nf — paralyzed
— Он не может просто так взять — и сваливать, когда он нам нужен! — это то, что Чонгук слышит сразу же, как только спускается на первый этаж. ...ставшего таким родным дома: даже спустя полгода бесперебойной работы они продолжают в нём жить, пока предпочтя огромному городу уединение в округе Пусана, и Тэхёну с Хосоком вовсе не в падлу мотаться в Сеул на несколько дней по работе — на самом-то деле, чует чонгуково сердце (окей-окей, аккумулятор), не за горами момент, когда кто-то из этих двоих всё же найдёт там квартиру и сообщит о своём переезде. Но пока этого нет. В конце концов, всё оборудование всё ещё находится здесь, да и руководить сообща как-то проще, когда вы все делите одну крышу над головой. Ну, почти все: отныне в доме их шестеро, потому что Намджун после трёх месяцев бесперебойных истерик и отсутствия даже намёка на то, чтобы жить дальше, всё-таки съехал с Мистером Лапкинсом, попросив больше его не беспокоить без веской причины — сказал, что всё здесь напоминает о нём, которого выбросить из сердца больше никогда не получится. Хосок и Тэхён пытались его удержать. Юнги остановил. Выглядя тем, кто хорошо понимает, что происходит в душе Оружейника, попросил принять эту просьбу: в конце концов, добавил Каратель, он не отказывается от своей позиции в нише Нижнего общества — просто меняет вектор своей дальнейшей деятельности. Намджун почти сразу же после того, как отошёл от первичных истерик, вызвался быть представителем человеческой расы в новом, демократическом мире. Этакий посол в мире андроидов, где во главе сидят те, с которыми он бок-о-бок прошёл всё дерьмо жизни, но последней капли не выдержал. — Андроидом я быть не хочу. Оружейником — тоже. Но я хочу приносить людям пользу, и, если это возможно, хотел бы руководить координационными центрами помощи, основать Департамент поддержки прав человека, если это возможно, и набрать себе штат, — это то, что он сообщил остальным в один тёплый вечер. А Тэхён, помолчав, на это кивнул: — Это возможно. Без проблем, друг. — Я только хочу, чтобы меня это больше не трогало, — пояснил более не Оружейник. — Мы добились поставленных целей, а я, напоминаю, уже как-то жил вдали от... всего. Управление новым, демократическим миром — это ваша мечта, не моя, и я уверен, что вы с этим справитесь на всю сотню процентов. У нас даже нет недовольных, да и новый госаппарат с первых дней хорошо заработал. Так что я вам не нужен и съеду. — Но... — это уже начал Хосок, но Чонгук чётко увидел, как Юнги сжал руку своего новоиспечённого мужа там, под барной стойкой, за которой они оба сидели в этот момент. — Я не хочу, чтобы меня это касалось, — повторился Намджун. — Здесь всё напоминает мне о Чимине. Мне невыносимо жить там, где я когда-то был, да, в говне, но был счастлив в нём плавать. Хочу, чтобы вы меня поняли. — Намджун, мы не... — попытался вставить Тэхён, но его перебил уже Джин: — Мы понимаем, Намджун. Всё в порядке. — Спасибо. И он уехал. У Чонгука и по сей день есть подозрения, что тело Чимина Намджун похоронить так и не смог, как не смогли и они, потому что постоянно казалось, что шанс всё-таки есть. Но Хосок осмотрел всё внутри у Конструктора, и сказал, что его, сука, нет. Но Намджун безутешен и его нельзя осуждать за эти попытки. Как и за то, что поселился он в той самой хижине, в которой всё началось, и в которую по разным причинам всё же по одному-по двое мотались периодами, несмотря на то, что это было чертовски опасным. Сейчас поспокойнее: новый патруль работает ну просто отлично, а люди всё ещё привыкают к тому, что бояться их больше не нужно, но Потрошитель — то есть, Ким Тэхён теперь официально для всех — дал прямое вещание с места утилизации всех поджигателей. Но, действительно, недовольных новым режимом ни хрена не нашлось. Зато нашлись семьи и родственники: Сокджин спустя столько времени смог познакомить Джебома с отцом, и на прошлой неделе они подписали договор об усыновлении осиротевших во время войны мальчика с девочкой. Сказали, назовут их Ю и Довон, а Чонгук чертовски сильно расплакался на этих словах. Да что там Чонгук: все они, потому что свои никогда не забудутся. А если говорить об усыновлении немного подробнее, то... — Папа Тэтэ снова уехал. А Юнги очень злится. Повернув голову, Чон замечает знакомое детское личико у перил у самого основания лестницы. То самое личико, мимо которого ничто никогда не пройдёт, а любая тайна благодаря ему станет явью: Мун Союн, ныне Ким-Чон Союн, которая чудом была спасена из поселения четыре сотни четыре одним своим ныне отцом от другого. И сейчас ей уже целых пять лет. — А злится чего? — Чонгук совершенно не в курсе — всё утро проторчал наверху, решая пару рабочих моментов: ему отошёл миграционный контроль, и работы, на самом-то деле, до ужаса много, но он не жалуется — в конце концов, андроиды не устают, а дети андроидов слишком умны для того, чтобы не мешать папе работать, но оторваться за недостачу внимания после, когда выдастся свободное время. — Потому что что-то нашёл, а папы Тэхёна нет дома, — бойко и гордо сообщает ребёнок-шпион, с готовностью прыгая отцу на ручки. И даже не знает, как сильно сейчас помогает: Чонгук, немного нахмурившись, уточняет у своего информатора всё больше любопытных деталей. — По поводу? — Ничего не скажу, — с гордой улыбкой изрекает его новоиспечённая дочь, но и к ней подход Киллер знает — смотрит серьёзно, а потом предлагает: — Я дам конфету. — Две, — и Союн показывает два оттопыренных пальчика. — Три, — не спорит её большой и страшный папаша. — Договолились, — соглашается та. — Он нашёл что-то по поводу кого-то, кого больше нет. Хорошо, что Чонгук не человек — уронил бы ребёнка. А пока, перехватив поудобнее её на руках, врывается в гостиную, где застаёт Юнги нервно ходящим вдоль огромнейшей плазмы, а Хосока, Джебома и Джина — сидящими напротив неё на диване в напряжённых задумчивых позах. — Что ты нашёл? — это вместо приветствия. — Это по поводу смерти Чимина? — Меня пугает этот ребёнок, он действительно схватывает на лету абсолютно, бл... — осекается быстро Механик, — ..лин, всё. — Папа Тэтэ говолит, что я быстло ласту, — гордо сообщает Союн. — Не спеши стареть, милая, там тебя ждут только морщины и месячные, — замечает Механик. На лице дочери Чонгук видит негодование, предвидит огромную кучу вопросов, но сейчас слегка не до этого — всё внимание в эту минуту нацелено на одного только Юнги, который, задумавшись, замер посередине гостиной, а потом, наконец, смотрит на лучшего друга в ответ и произносит: — Спустя полгода я вспомнил одну деталь, Чон. — Какую? — Я вспомнил об оборудовании, которое мы оставили в хижине. Пока меня не было и ты был убит горем, вы с Тэхёном мотались туда... — быстрый взгляд на ребёнка, — ...по всяким разным делам... но не только же вы, Чон, не только! — восклицает в конце. — Чимин постоянно ездил туда, но никогда не говорил, с какой целью. И именно сейчас мне нужен Тэхён, чтобы он, наконец-то, ответил, есть ли там оборудование! — Намджун там живёт, он бы уже что-то нашёл. Ты ему позвонил? — Он не берёт на меня трубки, Чонгук, и ты знаешь меня: я пока сам не проверю, что у меня микросхемы не гонят, я не успокоюсь, — нервно откинув с лица волосы синего цвета, говорит ему Мин. — Пожалуйста, дозвонись до Тэхёна, давайте мы все туда съездим. — Не надо дозваниваться, я уже тут, потому что получил твое голо-соо, — раздаётся от входа: мелкая начинает вертеться, так что Чонгук вынужден опустить дочку на пол, чтобы та со всех ног могла побежать к другому любимому папе, по которому очень скучала. Тэхён, в свою очередь, поймав её прямо на выходе, лихо берёт Союн на руки, не забыв чмокнуть в детскую щёку. Она правда расцвела, проживая с ними под одной крышей. Хорошо, что весь военный кошмар произошёл с ней в ту пору, когда она мало, что понимала: Тэхён, Чонгук помнит отлично, как-то привёл её вниз, где давно оборудована стрельбищная, и внимательно следил за реакцией дочери, пока Юнги стрелял по мишеням. Она даже не вздрогнула: напротив, интерес проявила, начала Карателя о чём-то расспрашивать. Куда больше проблем кроется в одном из её двух отцов — Чонгук достаточно часто позволяет себе загнаться на тему её родных родителей и возможной судьбы, на что Потрошитель всегда, раз за разом, ему повторяет: — Не сравнивай мораль во время сражений с моралью в мирное время. Тогда, на войне, ты поступил честно, дав её родителям выбор, а её хотел пристрелить, чтобы не мучилась в этой толпе посреди горящего города. Ты не мог знать, что там буду я и я её вынесу. — Я до сих пор помню, как ты крикнул мне, что я обещал тебе... не делать много вещей, — как-то ответил Чонгук. А Тэхён, вздохнув, его обнял, крепко прижав к себе, и тихо шепнул: — Я тоже был под эмоциями. В любом случае, будет куда более мудрым сейчас идти дальше, несмотря ни на что, и воспитать её самой счастливой и, что важно, здоровой и в безопасности. — Мы поедем? — нахмурившись, сообщает Юнги здесь и сейчас, глядя на Тэхёна в упор. — Нам не с кем оставить Союн. — Я с ней посижу, — вызывается сразу Джебом. — Езжайте спокойно и не торопитесь. Мы посмотрим мультики, поедим и пойдём спать, верно ведь? — и маленькая, захлопав в ладоши, активно с ним соглашается.***
Почему-то Чонгук был уверен, что первыми заведут ребёнка Юнги и Хосок, но этого вдруг не случилось: лучший друг, плечом поведя, честно ответил, что, посовещавшись, они пришли к выводу, что заводить семью более, чем из двух человек, для них не формат. По крайней мере, пока. — Мы слишком надолго теряли друг друга, чтобы сейчас уделять внимание ещё кому-то другому, — честно ответил Каратель, разводя руки в стороны. — Так что первые годков этак двадцать мы думаем прожить без детей. — Тэхён проспорил мне бабки, — потерев руки в заговорщицком жесте, заявил вдруг Чонгук. — Он ставил на лет сто-сто пятьдесят. — Вы два мудака, Чон, ты в курсе? — Конечно. Я слышу это от тебя каждый день. Ещё как-то раз Юнги сообщил, что ему нет смысла заводить каких-то детей, пока он не вернёт себе любимого младшего брата, и Чонгук чертовски соврёт, если скажет, что его рвение не разделяет, но чего чертовски боится, когда Тэхён останавливает машину напротив видавшего виды крыльца, так это Намджуна. Вернее, реакции уставшего и сломавшегося морально мужчины, который просил его не беспокоить, и вот они, впятером, приехали аккурат к его дому вдали от скоплений людей, и даже не могут заставить себя выйти из тачки. Воспоминания. Ударили в голову. Чонгука — множество раз: в этой хижине, кажется, прошли все этапы его становления личности — от полудурка, который впервые дал себе отсосать, до очистившегося от какой-либо морали мужчины, что плакал на руках того, кто готов был отдать жизнь за него. А плакал — из-за того, как тяжело дался ему последний разговор здесь же с самым родным человеком, который не вернулся из боя. Все вселенные целой семьи из семерых человек схлестнулись в стенах обветшалого домика с тремя тесными спальнями и одной проходной комнатой. А сейчас — с замершим на пороге мужчины, что на них смотрит волком какое-то время, а потом, будто сморгнув пелену и сказав себе: «Это свои», словно ушедшей на пенсию старой служивой собаке, произносит вместо приветствия: — Что-то случилось? — Юнги и его надежда, — отвечает Тэхён. — Звучит символично, конечно, — тянет в ответ человек, которого всё детство так звали. — Но мы действительно здесь с очередной безумной идеей. — И чертовски бестактным вопросом, — мягко начинает Сокджин, выходя из машины и не сводя взгляда с бывшего лидера Нижнего общества. — Не буду ходить вокруг да около, и поэтому просто скажу: Намджун, ты его похоронил? Тот, кто некогда звал себя Оружейником, смотрит на лица каждого, кого когда-то называл членом семьи. Лицо хмурое, серое, будто бы постарел лет на двадцать: давненько не красил волос, нет больше линз цвета чистого, ясного неба, и даже не брился уже, по ходу, с неделю. А когда отвечает, то звучит совершенно разбито и коротко: — Нет. Я не смог. Я всё ещё не могу с этим смириться. — Тем лучше, — кивает Чонгук. — Скажи, там, в подвале, осталось хоть какое-нибудь оборудование? Старое, которым мы не пользовались после того, как переехали? — Пара компьютеров, но я их особо не трогал: не знаю паролей, как ни старался их подобрать, а защита слишком хороша, чтобы кто-то мог её хакнуть, — отвечает Намджун. — А что? — У меня есть подозрение, что Чимин постоянно ездил сюда не просто так, — поясняет Юнги, поднимаясь к нему на крыльцо — все молча следуют прямо за ним. — Нам нужно попробовать найти доступ к памяти этих компьютеров. Я уверен, что он предугадывал то, что может погибнуть, и у него был какой-то, блять, запасной план. Это Чимин, мать его, наш Конструктор, он столько раз спасал всем вокруг задницы, и не смог обезопасить свою? Я никогда не поверю в это дерьмо. Намджун, пусти нас, пожалуйста, — просит, — мы правда хотим помочь, и если наши труды пройдут безрезультатно, то мы больше действительно не побеспокоим тебя, пока это не будет касаться работы. Намджун снова смотрит на них — крайне внимательно, и сохраняет молчание. И тут Сокджин, наконец-то, взрывается: сделав несколько шагов в сторону некогда Оружейника, хватает того за грудки и рявкает прямо в лицо: — Твою мать, Ким, я хорошо понимаю то, что ты чувствуешь: он был мне, как младший брат, я знаю его с его детства. У меня ближе него никого не было, пока я не встретил Джебома, и я уже один раз его потерял, когда он сбежал из детского дома, и никогда не смирюсь со вторым таким разом. И скажу тебе честно: Юнги может сколько угодно просить у тебя разрешения, но я этого делать не буду, если уж на кону стоит жизнь Чимина — я тебя вырублю, нахуй, и войду в эту халупу без приглашения. Так что подвинь свою задницу и дай мне пройти. И соберись, мать твою, ты столько дерьма в жизни видел, что окунуться в него ещё раз для тебя не составит большого труда! И, грубовато его оттолкнув, заходит внутрь маленькой хижины. Намджун же, вздохнув, сторонится, пропуская всех остальных, и замыкает цепочку, за собой дверь закрывая. Чонгук, до этого сохранявший молчание, свой бывший дом только бегло оглядывает: в нём ни хрена, на самом-то деле, не поменялось, и вслед за остальными просто идёт вниз по ступеням в открытый подвал. А, спустившись, предсказуемо вздрагивает, увидя Конструктора на операционном столе. Кожзам не тронуло время, и со стороны иррационально вдруг кажется, что тот просто-напросто спит с застывшей навечно полуулыбкой: стоит усилий сморгнуть наваждение и напомнить себе, что он, сука, мёртв. Но вдруг всё-таки не до конца? — и, взяв своего мужа за руку, крепко сжимает его пальцы своими. Тэхён сжимает в ответ и мягко большим пальцем костяшки оглаживает: мол, всё будет в порядке; Хосок, сдув пыль с допотопной клавиатуры, включает массивный старый компьютер и выводит изображение прямо на стену. Пробует десятки паролей. А после этих попыток, крепко задумавшись, выдаёт неожиданно: — Мы пытаемся подобрать пароль, исходя из того, что мы знаем Чимина. Гипотетический враг бы думал, как мы, поэтому нужно понять, что Чимину не свойственно. Но если теория Юнги верна, то это должно быть что-то такое, что мы можем быстро придумать, либо что-то, что знает узкий круг лиц. То бишь — вот это да! — мы. Есть варианты? — Попробуй «Мистер Лапкинс»? — предполагает Сокджин, глядя на манчкина, который в порыве нездоровой любви к ботинкам Тэхёна их очень красноречиво обнюхивает прямо сейчас. — Пошёл вон, скотина, я знаю тебя, как облупленного, — шипит Потрошитель не хуже кота, глядя туда же. — Неверный, — сообщает Хосок. — «Я люблю вагины»? — предполагает Сокджин. — Неверный. — «Уюн Ванг очаровашка»? — предполагает Юнги и ловит на себе взгляды всех здесь. — Ну, когда-то она реально была таковой! — Неверный, — с постным лицом сообщает Хосок. И тут Намджун щёлкает пальцами: — Я боюсь оказаться неправым и правым одновременно, но попробуй... — и смущённо откашливается. — Попробуй, пожалуйста, вбить цифры, — низкий голос дрожит, выдавая эмоции: Тэхён, подойдя к одному из своих лучших друзей, кладёт ему на плечо тяжёлую руку и крепко сжимает в знаке поддержки, но тот, кажется, не замечает — глаза, будто стекло, и слова звучат пресно, сухо, едва-едва слышно. — Какие? — мягко уточняет Механик. — Двадцать один, ноль и пять. Это время, когда он должен был подорвать поезд во время той операции, когда мы уничтожали базы Верхнего общества. В этот день мы... поцеловались впервые. Хосок вводит четыре грёбанных цифры. Компьютер начинает загрузку — и гул ликования затапливает подвал просто мгновенно. На рабочем столе — только лишь одна папка, внутри которой они находят видеофайл и архив. Хосок жмёт на первое — и Сокджин, не сдержавшись, всё-таки ахает, потому что на стене возникает образ Чимина, что сидел здесь когда-то давно... и записывал видео. На котором он выглядит несколько нервным, но всё же улыбается в камеру своей хитрой улыбкой — той самой, которую они уже целых полгода не видели. И голоса тоже не слышали — Чонгук крупно вздрагивает, когда Конструктор начинает, наконец, говорить, как, он уверен, вздрогнули все: — Четырнадцать часов до момента, когда мы должны будем выезжать в Ильсан за Юнги, где Ю принесёт себя в жертву: я завершил все подключения и синхронизацию, и теперь всё, что видят мои прекрасные глаза и думает моя гениальная голова, автоматически сохраняется на этом компьютере, и дополнение всех резервных копий завершится сразу же, как только моя карта памяти будет — пуф! — и Чимин изображает руками взрыв, — в щепки. А если эту видеозапись смотрит кто-то, кто точно не я, то это значит, что я, видимо, помер. Но, как я надеюсь, не померли те, кто ещё может работать головой и руками. В общем, блять, так, — потерев ладони на экране, сообщает Конструктор. — Это обращение предназначается Хосоку. Если Хосок мёртв — Тэхёну. Если мёртв и Тэхён — Сокджину. Если и Сокджин решил склеить ласты — Чонгуку, хотя, бляха, давайте сразу надеяться, что Чонгук тоже дал дуба и перейдём сразу к Намджуну, потому что Чонгук — ёбаный импровизатор и в процессе восстановления моей карты памяти он загрузит мне... хуй знает, что. Что я балерина? Он может. — Пока он не сказал, я даже не думал об этом, — под общий смех сообщает Чонгук. — Но теперь просто обязан. — Я никому не рассказывал, — говорит тем временем Пак, — потому что, на самом-то деле, ни хрена до сих пор не уверен, что это может сработать, но процент составляет примерно... пятьдесят, — и тут по лицу на записи бежит крупная тень, а голос звучит уже куда тише: — Я не смог рассказать даже Мон-и. Я не хотел давать ему лишних надежд, и если это действительно выгорит, то я пиздец, как буду перед ним извиняться за всё то дерьмо, что случилось. Ну, а пока, — и вновь широко улыбается, глядя в камеру без намёка на страх, — я буду — ого! — поэтапно расписывать, как вернуть меня к жизни. Потому что я блядский злой гений, окей? И я думал о том, что меня в итоге-то кокнут: должен же кто-то был драматично погибнуть, чтобы все залили инфопространство слезами! — Сукин ты сын... — не выдерживает всё же Юнги. — Я, блять, рыдал несколько дней по нему... Блять, я реально не знал, как мне выбраться из этой депрессии! Настоящей депрессии, меня попустило только недавно! — Я тоже, — признаётся Хосок. — И я, — сообщает Чонгук, пожимая плечами. — Я тоже, что уж сказать, грешен в этом вопросе, — вздыхает Сокджин. — А я сейчас, кажется, умру от сердечного приступа, — едва слышно произносит Намджун. — Я предлагаю его не включать, — произносит Каратель, покачав головой. — Пошёл он в задницу со своими приколами! — Если Юнги сейчас смотрит это обращение, то наверняка предложил меня не включать, — говорит внезапно Чимин. — И если он реально сделал такое, то катись-ка ты нахер, Мин, и начинай делать то, что я говорю. Запасные карты памяти находятся в биоконтейнере в тайном отсеке за плакатом с кругами кровообращения человека. И сейчас пора начинать действовать быстро, потому что я, блять, стопроцентно заждался вас, мои сладкие кексики! Юнги бросается в сторону и срывает плакат. Хорошо сматерившись, действительно находит тайник и достаёт оттуда коробочку из прозрачного пластика, где все хорошо видны разноцветные карты. — Я хочу розовую, — говорит с экрана Конструктор. — И я требую, чтобы вы учли это. Итак... ...Хосок никогда в жизни не работал так оперативно и быстро. Ему не впервой работать с Чимином, конечно: в конце концов, они столько программ и кодов разработали вместе за долгие месяцы, что и не счесть, но он впервые работает без Чимина, но под диктовку Чимина. Ещё и все смотрят и ждут, стараются было помочь, но Механик только отмахивается, поэтапно восстанавливая все провода в лодыжке близкого друга и смело внедряя новую карту памяти взамен разъёбанной пулей Уюн старой («Я там потом сам мусор вытряхну, жги!»). После чего меняет аккумуляторы — с этим проблем уже точно нет, поскольку он проделывал это с собой тысячу раз за всё военное время. И когда включает их, то тихо ахает. Не так тихо, как, конечно, Намджун, которого опасно заносит — Сокджин сразу же бежит подхватывать, чтоб не упал, но и сам не может отвести взгляда от всё того же стола. Стола, на котором тот, кого они полгода считали, блять, мёртвым, долгожданно садится, не открывая ещё пока глаз. Несколько брезгливо морщится — так по-родному. Настолько, когда понимаешь, что даже не представлял до этой минуты, как же сильно ты, чёрт, скучал конкретно по этому. А затем... открывает, наконец-то, глаза. Внимательно смотрит на каждого, а затем — широко улыбается, чтобы, разведя руками в приглашающем жесте, счастливо сказать: — Ну, что застыли? Обнимемся?audiomachine — wars of faith