Костры на Парнасе (Жизнь с Луи).

« Hortantur socii Cretam proauos que petamus, Prosequitur surgens a puppi uentus euntis, Et tandem antiquis Curetum adlabimur oris». ( «Спутники их ободряют, спеша на родину предков. Ветер попутный догнал корабли, с кормы налетевший, — Так прибываем мы все на старинный берег Куретов»), – говорится в одной очень старой книжке, название и автора которой знают в этом мире лишь немногие. К счастью или несчастью, – это уже другой вопрос. Всегда тяжело расставаться с родиной, с родительским домом, тем более, когда тебе всего восемь лет. Мир вдруг становится для тебя каким-то чуждым и почти враждебным. Так хочется заплакать и прижаться к тёплой и широкой материнской груди, но плакать бесполезно, потому что никто не услышит твоих слёз, а прижиматься не к чему, – мать твоя осталась далеко, очень далеко. Да, боль и тоска переполняли Гарри в эту минуту, и он с ужасом обнаружил, что в этом мире он – всего-навсего маленький слабый ребёнок, оказавшийся на борту огромного железного и равнодушного к человеческим страданиям корабля посреди безбрежного океана. Совершенно не имело никакого значения ни то, что в своём раннем возрасте он успел ознакомится с классическим вокальным репертуаром, ни то, что столь ранее развитие позволило ему в совершенстве овладеть латинским языком и выучить наизусть « Энеиду» Вергилия. Этих знаний, очевидно, было недостаточно, что бы приспособиться к новой для него окружающей действительности. Страх и робкое недоумение охватили его. Он весь как-то съежился и забился в уголок своей каюты после того, как его спутники разместились там. Около соседней койки, прикреплённой по морскому обычаю к стене, присел на свои чемоданы Андре Сен-Томон. « Успокойся, Гарри, – сказал он, – я понимаю, тебе было не легко расстаться с родными. Другое дело – я. У меня вся семья здесь, и ничто меня там не держит». « Скажите, мистер Эндрю, – через некоторое время спросил Гарри, – вы ведь хорошо знали моего отца. Расскажите мне о нём, я его почти не помню. Мне было четыре года, когда он погиб, да и раньше мой папа мало времени бывал дома, всё больше на работе время проводил, возвращался очень поздно, когда меня уже укладывали спать, так что я его почти не видел». « Да, я могу рассказать многое о твоём отце, Гарри, – ответил старый рабочий, – он, действительно, как мне кажется, был хорошим человеком. Но в другой раз, Гарри. Сейчас я схожу на камбуз и посмотрю, чем бы нам подкрепиться. И не зови меня « мистер Эндрю», лучше называй меня « дядя Андре». На корабле, как полагается, были каюты всех трёх классов. Но кают первого класса было всего две, и они располагались рядом с капитанской каютой в верхней части кубрика. Обе эти каюты были заняты: одну занимал управляющий какого-то банка, некто Дасти, другую – инженер крупной трансатлантической компании Люциус Крок. Каюты же второго класса по странной иронии судьбы остались пустыми. Все пассажиры, за исключением двоих, оказались очень экономными или малообеспеченными людьми, предпочитавшими путешествовать хоть без дополнительных удобств, зато дёшево. Поэтому каюты второго класса использовались не по своему прямому назначению, а как дополнительные места для размещения груза и были завалены сундуками, рюкзаками, чемоданами и прочим корабельным скарбом, всем тем, что не влезло в трюм. Люциус Крок заканчивал свой обед, сидя в кают-компании. Ел он медленно и мало, тщательно пережёвывая каждый кусок. Печальные глубоко посаженные глаза, неестественная бледность лица и чёрные, как смоль, волосы делали его внешность практически сверхъестественной. Мощный волевой подбородок с обеих сторон стискивали плотные края жёстких накрахмаленных воротничков несколько устаревшего фасона, вроде тех, какие были в моде во времена Скотта, Байрона и Саути. На шее был повязан не галстук, а шейный платок из тончайшей материи, посреди которого поблескивала крупная брошь. Строгая чёрная пара обтягивала его тощую прямую фигуру. Он вынул из бокового кармана жилета часы, хлопнул крышечкой и промолвил себе под нос: « Без четверти первого. Как медленно тащится эта чёртова посудина! Этак мы за неделю не поспеем в Лондон. Если я опоздаю, никому не доставит удовольствия возмещать мне убытки, да и с самого экипажа я их потребовать не смогу». Он возвратил часы на место, поковырял ещё немного своё блюдо вилкой, поднялся и направился к выходу, стараясь при этом, что бы прямые солнечные лучи не попадали прямо на него, хотя тот день и нельзя было назвать особо солнечным. Грозный, губительный шар, этот центр нашей планетарной системы то появлялся в разрыве между облаками, то вновь скрывался из виду. Чайки с громкими криками неслись над водой, волны одна за другой разбивались о борт корабля, и он то поднимался, то опускался, словно трепетная грудь молодой красавицы после чувствительного признания её кавалера в разгар пышного бала. Люциус Крок спустился вниз, на палубу второго класса и намеревался пройти далее, к машинному отделению. Внезапно он поравнялся с идущим навстречу человеком средних лет в синей распахнутой куртке, из-под которой виднелась рабочая блуза. « Добрый день, сэр», – приветствовал его незнакомец. « Добрый день, – ответил Крок, – а вы собственно кто такой»? « Простите меня за бестактность, сэр, я Андре Сен-Томон из Нью-Йорка, – представился работник металлургической отрасли, – а вы, похоже, англичанин, сэр»? Люциус Крок подошёл к краю палубы и облокотился о поручни. В своём чёрном костюме он напоминал семинариста или гробовщика. Лицо его казалось необычайно юным, почти мальчишеским. Это обманчивое впечатление создавала на удивление гладкая кожа лица, – на нём не было ни морщинки. Лёгкий морской бриз теребил его волосы цвета вороньего крыла. « Что вы! Вовсе нет. Я такой же американец, как и вы», – возразил Крок. « Но видимо часто бываете в Англии»? – вновь спросил Андре. « Именно так, – отвечал инженер, – а что, это так по мне заметно»? « Да, ваше платье и прочее, в вас есть нечто британское, сэр», – отозвался Сен-Томон. « Приятно это слышать, – согласился его собеседник, – я, действительно, предпочитаю во всём старый английский стиль. Только я никак не пойму, почему это вас так волнует, мистер Сен-Томон»? « Мне хотелось получить ответ на один вопрос и для этого мне понадобился разговор с англичанином или с человеком, который хорошо знает обстановку в Соединённом королевстве», – признался Сен-Томон. Мистер Крок, хотя был несколько смущён подобным неожиданным знакомством и не лишён некоторых аристократических замашек, всё же был не настолько высокомерен, что бы пренебречь беседой с земляком, пусть даже и находящемся значительно ниже по сравнению с ним в социальном отношении. « Ну, ну, – снисходительно протянул он, – так что же вы хотели узнать»? « Меня интересует положение рабочего класса в Англии, особенно в области металлургии. Я собираюсь найти там работу», – сказал Сен-Томон. « Вы не ошиблись, приняв меня за сведущего человека. Я инженер одного солидного предприятия и могу удовлетворить ваше отнюдь не праздное любопытство. Думаю, что с работой там вам будет не проще, чем в Штатах. Безработица на предприятиях Манчестера и Бирменгема достигла просто катастрофических размеров. Требования профсоюзов и тред-юнионов то и дело вступают с экономическими интересами владельцев предприятий»… « Но, во всяком случае, права рабочего класса там более защищены, чем теперь у нас. Англия же во всё, как я слышал, консервативнее. Там не происходит такого пышного и бурного расцвета монополий, сметающих всё на своём пути», – оживился Сен-Томон. « Империализм, – произнёс Крок, – империализм – вот как это называется. Да, капитализм в Соединённых Штатах неуклонно вступает в фазу своего нового развития, а в Европе с этим дело обстоит более благополучно». « Благодарю вас, сэр, именно это я и хотел от вас услышать. Сэр, как вас»?.. – промолвил Сен Томон. « Крок, мистер Сен-Томон, Люциус Крок», – разъяснил инженер. « Мистер Крок, а как дело обстоит с ручным трудом, с мелкими ремесленными предприятиями? Я, видите ли, достиг некоторых успехов в обработке металлов, сэр. Мне было бы интересно знать, на что там я могу рассчитывать. К тому же я собираюсь передать секреты своей профессии сыну, что бы он смог продолжить моё дело», – заволновался Сен-Томон. « О, не волнуйтесь так, мистер Сен-Томон. Уверяю вас, что в Англии найдётся немало лордов и леди, готовых выложить кучу денег за произведения ручной ковки и литья. Машинное производство позволяет добиться количества, но не качества изделий. Труд и вдохновение, вложенные мастером в его творение, не может передать ни один конвейер». « Благодарю вас, мистер Крок, – отозвался Сен-Томон и слегка поклонился, – беседа была интересной, но мне надо идти». « Мне то же, – заметил Люциус Крок, – как говорится: Корабль оставляет след, Покинув отчий край. Прощай до завтра, Солнца свет, Америка, прощай»! До свидания». Андре продолжил свой путь наверх, а Крок спустился в машинное отделение. Драгоценный камень в украшении, которым у него был заколот шейный платок, зловеще поблескивал, отражая отсветы пламени, вырывавшиеся из приоткрытых топок. Возле котлов трудилось, согнув спины, около двадцати человек в намокших от пота посконных рубахах и с почерневшими от угольной пыли и копоти лицами. Температура достигала здесь +40ºС. Люциус достал носовой платок, промокнул им лоб и спросил ближайшего к нему кочегара: « Могу ли я поговорить со старшим механиком»? В ответ рабочий указал ему на молодого человека в синих эластичных подтяжках. « Чем могу служить, сэр»? – отозвался он весьма приятным мелодичным голосом. « Как вы думаете, через какое время вы надеетесь прибыть в Великобританию»? – осведомился мистер Крок. « Думаю, путь займёт не более десяти дней, как обычно, сэр», – отвечал старший механик. « Как обычно! – вознегодовал инженер, – Не более! Вы хоть понимаете, что говорите. Через неделю и не позже я должен быть уже в Лондоне. Ровно семь дней, что бы в восемь часов утра быть на одном из крупных заводов». « Ничем не могу вам помочь, сэр», – пожал плечами человек в подтяжках. « Постойте-ка. Сможете ли вы увеличить скорость судна, скажем, вдвое или втрое»? – предложил Крок. « Теоретически это возможно. Но я боюсь, что это отразится на безопасности судна, – отвечал судовой мастер, – ведь надо иметь в виду и его технические характеристики, и весьма не малый срок эксплуатации». « И всё же я рекомендовал бы вам поторопиться», – настаивал Люциус Крок. « Если вам нужно было попасть в Англию непременно не позже, чем через неделю, то вы могли бы воспользоваться другим транспортом. Существует множество кораблей и поновее и с более мощными двигателями». « Да, возможно. Но я оказался в таком интересном положении, что имел несчастье взять билет именно на « Звезду Востока». И теперь я жалею. Но выбора у меня не было. В шесть часов утра мой камердинер принёс телеграмму от управления компании, в которой я имею честь служить, со срочным вызовом в Лондон. Там были указаны дата и время. А я ценю прежде всего точность в выполнении поручений и пунктуальность. В девять утра я мчусь, как угорелый, в порт, и выясняется, что из кораблей, немедленно отходящих к английским берегам, в наличии осталось лишь ваше пресловутое судно, другие же отправлялись в плавание то через полчаса, то через час, а я был не намерен терять драгоценное время. Я сажусь на эту вашу « Звезду Востока», и тут выясняется, что она плетётся, как черепаха. Спрашивается, за что я плачу деньги, если меня не могут в назначенный срок доставить в нужное место»? « Но кто вы такой, сэр, что бы предъявлять мне претензии»? – спросил ошарашенный механик. Люциус Крок, чье лицо ещё больше побелело от гнева, назвал своё имя и компанию, в которой работал, показал визитную карточку и пообещал крупное вознаграждение в том случае, если в Лондон он прибудет вовремя. « Простите, сэр, но что я могу сделать»? – сказал, наконец, молодой человек. « Передайте капитану, что бы он отдал распоряжение ускорить ход судна. Каким способом? Это меня уже не волнует. Но через 7 дней я должен быть в Лондоне, и, надеюсь, я буду там. Всего хорошего». Люциус Крок резко повернулся и устремился прочь, к своей каюте. Старший механик вбежал в капитанскую рубку. « Что стряслось, Джим»? – воскликнул солидный мужчина, касавшийся правой рукой большого, красивых пропорций штурвала, по краю которого позолотой было написано название корабля. « Один из пассажиров, вы понимаете, о ком я говорю, жалуется на слишком тихий ход судна и требует, что бы мы ускорились, сэр», – ответил Джим. « Ох, и беспокойный же это человек, как оказалось, требовательный и взыскательный. Трудно ему угодить, вот Дональд Дасти – совсем другое дело, выходит из своей каюты только к обеду и другим подобным событиям, а остальное время спит или отдыхает», – говорил капитан. « Да, но при его комплекции»… – заметил Джим. « Конечно, комплекция тут играет не последнюю роль… Кроку угодить труднее, впрочем, постараться надо. Ускоримся, если он того просит. Комфорт превыше всего, мы должны стараться создать наилучшие условия для такого рода клиентов», – философски изрёк капитан. « Он обещал крупное вознаграждение, если мы прибудем в Лондон ровно через неделю. Но это невозможно, согласитесь, сэр»! – растерялся старший механик. « Никогда не говори « невозможно», друг мой, – ответил капитан, – интересное предложение. Что ж, сократим время плавания до семи дней. Попробовать можно, надо преодолевать препятствия и ставить себе высокие цели. Я должен получить этот большой куш, который обещает Крок от имени своей компании, чего бы это мне ни стоило». « Но это безумие, капитан», – испугано воскликнул Джим. « Не забывай, идея Колумба то же была когда-то безумием. У нас есть ещё паруса, я прикажу поднять их все, и при попутном ветре «Звезда Востока» полетит, как чайка над волнами. Не забудь передать мою команду кочегарам, Джим, – сказал бывалый мореход и, дав протяжный гудок, изо всей мочи прокричал, – Полный ход»! « Есть « полный ход»! – послушно повторил Джим и спешно устремился к топкам. « Поднять паруса"! – кричал капитан, и по всему кораблю раздался звон корабельного колокола, засновали матросы, приводящие в порядок переплетение разнообразных канатов, развёртывая паруса. « Звезда Востока» будто окрылилась. Когда мистер Сен-Томон возвратился, мальчики поели, и Гарри смог хоть как-то совладать со своей тоской. Затем все вместе они поднялись на палубу. Над кораблём с протяжными криками проносились белые птицы, которых пассажиры подкармливали кусочками хлеба, подбрасывая их в воздух. Это развлечение пришлось по душе и Луи с Гарри. « Смотрите, летающие рыбы»! – воскликнул вдруг Луи. « Летучие», – поправил его отец и с интересом глянул за борт. И действительно, там, куда указывал младший Сен-Томон, из воды выскочила стайка небольших рыбок с жёсткими, как у ершей, плавниками. Они, совершив в воздухе головокружительное сальто и сверкнув серебристой чешуёй в лучах вечернего солнца, вновь скрывались в пучине, что бы затем вновь резко вынырнуть, словно напоказ, к изумлению внимательно следившей за ними публики. Юнга лет 16 – 17-ти, прислонившись спиной к перилам, сидел на бухте, в которую был свёрнут крепкий трос, и пел песню весьма красивым голосом, аккомпанируя себе на мандолине, к грифу которой были привязаны две розовые ленточки, развевавшиеся по ветру: « I've never sailed the Amazon, I've never reached Brazil; But the « The Don» and « Mandolin», They can go there when they will! R-n: Yes, weekly from Southampton, Great steamers, white and gold, Go rolling down to Rio (Roll down--roll down to Rio!) And I'd like to roll to Rio Some day before I'm old! I've never seen a Jaguar, Nor yet an Armadill O dilloing in his armour, And I s'pose I never will, Unless I go to Rio These wonders to behold-- Roll down--roll down to Rio-- Roll really down to Rio! Oh, I'd love to roll to Rio Some day before I'm old»! ( « На далекой Амазонке Не бывал я никогда. Только "Дон" и "Мандолина" - Быстроходные суда – Только "Дон" и "Мандолина" Ходят по морю туда. П-в: Уходят пароходы, Оставив за спиной, Родимую природу, Прекрасный край родной. Вот скрылись Саутгемптона Строения в дыму. И я на то лишь сетую, Что с ними не плыву. Из порта стародавнего, Наперекор ветрам, Суда уходят в плаванье К далеким берегам. Плывут они в Бразилию, Бразилию, Бразилию. И я хочу в Бразилию - К далеким берегам! Никогда вы не найдете В наших северных лесах Длиннохвостых ягуаров, Броненосных черепах. Своим пёстрым опереньем Попугай б вас удивил, Там, в лесу, в уединенье Бродит странный армадил. Ведь в солнечной Бразилии, Бразилии моей, Такое изобилие Невиданных зверей! Увижу ли Бразилию, Бразилию, Бразилию, Увижу ли Бразилию До старости моей? Припев: Из порта стародавнего, Наперекор ветрам, Суда уходят в плаванье К далеким берегам. Плывут они в Бразилию, Бразилию, Бразилию. И я хочу в Бразилию – К далеким берегам»!) ( Может быть, это стихотворение написано и позже описываемых событий, и создаёт анахронизм, но зато какая поэзия!). Гарри очень понравилась эта песня, он подошёл к юнге и спросил его. « Ты хорошо поёшь, – обратился юный Стайлс на « ты», ему было особенно приятно называть так человека, гораздо старшего, чем он сам, – скажи-ка, это народная песня, да»? « Вовсе она не народная. Её только недавно напечатали. Её сочинил один из английских поэтов, Киплинг, малыш», – ответил юнга. Гарри очень не понравилось, что его назвали « малышом», но он сдержался и продолжил разговор. « Тебе она нравится? Но почему ты поёшь о Бразилии»? – удивился он. « Музыку я сам сочинил, поэтому можно сказать, что это в каком-то смысле и моя песня. А в Бразилии я бывал в прошлом году. Хорошо там. Тепло. Приятнее плыть туда, чем курсировать между Лондоном и Нью-Йорком. Но пароход, на котором я служил, затонул, и мне пришлось поступить на « Звезду Востока». Вот и остаётся, когда у меня свободное время, лишь петь и вздыхать о берегах Бразилии». Гарри неожиданно вспомнил о Бекки. « У тебя там была подружка»? – поинтересовался мальчик. « Это тебя не касается», – грубо отрезал юнга. « Песня хорошая, – переменил тон Гарри, – но слова в ней какие-то непонятные. « Дон» и « Мандолина», – это, как я понял, корабли. Что такое мандолина, я знаю, ты держишь её в руках. А Дон – это, это… – Гарри замялся, припоминая, как учитель разворачивал перед ним атлас мира, – это река в России». « В России, – согласился юнга, – действительно, есть такая река. Отсюда, кстати, получили своё название донские казаки. Они все носят меховые лохматые шапки, как наши шотландские стрелки, и длинные бороды. Это настоящие дикари, свирепые, с острыми саблями. Мой отец рассказывал мне об этом». « Твой отец»? – переспросил Гарри. « Да, он – англичанин, как и я. Мы оба гордимся этим. Он сражался с ними под Севастополем в пятьдесят пятом году». « А как он там оказался»? – полюбопытствовал Гарри. « Он был военным матросом. А тогда была война. Наша королева Виктория, храни её Бог, послала туда морской десант на помощь туркам и французам для того, чтобы русские не владели нашими морями. Только пароход не в честь этого Дона, что в России, назван, а по нашей, английской реке». « О чём вы там спорите, ребятки? – заинтересовался подошедший к ним Андре, – говорите, война была у англичан с кем-то в пятидесятых? У нас то же своя война была, в шестидесятых. Кстати, Гарри, я ведь обещал рассказать тебе о твоём отце? Самое подходящее время для этого. И вы, юноша, послушайте, вам это будет полезно. Вы, наверно, презираете нас, американцев? А зря! Я, как старый солдат, скажу, что и мы за свою Родину, когда потребуется, готовы жизнью пожертвовать. И дружбой мы дорожим, и верность долгу хранить умеем. Так что слушайте». Гарри и Луи присели на лавочке и затаили дыхание, юнга перестал теребить струны своего инструмента и то же прислушался. « Родился я на Юге, на северной окраине города Батон-Ружа, на берегу славной реки Миссисипи. Река для этих мест – это было, прямо сказать, всё! Всё, о чём думали, о чём мечтали здешние жители, так или иначе было связано с этой могучей полноводной рекой с крутым и изменчивым нравом. Во времена моего детства сверстники мои стремились устроиться на пароход, некоторые юнцы даже из дома сбегали. Да, было такое время! Я бы то же стал кем-то вроде кочегара или ученика лоцмана, если бы не мой отец. Он держал тогда небольшую кузницу, не то что бы маленькую, но вполне достаточную для удовлетворения потребности в скобяных и других металлических изделиях, которая периодически возникала в округе. Если надо было, скажем, лошадь подковать, или сундук оковать или железный обод на тележном колесе сделать, более искусного мастера, чем мой отец, и сыскать нельзя было. Железных дорог было мало, кроме пароходов основное сообщение осуществлялось при помощи дилижансов, так что заказами мой папаша был вполне обеспечен. И потому с ранних лет я всячески подражал отцу и твёрдо решил продолжить его ремесло, которым он был очень доволен и гордился. Мой отец принадлежал к славной рабочей династии умельцев, которые прославились в искусстве обработки металлов ещё во Франции. В пятнадцатом веке в Провансе уже существовали некие кузнецы Сен-Томоны, а при Луи XV наши предки прибыли на американский континент и начали там новую жизнь. Все они работали с железом, и кто-то, то ли сам отец, то ли мой дед, сложил одну весьма занятную песенку, которую мой родитель, как и я сам иногда, любил напевать во время работы. Вот, послушайте: « Я кузнец, звенит мой молот, Стук сливая с шумом дня. Я забыл, что значит голод, Есть работа у меня. Кое-как до Сент-Луиса И обратно в Батон-Руж Дилижанс плетётся тихо, Он везёт железный груз. Припев. День неплох! Веселей! Не зевай, будь смелей! Вдаль проносятся кареты, Цокот слышу я коня. На коне и в тех каретах Есть работа и моя. Сент-Луис за север примем, Батон-Руж юг сторожит. И в пространстве между ними Кузница моя стоит. Припев. Я пока силён и молод, Молот радует меня. И встречает сладким звоном Колокольчик у плетня. Час придёт, – землёй накроют, Отдохну я от труда, А пока звени, мой молот, И отсчитывай года. Припев». Не знаю, как там моему отцу, а мне почему-то было не очень приятно, что бы меня именовали кузнецом, я предпочитаю называться мастером-металлистом или, ко всему прочему, механиком, хотя особо сложных механизмов не делаю. Слово « кузнец» по-английски звучит как-то пошловато, вульгарно, что ли… Да, я, кажется, отвлёкся. Так прошло некоторое время, я овладел всеми секретами профессии и стал основным кормильцем семьи, теперь уже не я отцу, а отец помогал мне. Мне было девятнадцать лет. И тут отец, подобно какому-то старому королю из полузабытой пьесы, решил разделить имущество. « Ты уже вырос, сынок, – говорил он мне, – я дам тебе капитал, и ты можешь приступить к самостоятельной жизни, не дожидаясь моей смерти». Я отвечал, что не готов, что ещё время не пришло. Ну не мог же я, в самом деле, стать конкурентом собственному отцу? И вот в это самое время произошли все эти неприятности 1861 года. В Алабаме была провозглашена Конфедерация и создана повстанческая армия. И вот эти самые повстанцы разоружили и арестовали правительственные войска, а потом и вовсе объявили себя независимыми от Вашингтона. Заказы были, но в основном военные, введена была мобилизация. И я твёрдо решил не участвовать в этом безобразии, решил не воевать на стороне мятежников и не делать для них ничего. Но меня могли повесить за саботаж или что-нибудь похуже, если бы узнали о моих политических убеждениях. Внутренне я поддерживал Линкольна, но внешне мне приходилось приветствовать каждого офицера в сером мундире и раскланиваться перед ними, и униженно выслушивать всё, что они скажут, и оправдываться пред ними, объяснять, что я не уклонист и всё такое прочее. Наконец, мне надоел этот балаган, и принял решение бежать на север. Я простился с отцом и сестрой, сел на пароход, скрыв своё имя. Так уж пришлось, мои юные слушатели. Такое было время. Да. Я вовсе время дрожал и избегал лишних расспросов, ведь документы мои были фальшивыми. Но этого никто не заметил и так я добрался до границы меду Югом и Севером. В городе Дубьюке, в Айове записался я добровольцем в Северную армию. И вот тогда-то мне и представился случай показать свою отвагу и храбрость. Был я в самых жестоких сражениях, видел лично генерала Гранта, был и ранен. Что и говорить? Многого повидал. Вернулся, когда уже конфедераты сложили оружие. Как говорится, ни кола, ни двора. Отца хватил сердечный приступ в 1863-ем, мастерскую его сожгли при отступлении, вместе со многими фермами и посёлками в окрестностях города, что бы это всё не досталось северянам. Сестра вышла замуж, создала свою семью и отказалась мне помочь, отговорившись бедностью. И тогда я вновь покинул мой разорённый, мой многострадальный Юг. Трудно мне пришлось, кем только не приходилось работать! Я был вынужден перебиваться случайными заработками. Ужасно положение безработного, особенно в таких крупных городах, как Чикаго или Нью-Йорк. И вот тогда-то, Гарри, – обратился мистер Сен-Томон к нему, – счастливый случай столкнул меня с твоим отцом. Холодным осенним вечером пришёл я в отдел кадров фабрики « Э. Д. Стайлс». Конторщик уж было собирался отказать мне, но в это время в комнату вошёл сам Эдвард Дезмонд и тщательно расспросил меня о моей судьбе и квалификации. Вероятно, его задело за живое, в каком плачевном состоянии находится старый солдат, который ещё недавно отстаивал нашу общую свободу. Я был тогда ещё в своём старом потрёпанном синем мундире, может быть, и это сыграло свою роль. Не знаю, из жалости ли, или просто из обыкновенного человеческого сострадания, но мистер Стайлс дал мне работу, а потом, заметив, как хорошо я разбираюсь в технике обработки металлов, устроил мне повышение и повысил ставку. И там-то, Луи, я познакомился с Анжеликой, твоей матерью. Это была необыкновенная женщина, она умела приводить всё в прямо-таки идеальный порядок. А какой кофе она варила! Это просто чудо. Она служила делопроизводителем у мистера Стайлса, и он как-то признался мне, что она является самым лучшим сотрудником на его предприятии, после меня, конечно. Я сделал ей предложение, но она поначалу не торопилась ответить мне согласием, а потом неожиданно напомнила мне об этом, прибежала ко мне вся в слезах. « Вы предлагали мне руку и сердце, мистер Сен-Томон, не забыли? Пришло время, когда они понадобились мне», – сказала она. Я так и не понял, что она имела в виду, но сильно обрадовался, и через три дня после этого я стал её мужем, а она – моей женой. И вскоре родился ты, – он посмотрел на Луи, – так, хотя наше существование и нельзя было назвать безмятежным, прошло шесть лет. А потом случилось то, о чём бы я предпочёл не вспоминать. Но и забыть я это не могу. Настало время сказать всю правду»! Напряжённое ожидание возросло. Трое ещё не вышедших окончательно из детского возраста человек до предела сконцентрировали всё своё внимание. « Был ясный, не очень холодный день, когда всё это случилось. Незадолго до этого, 29 апреля рабочие подали мистеру Стайлсу петицию, в которой требовали выполнения всех условий договора, повышения заработной платы и сокращения рабочего дня. Такое было уж время, что все боролись за свои права, чего-то требовали. Правда, самому мне требовать было нечего, работал я умеренно, а получал гораздо больше, чем мне хотелось. Иногда совесть мучила меня за то, что я тружусь меньше других, а получаю больше их. Но вина тут была не моя, а это уж так мистеру Стайлсу хотелось, и я помалкивал. Мистер Стайлс был очень хорошим человеком, активным руководителем, можно сказать, идейным лидером всего нашего предприятия, но он был крайне неуступчивым и немного упрямым. Это его и сгубило. Он никак не отозвался на те, первые требования рабочих, изложенные в письменном виде. Затем ему было объявлено, что 1 мая состоится забастовка. Мистер Стайлс и в этот раз промолчал, но когда половина сотрудников нашего завода вдруг бросила работу и покинула свои рабочие места у станков, нам пришлось крепко призадуматься. От идеи нанять штрейкбрехеров нам пришлось отказаться». « Опять немецкое слово, – воскликнул Гарри, – кто это такие? Что они ломают»? « Штрейкбрехерами или брейкерами называют тех, кого нанимают на период забастовки, чтобы работа не простаивала. Это обычно люди, согласные на любую, пусть даже и временную работу. У нас это были ирландцы и китайцы. Но рабочие из них – никакие. При использовании их труда резко возрастает количество брака, да и порой из-за того, что они, как правило, иностранцы, понять их и следить за их работой бывает очень сложно. Вот и мы на такой шаг после некоторых раздумий решили не идти. И утром 1 мая твой отец решил, наконец, встретиться с рабочими и лично выслушать их требования. У нас фабрика была построена, как строчная буква n: один корпус вдоль с центральным входом и два цеха с обеих сторон поперёк, ограничивавших весьма просторный дворик. Но в тот день он был весь до отказа заполнен народом. С одной стороны, спиной к воротам выстроились бастующие, из цехов высыпали мастера, подмастерья и прочие, кто в тот день ещё работал. И у тех, кто стоял в толпе, у некоторых, были знамёна, а на знамёнах – надписи. Но их читать у меня времени не было, я всё думал, как бы чего не вышло, ведь у этой толпы был такой разъярённый вид, что, казалось, вот-вот эти люди ринутся на нас, сметая всё на своём пути. С другой же стороны, на крыльце, расположились конторские, счетоводы в чёрных замасленных нарукавниках, я и мистер Стайлс. Он внимательно слушал всё, о чём ему говорили: и о том, что им нечем детей кормить, и о том, что давно нужно было поднять им зарплату, и что в Европе на многих предприятиях созданы специальные органы, защищающие права трудящихся. Потом наступила тишина, мистер Стайлс сделал красивый жест – выставил вперёд правую руку и обратился к присутствующим. « Господа, товарищи, – начал он, – граждане Соединённых Штатов, любезные мои сослуживцы, я понимаю, в каком труднейшем положении вы оказались. Всем нам сегодня нелегко, но мы»… Он так и не окончил своей речи. Из глубины толпы раздался выстрел. Этого никто не ожидал. Кто стрелял, было непонятно. Все кинулись врассыпную. Пороховой дым ещё не рассеялся, но я успел заметить, что там, где как раз должен быть стрелявший, какое-то время находился некий субъект, рыжий и, вроде бы, с багровым шрамом на лбу. Я рванулся к этому месту, но там уже никого не было. Позвали врача, спешно прибыла полиция. Но время было уже упущено. Я склонился над бедным мистером Стайлсом, кровь струилась из его простреленной груди, он захрипел, сказал мне что-то непонятное, и его глаза закрылись на веки… Да, это был замечательный человек, каждое Рождество он устраивал благотворительные вечера для малообеспеченных детей рабочих, делал пожертвования сиротским приютам и вообще, стремился всячески делать добро. Теперь он на небесах. Помянем его, дети. In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen. ( Во имя Отца и Сына, и святого Духа. Аминь)», – закончил он. На палубе воцарилось гробовое безмолвие. У Гарри проступили слёзы на глазах, Луи вцепился дрожащими пальцами в край сидения, а юнга потупил глаза и отвернулся в сторону. « И так и не нашли того, кто стрелял в мистера Стайлса»? – спросил наконец Луи. « Нет, так и не нашли, сынок, – печально отозвался мистер Сен-Томон, – я сообщил все эти приметы полиции, арестовали всех рыжих с нашего завода, была очная ставка. Но я-то знаю всех наших рабочих, никто из них точно не стрелял, и шрама ни у кого не было. Так уж четыре года тянется следствие, и всё без каких бы то ни было утешительных результатов». Один из матросов поднялся на палубу и, обругав юнгу бездельником, приказал ему следовать за ним. Юнга, взглянув на прощание на Сен-Томона и обоих детей, поспешил вниз… День почти закончился, неповторимая игра света на горизонте оживляла пейзаж. Темнело. В эту ночь Гарри спал плохо, так как весь корабль содрогался от напряжённой работы судовых двигателей. Он всё время всхлипывал и звал маму. Ему снились кошмары. Во сне он видел, что, прибыв в Лондон, держит экзамен перед комиссией в Музыкальной Академии. За накрытым тёмным пунцовым бархатом столом сидело трое вершителей его судьбы, трое мрачных взрослых. Один из них был лыс, имел двойной подбородок и маленький узкий рот, которой то и дело кривился в презрительной усмешке. Вторым судьёй оказалась высокая дама, чьё лицо было скрыто за белым кисейным покрывалом. Дама визгливо посмеивалась и потирала ручки. Третьим членом комиссии был похожий на маленького карлика-рудокопа с иллюстрации к детской книжке коренастый старичок с длинной неширокой бородкой, делавшей его напоминающим всем известное животное. « Ну, чем вы нас порадуете, юноша»? – спросили все в один голос и хищно уставились на Гарри. Он открыл рот, что бы запеть, но к своему ужасу и великому стыду не мог проронить ни звука. Как не напрягал он своих голосовых связок, всё было напрасно. И тогда раздался могучий громовой хохот, все три глотки этого странного Цербера за красным столом разразились необычайно громким и язвительным смехом. Смех, как крупный град, хлестал Гарри по лицу, забирался в святое святых его души и там принимался за гнусную работу по осквернению этой святыни, этого сосредоточия всех идеалов наивного, неокрепшего детского сознания. Гарри проснулся в холодном поту и сразу же схватился за учебник сольфеджио. Мысль о том, что он каким-то сверхъестественным образом неожиданно утратил свой дар, не покидала его. Книга раскрылась на странице, где было напечатано: « Хор рабов из оперы « Навуходоносор» Джузеппе Верди». Гарри вздрогнул. Конечно, он принадлежал к тому поколению, которое уже не знало рабства, никогда не был на Юге, но всё же упоминание о невольничестве заставило его содрогнуться. В памяти воскресли картинки из романа Бичер-Стоу, где были изображены несчастные потомки африканцев и коренных американцев, скованные по рукам и ногам тяжёлыми цепями, с ужасом глядящие туда, где с надменным выражением лица стоял свирепый надсмотрщик с плетью. Вспомнил он и ужасные аукционы, описанные в той же книге, на которых родителей разлучали с детьми, мужей с жёнами, заставляли страдать от насильственного разъединения сестёр и братьев, целые семьи. Нет, определённо, день начинался крайне неудачно. Гарри перевернул ещё несколько страниц, взял несколько нот первого попавшегося упражнения, повторил его и, оставшись доволен звучанием своего голоса, несколько успокоился. Дядя Андре и Луи вышли вместе с ним из каюты на прогулку по палубе третьего класса. Около двери машинного отделения они увидели сбившихся в кружок и обступивших что-то или кого-то нескольких человек. Когда мальчики и Андре поравнялись с ними, взору их предстала страшная картина, – на палубе, на подстеленном кем-то куске парусины, лежал труп молодого человека с тёмно-багровым лицом. « Это один из наших кочегаров. Он задохнулся от угара, – сказал стоявший рядом человек, по виду – корабельный священник, – и сердце не выдержало такой нагрузки. Сосуды разорвались. А ведь у него, наверняка, осталась где-нибудь престарелая мать»! « Да, представляю, каким будет неутешное горе бедной старушки»! – сочувственно произнёс мистер Сен-Томон. Они медленно направились дальше. У лестницы, которая вела на вторую палубу, Андре заметил, как на некотором расстоянии от него пробежал и скрылся какой-то человек в прорезиненном непромокаемом плаще. Андре был уверен, что успел заметить, что лицо этого человека заросло рыжей щетиной, а на лбу красовался отчётливый шрам. Всё это было видно лишь одно мгновение, но его вполне хватило, что бы мысленно составить довольно отчётливую картину. Тот, по чьей милости способный рабочий буквально оказался на улице и вернулся к нищете, тот из-за которого он был вынужден покинуть родину, убийца его начальника плыл с ним на одном судне. Сомнений быть не могло. Мистер Сен-Томон опасливо поглядел на детей. Те ничего не заметили и продолжали неспешно шагать вперёд, держась за руки. В это время на верхней палубе под натянутым тентом сидели игравшие в карты Дональд Дасти и Люциус Крок. Была полная тишина, и в ней изредка слышалось лишь, как ветер похлопывал паруса, как старых друзей похлопывают по плечу их приятели, да поскрипывание плотного картона, из которого были изготовлены игральные карты, при соприкосновении с поверхностью стола. « Скажите, мистер Крок, – сказал Дасти, сидевший в глубоком плетёном кресле в расстёгнутом сером сюртуке, из кармана которого виделся краешек белоснежного носового платка, – вам приходилось когда-нибудь проигрывать тысячу долларов»? « Проигрывать не приходилось, судьба обычно благосклонна ко мне, а вот выигрывать – были случаи, и не раз», – отвечал развалившийся в шезлонге и разминавший затёкшие руки Крок, только что перед этим выложивший перед изумлённым Дасти все четыре туза. « Странный вы человек, мистер Крок. Сколько вам, если не секрет, лет»? – поинтересовался Дасти. « Ах, мистер Дасти, оставим это. К чему вам мой возраст»? – засмущался Крок. « И всё же»? – настаивал Дасти. « Мне сорок семь лет, дорогой мистер Дасти», – отозвался инженер. « А на вид вам этого не дашь. Для своих лет вы выглядите прекрасно и необыкновенно молодо. Глядя на вас, я бы сказал, что вам всего 25 – 30 лет. Как вам это удаётся»? – изумился Дасти. « Время не коснулось меня, сильных огорчений и потрясений я избежал. Так или иначе, но Фортуна все эти годы улыбалась мне, не знаю, почему. Вероятно потому, что я умею добиваться своих целей, не затрачивая при этом огромных средств. До этого времени мне это как-то слишком легко удавалась», – скромно заметил Крок. « Да вы везунчик, мистер Крок! – воскликнул Дасти, – а как у вас с личной жизнью? Насчёт жены и детей»? « У меня их нет. Я убеждённый холостяк, – ответил Крок, глядя прямо в глаза широколицему и грузному Дасти, – вероятно, ещё и поэтому мне до сих пор удавалось так безмятежно наслаждаться жизнью. Иногда мне кажется, что мир обращается исключительно вокруг меня». « Вы так самонадеянны»! – предостерёг Дональд Дасти. « Отнюдь. Берусь доказать это на деле. Как вы думаете, сколько времени пройдёт, прежде чем мы доберёмся до Лондона», – спросил Крок. « Думаю, не более 8-ми – 9-ти дней», – предположил Дональд Дасти. « А вот и нет, корабль прибудет в Лондон ровно через 6 дней. Не больше и не меньше. Я могу даже заключить с вами пари», – заметил Люциус Крок. « Не стоит, – осторожно высказался Дасти, – в последнее время мне не везло во всякого рода сделках. Да и спорить с вами я не собираюсь. Надеюсь, вам так же было приятно провести время со мной, как мне с вами»? « Да, с вами играть – одно удовольствие», – признался Крок. « Конечно, ведь вы всегда выигрываете», – усмехнулся банкир. « Нет, не поэтому. Просто вы очень интересный собеседник», – возразил инженер. Дональд Дасти открыл свою чековую книжку, выписал чек на 1000 долларов и протянул Дасти, после чего потянулся за своей шляпой. Оба джентльмена поднялись со своих мест и пожали друг другу руки. « Видите вон то облачко, – внезапно забеспокоился Дасти, увидев нечто на горизонте, – боюсь, как бы погода не испортилась. Ветер может перемениться». « Одно облачко ещё не может изменить всей погоды. Думаю, это не помешает мне прибыть в Лондон вовремя», – промолвил Люциус Крок. « Что там за суета»? – указал Дасти, слегка перегнувшись через перила и рассматривая кучку людей, столпившихся на нижней палубе. « Ничего особенного, мистер Дасти, так, мелкая неприятность. С одним из кочегаров произошло несчастье. Он не выдержал высокой температуры и давления и умер. Не стоит, право же, огорчаться от такого пустяка. Все люди смертны», – философски добавил он. Крок и Дасти разошлись по своим каютам. Облачко, показавшееся этим двоим солидным пассажирам вполне безобидным, вовсе не было таковым для самого экипажа судна. Вся команда переполошилась. Ведь облачко это росло и приближалось, оно было предвестником надвигающегося урагана. В капитанскую рубку спешно вошёл запыхавшийся штурман. « Капитан, – возопил он, – ветер переменился, нас относит на юг. Прикажите убрать паруса, сэр»! « Ни за что, это замедлит ход», – отозвался капитан. « Нас несёт прямо к грозовому фронту»! – выразил свой испуг штурман. « Попробуем его обогнуть», – ответил капитан. На следующий день всё небо потемнело, и тонкие линии молний прочертили на нём замысловатые узоры, напоминавшие шестиконечную звезду Давида или паутину. Огромные волны поднялись за обоими бортами. Загрохотал гром. Громкий клич сирены сливался с ним в единый стон. Ветер свистел в парусах, раздирая их в клочья. Гигантские водяные валы швыряли судно из стороны в сторону. Казалось, сам бог морей Посейдон показался на поверхности со своим трезубцем, что бы жестоко покарать излишне самонадеянных людишек. « Стоп, машина! Убрать паруса»! – неслось из капитанской рубки. Один из кливеров сорвало с утлегаря раньше, чем матросы успели его убрать. Носовая часть судна скрипела и трещала. Машины остановили, заслонки на топках захлопнули, но набросанный в них в неимоверных количествах уголь продолжал ярко пылать, нагревая котлы до предела. Всё машинное отделение сотрясалось и дрожало, металлические резервуары покраснели и готовы были лопнуть. « Корабль вот-вот взорвётся»! – промолвил кто-то. Механики, машинисты и кочегары спешно покинули помещение. Переборки ужасно тряслись и вибрировали. Корабль то взлетал на гребне волны, то камнем падал в пространство между клокотавшими водными массами. « Давление достигло критического предела, капитан», – доложил механик, явившись в капитанскую рубку. « Нельзя ли как-нибудь его уменьшить»? – спросил он. « Никак нет, сэр, волны вздымаются так высоко и заливают судно, что вода может попасть в машинное отделение, и тогда из-за разности температур котлы разорвёт, корабль взлетит на воздух, сэр»! – причитал растерянный механик. « Задраить машинное отделение», – скомандовал капитан и энергичным движением приналёг на рулевое колесо. Через несколько часов по кораблю прокатилось: « Спасайся, кто может»! Палубы наполнились перепуганными пассажирами. Начали спускать шлюпки. « Что происходит? Корабль утонет»? – поминутно спрашивал Гарри, весь сжавшись и втянув голову в плечи. « Подожди, может быть, ещё спасёмся», – утешал его Луи, держась за руку отца. Мистер Сен-Томон собрал весь свой багаж и шагал с невозмутимым видом, подбадривая мальчиков. Саквояж отягощал руку Гарри. В тусклом свете корабельных фонарей он почти ничего не мог разобрать. Вспышка молнии озарила спущенную на воду спасательную шлюпку, в неё как раз садился Люциус Крок. Следом за ним, опираясь на своих лакеев-афро-американцев, прокладывал себе дорогу Дональд Дасти. Дасти и его лакеи сели в шлюпку, заняв в ней почти половину свободного пространства. Когда юные друзья, наконец, достигли края палубы, то места в шлюпках почти не оставалось. Корабль опустел. « Мне очень жаль, сэр, – ответил один из гребцов, – но в первую очередь – женщины и дети, а, учитывая, что женщин на корабле нет»… « У меня как раз двое детей», – резко оборвал его мистер Сен-Томон. « Давайте их сюда, – отозвался матрос, – для них место, быть может, ещё и найдётся, но не для вас». Луи крепко схватился за отца. « Нет, я тебя не оставлю, папа»! – закричал он. В это время его отец, взяв Гарри на руки, передал его членам экипажа поверх перил. Гарри не успел сообразить, что случилось, но едва заметив, что оказался по другую сторону от борта, судорожно ухватился обеими руками за балясину ограждения. Один из матросов попытался было его удержать, но мальчик так отчаянно вырывался из его и рук и отбивался, что моряку пришлось прекратить свои попытки. « Вы нас задерживаете»! – кричали люди в шлюпке. Сен-Томон огляделся по сторонам. На палубе лежал свёрнутый канат. Отец Луи бросил его за борт. Гарри поймал его конец и с трудом вернулся на палубу. В это время волна чуть было не унесла его в отрытое море. Последняя шлюпка отчалила и скрылась среди бушевавшей стихии. Корабль трясло. Он начал крениться. Мальчики и отец одного из них с трудом удерживались на наклонной поверхности. « Что же с нами теперь будет»? – спросили Луи и Гарри. « Держитесь»! – промолвил им Андре. Дети крепко взялись за него. Сен-Томон прикрепил свой багаж к основанию мачты, прислонился к ней сам и обвязался тросом. Луи из последних сил держался за его пояс. Последовал резкий толчок, и судно вновь содрогнулось, перекосившись уже в противоположную сторону. От этого толчка Гарри не удержался на ногах и упал. Он обхватил руками голенище сапога Сен-Томона и не выпускал его, не имея возможности встать в полный рост. « Господь не оставит нас», – прошептал Андре. Вся эта сцена напоминала старинные резные распятия, где у подножия креста изображались часто коленопреклонённые обе Марии и евангелист Иоанн. Действительно, высокий, стройный Сен-Томон, широко раскинув руки, немного напоминал распятого Иисуса Христа. Но более всего он, озарённый огнями молний, был похож на легендарного силача Самсона, прикованного к столбу в капище филистимлян. В голову Гарри, находящегося в состоянии полной безысходности, вдруг полезли давно набившие оскомину строки из хрестоматии, которые теперь внезапно обрели необыкновенную актуальность и живость. «Когда все с корабля сбежали, Юнец на палубе стоял. Повсюду волны бушевали, За валом поднимался вал. Его отец был капитан И в битве был сражен, Отдать приказ оставить пост Уже не может он». ( Фелиция Хименс, 1808 г.). Среди рёва бури и громовых раскатов со стороны капитанской рубки раздался пистолетный выстрел. Уголь в топках всё ещё горел, и холодная вода всё-таки попала в машинное отделение. Обе стихии вступили в суровую и жёсткую борьбу. Разность температур ещё больше повысила давление. Стенки чугунных котлов не выдержали. Оглушительный треск и хлопок послышались через секунду. Мачту вырвало с корнем. Корабль взлетел на воздух и разлетелся на куски. От « Звезды Востока» остались лишь одни воспоминания.

Конец главы.