Первая смена 1975-го

Поговорить с утра о записке не получилось. Стоило зазвучать горну, как Герда спорхнула с кровати, оделась и вылетела на зарядку быстрее, чем остальные девочки; Лина проводила ее недоуменным взглядом, но не стала останавливать. Записка, которая всю ночь жгла кожу, легла под матрас, между страниц «Великого Противостояния». Солнце с самого утра лезло в глаза настолько надоедливо и настойчиво, что Лине хотелось накрыть его полотенцем, как попугайчиков, которые жили у её тети. На пробежке Юра попытался с ней заговорить по поводу записки, но она прибавила скорости, зная, что он за ней не угонится. Что-то, чему Лина не могла сходу дать имя, грызло исподтишка. Прогнать ощущение не получалось — оно, как надоедливый комар, вилось над ухом, и, стоило ей отвлечься, как оно вписалось в нее взглядом Герды мимо неё, шепотком Шишкина, непривычно пристальным взглядом Кеши поверх очков. Еда не лезла в горло, и Лина молча смотрела в окно, пока Алёнка беспрепятственно воровала с её тарелки куски омлета: в любой другой день ей бы за это досталось. — Ты на себя не похожа, — доверительно сообщила ей в итоге Аврора, и Лина только дернула плечом, но отвечать не стала. Герда отводила глаза. Позже, после совета, они шли на озеро; Травко решил, что такая погода отлично подходит для того, чтобы плавать. Лина пыталась уклониться, но, как назло, тренировку отменили. Пока строем шли по лесу, и Травко заводил кричалки — чувство отступало; рядом с ней подпрыгивала Алёнка, и в уютной тени леса мир казался не таким враждебным. В этот момент Лина внезапно остро поняла Игоря и его любовь прятаться в лесу — таком безопасном и мирном днём. Впрочем, на пляже оказалась волейбольная сетка, и, хотя пляжный волейбол нравился Лине немного меньше, она с удовольствием включилась в игру. К её удивлению, к ней примкнул Жилин, а за ними — Шишкин, Раф и Косолапов. Северов, который обычно за Косолаповым лез в любое пекло, кисло наблюдал за ними издалека — в воду его с больным горлом не пускали. Герда рядом с ним задумчиво водила пальцем по песку, потом смахивала, потом опять рисовала... — Ай! — Лина схватилась за голову — мяч прилетел настолько сильно, что она слегка осела на песок. Жилин подбежал к ней, озабоченно завертелся рядом, а за ним — остальные ребята: — Ну ты как так? — он нахмурился, потянул было руки, но Лина покачала звенящей головой. — Все хорошо, — сказала она. — Отвлеклась. Не бери в голову. Жилин вздохнул, однако спорить с ней не стал; всё же Лина отошла в сторону и осела на колючий крупный песок. Подошёл Травко, осмотрел её; вроде все было не так и плохо, по его словам, однако он советовал в воду не лезть. Лина и не хотела. Звенящая боль в голове все ещё не проходила; Лина накрыла плечи полотенцем и провела бездумно пальцем по горе песка. То, на что она так старалась не обращать внимания, обрушилось на неё с новой силой. Прошлая ночь. Герда была правшой — а ночью она быстро писала левой. Почерк Герды скакал, как температура лихорадящего больного; буквы в записке лежали ровно, как после уроков чистописания. Утром она слышала, как Белкин снисходительно сказал Шишкину, что так Герда привлекает внимание — но нет. На то, чтобы провернуть подобный фокус, требовались долгие месяцы тренировки, и Лина сомневалась, что Герда бы стала тратить на это время. Лина снова чувствовала себя, как той ночью около приёмника — но, если в тот момент ей перехватывало дыхание от осознания всей невозможности происходящего, то сейчас её горло сжимали ледяные и липкие пальцы страха. Страх вкрадчиво шептал ей на ухо, напоминал ровные строчки. Он ищет правду и теряет её меж людей и полулюдей, и тех, кто не люди вовсе, хотя дышат одним с ним воздухом. Этот прячет нож в мягком покрывале, и нож тот видит больше, чем его непутевый хозяин, но молчит, молчание — золото. Золотом увиты её мысли, но не ведёт оно к счастью, а лишь к тому пути, что протоптан меж шипами. Не будет ни воздуха им, ни крыла, ни молчания и голоса. Слово «золото» билось в её голове, и Лина вдруг остро ощутила себя в стороне от отряда. Где-то там были они все — веселые, шумные; и отдельно, как два спутника, каждый на своей орбите, были они с Гердой. Фобос и Деймос — вокруг Марса. Почему-то ей стало нестерпимо жарко; она поднялась и пошла к мосткам. Ступни и лодыжки погрузила в прохладную воду, прикрыла глаза, стараясь не смотреть на своё отражение. Вода приятно ласкала ступни; напряжение постепенно отступало, и Лина чуть вытянулась на мостках. Удар в спину застиг её врасплох; она успела услышать чей-то крик, а потом вдруг темное озеро сомкнулось над её головой. Дна под ногами не было. Она закрутилась, отчаянно попыталась вырваться наверх, к воздуху, который вдруг закончился; когда ей удалось хоть немного выгрести наверх и почти доплыть до столбика мостков, ногу свело судорогой. Отчаянно пытаясь барахтаться, Лина пыталась подплыть к столбику, но не получалось. Бутылочно-коричневая вода щипала глаза, заливалась в горло, паники не было — было отупелое понимание, что на этом — всё? Вода медленно темнела над головой, и вдруг взорвалась пузырьками воздуха: кто-то нырнул за ней. Чьи-то руки рывком потянули наверх, Лина попыталась помочь, хлебнула воды, зажмурилась; руки упрямо тащили её вверх, вокруг становилось светлее, и Лина тянулась за ними. Потом вдруг резко вернулся звук: вокруг кто-то кричал, Лина закашлялась, пытаясь выплюнуть воду; к ним греб Травко и пара ребят-спасателей, её перехватили, передали из рук в руки, она обернулась, чтобы узнать, кто успел первым — и Герда смотрела прямо на неё. Травко помог Лине добраться до берега; рядом с ней отчитывали двух второотрядниц, которые и сшибли её в воду, но Лине было не до них. Она все никак не могла надышаться. Лёгкие горели. Перед глазами плясали мушки. Один из спасателей повел её в медпункт; Лина, не оборачиваясь, спиной чувствовала взгляд Герды. Страх так и не пришёл. Потом, когда ей дали отоспаться в медпункте (её задергают в отряде, ей надо отдохнуть, Травко, уйди, я не первый год с этими приключенцами, не мельтеши), она вяло перебирала в голове мысли и воспоминания. Герда в первый их день, отстраненная и не слишком общительная, в контраст с сумасбродной Авророй. Все её странности, то, как ловко она управлялась с детьми, то, как безоговорочно верила и Жилину, и Игорю — при том, что была уверена в том, что они — не люди. То, как той ночью Герда цеплялась за неё, тихо всхлипывала, смотрела на свою руку, будто на чумную. То, как Герда смотрела на Лину — как будто та была якорем в бушующем море. Герда снилась ей — в платье из голубой органзы, воздушно-золотистая, и вокруг её босых ног разрастались черные травы и серый репейник, что гладили её тонкие щиколотки, и Лине почему-то было невыносимо больно на них смотреть. И ей казалось, что она слышит где-то на самой границе себя чей-то шепот, и рев двигателей из фильмов, и вода снова, и снова, и снова смыкается над её головой. Ответ был там, на поверхности воды; всё казалось таким ясным и кристально понятным, стоило протянуть руку, и Лина тянула руку, но он ускальзывал от неё так же быстро, как Герда утром ускользнула от неё. Уютно урчал в углу приёмник. Жилин, Белкин и Шишкин резались в карты; изредка к ним присоединялись то Юра, то Кеша. С Кешей играть было неожиданно сложно. Он облизывал губы, шевелил ими — считал в уме; смотрел поверх очков пытливо, и Жилину от этого взгляда было непривычно не по себе. Раздался стук, парни привычно сунули карты под ноги на случай, если пришел Травко; но нет, на них с любопытством глядела Аврора. — На танцы пойдете? — поинтересовалась она, и Жилин пожал плечами. — Да что там делать, скучно же, — фыркнул он. — Да и у нас музыка лучше. Аврора бросила заинтересованный взгляд то ли на Кешу, то ли на приёмник (возможно, на все сразу), а потом почесала в затылке. — Герда грустит, — сообщила она. — Лина ещё не вернулась, а Алёнка злая. Никто не хочет со мной идти. Может, мы в рекреации потанцуем? Под него? Аврора ткнула пальцем в приемник. Юра возмущённо замотал головой: — Ага, чтобы Травко услышал? — Да он не поймёт ничего, скажем, что поймали восточноевропейское радио, — беззаботно сказала Аврора и скользнула в палату. На ней было солнечно-желтое платье, и волосы, уложенные в хвостики, прыгали по плечам. Жилин тщетно гнал от себя мысли о том, что она была похожа на спаниеля. — Шансы, что он не поймёт ничего, стремятся к нулю, — Белкин со вздохом спустил босые ноги с кровати и воззрился на нее. — Ну наверняка же немецкий или английский учил. — Да брось. Ну, если что, расскажем, что поймали волну «коммунистическое светлое будущее», — Шишкин демонстрировал наплевательское отношение к пионерским ценностям. Тем было страннее, что сегодня Жилин его разделял. Он не присутствовал на вызове прошлой ночью, но Игорь ворочался всю ночь; а утром ребята были потерянными и сбитыми с толку. Что бы там ни было, оно было странным. И это заставляло Жилина нервно тянуться к припрятанной пачке папирос, поднимало с ног, принуждало мерить комнату взбудораженной походкой. Он не находил себе места. — А знаешь, ты права, — Жилин вдруг рывком поднялся с кровати. — Ну их всех. Юрка, хватай свой дурной приёмник. Ребята, приведите себя в порядок, на танцы идём. Что нам там делать с мелкими, у нас и музыка круче всех, и сами мы — самые. Кешка, и фотоаппарат возьми свой, и смотри, чтобы фотографии получились — ух! Он шутливо погрозил Кеше пальцем, тот задорно и с прищуром ухмыльнулся в ответ — и вокруг все пришло в движение. Кеша мягко выставил из палаты Аврору, ребята зашуршали одеждой, Юра сбежал к себе в палату, и даже Игорь постарался изобразить на себе некое подобие приличной одежды. Жилин заботливо одернул на нём рубашку и с удовлетворением оглядел с ног до головы: — Вот другое дело. Игорь ехидно посмотрел на него исподлобья: — Другое от чего? — От тебя, чумазого, — Жилин стёр рукой с его щеки пятно копоти (так же делала сестра, когда он возвращался после блужданий за Игорем дома), а потом быстро поправился: — Ну, в смысле, от чумазости твоей. С тобой все как надо. За его спиной негромко фыркнул Шишкин, и Жилин чуть отступил, чувствуя, как жгучий румянец заливает щеки. Надо будет попросить сестру подправить кое-что. — Так, ладно. Посмеялись, и хватит. Кеша, фотоаппарат, ты помнишь. Все на выход. И вечер был удивительным; где-то там (будто в другой вселенной) весь лагерь задорно отплясывал под музыку настоящего, пока первый отряд прыгал в полутёмной рекреации с наспех сварганенным из ламп и тряпок цветным освещением под голоса, которых ещё никто, кроме них, не слышал. Потом пришел Травко, и он, к большому удивлению ребят, присоединился к ним и даже не задавал вопросов. Вечером, перед самым отбоем, вернулась Лина, но Герда уже караулила её около выхода — и утянула за собой в палату. Игорь задорно выплясывал гопака под какой-то бравый немецкий рок, и Жилин с усмешкой посмотрел на него, а затем побрёл к палате девчонок. — И что ты слышала?.. — голос Герды нервно звенел, а потом она вдруг раскрыла дверь прямо перед носом Жилина — и рывком втянула его в тёмную комнату. Веселую музыку и смех отрезало за него хлопком двери; Лина поджимала губы и куталась в покрывало, Герда с вызовом на него смотрела. — Есть разговор, Сергей. Садись, — она указала на свою кровать, и Жилин со вздохом сел. — Что у вас случилось? Я, кстати, рад, что ты выбралась, Молодцова. — Спасибо, — чуть хрипло сказала Лина, а потом вдруг встала и вложила в его руки мятый кусочек бумаги. Жилин удивился, однако развернул листок. Запись была короткой и лишённой смысла, однако его царапнула фраза «меж людей и полулюдей, и тех, кто не люди вовсе, хотя дышат одним с ним воздухом». — Выглядит как полная ерунда, если честно, — признал он, возвращая листок. — Это что? Та самая записка, которую ребята весь день обсуждают? Герда взвилась на него; Лина придержала её за руку и все так же хрипловато заметила: — Та самая. Тебя там не было, и я понимаю, почему ты запретил Игорю участвовать, — она посмотрела на него в упор. — Потому что ты что-то знаешь. Знаешь, что такое Игорь. Знаешь, что с ним делать. Вот её рукой вчера писал кто-то другой. Жилин нахмурился. — При чем здесь я? — Я думаю, — тихо сказала Герда, которая, кажется, дрожала, — что это было про нас. Просто то, что писало, не знает, как ещё предупредить. Лина сегодня чуть не утонула, Игорь твой.. — Он не мой! — ... странный, — закончила она, и её зелёные глаза блестели в сумраке комнаты так, что казалось, что она вот-вот заплачет. — За тобой ходил этот военный, и директор тебя не выгнал за курение, и ты знаешь больше, чем говоришь. Лина вздохнула. А потом притянула её к себе, дала вцепиться в свою руку, а Жилину сказала: — Я не буду тебя никому сдавать. И Герда не станет. Но ты явно знаешь больше, чем все мы, так что подумай, пожалуйста, о том, насколько это честно. Если и не нам, то хотя бы своим скажи. Тем, с кем приехал. И она тоже смотрела на него тяжело, и Жилин почувствовал укол совести, а затем покачал головой. — Я знаю только то, зачем здесь я и Игорь, девочки. И я не могу об этом говорить, но оно бы вам и не помогло. Он поднялся, кровать жалобно застонала; махнув рукой, он вышел в коридор, проскользнул мимо музыки и ребят в пустую палату и залез на подоконник, распахнув окно настежь. Холодный воздух растрепал уложенные волосы, но Жилин опёрся головой на раму и глубоко вздохнул, а затем закрыл глаза.