Оковы свободы

*** Титаномахия — война нового поколения, богов-олимпийцев с древними титанами — грозилась в прямом смысле расколоть, уничтожить тогда ещё новорожденный мир. И тогда трое сильнейших олимпийцев, братья-Крониды добыли себе доселе невиданное по мощи оружие, да такое, что каждое подходило по духу своему владельцу. Зевс заполучил разящие молнии, испепеляющие с одного удара; Посейдон — трезубец, дающий неограниченную власть над водами и пучиной морской; а старший, Аид — шлем-невидимку. Казалось бы, шлем — наименее претенциозный и самый бесполезный, но не тут-то было. От стрел молний титаны могли увернуться, от ярости вод — защититься своими силами, но бессильны были против абсолютно невидимого и бесшумного врага, не успевали даже понять, откуда к ним приходит гибель или пленение. И, конечно, с тех пор у титанов не оставалось важных тайн, которые они могли бы скрыть от олимпийцев. Именно поэтому Аид был одним из сильнейших и опаснейших воинов той войны. Именно поэтому шлем был для него так же значим, как для Зевса — его молнии, а для Посейдона — трезубец. Правда, в отличие от братьев, Аид не делал из своего оружия символ власти и не кичился им, напротив — немногие знали наверняка, что шлем существует, большинство считали лишь легендой, покуда Зевс не начал негодовать во всеуслышание, что Аид не подчинился приказу отдать шлем на время полубогу Персею. После возвращения Таната Аид сдержал данное Персефоне слово, но был, мягко говоря, разгневан, когда после успешного убиения Медузы Горгоны стало ясно, что шлем бесследно исчез. А точнее — нагло похищен одной чересчур свободолюбивой богиней. *** Боги свысока считали Персефону легкомысленной, наивной девочкой, думающей лишь о бабочках-цветочках и не знающей жизни. Это суждение было не совсем верным, упускающим суть: Персефона была проницательна, умела слушать и слышать. Так из сплетен своих болтливых подруг она когда-то узнала о шлеме-невидимке, который способен сокрыть своего владельца от кого угодно. Не обязательно было даже носить этот артефакт — достаточно было лишь владеть им, держать поблизости и не желать быть найденным, тогда никакое колдовство не отыщет и даже боги будут слепы. Узнав об этом, девушка начала потихоньку составлять план побега из своей золотой тюрьмы от чересчур заботливой матери и Громовержца, почему-то считающего, что может распоряжаться личной судьбой богини весны как заблагорассудится. Постепенно в этот план вплетались подходящие обстоятельства, и настало время действовать. Теперь у Персефона уже была нерушимая клятва Зевса, дающая право на самостоятельный выбор мужа, и дело осталось за малым — добыть артефакт, который даст ей возможность отложить этот выбор на неопределённый срок и попутешествовать, о чём богиня всю жизнь мечтала. Персей не знал истинную цену одолженных ему божественных артефактов, иначе не бросил бы их так беспечно рядом, уснув на привале после победы над Горгоной. Он вовсе не пытался ни от кого скрываться, поэтому Персефона точно знала, где герой находится. Вдруг поляна, на которой он спал, начала стремительно зарастать одуряюще пахнущими цветами, запах которых делал сон необычайно крепким… в общем, Персефоне не составило труда похитить оттуда шлем-невидимку. Богиню немного мучила совесть за это, по сути, воровство, но жажда вкусить свободу оказалась сильнее и опасений перед гневом владыки Аида, и перед угрызениями совести. Всё это будет потом, а сейчас перед нею — целый неувиденный мир. — Одумайся! Зачем ты поступаешь так со своей матерью?! — причитала подруга-нимфа, которой Персефона вкратце, без подробностей поведала о своём уходе, — К тому же, ей не составит труда тут же отыскать тебя, и тогда… — Я рассказала тебе это не для того, чтобы выслушивать твои пустые возражения, — неожиданно жёстко перебила она, — а для того, чтобы ты кое-что передала моей матери. Скажи ей, что я вовсе на желаю её обидеть, и поступаю так только потому, что исчерпала все прочие варианты обрести хоть ненадолго свободу, много раз бесполезно пыталась уговорить её. Скажи ей, что я в безопасности, меня точно никто не отыщет, пока я сама того не захочу. Скажи… что я очень её люблю и буду скучать. Однажды я вернусь домой, в долину. Но только по своему желанию. Сказав это, Персефона исчезла прямо на глазах у изумлённой нимфы. *** Несколько десятилетий, длинной примерно в одну человеческую жизнь, Персефона сполна осуществляла свою давнюю мечту о путешествиях. Всегда держа при себе скрытый от чужих глаз в холщовой сумке шлем, принимая разные облики, богиня побывала всюду: и в чудесной Аркадии, где иногда ещё резвились, возвращаясь домой с Олимпа, плеяды, и держал небо на своих плечах их отец — могучий титан Атлант; и на морском дне, во владениях Посейдона и старика Океана; и в разнообразных городах смертных, столь непохожих друг на друга; и на острове чародейки Цирцеи; даже в пещерах Циклопов. В общем, везде, где ей было любопытно побывать. Очень многое повидала юная богиня на своём пути, набравшись больше опыта, чем за все предыдущие годы своей бессмертной жизни. Постепенно её мятежная душа обрела покой и гармонию, а главное — уверенность. Она больше не боялась ничьего гнева и давления ничьей воли, закалив собственную, и осознала, что скованным остаётся лишь тот, кто носит оковы внутри себя. В конце концов, она поняла, что получила от путешествия всё, что хотела, и что ужасно соскучилась по дому. Клетка перестаёт быть клеткой, если возвращаться в неё полностью добровольно. Сладкоречивый Гермес впервые утратил дар речи, когда Персефона преспокойно вручила душеводителю шлем, попросив вернуть законному владельцу. — Что, по-твоему, я должен ему при этом сказать?! Ты хоть представляешь, что он со мной сделает? А с тобой, глупая? Чем ты думала, похищая столь ценный артефакт у бога, который удерживает врата Тартара, держит в страхе и Олимп, и своё буйное царство? Неужели полагаешь, что Деметра сможет укрыть тебя теперь от его гнева и тебе это просто сойдёт с рук?.. — Предлагаешь оставить шлем себе навсегда, чтобы точно не нашёл? — беззаботно рассмеялась Персефона. — Я… когда-нибудь наберусь смелости и спущусь ещё раз в царство мёртвых, чтобы принести свои извинения и… узнать хоть немного получше собственного отца. — Говорю же — глупая, — патетично констатировал бог обмана, покачав головой, — Аид бы всё равно рано или поздно нашёл тебя, со шлемом или без. Помяни моё слово: наказания тебе не избежать. А что насчёт отца… не рассказывай больше никому о том, кто именно им является. Деметра не просто так столь усердно и долго скрывала это ото всех. Спроси у матери, может, она расскажет тебе — почему. Тогда ты точно поймёшь, что от Аида тебе не скрыться. От этих слов Персефона заволновалась, но почему-то по-прежнему не чувствовала испуга. Не потому что сомневалась в словах друга — нет, бог обмана именно ей редко лгал — а потому что… ей отчего-то казалось, что неумолимый Аид не будет слишком суров к её выходке, а даже если и будет — ей не составит большого труда добиться его снисходительности. Это было лишь чувство, предположение, основанное на одном только ярком воспоминании об её кратком знакомстве с владыкой Аидом, его гостеприимстве и расположении к ней. Наверное, она действительно глупая. *** Персефона ожидала, что мать будет на неё неистово злиться, кричать, гневаться, но, увидев вернувшуюся блудную дочь, Деметра лишь безудержно расплакалась, крепко её обняв так, что не разорвать. Конечно, богиня и гневалась, и обижалась на дочь, но всё это уступало перед беспокойством незнания её судьбы и материнской тоской. Поняв, что именно провернула Персефона, Деметра сначала в ярости и страхе искала её по всему миру, а затем решила смириться с неизбежным, просто ждать возвращения дочери и попытаться её понять. Богиня осознала, что была к ней слишком строга, слишком ограничивала, слишком мало объясняла, хоть у неё и были некоторые причины на всё это. Ещё до возвращения Персефоны она твёрдо решила, что расскажет ей подробнее об этих причинах по возвращению. Сидя с дочерью у водопада в Ниссейской долине, которую когда-то изо всех немалых своих сил постаралась скрыть от глаз людей и большинства богов, Деметра поведала дочери давнюю историю. — Когда после Титаномахии мы сбросили всех пленённых титанов в Тартар, их совместная мощь была столь велика, что они могли вырваться в любой момент. И тогда нам пришлось объединиться с тёмными тварями подземного мира и порождениями мрака, чтобы накрепко запечатать Врата. И было пророчество… что открыть Врата Тартара сможет лишь дитя, несущее в своей крови наследие и светлого Гипериона-дня, и Эреба-мрака. Такого дитя не появлялось, и все мало-помалу подзабыли об этом пророчестве. Даже я — дочь Гипериона и Геи-земли, ведь я предала своего отца-титана, встав на сторону олимпийцев по просьбе матери, которая тогда верила, что Зевс выполнит своё обещание освободить из её чрева её первых детей — сторуких великанов-гекатонхейров. Мама ошиблась, её — и меня тоже — жестоко обманули, но речь сейчас не об этом. Всё бы ничего, но… однажды, уже после победы, Зевс возжелал меня. Я тогда была юна и наивна, во мне взыграла гордость: меня совершенно не прельщала ни судьба Геры, ни участь всех тех богинь, титанид, нимф и простых смертных, на которых когда-либо падал взор Громовержца. Я считала, что участие в войне на стороне победителей защитит меня от унижения, которому подвергались некогда могущественные титаниды, например, Метида — мать Афины. Однако чем решительнее я отказывала ему, тем настойчивее он меня преследовал. Отчаявшись и опасаясь, что дело дойдёт до насилия, я подумала, что более всего Зевса прельщает моя невинность, и решила отдать её тому, кого выберу сама. Приняв облик смертной красавицы, я тогда встретила твоего отца, и… не знаю, чем именно он так приглянулся мне. Наверное, тем, что был так непохож на всех олимпийцев, от которых меня тогда воротило. Безжалостный воин, которого боятся даже подземные чудовища… он был очарован мною, а меня покорило то, что я сумела, пусть и ненадолго, прикоснуться к его ледяному сердцу. Конечно, это была не любовь, он даже не знал, кто я на самом деле — это я открыла ему лишь когда навеки с ним прощалась. Но каково же было моё удивление, ужас и одновременно радость, когда я поняла, что вскоре у меня появишься ты… в сложившихся обстоятельствах я бы скрыла беременность в любом случае, но кроме того мне ещё и вспомнилось то пророчество. Тогда я начала создавать эту долину, чтобы укрыть тебя ото всех бед… и однажды приняла настойчивые ухаживания Зевса. Чтобы и он сам, и все прочие были уверены, что ты — его дочь. Ты бы тоже не узнала эту тайну, если бы однажды, ещё в детстве, в тебе не открылся этот странный и страшный… дар — воскрешать умерших. А что самое ужасное — ты слышала голоса запертых титанов. Они и нашептали тебе, кто твой настоящий отец. Мне пришлось приложить массу усилий, чтобы ты больше никогда не вслушивалась в их шёпот и забыла о нём. Именно поэтому я так строго внушала тебе никогда никому не рассказывать о том, кто твой отец, а вовсе не потому, что многие олимпийцы сочли бы такую связь постыдной. Но Гермий поведал мне, что ты нарушила данное мне обещание и рассказала тайну… ради своей ребяческой затеи. И больше всего меня теперь пугает, что Аид владеет этой тайной. Если Зевс узнает — он поглотит тебя, как Метиду, а бессмертное существование хуже этого не придумаешь. Иногда у меня проскальзывала крамольная мысль просто позволить тому пророчеству исполниться, но та война, Титаномахия… она была поистине страшна, и я не могу допустить, чтобы тебе пришлось когда-либо участвовать в такой. Поэтому я встретилась с Танатосом, и он дал мне священную клятву, что уговорит Аида навсегда сохранить тайну. Я не сомневаюсь, что у него это получится — их с Аидом дружба вызывала недоумение и зависть ещё со времён Титаномахии, но всегда была нерушима. Они были двумя самыми свирепыми воинами той войны, соратники, что стали друг другу ближе кровных братьев. Вопрос только в том, что Аид потребует взамен. А он непременно потребует — такова алчная натура всех Кронидов. Комментарии тут были излишни, да и Персефона не очень-то была на них способна, испытывая неописуемый гнев в отношении Громовержца и медленно осознавая, насколько была неосмотрительна. *** Многолетними стараниями Деметры Ниссейская долина была действительно хорошо сокрыта, поэтому какое-то время Персефона приходила в себя от рассказа матери и просто наслаждалась пребыванием дома. В какой-то момент богиня утратила бдительность и свершилось неизбежное. В один из этих прекрасных дней, резвясь с подругами на поляне, Персефона почувствовала необыкновенно притягательный аромат незнакомого ей цветка. Заинтересовавшись, любопытная богиня даже не заметила, как отдалилась от подруг в поисках источника аромата. Поиски вскоре увенчались успехом, но как только богиня склонилась над дивно красивым цветком, вдруг со страшным грохотом задрожала земля, оглушая стуком мчащихся колёс и ржания коней. Персефона только и успела увидеть перекошенные от ужаса лица подруг-нимф, прежде чем сильные руки подхватили её за талию и оторвали от земли. А дальше — только колесница, конские гривы и крылья… В какой-то момент к крику ужаса и изумления добавился восторженный писк: кони Аида были самыми быстрыми на свете и во мраке, от этой скорости захватывало дух и появилось чувство свободного полёта, где единственной опорой была обвившая её талию рука, держащая Персефону такой хваткой, словно она была законной добычей… или бесценным сокровищем. Впрочем, в данном случае одно другого не исключало. Затем вдруг прямо под копытами мчащихся коней разверзлась земля. Увидев, что они в прямом смысле проваливаются в бездну, Персефона коротко взвизгнула, и, извернувшись, инстинктивно намертво вцепилась в хитон своего похитителя, уткнувшись ему куда-то в плечо. Нимфы сплетничали, что все подземные пахнут мёртвым смрадом, но Аид пах свежестью и ледяной стремительностью рек, дымом костров — будто от вечного пламени Флегетона, и совсем немного — асфоделями… Когда полёт выровнялся, той рукой, что удерживала её за талию, Аид обвил её плечи и закрыл ладонью рот, заглушая испуганно-восторженный крик девушки. Промычав что-то протестно-невразумительное, Персефона заворожённо наблюдала, как одной рукой держа вожжи Аид управляет неистовой, чудовищной четвёркой коней. А он между тем спокойно, с изрядной долей ехидства произнёс: — Для той, кто осмелился похитить мой шлем, ты казалась куда смелее, дорогая моя невеста. Зря я, что ли, с Танатом подрался за его отцовское благословение?.. — М? Мм! Почему-то вопиющее заявление владыки не испугало и даже не сильно удивило Персефону. Возможно, тому виной суматоха похищения… с этим ещё предстояло разобраться. А пока — богиня со всей силы мстительно цапнула зубками ладонь, всё ещё закрывающую ей рот. Чтобы новоиспечённый жених как минимум не смел называть её трусихой.