорваться от возмущения. «Как ты можешь, Гарри, – вскричала она, – прекрати немедленно. О, какой позор! А всё потому, что пропадаешь, неизвестно где, и водишься со всякими лягушатниками и макаронниками! О, простите, мистер Антониони, это я не про вас". Лицо итальянца было озарено каким-то крайним восхищением. «Mamma Mia ( мамочка моя)! – произнёс он наконец, – у вашего сына великолепный голос, а вы ещё чем-то недовольны. Простите его. Он ещё ребёнок. Это всего лишь невинная неопытность. Вполне приличная народная французская песня. Я вполне люблю и ценю фольклор и всё, что с ним связанно». « Вы, правда, так считаете, мистер Антониони»? – спросила миссис Стайлс. « Истинная правда, – сказал итальянец и, обращаясь к Гарри, добавил, – что ещё вы знаете, мой юный синьор»? « Учителя, которые со мной занимались, посоветовали мне опусы для голоса Вивальди, Скарлати, Джезуальдо, и я неплохо с ними справился», – отвечал смущённый Гарри. « У меня не было возможности следить за репертуаром сына, мистер Антониони», – виновато заулыбалась, стараясь скрыть раздражение, миссис Стайлс. « Вас это не радует, миссис Стайлс? Не понимаю только, почему»? – поинтересовался старик. « Но это же всё – католики! Нечестивые католики», – запричитала дама. « Что ж, у каждого свои политические и религиозные пристрастия. Я лично не думаю, что сочинения Уильяма Бёрда или Генри Пёрселла более предпочтительны по сравнению с этими великими итальянцами. И то и другое – шедевры мировой музыки», – промолвил Антониони. « И каково ваше мнение, мистер Антониони»? – спросила мать. « У вашего сына замечательный звучный и сильный голос мягкого и тёплого тембра с широким диапазоном, альт, – объяснял старый музыкант, – в нижнем регистре почти эквивалентный контр-тенору. Это весьма уникально. Ваш сын действительно одарён. У него хорошо развитый музыкальный слух. Но вы, надеюсь, понимаете, что одного таланта здесь недостаточно. Необходим долгий, упорный труд. В любом случае, вам следует подумать о продолжении музыкального образования. С таким знанием латыни и голосом ваш сын с успехом бы занял достойное место в самой Ватиканской капелле». « Что вы! – с ужасом воскликнула миссис Стайлс, – это недопустимо. Что бы мой сын пел в папской капелле? За кого вы нас принимаете»? « Я вовсе на этом не настаиваю, – заверил мистер Антониони, – я только сказал вас, что для вашего мальчика было бы полезным улучшить своё вокальное мастерство в Европе. Здесь, понимаете, ещё недостаточная певческая школа, и если вы хотите, что бы со временем это стало профессией вашего сына, вам надо подумать о европейском музыкальном образовании». « Благодарю вас, мистер Антониони, – сказала растроганная миссис Стайлс, – вы вселили в меня надежду». « Должен предупредить вас, синьора, ещё вот о чём. С возрастом у вашего сына может возникнуть одна существенная проблема». « Какая»?! – изумилась миссис Стайлс. « Речь идёт о том, что мы, специалисты, именуем мутацией голоса. Как же объяснить вам, синьора?.. Вашему сыну пока только восемь лет. Где-то после 12-ти он вступит в пору полового созревания или, как это ещё называется, пубертатный период. В это время у мальчиков часто меняется голос, причём иногда не в лучшую сторону. У одних это проходит незаметно, а у других… Это игра природы, fenomeno della natura, в некотором роде – таинство. Поэтому, остаётся лишь молить Творца, что бы, когда Гарри станет юношей, его навыки не пропали даром», – проговорил мистер Антониони, благоговейно сложив руки. Когда Гарри и миссис Стайлс покинули мистера Антониони, мама сказала ему: « Ты опозорил меня перед мистером Антониони, Гарри, ты же не роялист и папист, что бы распевать такие песни. Пускай это был всего лишь мистер Антониони, он сам такой, но если бы это услышал кто-нибудь другой? Впрочем, хватит об этом. Но я всё скажу его отцу. Ведь от него ты всего этого набрался, а не от преподавателей, не так ли»? « Ты запретишь мне видеться с ним, мама»? – спросил Гарри. « Нет, вовсе нет. Но это было слишком. Надеюсь, что после разговора с его отцом, он изменит своё поведение. И учится он скверно. Я встречалась с мистером Эндрю, и он сказал мне, что Луи опять прогулял занятия. Я не хотела бы, что бы из-за его дурного влияния с тобой произошло нечто ужасное. Я не желаю, что бы ты брал с него пример», – говорила мать. « Но я вовсе не беру с него примера, наоборот, я стремлюсь всегда к тому, как ты мне говорила, что бы он брал пример с меня. Так ведь, мама»? – произнёс Гарри. « Именно так», – согласилась она. « Думаю, что ты не разрешишь прогуляться мне сегодня вечером в парке, – осторожно предположил Гарри, – судя по всему, я заслужил наказание». « Очень хорошо, что ты понимаешь, насколько ты меня огорчил, Гарри, – обрадовалась миссис Стайлс, – но я вовсе не запрещаю тебе прогуляться сегодня вечером. Ты вполне в таком возрасте, что бы я могла позволить тебе действовать иногда самостоятельно. Если ты действительно будешь в парке, то ничего плохого я в этом не вижу». « Я буду кататься на велосипеде», – объявил Гарри. « И, конечно, там будет твой друг. Вы с ним уже договорились? Так? Вот и скажи ему обо всём, о том, как правильно он должен к тебе относиться. И не забудь, что ты можешь кататься только до девяти вечера. Не позволяй себе опаздывать, Гарри», – напомнила миссис Стайлс. « Хорошо, мама. Я очень рад! Ты такая замечательная»! – поблагодарил её Гарри, и они оба скрылись за массивной входной дверью многоквартирного дома, где жили. Тёплым воскресным вечером 20 марта 1881 года в центральном городском парке Нью-Йорка было особенно многолюдно. Нарядные посетители, среди которых были джентльмены в высоких цилиндрах и котелках и дамы в изысканных туалетах, неспешно прогуливались по дорожкам. Парк пользовался большой популярностью у горожан, проводивших в нём часы своего досуга. Несмотря на это, парк выглядел несколько запущенным, опавшая прошлогодняя листва была ещё не везде убрана, а среди живых деревьев попадалось немало сухостоя. Обгоняя попеременно друг друга, двое юных велосипедистов продвигались по широкой аллее, служившей набережной небольшому пруду, в котором плавала разная водоплавающая живность, и отражались большие пушистые облака, будто корабли, шествовавшие в торжественном безмолвии по весеннему яркому небу. Велосипед первого ездока, Луи ( а это был именно он) был в некотором смысле технически совершеннее того, на котором ехал второй, Гарри. Хотя оба велосипеда имели достаточно высокое седло, значительно большее переднее колесо по сравнению с задним, а обод колеса был обтянут лишь плоской, слабо шероховатой резиной, всё же опытный взгляд мог ясно отметить различие и в устройстве шарниров, на которых поворачивался руль, и в цепной передаче. Это совершенство было плодом свободных художеств Андре Тро Сен-Томона, который развлекался так в минуты отдыха. Мелкий красноватый гравий, поблескивавший в лучах вечернего Солнца, и сухие листья тихо шуршали под колёсами велосипедов, а безжизненные толстые и длинные ветви и сучья противно скрипели над головами мальчиков. Планета продолжала медленно поворачиваться вокруг своей оси. День неумолимо уступал своё место ночи. « Как прошёл день, медвежонок»? – поинтересовался Луи. « Как обычно. Мама водила меня пробовать голос, и оказалось, что я не зря так долго мучился, проводя время за пыльными нотами. Что же ты, – спохватился вдруг Гарри, – называешь меня « медвежонком»? Всё « медвежонок» да « медвежонок»… « Тебе что, не нравится»? – удивился Луи. « Немного надоело. Почему только «медвежонок»? Римляне называли его « арктус», кельты « Артур», литовцы называют его « локис», венгры « лойко», у славян же этот зверь известен под именем « мишки», – объяснил Гарри. « Ой! Не дави на меня своей репетицией», – поморщился Луи. « Эрудицией, Луи, эрудицией. Похоже тебе, Азарт, действительно, следует взяться за ум, как говорит моя мама… Всё это ещё ничего, что « медвежонок», – продолжал Гарри, – вот мамины знакомые, к которым она иногда водит меня в гости, называют меня « вундеркиндом». Слово-то какое поганое! По-нашему это « уандер кид», « чудо-ребёнок». Скучно мне с ними! Терпеть не могу немецкого языка! Да и не «чудо» я вовсе, Луи. Но это ещё не так обидно, как то, как меня назвали сегодня утром, когда мы возвращались домой. Я встретил там Бекки ван Глен и хотел, что бы она была тут… Я предложил ей прокатиться вечером. Но тут появился её ужасный братец и принялся меня дразнить. Он назвал меня " нищим", Луи». « Хочешь, я набью ему морду»? – предложил мальчик, который среди многих уже успел получить репутацию лентяя и бездельника, за что он и приобрёл прозвище Азарт. « Нет. Не стоит. Зачем применять силу, Луи? Да и мама моя этого не одобряет», – возразил Гарри. « Ты же знаешь, какие чопорные и надменные эти ван Глены. Все, у кого есть «ван» в имени» – такие. И ван Хельсинги, и ван Винкли. Все, потому что они ( всё потому, что они) ведут свою родословную с тех времён, когда наш город назывался ещё Новым Амстердамом, и когда здесь хозяйничали голландцы. Они считают себя потомками самого Гудзона». « Ну нет, не скажи, ван Винкли и ван Хельсинги и то, будут поприветливее. А этот Гарольд – сущий кошмар! Чувствует себя безнаказанным только потому, что его папаша – крупный судовладелец, а мой папа умер», – всхлипывая, объяснял Гарри. « Похоже, набить ему морду всё-таки не мешает»! – задорно и с каким-то дерзким вызовом отозвался маленький Сен-Томон. « Не делай этого. Он»… – запротестовал Гарри. « Ты хочешь сказать, что он её брат, да? Это из-за Бекки»? – спросил Луи. Гарри задумчиво кивнул. Тени от велосипедных колёс чёрной паутиной распластывались по земле. Дремоту парка нарушала весёлая перекличка велосипедных звонков. « Она тебе нравится»? – спросил Луи, когда они вдвоём совершали очередной круг возле пруда. « Да, – просто ответил Гарри, – она прекрасна. Похоже, – сказал он, оглядевшись вокруг, – её братец сумел убедить и её саму, и своих родителей. Она не пришла. Как жаль»! « Ты ждал её и надеялся, что она будет здесь… Так, пустяки, не будем о грустном – неожиданно воскликнул Луи, – хотя, знаешь ли, мой отец собирается уехать отсюда». « Куда»? – Гарри чуть не свалился с велосипеда. « В Европу. Он хочет найти там новую работу. Мне не особо хочется уезжать, но ничего не поделаешь, Гарри», – пожал плечами Луи. « Ты оставишь Нью-Йорк»? – Гарри всё ещё недоумевал. Луи присвистнул: « Да, похоже, нам придётся уехать из города. Но я не забуду о тебе. Нелегко будет найти друзей на новом месте». « Думаешь, мне легче. После того, как папино дело окончательно прогорело, мне и дружить-то, в основном, ни с кем, кроме тебя, не приходилось», – жаловался Гарри. « Но у тебя останется Бекки», – утешал Луи. « Бекки? Да её братец меня к ней и на большое расстояние не подпустит, Луи, – скорбно вздохнул юный мистер Стайлс и добавил, – правда, моей маме посоветовали, что бы я учился в Европе, и… Но пока ещё ничего неизвестно. Поживём – увидим. Время покажет». Приятный весенний вечер близился к концу. Дневной свет медленно догорал на западе. Гарри слез с велосипеда и, подойдя к читавшему на белой скамейке со спинкой газету джентльмену средних лет, спросил: « Добрый вечер, сэр. Который час, сэр»? Джентльмен улыбнулся маленькому Гарри, изысканная вежливость мальчика явно пришлась ему по душе. Он вынул из кармана большие серебристые часы, от которых из кармана сюртука у него свешивалась цепочка, открыл крышку и внимательно посмотрел на циферблат. « Двадцать часов сорок пять минут, сынок», – отозвался он, возвращаясь к газете. Мальчики стремительно направились к выходу из парка. Её сын будет учиться за границей, он продолжит своё образование в Европе! Это однозначно! В самом деле, не на Бродвее же ему петь? Таковыми были размышления сидевшей в кабинете миссис Стайлс. За окном шёл мелкий унылый дождь, более обычный для осени, нежели для весны. Едва выглянувшие из почек светло-зелёные листики сминал беспощадный холодный ветер. Капельки дождя барабанили по оконному стеклу, где-то в углу долго и самозабвенно точила когти королевская аналостанка. Миссис Стайлс сидела, касаясь запястьями своих рук высокого письменного стола, на котором стояла внушительных размеров бронзовая чернильница в виде фигуры льва с откидывающейся спиной, мраморное пресс-папье и подставка для книг из того же материала. Перед дамой лежал трёхчетвертной лист тонкой мелкозернистой почтовой бумаги, исписанный только что её прямым, практически каллиграфическим почерком. На небольшом медном блюдечке находился расплавленный сургуч, около которого располагалась подставочка для пера. Миссис Стайлс по-прежнему предпочитала пользоваться гусиными, а не металлическими перьями, в силу традиции, которую привил ей её отец. Желтоватый конверт с наклеенными на него американскими марками, среди которых была одна зеленоватая за 3 цента с профильным портретом Бенджамина Франклина, уже ожидал своего часа немного в стороне. Миссис Стайлс написала письмо своей дальней родственнице, сестре покойного Эдварда Дезмонда Стайлса, Валлори, которая жила в Англии. Она просила свою золовку позаботиться о Гарри и встретить его, как следует. Само собой, миссис Стайлс, не имела возможности сама сопровождать сына. Нерешёнными оставалось несколько дел, связанных с векселями. Долги покойного супруга тяжким бременем легли на её хрупкие женские плечи. Забота о блестящем будущем сына боролась в ней с чувством вины перед ним. Она прекрасно понимала, как нелегко будет её малышу остаться совершенно одному в чужой и незнакомой стране. Но другого выхода, как она считала, у неё просто не было. Дрожащими бледными длинными пальцами, о которых когда-то, в дни её молодости говорили, что они созданы для поцелуев, она взяла письмо, сложила его вчетверо и скрыла в узкой бумажной пасти конверта. После этого она запечатала его сургучом. На печати отчётливо проступил фирменный знак Эдварда: большая буква « S» и малая « с» над тремя звёздами. « S» - обозначало Стайлсов, «с» - было сокращением от слова « компания». Звёзды обозначали три составляющие успеха: терпение, расчёт, честность. Миссис Стайлс отложила запечатанное письмо в сторону и вздохнула. Тусклая керосиновая лампа под потолком бросала таинственный отблеск на глянцевую заколку, видневшуюся среди аккуратно уложенных волос и выделявшуюся над пружинистыми завитками неопределённого цвета. Практичная, рассудительная вдова посмотрела по сторонам. Стены кабинета были оклеены уже отставшими в некоторых местах полосатыми обоями, большие настенные маятниковые часы задумчиво отсчитывали время. Чёрная минутная стрелка ползла неуклонно вверх. На той же стене, справа от часов висел пожелтевший дагерротип, изображавший молодую девушку и Эдварда Дезмонда Стайлса в пору начала его карьеры. Несчастная мать мысленно переносилась в своё прошлое. 4 июля 1865 года. Этот день был для неё незабываем. Тогда она впервые встретила Эдварда на большом балу в честь дня Независимости и окончания Гражданской войны. Правда, злые языки тут же окрестили этот бал пиром во время чумы, « балом проституток и воров». Конечно, всё это были лишь гротески и гиперболы, но доля правды в этом была. Предполагалось, что все честные и порядочные граждане Соединённых Штатов сгинули в лихолетье братоубийственной распри, а те, кто выжил, сделал это благодаря своей хитрости, изворотливости, словом, умения действовать « применительно к подлости». Да и капиталы, нажитые за годы войны и в послевоенный период, не отличались чистотой происхождения. Но, как подметили ещё древние римляне, деньги не пахнут. Впрочем, мистер Стайлс почти не имел к этому прямого отношения. Начальный капитал он получил в наследство от своего отца и приумножил его, во многом, исключительно благодаря своей личной инициативе. Лишь небольшую роль во всём этом сыграли связи его отца с Демократической партией и некоторое близкое знакомство с президентом Эндрю Джонсоном. Активное участие в избирательной кампании и агитация за кандидатуру Джонсона на досрочных выборах членов семейства Стайлсов так и остались непроверенной легендой. « Бал проституток и воров». Да, похоже, таким он и был, праздник Независимости и Примирения. Только молодые барышни из богатых семей, получившее аристократическое воспитание и блиставшие всевозможными драгоценностями, которые не упускали случая посоперничать друг с другом в умопомрачительности собственных нарядов, торговали своим телом с куда более далеко идущими целями, чем это еженощно проделывали девицы с улиц красных фонарей. И воры там были самые настоящие, – не те жалкие воришки, которых вечно преследует полиция, которые запускают руки в чужие карманы и достают из них бумажники, а особы куда более значительного масштаба. Грабили они не индивидов, а целое государство или народные массы. Сенаторы, члены парламента, партийные деятели, занимавшие высокие ответственные посты, представители крупных коммерческих организаций – все они тоже, в некотором смысле, заслуживали наименование воров. Но никому и в голову не приходило открыто так их назвать. Снаружи зал, где проводилось это торжество, был тщательно иллюминирован. Красные, синие и беленькие огоньки, масленые плошечки, накрытые колпачками из цветных стёкол, придавали улице и зданию праздничный, нарядный вид. Здание зала городских торжеств выглядело, как невеста перед алтарём. Миссис Стайлс, тогда ещё просто мисс, покинув доставивший её экипаж, в сопровождении своего отца, старого адвоката, вступила в этот таинственный и загадочный мир. Мистер Стайлс сразу же ей очень понравился. Он был красив, молод, хорош собой. Она моментально выделила его из большого количества прочих, не менее достойных джентльменов. Объективно мистер Стайлс был ничем не хуже и не лучше остальных своих коллег, но юной мисс показалось, что именно он создан исключительно для неё. За всё время празднества она не сводила с него глаз, биение сердца её участилось. Распорядитель представил её ему. Мистер Стайлс элегантно поклонился. И хотя потом он весь вечер старательно делал вид, что особо не заинтересован ею, девушка по одному, случайно брошенному взгляду, которым он выдал себя, поняла, что и она ему не безразлична. Окончив первый тур, мистер Стайлс отошёл в сторону, продолжая оттуда посматривать на юную барышню. Его окликнул молодой человек примерно тех же лет, удивительно на него похожий. Конечно, имелось множество различий, но при определённом ракурсе и освещении вид этой пары заставил бы задуматься о возможном родстве этих мужчин или об удивительных случайностях, на которые так щедра мать-природа. « Мистер Стайлс, какая встреча», – промолвил незнакомец с неискренней улыбкой. « Я бы предпочёл, что бы её совсем не произошло», – ответил молодой предприниматель. « К сожалению, судьба порой преподносит нам сюрпризы, – осклабился неприятный двойник мистера Стайлса, – надеюсь, вам удалось уладить свои дела с полицией и избежать обвинения в участии в подтасовке бюллетеней на прошедших выборах, мистер Стайлс? И на этот раз, как я вижу, вышли сухим из воды»? « Чем бы это ни было, – комплиментом или оскорблением, – в любом случае, подобное упоминание о моём прошлом мне неприятно, – обронил бизнесмен, – что касается вас, любезнейший М. Дж. Остен, то я то же бы мог припомнить немало интересных фактов из вашей биографии. Не так давно мне стало известно, что вы в обход билля об отмене рабства фактически продали человек двадцать скво для текстильной фабрики в Мемфисе». « Да, но из них вышли отличные работницы», – отвечал мистер Остен. « Как бы то ни было, факт остаётся фактом, это было сделано в обход закона. Вы настоящий работорговец, мистер Остен. И у меня имеются сведения, что вы, как и ваш отец, играли далеко не последние роли в правительстве конфедератов», – настаивал Эдвард Дезмонд. « Что касается этих скво, то их поручил мне полковник Шортровер, это были вдовы, чьи мужья, краснокожие, пали в неравной борьбе с правительственными войсками во время одной из стычек. А их «продажа» – всего-навсего коллективный договор о найме», – оправдывался Марк Джордж. « О найме без их согласия, хотели вы сказать»? – осведомился мистер Стайлс. « Послушайте, не лезьте в мои дела, Стайлс», – огрызнулся мистер Остен. « Я в ваши не лез, это вы пытаетесь с помощью нечестной игры обхитрить меня. Не выйдет», – спокойным голосом произнёс мистер Стайлс. « Посмотрим, мистер Стайлс. Вы ещё сильно об этом пожалеете», – заметил М. Дж. Остен и отошёл, собираясь подобрать себе пару для следующего танца. « Простите, что заставил ждать столь прекрасную особу, – обратился Эдвард к своей будущей жене, – просто небольшая деловая встреча с одним из моих конкурентов». Она подала ему свою изящную маленькую ручку, которая, будучи обтянута белой перчаткой, казалось выточенной из слоновой кости. Вихрь танца подхватил и закружил их. Да, это было не забываемо! Затем, в течение довольно продолжительного времени, последовали дорогие ювелирные подарки, цветы, записки с самыми нежными словами, приглашения в театр, в городскую филармонию. Всё это принималось с согласия её отца, старого адвоката, который не поленился прежде всего заняться наведением справок о доходе и предпринимательской деятельности мистера Стайлса. Лишь удостоверившись в том, что он достоин во всех отношениях быть спутником жизни для дочери, отец позволил ей принять его предложение. Свадьба прошла на высоком уровне, как и тысячи других свадеб людей с подобным достатком и положением. Конечно, мистер Стайлс клялся ей, что она была первой женщиной в его жизни. Но кто может поручиться в честности таковых мужских заверений? В то время в конторе у мистера Стайлса работала делопроизводителем довольно симпатичная Анжелика Томлинсон и приносила тем самым большую пользу фирме. Нет, будущая миссис Стайлс не ревновала, но всё же в его отношениях со своей секретаршей имелась какая-то тайна, некая скрытая привязанность. Узнать об этом поподробнее так и не удалось, Анжелика вышла замуж и вскоре скончалась в 1871 г. В том же году состоялась пышная свадебная церемония мистера и миссис Стайлс. Через два года, в 1873 году, у них, наконец, родился их долгожданный и единственный ребёнок, Гарри. И вот теперь, приходилось расставаться с ним, ещё не достигшим совершеннолетия. Вспомнив об этом, миссис Стайлс всплакнула. Чуть розоватый батистовый платочек равнодушно принял микроскопическую слезинку, – миссис Стайлс была весьма сдержанной особой. Воспоминания продолжали тесниться перед её мысленным взором нестройными рядами. 1 мая 1877 г. Эта дата навечно своими чёрными цифрами запечатлелась в истории семьи Стайлсов. В этот день произошла трагическая и скоропостижная гибель главы семейства. Мистер Стайлс погиб насильственной смертью, от выстрела в грудь навылет на своём заводе во время печально известной Нью-Йоркской стачки. Кто выстрелил в мистера Стайлса осталось неизвестным даже для полиции. Рабочих арестовывали, допрашивали, но выяснить так ничего не удалось, хотя смерть Эдварда Стайлса произошла на глазах если не тысячи, то сотни человек. Последними словами мистера Стайлса были: « Как обозначить»… ( « What? Marc»?). Это он прохрипел, прежде чем его глаза закрылись навек, подоспевшему к нему верному Андре Сен-Томону, старшему мастеру, которого владелец предприятия уже подумывал назначить своим заместителем. Но этому не было суждено сбыться. О, как бы хотела забыть, изгнать из своих воспоминаний миссис Стайлс и чёрный гроб в гостиной, и унылую погребальную процессию, вид свежей могилы под серым пасмурным небом на кладбище в окружении таких же серых камней, на одном из которых всё ещё читалось: « П. Валлон, 1846 г.», а на другом была более отчётливая надпись: « Уильям Каттинг, ум. 186… Покойся с миром». После смерти мужа в дом бедной безутешной вдовы зачастили судебные приставы, обнаружились неоплаченные векселя и заёмные письма… А дела компании М. Дж. Остена, как ни странно, почти сразу после этого пошли в гору, конкуренция устранилась сама собой. « Однозначно, мой сын будет учиться в Англии»! – ещё раз повторила про себя миссис Стайлс и вспомнила недавний разговор с мистером Сен-Томоном. « Надеюсь, вы понимаете, какое одолжение я делаю вам, позволяя вашему сыну дружить с Гарри»? – проговорила она, войдя под низкие своды жилища бывшего старшего мастера. « Да, мадам, разумеется, мадам», – отозвался Андре. « И ваша кузница – не самое походящее место для посещений», – заметила она. « Я бы предпочёл называть это мастерской, мадам», – отозвался Андре. « И хотя мой муж относился к вам более чем доверительно, вы не должны забывать, мистер Эндрю, разницы между нами и нашими детьми, а так же того, что вы, как простой кузнец…», – начала миссис Стайлс. « Прошу прощения, – прервал её Сен-Томон, – мастер или механик, мадам, пожалуйста, имейте уважение к моей благородной профессии»… Сейчас, припоминая подробности этого разговора, миссис Стайлс поняла, насколько была несправедлива к отцу Луи. « Всё же надо отдать должное этому весьма порядочному человеку, – думала она, – как ни как, а он был другом Эдварда, и я должна относиться к нему с пониманием». Она взяла со стола запечатанное письмо и вышла в гостиную. Миссис Сталс, вызвав Лилиан и вручив ей конверт, долго задумчиво оглядывала когда-то поражавший роскошным убранством, а теперь неуклонно ветшавший интерьер. Всё в их доме было выполнено с учётом вкуса и предпочтений Эдварда Дезмонда, всё здесь напоминало о нём. Перед глазами миссис Стайлс будто вновь стоял накрытый национальным флагом гроб, слышались похоронные, ничего не значащие речи о Божественном милосердии и о бренности всего материального. Лилиан отправилась на почту, а хозяйка решила в очередной раз навестить мистера Сен-Томона. Она испытывала потребность с кем-то поделиться своими тревогами и опасениями, ей была нужна поддержка такого человека, как отец друга её сына. Миссис Стайлс решительно направилась к мастерской. И без того скромное жилище трудолюбивого выходца из Луизианы выглядело теперь наиболее пусто и уныло. Повсюду стояли свёртки и ящики, а сам Сен-Томон и его сын собирали чемоданы, укладывая в них различные вещи. « Здравствуйте, мистер Сен-Томон, здравствуй, Луи, – обратилась к ним гостья, – что всё это означает? Вы куда-то переезжаете»? « Обстоятельства сложились так, что я решил, что в Европе нам будет лучше, мадам», – ответил старший Сен-Томон. « В Европе? Странное совпадение, – пробурчала она, – а куда именно вы держите путь»? « В Англию, – ответил мастер, – надеюсь там попытать счастья». « О, я просто счастлива, что так всё устроилось, – просияла миссис Стайлс, – могу ли я попросить вас, мистер Эндрю об одной услуге». « Просите меня о чём угодно, мадам, не стесняйтесь», – проявил любезность Андре. « Зная, насколько близок был вам мой муж, и поскольку вы, во многом, являетесь другом нашей семьи, мистер Эндрю, я решила, что вы вполне можете составить компанию во время путешествия для моего сына, Гарри. Видите ли, я то же собираюсь отправить его в Англию, но сопровождать его не смогу. Гарри нужно получить профессиональное музыкальное образование, и я думаю, что ничего лучше Британской Королевской Музыкальной академии для него не подойдёт. Надеюсь, вы не откажетесь за ним присмотреть, и я могу отдать его на ваше попечение. Я написала сестре моего мужа, что бы она приняла его, но во время пути кому-то нужно его сопровождать. Думаю, что для вас это будет не обременительно», – сообщила миссис Стайлс. « О мадам, благодарю за честь, оказанную мне. Вы действительно доверяете мне самое дорогое, что у вас есть. Постараюсь быть достоин этой чести. И попробую справиться, – добавил Сен-Томон, – правда, Луи? Как ты к этому отнесёшься»? « Гарри поедет с нами! – радостно воскликнул Луи, – я и не мечтал об этом, папа»! « Тебе бы следовало выражать свою радость более сдержанно, Луи», – сказал отец. Миссис Стайлс захлопотала: « Я дам вам список всего, что Гарри любит, и что для него полезно. Следите за тем, что бы он не простудился, – от этого может испортиться голос. У вас билеты на какое судно, если не секрет»? « На пароход « Звезда Востока», – удовлетворил её любопытство друг её покойного мужа. « Тогда я то же возьму билет на «Звезду Востока», – заявила миссис Стайлс. « Она отплывает через два дня», – напомнил Андре Тро Сен-Томон. « Отлично, за это время я успею как следует подготовиться, – отозвалась мать Гарри, – Итак, мистер Эндрю, через два дня»!.. Два этих два прошли почти незаметно. Гарри было очень жаль расставаться с матерью, когда она объявила ему о своём решении, но он ничего не мог сделать. Миссис Стайлс предавалась своим мечтам, в которых она видела своего сына то среди хористов Вестминстерского аббатства, то, значительно старше, поющим партию Энея на сцене знаменитого Ковент-Гардена, обтянутым в бежевое трико и одетым в псевдоисторический костюм древнегреческого воина. Обо всё этом ей рассказывала когда-то одна из подруг, бывавшая в Лондоне и видевшая постановку бессмертного творения Пёрселла. Утром заветного дня всё необходимое для путешествия было уже упаковано в большой кожаный саквояж, который немногим был меньше самого Гарри. Мать при помощи Лилиан уложила туда три смены чистого белья, учебники латинского языка, учебник по сольфеджио, несколько нотных тетрадей и всё то, что, по её мнению, могло пригодиться сыну в дороге. Она заботливо обернула шею сына тёплым шарфом, что бы он случайно не застудил горло и не потерял своих чудесных способностей. На улице Гарри встретил Луи и его отца, так же уже готовых к путешествию. Вдвоём с младшим Сен-Томоном, подхватившим саквояж Гарри и помогавшим его нести, они оба двинулись вслед за прямым и долговязым, всё ещё сохранявшим военную выправку Андре. В руках потомок французских эмигрантов держал два огромных чемодана, а за спиной у него ещё болтался достаточно объёмистый мешок. В одном из этих чемоданов помещались набор инструментов и маленькая переносная наковальня, а в другом уместились кузнечные мехи. При ходьбе всё это производило весьма громкий звон и грохот. Правая лопатка мистера Сен-Томона странно подёргивалась после каждого шага. Это осталось у него суровым напоминанием о днях войны благодаря какому-то солдатику в сером мундире, засадившему туда пулю. Ранение было лёгким, пулю извлекли, но навсегда был повреждён один из нервов, что и было причиной таких несообразных телодвижений. Лилиан и миссис Стайлс шли позади обоих мальчиков. У мистера Сен-Томона было сегодня отличное настроение, он что-то насвистывал себе под нос и даже, когда они вышли на более широкую улицу, начал тихонько напевать старую походную песню: « Как Джон закончит воевать, Ура! Ура! Мы выйдем все его встречать. Ура! Ура! Мальчишек рой - вокруг него, Целуют женщины его. Мы торжествуем, что герой Пришёл с победою домой. И будет музыка играть. Ура! Ура! И юношу обнимет мать. Ура! Ура! Подарят девушки цветы Необычайной красоты. Мы торжествуем, что герой Пришёл с победою домой. Столы накроем - пир горой. Ура! Ура! Мы трижды прокричим "Герой!" Ура! Ура! Венок лавровый весело Наденем на его чело. Мы торжествуем, что герой Пришёл с победою домой. И дружба, и любовь - вокруг. Ура! Ура! Всё впереди, наш славный друг. Ура! Ура! Пусть каждый будет сделать рад, Чтоб снова счастлив был солдат. Мы торжествуем, что герой Пришёл с победою домой». ( Пер. Р. Винокура). Достигли остановки общественного транспорта, кое-как втиснулись в переполненный омнибус и так благополучно доехали до порта. Весь причал от складов и домов портовых работников до самого края, где стояли корабли был заполнен людьми. Все: матросы, пассажиры, докеры куда-то спешили, что-то выкрикивали, о чём-то хлопотали. Красноватые кирпичные стены невысоких трёхэтажных домов, декорированных металлическими кружевами балконов, пожарных лестниц, чердачных ограждений, водосточных труб и входных козырьков, сотряслись от эха тысячи голосов. Толпа оттеснила мальчиков от миссис Стайлс и Лилиан, Гарри судорожно держался за руку Луи, увлекавшего его вслед за отцом туда, где стояла на якоре пришвартованная крепкими канатами « Звезда Востока». Это был громоздкий, неуклюжий пароход средних размеров и несколько устаревшей конструкции. Над шкафутом вздымались две трубы, ориентированные не как обычно, вдоль, а поперёк судна, рядом виднелась толстая грот-мачта, весь бак напоминал скорее подобные части старых парусных, чем новых паровых судов, полный набор парусов и такелажа нёс выдававшийся далеко вперёд бушприт, нависавший над мощным, крепким форштевнем. Гарри и Луи взобрались по трапу на палубу вслед за мистером Сен-Томоном, на судне людей было значительно меньше, чем в порту, теперь Гарри находился чуть выше, чем раньше, и оттуда, сверху мог вполне хорошо осмотреться. Тут только он, наконец, увидел их обеих: и маму, и Лилиан. Лилиан, сорвав с головы платок, махала им в воздухе. А мама ничем не махала, – она держала в руках королевскую аналостанку, но та уж, в свою очередь, вовсю размахивала собственным пушистым и длинным хвостом. « До свидания, мама»! – закричал Гарри. Услышала ли его крики сама миссис Стайлс, – неизвестно. Но Гарри, насколько он мог разобрать, показалось, что слёзы сверкнули на её лице. Он снова закричал, но его голос был заглушен громовым пароходным гудком. « Звезда Востока» давала сигнал к отплытию. Трап был убран, якорь поднят, и корабль начал медленно отходить от берега. Гарри и его друг всё смотрели вслед удаляющейся земле, и их взорам было трудно оторваться от этого величественного и вместе с тем грустного зрелища. Судно обогнуло пустынный остров Свободы, на котором планировалось возведение гигантской статуи, но работы там ещё не были начаты. Затем и вовсе очертания суши исчезли в серой мгле от испарений, поднимавшихся над океаном.

Конец главы.