joel sunny — luminary
— Ну подумаешь, умер. Ну бывает такое, в самом-то деле! От такого не застрахован никто, знаете ли! Что обижаться-то сразу? Вот если б он был на моём месте и так героически помер, я бы не обижался потом, а только лишь радовался! Это то, что Чимин говорит, сидя на одном из кресел в гостиной и разведя руки в стороны. Не забывая, конечно же, игнорировать мрачные рожи, что воззрились в традиционно единодушном унынии: в конце концов, должен же здесь хоть кто-нибудь сохранять позитив и надежду, верно ведь? Конструктор согласен нести эту тяжкую ношу: в конце концов, теперь здесь ребёнок (ебать) Чонгука с Тэхёном (пиздец), а детям даже таких двух далёких от радостей жизни людей нужно показывать счастье. Хоть иногда. Например, февраля этак двадцать девятого. Иначе вырастут кем-нибудь вроде Карателя, который всю дорогу назад предпочитал просто молчать, что-то обдумывая. Ни хрена не меняется эта вечно кислая рожа. — Вы только подумайте, какой он пример демонстрирует малышке Союн! Что ближнего своего надо не целовать, а дубасить! Кулаком в рожу! — ...тебя никто не бил кулаком в рожу, Чимин, — вздыхает Сокджин, покачав головой. — ...и что не слова любви надо шептать, а угрозы отправить на тот свет ещё раз! — восклицает Конструктор в добавок к вышеизложенному. Нет, он действительно находит весьма возмутительным факт, что Намджун, его любимый мужчина, предпочёл сначала грохнуться в обморок на предложение Чимина обняться, а после того, как очнулся, избрал крики и ругань вместо страстного прилюдного секса. Ладно, с сексом можно было и повременить. И, может быть, Чимин навсегда запечатлел в памяти тот самый взгляд, полный шока и слёз, который Намджун ему подарил после того, как пришёл в себя. Да, этот период был очень коротким, потому что затем до его спутника жизни дошло, что Пак ни хрена ни в чём не раскаивается и ведёт себя так, будто его смерть была чем-то достаточно будничным. И вот на этом моменте он устроил скандал. Чимин ненавидит ругаться с Намджуном. А ещё — очень хочет поговорить с ним немедленно, но Оружейник, стоило им только вернуться обратно в дом Варвара, ушёл куда-то в свою мастерскую и больше не поднимался в гостиную. — Ты уверен, что оживить этого додика было реально хорошей идеей? — повернувшись к Тэхёну, интересуется внезапно Хосок. — Если подумать, то мы без него отлично справлялись. И никто не зудел над ухом, как муха. Давайте назад его хлопнем? — Я тогда твою мать по заднице хлопну, — миролюбиво вставляет Конструктор, сложив пальцы домиком. — Надо было его оживить, — кивает Ким своему лучшему другу. — Намджун сильно расстраивался. Да и мы все, в общем-то, тоже. Зато сейчас Оружейник здесь, с нами. Вернулся, как вернулся Чимин. О том, что Намджун уходил, не пережив боли утраты любимого, Чимин узнал совсем скоро после того, как познакомился с малышкой Союн. И нельзя сказать, что после этого не замолчал на какое-то время, силясь обдумать, как себя стоит теперь вести дальше. А Намджун... да, дал ему фору: заперся где-то в подвале и нервно что-то ваяет — восполняет, видать, те пробелы, которые возникли в его трудовой бурной деятельности, пока Чимин был в санатории. Или в турне. Одним словом, пока Конструктор изволил прилечь отдохнуть ненадолго, зато теперь, вот, вернулся из отпуска, готовый к новым великим свершениям. Пак себе цену знает, как и знает отлично, что ему не нужно быть неуверенным в том, что за всё время, что он пролежал в подвале той хижины, от него кто-то вдруг внезапно отвык. Или, может быть, его видеть больше не хочет. Или считает, что в политике Чимину больше не место. В конце концов, у его дружков-пирожков нет выбора в том, принимать его назад или нет. Ну а что? Он, так-то, в итоге оказался единственным лидером, который отдал свою жизнь за свободу людей. Да, он знал, что так будет — но ведь они-то не знали. Так что пусть хвалят и чествуют. Превозносят и плачут. Говорят, как скучали, и что их второй день рождения теперь датой стоит вместе со вторым рождением одного Пак Чимина. — Чимин вернулся, тут верно подмечено, — тянет Конструктор, задумчиво постучав по губам подушечкой пальца. — И его микросхемам необходимо знать все тонкости нового ведения дел. Почему мы здесь, а не там? Какие долгосрочные планы? Что мир говорит по поводу грандиозной победы Нижнего общества? Я должен знать всё. У Чимина действительно очень много вопросов — и его раздражает, что он не знает действительно многого. Например, как жил Намджун всё это время. Потому что, если верить намёкам и шапочным рассуждениям остальных членов семьи, то и не жил вовсе, а выживал. — Разве ты не пойдёшь вниз к Намджуну? — произносит Каратель впервые за долгое время, склонив к плечу голову. — Вам надо поговорить. Разве нет? — Сейчас не пойду, — произносит Чимин, вздохнув и откинув в сторону ужимки и маски. — Ему нужно время на то, чтобы остыть. А когда его кукуха решит на фоне всех прошедших событий снова поехать куда-нибудь к морю, то я буду рядом. И поймаю её. Вы все знаете, что я хорош в том, чтобы выслушать, но пока что ему мне сказать нечего. Как и мне ему — он меня слушать не станет. Что правда. Когда Чимин сел на операционном столе и предложил всем обняться, Намджун был единственным, кто так и остался стоять в стороне, глядя на него во все глаза, а потом просто-напросто лишился всех чувств. То было весьма ожидаемо: Оружейник, невзирая на все свои хорошие стороны, всё ещё остаётся собой — человеком несколько замкнутым и во многом раскаивающимся. Даже в том, где его вины вовсе нет, как то было с мамой. Как было с тем облегчением, что он испытал когда-то давно, когда Тэхёна с Хосоком забрали андроиды. И именно это — причина, из-за которой Пак сейчас не стремится воссоединиться с любимым: ему нужно время. Время на то, чтобы переварить заново то, что когда-то было между ними двумя; время на то, чтобы найти себе новое место в устоявшейся системе правления — едва ли он помнит, что его и не занимал никто вовсе. Надо будет хорошо это ему разъяснить. Просто чуть позже. Чимин так хорошо его знает, как Намджун хорошо знает его сам. И скажи кто-то амбициозному юноше, который слепо и верно долгое время служил Уюн Ванг, что у него будет такой человек, перед которым он сумел оголить не только лишь тело, но и свою испещрённую микросхемами душу, он бы никогда не поверил. Тот Чимин, что ничего не боялся, знал лишь язык устрашения. И, конечно же, ненависти: людей — к поработившим их расу машинам; своей личной — к родителям и к ощущению пустоты где-то там, в сердце. Чимин был несгибаем и страшен — падальщик-пыточник, что не стеснялся поскалиться каждому, кто на него косо посмотрит. И это была та модель поведения, которую ему дали выбрать, чтобы себя защитить. Защитить, чтобы выжить в такой суровой среде. Как она сказала в их первую встречу?«Ты слаб физически, но в твоих глазах я вижу огонь. Напоминаешь того, кто остался давным-давно в прошлом»
Чуть позже он, конечно же, понял, о ком была эта фраза: вон же, сидит его невольный спаситель, на диване напротив, и всё ещё сохраняет молчание, хотя и пора бы хоть что-то сказать. Чимин видел его во всех ипостасях, какие может созерцать человек, наблюдая за кем-то достаточно пристально: Чон Чонгук падал, поднимался назад, тонул в своих же грехах и страшно боялся. Сначала — андроидов, после — любви, под конец человеческой жизни — себя. Но Уюн оказалась права, как была правой во многих вещах: глядя на то, как Киллер ломался, вставал назад на ноги, боролся, доказывал свою нужность себе же, Чимин раз за разом видел тот самый огонь. Даже когда Чон ослеп, этим пламенем можно было смело сжечь города. Даже когда он лишился руки, сила стихии этой чёрной души пугала любого. Даже когда он умирал, ведь сердце пыталось остановиться, этот жар мог металл растопить. И Чимин рад, правда рад всё ещё видеть красные искры в карей радужке прямо напротив. И рад оценить ту степенную сдержанность, ведь Киллер когда-то бросался на всё живое вокруг. Он действительно вырос за то недолгое время, что они не могли пообщаться, но при этом остался верным себе. Жгучий, сладкий коктейль, что смешался в одном человеке, который сегодня дарит дочке конфеты, а завтра стреляет в лоб неугодному. Сексуально, не так ли? Возможно. Чимину сложно судить: ему нравятся замкнутые, спокойные парни с кучей монстров в душе, которые выходят гулять только по праздникам. И всё-таки, глядя на этот огонь, Конструктор впервые за долгое время их с Чонгуком знакомства вдруг осознал: больше он не боится. Раньше — да, было бы глупо отрицать очевидное. А сейчас пламя греет, как греет причастность к чему-то до ужаса важному, правильному. Стоящему всех блядских жертв, даже если одной из них стал сам Чимин. Конструктор всегда был одиночкой. Тем самым падальщиком, что наблюдал за муками собственных жертв, устраняя людей чужими руками и редко принимая участие в бойнях. А Киллер всегда был импульсивным гондоном, который взрывался, словно бомба по таймеру. Казалось бы, как два таких человека будут способны ужиться друг с другом под одной крышей? Стать друг другу семьёй? И, что куда любопытнее, как мог этот Чимин признать лидером того Чон Чонгука? А сейчас видит улыбку кривую, до ужаса тёплую, и вспоминает, как тайно бился в истерике, думая, что не сможет этому парню помочь. Но всё же помог. И благодаря собственной выдержке может сейчас смотреть на главу государства. Глядя на чужое лицо, понимает: да, он согласен за таким лидером следовать ровно до тех самых пор, пока будет нужен. Сказал бы, что до последнего вздоха, но Чон Чонгук обойдётся: больше Чимин дохнуть не собирается. Да и андроидам дышать не обязательно, к слову. — Мудрая мысль, — Киллер кивает. — Уважаю такое решение. — Никогда не думал, что услышу от тебя нечто подобное, — кривит губы Пак. — Я могу удивлять, — и Чонгук шлёт ему очередной самодовольный оскал. — Ещё обосрёшься. — Спасибо, но воздержусь, — поднимает Конструктор руки ладонями вверх. — Я из-за тебя уже откакал положенное. Давай теперь будем, словно деды? Как насчёт соджу и партии в шашки где-нибудь у лесочка? — И на сколько партий тебя хватит, а? — негромко смеётся Механик. — Ни на одну. Ненавижу шашки, — сообщает Чимин не без гордости. Как не без гордости отмечает в своей голове, что Хосоку очень идёт быть без макияжа и держать в руках руку Карателя: открыто, расслабленно, просто. Надо будет как-нибудь хорошо посидеть с ними двумя (может быть, шахматы?), обсудить положение дел. Этот трагичный тандем, который в конце их кровавой истории всё же обрёл право на счастье, ему всегда нравился. — Какие планы в итоге? — когда смех стихает, задаёт вопрос Потрошитель. И у Чимина, конечно же, есть ответ на него, который он ему декламирует с широченной улыбкой. Жаль только, что пока он говорит, улыбки всех окружающих вянут прямо пропорционально его безграничному энтузиазму. А с другой стороны, что они все ждали? Злой гений на то и злой гений, чтобы, вернувшись из мёртвых, всё равно быть на шаг впереди.***
— ...двести метров до цели. Высотка с рекламным щитом. Ещё раз: почему мы действуем таким сложным путём? — Будет забавно, если сегодня я снова сдохну, — сообщает Чимин в микрофон. — Потому что мы с ним всё ещё не потрахались. Да что там потрахались: он со мной всё ещё не говорил. — Хочешь обсудить свою личную жизнь прямо сейчас? — Да, блять, хочу! — и Конструктор в запале даёт рукой по рулю: байк немного виляет, но ночная трасса пуста, так что насрать — подрезать тупо некого. — Я твои душевные муки слушал сколько времени, а? В цивилизованном мире за такое деньги берут, а я делал всё абсолютно бесплатно! Боже, какой я алмаз, я в восторге! — Хорошо, раз тебе так сильно хочется, чтобы мы обсудили тот факт, что Намджун полгода сходил с ума и пытался тебя починить, пока стреляем в ребят из Верхнего общества, то я не против. — Мы в них не стреляем, Тэхён, — дотошно поправляет Чимин. — Мы их взрываем. — Но Чонгук же стреляет. — Я что, похож на большого брутального папу, который говорит дочурке, что привезёт ей из Сеула вкусняшек, а потом чмокает своего бойфренда в щёку и желает успехов в сегодняшнем деле?! — чертыхается Пак. — Ты нас с ним в темноте перепутал? Он в них стреляет, потому что он скучный. Я их взрываю, потому что я Конструктор, ёбанный в рот! — Мы в курсе, Чимин, — раздаётся в наушнике голос Чонгука. — Довольно долго знакомы, чтобы знать все твои предпочтения. — Всё знать не можешь, в каждом гении должна быть загадка, — не может не оспорить эти глупости он. — Например, знал ли ты, что я хочу трахнуть Намджуна, когда он будет одет в медсестру? Я уверен, что нет! ...Нет, определённо есть нечто волшебное в том, чтобы включиться в процессы немедленно: особенно после того, как эта толпа дураков за полгода активной работы просто-напросто упустила из вида наличие вражеских лиц прямо под носом. Чимин не осуждает, конечно же: в конце концов, у этой пятёрки наверняка дел было невпроворот — нужно же было понежиться в спокойствии-счастье, разве не так? Покайфовать от отсутствия над головой постоянной угрозы, а также поплакать по почившему другу. Последнее — особенно важно: Конструктор всегда был говнюком и многое отдал за то, чтобы узнать, как члены его такой разношёрстной семьи отреагировали на шанс его возвращения. В прямом смысле отдал: кто б знал, как сложно запрограммировать скрытые камеры так, чтобы они включились одновременно с его предсмертным посланием? Зато какое кино получилось, надо будет Юнги потискать за щёки за сильные слова о депрессии. В любом случае, обстановка такая: глупо было бы думать, что Верхнее общество и его даже пассивные члены сами собой рассосутся и будут довольны новым режимом: хоть потому, что Потрошитель всегда точил на эту прослойку свой острый зуб и приложил все усилия, чтобы сыграть в Робин Гуда на батарейках. Пировавшие при Уюн Ванг засранцы, живущие в железных городах припеваючи, были очень не рады потерять половину своего состояния, чтобы начать реставрацию тех городов, которые кочевники звали легальными. Для Юнги и Тэхёна как для очень травмированных было необходимым обеспечить нужной инфраструктурой все необходимые местности: Мин на себя взял постройку школ и больниц вокруг наиболее укоренившихся кочевых поселений. Особенно яро он выступал за больницы, что было весьма очевидным с учётом того, что в мире есть шрамы такого характера, какие никогда не сойдут. Даже с течением времени. Это новые люди видят Карателя — собранного, несколько замкнутого, местами — достаточно грубого молодого мужчину, навеки застывшего в возрасте двадцати пяти лет из-за того, что вместо сердца когда-то поставили аккумулятор. Чимин, как и каждый из лидеров, будет помнить разбитого парня, поймавшего срыв от свалившихся на него новостей; юношу, который, потеряв любимую, дочь, родителей, старшего брата и подростка-сестрёнку, не мог ни за что отказаться от человека, который единственным остался в живых. Конечно, они познакомились гораздо позднее, однако Пак помнит прекрасно те страшные полоски тату на руке этого парня, где каждая выступала символом боли. И пусть сейчас, после того, как Юнги претерпел «улучшение», на его коже не осталось рисунков, это вовсе не значит, что горечь потери собственной дочери из-за неподходящих санитарных условий пропала. Скорее, слегка изменилась: в невыносимую жажду отстроить так много больниц, как это только возможно, чтобы ни один ребёнок кочевников впредь не погиб из-за отсутствия неподалёку врача. Конструктор только вернулся, а ему уже хочется очень задать тот вопрос, который он никогда не задаст: каково Мин Юнги, когда-то — отцу Мин Союн, обращаться к дочери своего лучшего друга по имени? Судьба иногда такая зараза. В любом случае, некогда Верхнее общество пыталось начать бунтовать после того, как оправилось от смерти их лидера — и Чимин это предвидел даже тогда, когда лечь поспать было только возможным вариантом, а не суровой действительностью. Именно по этой причине он когда-то внедрил в свою разработку — те самые патрульные камеры нового уровня — ряд новых функций. Распознавание лиц и внесение их в созданный им из программных наработок Хосока реестр. Выгрузку данных в специальное облако, которое надёжно защищено и чьи сервера он втихую установил, сука, в стены гостиной. Без нужных проверок они должны были лечь через год, так что план был не очень. Но всё же сработал. И теперь Чимин знает отлично, что эти придурки собирались устроить теракт в центре Сеула. Мелочно, глупо, затратно и без каких-либо серьёзных последствий для нынешних руководителей. Поэтому он решил устроить теракт раньше них. Ну а что? — Меня пугает тот факт, что этот парень ожил и сразу же раскидал, где мы проебались, — включается Механик в их разговор. — Откуда ты вообще, сукин сын, знал, что они делали всё это время? Откуда ты знал, какие общие чаты они смогли хакнуть? Это прошло даже мимо меня! — Хочешь, займу твоё место? — хмыкает Пак. Хосок матерится в наушник вместо ответа. — Похуй, как я всё это сделал — потом расскажу. Важно то, что они действительно думают, что мы все приедем в центр Сеула через пятнадцать минут всего на двух машинах. Если верить поступающим мне в карту памяти данным, то занимают позиции по всем высоткам вокруг площади. В две волны… ну, или волночки. — Их всего двадцать? Как-то негусто. — Придурки. Это всё потому, что прошли мои похороны? — Гроб был закрытым, — уточняет Тэхён. — Да похуй. Зовите меня дядей Иисусом, — и Конструктор смеётся, выжимая газ на байке Чонгука. А по факту Потрошитель и Киллер снова повиснут на троссах, чтоб потом подтянуться и сделать то, что они умеют лучше всего: сотворить несколько тихих убийств. Все их противники — люди, так что проблемы особой не будет. Главное, чтобы успели убраться: подрывать непосредственно площадь Конструктор не хочет, но он чертовски гордится, что за пятнадцать минут успел расставить микро-мины Хосока по всем нужным точкам на всех нужных крышах. В конце концов, только прилегающие к «месту сбора» высотки являются единственно верным местом засады и дальнейшей резни, Пак не зря выбрал именно этот квартал, когда делал вброс в хакнутый чат. И успел расставить ловушки тютелька в тютельку: остатки из «верхних» начали занимать позиции фактически тут же. Так что теперь дело за малым: пока Чонгук и Тэхён снимают «тылы», Чимин едет на байке в ту точку, с которой будет легко отследить все места для подрыва. Жмёт на кнопки и — паф! — сегодня они опять побеждают. Как и всегда. Хосок и Юнги, кстати, реально будут в машинах в роли приманок, но это детали. Даже если по ним и шмальнут, перед высадкой Конструктор, назвав себя Стивом Джобсом, сохранил резервную копию каждого. — Не поцарапай мой байк. — Ты такой скучный, — морщится Пак. Совсем, как эта, блять, вылазка. Ну вот просто скажите, кто вообще рискнёт пытаться восстать против некогда экстремистского общества, где один гениальней другого? И, да, возможно, Чимин, жмущий на кнопку и слушающий залп из, кхм, хлопков, решился потратить энергию и привлечь всю активную группу к ответственности только из-за того, чтобы: а) избежать разговора с Сокджином; б) не думать о том, что ему ещё предстоит объясняться с Намджуном, которому он обещал больше ничего не утаивать, но утаил, чем нанёс самому прекрасному мужчине на этой планете огромную травму. А операция, как и всегда, являет собой только успех — в её разработке принимали участие и Чимин, и Тэхён, так что иначе и быть не могло. Но что удивило, так это момент, который их настигает тогда, когда приходит пора возвращаться назад. В лице Чонгука и всё того же Тэхёна. Оба слишком перепачкались кровью во время выполнения своей части миссии, так что: — Мы не можем вернуться прямо сейчас. Нам нужна чистая сухая одежда и душ. — Примете дома? В чём ваша проблема? — вскинув бровь, роняет Конструктор, а Хосок начинает негромко смеяться на это: — У них теперь есть ребёнок, Чимин. Союн не нужно пока видеть... такое. Ах, блять. — Да... точно. Что означает, что в дом Варвара, который уже все признали своим, возвращаться они будут втроём.***
— Я хочу, чтобы ты понимал... — Я понимаю, окей? Я понимаю! — Чимин огрызается, словно подросток. Сокджин, покачав головой, делает паузу в проповеди и тянет негромкое: — Иногда мне отчётливо кажется, что ты застрял в теле тинейджера не только физически, но и мозгами. Как ты мог, Чимин, мать твою? После всего того, что мы пережили... не сказать о таких серьёзных вещах? Не предупредить? — и, всплеснув руками, садится на маленький стул напротив стула Чимина: Намджун ушёл из мастерской, очевидно, проветрить мозги, и поэтому они её заняли. Для разговора. Хренового. Конструктор делает вдох, закрывает глаза и аккуратно сжимает виски, всеми силами сдерживая рвущийся наружу вздох раздражения. Нельзя срываться на Джина из-за того, что он возмущён сложившимся положением дел. В конце концов, до момента, пока у них всех не наладилась жизнь, Чимин был для него единственным близким: это сейчас он слегка отошёл на другой план ввиду собственной смерти и появление у старшего друга своих двух детей. И с точки зрения логики и здравого смысла Пак хорошо понимает, что менее ценным для человека, который знает его с двенадцати лет, он не стал. Напротив: возможно, прямо сейчас, после всего, что случилось, он является наиболее приоритетной персоной в жизни Сокджина — не каждый день тот, кого ты навещал в детском доме и так хотел взять под опеку, восстаёт из могилы, как ни в чём не бывало. Однако Учёный, наверное, прав, когда говорит о том, что он мозгом не вырос, потому что прямо сейчас Чимину хочется буркнуть что-нибудь вроде: «А разница-то? Кому дело какое?». У Конструктора не было жизни, но всё ещё есть проблемы определённого рода, как громко бы он ни кричал об обратном — и ему очень хуёво от факта, что о них теперь всем известно, потому что дураков в этом доме уже давно больше нет. И Сокджин это видит — берёт его руки в свои и произносит негромко: — Посмотри на меня. — Я не хочу. — Пак Чимин, посмотри на меня. Мне нужно тебе что-то сказать. — Ты выносишь мне микросхемы уже сорок минут, я ещё после первых двух понял, что я говноед, который нанёс каждому травму и заставил жить с тяжёлым ярмом на душе, ясно тебе? Я не хотел, чтобы вы знали, что Уюн захочет убить меня во что бы то ни было. Вернее, Тэхён, я полагаю, догадывался, но он не был погружён в нашу с ней старую жизнь так плотно, как, например, ты, а потому во внимание это не принял. Почти никто не был. Ты мог догадаться, что она в той резне придёт за мной в любом случае, но не догадался. А если бы догадался кто-то ещё, то тогда бы все переиграли единственно выигрышный план и могло погибнуть больше людей. А так сдох только я. Понимаешь, Сокджин? — Посмотри на меня. — Я не хочу! — Я хочу, чтобы ты знал, — всё равно произносит Учёный, сжимая его руки покрепче, — что ты являешься одним из важнейших людей в моей жизни. И не только в моей — в жизнях каждого здесь. Ты талисман группы, Чимин. Вдохновитель и двигатель. Ты всегда был и будешь частью нашей семьи, даже если каждый свою заведёт, ты понимаешь? Твоя жизнь равноценна другой любой жизни здесь. — Нихуя нет, — «от меня много пользы, но слишком много проблем, и вы все это знаете. Как бы я ни говорил, что мне все обязаны радоваться, на самом деле я сильно боялся, что вы не будете рады мне снова». Это то, что Чимин хотел бы сказать, но не в силах — тяжело, согласитесь, признать, что привязался к кому-то настолько, что ради них добровольно на плаху пошёл. Это то, что во всю мощь своих крохотных лёгких хочет крикнуть в нём тот самый мальчик, который когда-то открыл глаза и увидел белые стены больницы вместо зашарпанных стен очередной съёмной халупы.«— Очнулся. Привет, Пак Чимин. Меня зовут Ким Сокджин, можешь меня не бояться, я ненамного старше тебя. Хорошо? Вот и славно. Как себя чувствуешь?
— Тошнит... и... слабость... И хочется пить...
— Сейчас тебе всё принесут.
— Моя мама умерла, да? Он убил её? Убил её. Моя мама мертва. Мой отец убил мою маму».
Против воли Чимин сжимает пальцы когда-то молодого медбрата, который попросил его не бояться, а потом не забывал навещать в детском доме. Того человека, который наблюдал за ним ещё с тех самых времён, когда он даже не думал становиться Конструктором, а просто мечтал помогать другим людям лечить их болезни. — Я люблю тебя, Пак Чимин, — произносит Сокджин, большим пальцем оглаживая его небольшие костяшки. А Конструктор не смотрит — всё ещё закрыты глаза, но зубы сжимает, внемля касаниям. — Я люблю тебя, мой младший брат. Когда-то Чимин был очень-очень добрым и честным, мечтающим нести в огромный злой мир хоть немного тепла. А затем повзрослел на глазах у Сокджина и предпочёл сбежать от него — и стал тем самым злодеем, которых когда-то боялся. Сошёл с той первоначальной дистанции, итогом которой так жил, так горел. Оступился — и лишь потому что сбежал от собственных слабостей.«— Зачем ты сделал это с собой?
— Мне так больше не больно. Так я могу отключить боль по маме и своим заветным мечтам, хён, перепрограммировать разум.
— Зачем? Это же твои воспоминания, Чимин-а. То, что делало тебя человеком.
— Боль не делает тебя человеком».
И сейчас этот самый Чимин уже давно не ребёнок неблагополучных родителей с благородными целями, а вполне себе уважаемый член некогда экстремистского общества, которого боялись во всех обществах сразу. Он умер за то, что считал правым делом, но ради тех, кто, как он думал, заслужил шанс на жизнь больше, чем он. — Мы все любим тебя. Может быть, даже больше, чем ты сам себя любишь. Наш дорогой человек. И сейчас этот самый Чимин... вновь плачет навзрыд, зубы сжав и не разрешая себе их разомкнуть, иначе вой этот услышат все в доме. Не надо малышке Союн пока знать, что такое добровольная смерть — она и насильственную когда-то уже повидала благодаря одному из родителей. И о глубоких душевных терзаниях ей пусть пока тоже никто не рассказывает — будем надеяться, что в её жизни их теперь будет как можно меньше. Ведь так правильно, нет? Пройдя свой путь до конца и естественным образом завершив его в неестественном теле, Чимин хорошо понял одну простейшую истину. Здесь и сейчас, чудом позволив себе ощущать касания своего старшего брата и ощущать всю любовь, что он ему дарит не только словами, но и присутствием, плачет так сильно и горько. Осознаёт, что становится невольным свидетелем зарождения в аккумуляторе некой новой мечты. Сейчас, в эту минуту, Конструктор так отчаянно хочет, чтобы больше в Корее не рождалось несчастливых детей. Больных детей. Невыносимо несчастных детей, что не знают родителей или же, к сожалению, знают. Потому что каждый ребёнок приходит в наш мир, чтоб улыбаться, дарить радость и гордость — той самой, какой маленький Чимми недолго был для своей умершей матери. — Я человек, — шепчет сквозь слёзы Пак, чувствуя, как губы дрожат. — Боль всё-таки сделала меня человеком. Я думал, я стал им тогда, когда Хосок использовал на мне ту свою прогу, которая вернула... мне чувства. Однако это было не то. Сейчас это новая боль. Она... очищающая. — Не только боль сделала тебя человеком. Верно ведь говорю? — голос Сокджина немного меняется, словно он слегка подаётся назад и поднимает лицо. И в то же мгновение Чимин, распахнув глаза, чувствует. Сильные руки, что обнимают его со спины поперёк неширокой груди, прижимают. — Если ты спросишь, что я могу думать по этому поводу, — произносит Намджун ему фактически на ухо, однако обращаясь к Учёному: — То у меня есть ещё вариант. — Удиви. — Человеком нас делают не только лишь боль и любовь, на которую ты мне сейчас намекнул. Но также и умение друг друга прощать и понимать. В низком голосе слышатся такие искренние тепло и любовь, что Чимин не выдерживает: начинает в голос рыдать, что усиливается, когда самый лучший на свете мужчина его к себе лицом поворачивает, чтобы позволить зарыться носом в простую футболку белого цвета. — Я люблю тебя, — это то, что сообщает Намджун, нежно оглаживая яркие пряди. — И я всегда тебя буду любить. Только тебя. Любого тебя. Чимин слышит, как Джин осторожно встаёт и выходит за дверь мастерской, позволяя той плотно закрыться. И только тогда его прорывает так сильно, как до этой минуты он не плакал ни разу, даже в тот день, когда боялся не справиться с «улучшением» Киллера. Здесь вновь шутит гениальность Хосока, что триггерит в нём человечность, потому что от слёз он задыхается, цепляясь за футболку Намджуна с таким невероятным отчаянием, какого долго не чувствовал. А Оружейник стоит, лишь к себе прижимает. Никуда не уходит. Всё такой же большой и надёжный — скала литых мышц, что так нежно его придерживает в тот самый момент, когда Ким губами к его лбу прижимается. — Не бросай меня... — истерически шепчет Чимин, путаясь в калейдоскопе накрывших резко эмоций. — Я не брошу тебя, — с нежностью отвечает Намджун. — Никогда не бросай... — Я всегда буду рядом с тобой, пока тебе будет нужно. — Ты всегда будешь нужен... — Значит, я буду рядом всегда, Чимин-и, — обещает ему Оружейник. — Прости меня, я умоляю тебя, прости меня за эти полгода страданий, я... я... «Ты бы точно натворил дел». «Ты бы точно погиб, пытаясь меня защитить». «Я так сильно хотел, чтобы ты жил за нас двоих, что не подумал о том, что для тебя без меня жизнь — не жизнь». — Я всё понимаю. Теперь понимаю, — шепчет Намджун, оглаживая его по лицу. — Давай, родной, успокаивайся. Нас наверху ждут. — ...как много ты слышал? — Я слышал всё. И этому рад. Тебе не нужно стыдиться. — Хорошо... — хорошо. Всё действительно теперь хорошо, потому что Намджун с ним говорит и он даже в порядке. Они всегда будут вместе, никогда не умрут, как не умрёт никогда тяга Чимина к этому невероятному парню, что покорил сердце навылет стрелой. Теперь всё хорошо. А когда они поднимаются из подвала в гостиную — становится лучше, потому что большие злые лидеры Нижнего общества разукрасили ту разноцветными шариками, а Джебом даже держит в руках самодельный плакат из обычной бумаги с надписью «Мы скучали, Чимин». — Мы ведь так и не поздоровались с тобой так, как ты заслужил, — сообщает Чонгук, подходя к нему, для объятий руки раскинув. — С возвращением, гений, — соглашается с ним Потрошитель, подходя с другой стороны. — Теперь ты дома, чувак. — С семьёй, — напоминает Хосок, выпрыгивая из-за спины и отвешивая другу лёгкий щелбан. — И навсегда с нами останешься, — добавляет Юнги. — У тебя просто нет выбора! — С возвращением! — восклицают Джебом и Сокджин ещё раз. И куда они все дели местный детсад — непонятно. — Сегодня напьёмся! А Чимин... Снова рыдает, глядя на это сборище, но то слёзы счастья, иначе не может и быть. Плачет открыто, никого не стесняясь, и тем самым заставляет толпу этих придурков замереть в явной неловкости, не зная, как поступить. Но, шмыгнув носом, сквозь слёзы им улыбается. Чтоб: — Повторюсь, видимо. Ну, что застыли? Обнимемся?