Он сказал: «Я не враг — я твой верный палач».
Свобода Меридиана всегда была где-то за поворотом — сделай шаг и поймаешь за хвост, точно тощую лисицу. Калеб мчался за ней многие годы, вел других, гнался, настигал, но тщетно. Слишком велика была сила Фобоса. Непроходимые заросли треклятых роз, их удушающий запах, окутавший королевство — через них было не пробиться. А значит пришла пора рвать цветочки с корнем, пока еще оставалось время хоть что-то делать. Тень неотвратимой коронации висит над ними занесенным топором палача. Если Фобос получит силы Элион, это будет означать конец всему, за что сопротивление так долго боролось. Обесценит смерти и сделает напрасными жертвы — а Калеб не может этого допустить. Еще затемно он покидает лагерь, окольными тропами обходит шатры и спальники, бесплотным духом скользит за спинами дремлющих у тлеющих костров. На этот раз лошадь не взять, если он хочет покинуть лес тихо, так что придется полагаться на собственные ноги, да надеяться, что на тракте найдется парочка возниц, никогда не встречавших его лица на плакатах. Наверное, Олдерн обидится, когда по утру встанет и не обнаружит его среди прочих повстанцев. Он-то сразу поймет, что друг его не просто так отлучился на праздную прогулку и непременно будет осуждать за самоубийственную затею — Калеб почти слышит то, с какой интонацией галгот это произносит. Зато, если все удастся, Меридиану больше не придется прозябать в нищенском раболепии перед тираном. А вот от Корнелии утаить своего плана не смог, оставил записку. В последнее время Калеб врал ей слишком много: тут таился, там не договаривал, что-то прятал, о чем-то умалчивал. Жизнь главаря повстанцев не располагала к чрезмерной открытости, но ведь она значила больше, чем остальные, да и — она никогда не была с ними на равных, золотоволосая королева, Стражница Завесы. Прежде чем покинуть шатер, в котором девочки расположились на ночь, он долго глядел на нее спящую, даже во сне не утратившую новоприобретенной воинственности. Калеб не сомневался — она тоже может вести за собой на битву, и, если вдруг он не вернется сегодня, восстание продолжит жить, в том числе силами Корнелии. Записку он переписал дважды. В первый, как ему показалось, он сказал даже слишком много, отчего по-мальчишески оробел и торопливо ее скомкал. Оборванный по краю кусочек мятого пергамента до сих пор лежит у Калеба в кармане, и он порой ненароком касается его пальцами, испытывая странную помесь неведомых ранее робких чувств. Во второй версии изложил все как есть — что, если план не сработает, и его поймает стража, то Фобосу в тот же миг станет известно об их укрытии, поэтому Корнелии следует заранее увести людей. Главное, писал он, не допустить низменной мести, а иначе жертв будет куда больше. Утро холодное. Пришедшая в долину несколько дней назад гроза лишь ненадолго принесла после себя жгучий, неподвижный зной, а затем зарядили дожди, не прекращающиеся до сих пор. От воды дороги размыло, плотный поток тянущихся в столицу зевак, отъявленно желающих поглядеть на коронацию, поредел, многие осели по постоялым дворам и тавернам. По пути Калебу встречается несколько увязших в грязи повозок. У одной из них толпится слишком много крестьян, что повышает вероятность быть узнанным, а вот у другой понуро топчется всего-то один вымокший до нитки торговец. Его широкополая соломенная шляпа набрала воды и смотрится жалко, повиснув почти до плечей. Вдвоем они толкают повозку и дальше едут вместе. Понемногу светает, над полями висит мелкая морось, съедая все краски лета. За скрипом несмазанного дерева и шерохом дождя не слышно ни птичьих криков, ничего, словно во всем мире осталась лишь эта повозка и расхлябанная дорога в никуда. — Лишь бы до коронации закончились эти проклятущие дожди! — Ворчит торговец, резво подстегивая лошадь. — Думаете, опять отменят? — Калеб не снимает капюшона, скрывая лицо, но все же слегка поворачивается к собеседнику. Тот дергает уголком рта. — Нет, уже нет. Столько всего сделано! Поздно отменять. Нет, если в день коронации будет дождь, то принцесса не выйдет на площадь. Очень уж хочется на нее поглядеть! Теперь черед Калеба хмыкать. Он-то помнит, чем закончился прошлый выход Элион к народу. Наверняка и при самой ясной погоде она теперь не захочет повторить этого. Не подъезжая близко к столице он спрыгивает с телеги и прощается с торговцем, чья шляпа так и не обрела прежнюю форму. Тот, кажется, не узнал в Калебе вождя повстанцев, а может лишь сделал вид — в любом случае рукой он машет вполне радушно, стегает лошадь и едет дальше, понемногу приближаясь к разномастным крышам предместий. Калеб же сворачивает к реке, к самой воде, на которой рябятся круги от дождя. Вдоль ее кромки он доходит до городских стен. Года три назад тут нашли тело ребенка — мальчик упал с высоты и разбился о кажущуюся мягкой гладь. Увы, эта часть реки слишком мелка, чтобы приземление оказалось удачным. С тех пор суеверные горожане по широкому кругу обходят здешний берег, хотя он достаточно пологий и пригодный для стирки или купания скота. Сегодня покинутость этого места Калебу только на руку. Бредя через заросли камышей, он доходит до проржавевшей решетки, сквозь которую из города в реку стекают различные нечистоты. Наконец он оказывается внутри городских стен, где уже вовсю готовятся праздновать долгожданную коронацию — несмотря на секущий дождь улицы украшают цветами, вывешивают на неприглядные фасады домов яркие ленты. В воздухе витает ощущение праздника, питаемое улыбками, вздохами, разносимыми по углам сплетнями. Под навесами из плотной ткани торговцы выкладывают редкий товар, до блеска натирая то, чему полагается блестеть, и скрывая неприглядные стороны того, у чего их не должно быть видно — по крайней мере до тех пор, пока доверчивый покупатель не отдаст за вещицу содержимое своего кошелька. Все это наполняет столицу, как и печной дым, тонкими струйками струящийся из труб, и запах свежей выпечки или изысканных блюд, которые горожане понесут к воротам замка в дар принцессе. Несмотря на многочисленные пересуды они все равно рады ей — по большому счету, какому-нибудь лавочнику или ремесленнику все равно, что праздновать. Калеб уверен: объяви принц Фобос масштабные гуляния в свою честь, дай народу послабление в виде кульков с подарками или бесплатного пива — и те, кто ненавидел его накануне, станут боготворить. Даже стоящая на пороге смерть не мешает всеобщему веселью: пришедшие в столицу из дальних земель принесли не только больше денег в купеческие кошельки, но еще и болезнь, от которой здесь удавалось защищаться все те полгода, что оспа бушует на Меридиане. Но в последнее время от нее не спасают даже толстые внешние стены. Отведя взгляд от яркой улицы, Калеб потирает глаза — от растянутых между домами разноцветных флажков у него на миг помутилось зрение. Он обращается к совершенно неприметному переулку. Полагается, что до таких вот невзрачных улочек никому не будет дела во время всеобщей радости, а меж тем именно на них и происходит настоящая, неприкрытая цветами и гирляндами жизнь. На тонком участке брусчатки между двумя домами, в тени из-за нависшего балкона второго этажа, покосившегося от старости и подпираемого длинной деревянной жердью, собирается небольшая группа зевак. С крыльца под балконом выносят завернутое в простынь тело и бросают в повозку, стоящую там же. Похоже, распространившаяся на юге привычка сжигать зараженные оспой трупы еще не пришла сюда — но скорее всего, полагает Калеб, никто не станет разводить погребальных костров, чтобы не рушить для принцессы идеалистическую картину всеобщего счастья. Наверняка потом телега отправится куда-нибудь за стены, где погибших свалят в одну наспех вырытую яму, чуть присыпят землей да так и оставят. Тела растащат волки, жители окрестных деревень возбоятся покидать дома, станут посылать жалобные просьба в замок, возможно даже пришлют парочку храбрецов на личную аудиенцию к принцу. Конечно же, думает Калеб, ничего не изменится даже после этого. Если он не сделает сегодня, что должно, то Фобос заберет магию своей сестры и для Меридиана продолжится эра узурпатора, растянутая в вечности. Спрятанное под пряжкой ремня в кожу впивается крошечное лезвие. Чтобы план удался, надо будет лишь подобраться достаточно близко. «Теперь или пан, или пропал», — шепчет он себе тихо. Дождь снова утихает, чтобы потом почти наверняка зарядить с удвоенной силой, но Калеб не чувствует этого, спустившись на дно старого колодца — пересохшего, с покосившейся когда-то треугольной крышей и натертой до блеска ручкой. За ненадобностью его давно забросили, а разинутую чернеющую пасть, из которой тянуло прохладой, накрыли доской, да так и оставили, даже не заколотив. Впрочем, вряд ли кто полезет проверять, не скрывают ли его недра что-либо кроме мелкого ссора. Меж тем, если верить украденным планам замка, именно под этим колодцем находится один из потайных ходов. «Лишь бы не успели засыпать», — бормочет под нос Калеб, ощупью ступая по темной земляной кишке. Звук собственного голоса, мгновенно потонувшего в вязкой тишине, которую ничто не тревожило вот уже много лет, отчего-то не приносит успокоение. Чтобы хоть как-то прогнать сосущее чувство тревоги, Калеб достает из кармана земную зажигалку. Слабый свет желтым пятном ложится на стены, разгоняя копошащихся мокриц. Потом пламя гаснет, потому что откуда-то спереди подул ветер, и вокруг вновь становится темно. Чем дольше Калеб шагает вперед, тем меньше затхлости ощущается в воздухе. Ему кажется, что он уже может различить и глухой стук дождевых капель, и едкий аромат треклятых роз, которыми замковые стены увиты до самого верха. Если бы не помощь Элион, указавшей на то, в каких частях сада они не цветут, он бы непременно попался. Сопротивлению повезло заручиться поддержкой принцессы. Вот только о том, что он сегодня делает, Элион не знает. «Потом она будет благодарить меня». Тайный ход приводит его в дальний угол сарая, где спуск под землю заставлен бочками — к счастью для Калеба, пустыми. На одной из них спит тощая кошка, лениво приоткрывшая болотно-зеленый глаз, когда он принимается наскоро отряхиваться от паутины и пыли. Судя по виду, бочками этими давно уже не пользуются по назначению, а приглядевшись к обстановке повнимательнее, Калеб делает такой же вывод и о сарае в целом. Если принюхаться, то за ароматом роз различимо кисло пахнет гниющим сеном, мокрыми досками и отсыревшей шерстью — следами запустения. Только у входа толстый слой пыли на полу слегка потревожен — наверняка кто-то из слуг был здесь недавно. Следует быть осмотрительнее, чтобы не попасться. На красоту королевского сада Калеб почти не обращает внимание, таясь в тенях живой изгороди, хотя поглядеть явно есть на что: подстриженные кусты, ровные лужайки, выглядывающие из листвы скульптуры с равнодушными лицами. Красивые, но неживые, как и все здесь, как и этот замок, как и его высокомерные обитатели, в другой час наверняка заполонившие сад, однако из-за ливня укрывшиеся внутри. Даже лежащиие на траве тени чудатся ему мертвыми. С ненавистью поглядев на прямоугольники окон, Калеб сворачивает ко входу для прислуги. Шаги делаются более резкими, сердце от напряжения колотится где-то в горле. Если все пойдет не так, его поймают, а люди сопротивления не успеют уйти, то наступит конец всему — многолетней борьбе, принцессе Элион и повстанцам, а прежде всего — голубоглазой ей, острой как нож, что он припрятал за пряжкой ремня. Калеб решает, что если они выживут, он скажет то, о чем не посмел написать. Коридорами идти еще страшнее, но в них хотя бы возможно укрыться от чересчур навязчивого цветочного запаха — роз алых и белых, цветущих и гниющих, местами устелающих садовые дорожки подобно новому ковру. Избегая перезвона чужих разговоров, Калеб сбрасывает плащ да так и оставляет его поверх ящиков с пустыми бутылками. Если повезет, он заберет любимую вещь позднее. Мысленно Калеб благодарит Джека: мальчик, пусть и не лучший из их информаторов, но про жизнь внутри замка рассказал во всех деталях, не забыв упомянуть даже никогда не затихающую жизнь нижних — рабочих — этажей. Правда куда более ценной по итогу оказывается совсем другая весточка — украденное мальчиком из казарм расписание смены караула. Притаившись в укромной нише, что заросла паутиной сверху донизу, Калеб выжидает. По виску ползет то ли капля пота, то ли вода с промокших волос, щекочет, но терпимо. Чтобы отвлечься, он сосредотачивается на дыхании и считает секунды. Уставший после ночного дежурства стражник едва переставляет ноги, когда выходит из-за угла. Легкий кожаный доспех на нем почти что болтается — стражник слишком худ, и, когда Калеб зажимает ему рот и затаскивает в нишу, на поверку оказывается мальчишкой едва ли старше его самого. Большие глаза в обрамлении пушистых ресниц, испуганные, кукольные — вожак восстания был уверен, что замок охраняют исключительно опытные бойцы, а этот небось даже крови не видел. Почему-то вдруг, когда все должно вот-вот случиться, внутри просыпается незадушенная жалость, неизвестно откуда взявшаяся к тому, к кому быть ее не должно. Снятый с убитого шлем еще пахнет последним удивленным выдохом. Калеб оттаскивает тело в одну из комнат, наспех прячет под кроватью. На большую осмотрительность нет времени. До коронации — меньше трех дней, кто знает, не взбредет ли в голову принцу забрать силы Элион раньше. Широким солдатским шагом Калеб проходит коридорами. Возле тронной залы он приостанавливается. Как и в городе, там вовсю идут приготовления, только теперь суетятся не хозяева дома, а слуги: вывешивают яркие полотнища знамен, до блеска полируют полы из светлого мрамора. Ими руководит звонкий женский голос. Приглядевшись, Калеб узнает в его обладательнице высокую земную учительницу. Рядом с ней в белоснежном платье стоит принцесса Элион — в ее песочных волосах застыли, похожие на капли крови, мелкие рубины, вплетенные в изящную прическу. — Надо избавиться от тел. — Слышится приглушенный разговор двух слуг-галготов. — Много их там? — Достаточно. Вся лужайка ими усыпана. Это какой-то мор. Или яд. Не может быть такого, чтобы все соколы передохли разом. — Тьфу, чтоб его. Только птичьей заразы нам не хватало — и так все вокруг дохнут как мухи. — Тише! Услышит еще. А нас потом высекут, что принцессе ужасы всякие рассказываем. — Как же ужасы. — Один из слуг невесело усмехается. — Если правду? — Завали кому говорят, а не то новому управляющему на тебя пожалуюсь — отправишся, вон, в личные слуги принца. Там мигом свои мысли при себе держать научишься. Калеб отводит глаза, когда проходит мимо, только и успевая, что мельком поглядеть на принцессу, слишком увлеченную беседой со своей наставницей. Огненно-красные рубины вспыхивают в неярком свете свечей. Ускорив шаг, чтобы успеть добраться до цели за короткое время сумятицы, которое следует за всякой сменой караула, Калеб про себя проговаривает заученные фразы из принцева дневника. Пред ним он просидел несколько долгих ночных часов, пока усталость совсем не взяла верх, снова и снова возвращаясь в магическим записям. Ненавистный голос въелся в память достаточно хорошо, чтобы и теперь быть там, произнося как ни в чем не бывало, сухо и размеренно: «Сознание подводит. Порой кажется, что я не могу доверять даже собственному разуму. Если правда, что говорят лекари, и это действительно ртуть сделала со мной, то отчасти я даже спокоен — ведь это бы значило, что мои опасения беспочвенны. Но пока что я распорядился усилить охрану в той части, где располагаются мои комнаты. Не сказать, что ежесекундное присутствие за дверью гвардейцев значительно улучшило ситуацию, однако в некоторой степени мне действительно стало спокойнее. По крайней мере, я замечаю, что снова могу спать. Однако же все еще самым безопасным для себя местом, где паранойя моя утихает практически полностью, я считаю лабораторию. Туда я велел не пускать караульных, да и прочим делать в ней нечего. Единственным исключением является, разумеется, Александра, ну и пожалуй та небольшая частичка личных слуг, чистоту помыслов которых я могу гарантировать — они приносят в лабораторию еду, если я, бывает, задерживаюсь, а также следят за тем, чтобы припасы мои никогда не кончались, порой добывая для меня вещицы исключительной редкости. Пожалуй, за это мне стоит ценить их среди прочих наиболее сильно. Распоряжусь подумать об увеличении жалования». Ведущие к лаборатории Фобоса коридоры мало чем отличаются от тех, что внизу — разве что не слышно смеха переговаривающихся слуг и не тянет с кухни соблазнительным запахом тушеного мяса. От удивления Калеб хмурится: как и прочий люд он полагал, что королевская семья настолько богата, что даже стены их комнат отделаны настоящим золотом. «Может в спальне его так и есть», — раздраженно, точно споря с самим собой, думает Калеб. Он поправляет съехавший на глаза шлем — у убитого им нескладного стражника была слишком большая голова. Калеб бы и вовсе не надевал его, если бы не страшился быть узнанным. Кто-то, а Седриковы ищейки уж точно знают, как выглядит его лицо. «И почему в своем проклятом дневнике он не рассказал, как пройти до этой лаборатории?» Раздражение потихоньку приходит на замену холодному страху, который, впрочем, еще теплится где-то под ребрами подобно крошечному огоньку на огарке свечи. Смена караула давно позади, и теперь бесцельно слоняющийся по коридорам стражник может вызвать подозрения. Он уже встретил по пути пару солдат, но те только проводили его ленивыми взглядами, замерев на своих постах как неживые — точно те статуи в саду. Изнутри королевский замок чудится Калебу клеткой. Сколь бы величественным не казался он снаружи, как бы не устремлял шпили в бесконечное небо, не глядел на город расписными витражами окон, за этими стенами повстанец находит лишь сырость и полумрак коридоров. Жилые этажи на поверку оказываются ничем не лучше той темницы, в которой держали Корнелию — даром, что меньше плесени. Он петляет, по ощущениям, не первый час. Проникающий сквозь узкие окна свет тусклый и серый, но даже в отсутствии на небосклоне солнца можно понять, что день в самом разгаре. Значит лагерь давно встал, поднялся и Олдерн, и Стражницы. Корнелия уже прочла его записку и теперь наверняка не находит себе места. Если он не вернется к вечеру, она не послушает предупреждения и захочет отомстить за него. Сумеет ли магия Стражниц выстоять против сил Фобоса? А против Элион? Неслышно ступая по каменным плитам, он минует очередной поворот и замирает: неприметная дверь на другом конце бесконечно длинного коридора распахивается, являя облаченного в черную мантию принца. Калебу едва ли доводилось видеть его вживую, так, пару раз, издали, но сомнений не остается — это точно он. Слишком велико сходство с Элион, пугающе велико — ему-то хотелось верить, что принцесса хоть чем-то отличается от брата. В руках у Фобоса зажаты туго скрученные свитки, он прижимает их к груди, хотя Калебу думалось, что принц даже платка носового самостоятельно не поднимет. Сердце заходится в бешеном темпе от страха и некого подобия азарта, как когда они с Олдерном мальчишками скатывались с особенно крутых склонов на хлипких деревянных досках, в народе прозванных «скользилками». Тогда любой неудачно подвернувшийся камень мог стать путевкой в смерть, теперь же вместо камня — принц с серебристой косой. Разве что руки его заняты, и посему Калеб может надеяться на удачу. Внутри все сжимается, когда он делает несколько решительных шагов навстречу. В коридорах пусто. Замечая перед собой стражника, Фобос поднимает голову, и Калеб едва успевает отвести взгляд, опустить его себе под ноги, избегая надменных зеленых глаз, чем-то напомнивших ему увиденную в сарае кошку. Пальцы правой руки мелко дрожат — ее он держит так, чтобы успеть в одно движение выдернуть спрятанный за ремнем кинжал. Еще шаг. И еще один. — Седрик взял на службу новых солдат? — Эхом отскакивает от коридоров, и Калеб против воли останавливается, едва удержав себя, чтобы не поднять взгляд. — Так точно, мой принц. — Страх вперемешку со злостью сделали его голос глуше и тише. Хочется прокашляться, но Калеб упрямо сжимает губы. — Тогда ты должен запомнить, что в эту часть замка караульным ходить запрещено. — Простите, мой принц. Такого больше не повториться. — Прекрасное качество для солдата — понятливость. — Краем глаза Калеб видит, как Фобос делает несколько крошечных шагов навстречу, но вновь замирает на расстоянии двух вытянутых рук. — Ответь только, куда же ты столь решительно шел? Неужто в мою лабораторию? Скорее всего, потому что других дверей здесь нет. Так что же? — Это ошибка, мой принц. Я заблудился, я… я шел в казармы после смены караула. — Казармы не в этой части замка, мальчик. — Слышно, как шелестит его черная мантия, и принц тихо посмеивается, прежде чем повторить: — Казармы не в в этой части. Неведомая сила отрывает Калеба от земли прежде, чем он успевает броситься вперед, отчего пальцы, уже легшие на ремень, беспомощно хватаются за воздух. Его с силой ударяет о противоположную стену. В ушах шумит от того, как металлический шлем встретился с камнем. Калеб все же кашляет, и ему кажется, что его вот-вот вырвет. — Кто помог тебе проникнуть в замок? — Если ранее голос принца звучал язвительно, то теперь в нем лишь холодная сталь. — Произошла ошибка, м… — Держать маску становится все труднее, но начав играть, стоит вести игру до конца. Перед ним все еще полубезумный параноик, слухи о пристрастии к алкоголю которого давно покинули пределы замка. Если быть убедительным, возможно удастся убедить принца в своей правоте. — Не смей лгать мне. Кто помог тебе проникнуть в замок? Сколько у тебя соучастников? Посмотри на меня. Калеб не поднимает глаз от грязных стыков на каменном полу. — Смотри мне в глаза, когда я с тобой разговариваю! Тело пронзает боль, сравнимая с сотней игл, единовременно впившихся в кожу. Чтобы не закричать, Калеб прикусывает язык. Пытается пошевелиться, но не может — магия словно приклеила его к стене. И почему он был уверен, что Фобосу обязательно нужны свободные руки, чтобы колдовать? «Об этом он в своем дневнике не упоминал». Принц подходит ближе, так что черная мантия с серебряной оторочкой застилает почти весь обзор. В ушах до сих пор стоит звон. Калеб прикрывает глаза почти против воли — лишь бы не отключиться, тогда все пропало — а когда открывает вновь, то скорее чувствует, чем видит, как чужие пальцы подцепили край его шлема и с грохотом сбросили на пол. Теперь заметно, что одной рукой Фобос до сих пор прижимает к груди свитки. Есть в этом что-то смешное — то, что он не отбросил эти бумажки на пол, а держит с каким-то непонятным трепетом — и Калеб из последих сил кривит губы в улыбке. — Смотрю, тебя забавляет наша встреча? Соглашусь, я тоже с нетерпением ждал, когда же ты наконец вылезешь из своей норы, Калеб. Его имя Фобос произносит по слогам. Два слога, ознаменовавшие конец этой вылазке, отчаянной попытке сделать хоть что-то. Он поставил все — и проиграл. В этом Калеб всегда отличался от Олдерна, предпочитающего с десяток раз подумать, прежде чем делать. Если вместо Корнелии во главе сопротивления встанет галгот, с неким сожалением успевает подумать повстанец, то многому придет конец, и не будет больше ни вылазок, ни налетов, ни набитых золотом экипажей знати. — Мне льстит. — Хрипло произносит Калеб, борясь с тошнотой и едва двигая челюстью. — Что ты узнал меня. Видно, мы с ребятами все же доставили куда больше неприятностей, чем даже я полагал. — Много чести такому как ты. Фобос фыркает, и Калеб спрашивает быстро, почти перебив: — И что теперь? Убьешь меня сам или позовешь для этого стражу как попавшая в беду изнеженная леди? — О! — И что-то в том, с какой интонацией это произнесено — тихое восклицание, полное задушенной радости — заставляет волоски на теле Калеба встать дыбом от почти физически ощутимого ужаса. — Нет, убивать тебя пока рано. Ты станешь отличным завершением коронационных гуляний, и смерть твоя послужит наставлением всем прочим, кто надеется на мое свержение. Вы хотите утопить мое королевство в крови — я утоплю в ней твою отрубленную голову, брошу в сосуд с твоей же кровью, да так там и оставлю, чтобы ты сполна мог вкусить того, чего так отъявленно жаждал. Сможешь напиться ею досыта! У тебя на это будет целая вечность. Калеб чувствует, как силы покидают его. Он хочет сползти по стене вниз, но не может — магия все еще крепко держит его. — Но перед этим, — продолжает Фобос. — Я посмотрю твою память и узнаю расположение Заветного Города, так что последним, что ты увидишь, станут твои товарищи, болтающиеся на виселице со сломанными шеями. Если бы неведомая сила не сковала его по рукам и ногам так крепко, что не двинуться, Калеб бы сейчас бросился на Фобоса и как следует набил ему лицо. Не помешало бы даже то, что он и на ногах-то стоять не в силах. По затылку стекает что-то вязкое и теплое — его кровь, которой так жаждет принц; от силы удара Калебу пробило затылок. Он находит в себе силы пробормотать язвительное: — Да, посмотри мою память. Найдешь там кое-что интересное о своей рыжей полюбовнице. — И первый же поднимает глаза в упрямом вызове подростка. Два взгляда встречаются, и Калеб не чувствует ничего, хотя ему казалось, что это ощутимо — когда твои мозги перемешивают магическим миксером. А еще он думал, что это долго. Но Фобос отступает уже мгновение спустя — нет, отшатывается, и сквозь маску холодного высокомерия проступает недоверие. Калеб хрипло смеется, когда тот произносит, пытаясь сохранить остатки самообладания: — Оракул создала для тебя ложные воспоминания? В этом заключается ваш новый план? — Моя память настоящая. — Внутри него все ликует, хотя возможно, то поднимается по горлу тошнота. — В противном случае я бы не стал открывать тебе пути в Заветный Город. — Пути могут быть ложными, почем мне знать? — Что, тяжело поверить, что она хотела тебя отравить? Что бегала к нам и передавала — продавала — информацию? Так проверь. Отправь своих людей. Если они смогут попасть в Заветный Город — а они сумеют, я не лгу — то и остальное в моей памяти правда. — Он роняет новый смешок, прилипший к губам, как сигарета. — Тебя ненавидит даже собственная шлюха. Я бы на твоем месте сбросился с башни. Как ты живешь с осознанием, что вообще никому не нужен? — Не такому как ты учить меня жизни. — С равнодушием отвечает Фобос, и только глаза выдают истинные эмоции: взгляд их затравленно рыскает по лицу повстанца, будто бы силясь отыскать ответы. — Уж не сомневайся, людей я пошлю. В твоих интересах, чтобы память твоя была ложной — впрочем, от казни это тебя все равно не спасет. Калеб тяжело дышит, храбрясь из последних сил. — Как и тебя. Меридиан еще будет свободным. Вот увидишь.***
Когда до коронации осталось три полных вечера, суетливая возня обитателей замка начала раздражать — хотя бы потому, что до отъезда вечеров осталось всего два. Внезапное решение Фобоса, о том что Александра должна уехать, причина множества страхов и тревог, до сих пор не нашло понимания в суетном женском сердце. Как бы ей хотелось чуть больше понимания — да видно, такова уж судьба принцевых любовниц. И он так ничего и не объяснил, отделался только туманными отговорками. Не помогли ни скандалы, ни слезы — от них только чаще болела голова. И Александра смирилась, как смиряется самый гордый капитан перед мощью штормующего океана. В конце концов, их с сыном жизнь все еще зависела от его расположения, а то, что ей отчаянно нужно было знать хотя бы о том, кто они друг другу, и что он чувствует, потому как он так ни разу и не сказал ей о собственной влюбленности, ее же чувства принимая как данность — все это она могла проглотить и увезти с собой в далекое прибрежное поместье. Оставалось только уладить кое-какие дела: закончить упаковывать вещи, проследить, чтобы то крошечное количество слуг и всего одна фрейлина были готовы к назначенному дню, послать к торговцам за всем необходимым в дорогу. Переезд, который и на Земле был делом довольно трудоемким, на Меридиане представлял собой процесс истинно адский, и Александру бросало в дрожь от одной только мысли, что им придется провести в дороге от трех до шести месяцев. Порой ее посещало странное видение, похожее больше на полузабытый сон — о том, что уезжать куда-то можно лишь с одной легкой сумкой и чужой кожанкой на плечах. Видение казалось ей чуждым, потому как за всю свою земную жизнь — Александра была в этом уверена — ей никогда не доводилось покидать своей съемной квартиры на втором этаже кирпичного дома, куда она перебралась сразу после колледжа. Когда река памяти выкидывала ее к этим берегам, Александра неизменно задавалась вопросом, отчего же съехала от родителей, и не могла вспомнить ничего, кроме чувства вины и тяжелого молчания во время редких телефонных разговоров. Тогда она приходила к выводу, что, должно быть, поступает правильно, оставаясь здесь — и находила в этом успокоение. Осознание того, что она делает все как надо, было давно позабытым, но чего уж скрывать — приятным чувством. В долгих сборах Александра старалась найти время на посещение библиотеки, чтобы набрать книг в дорогу, хоть от бесконечной тряски кареты ей вряд ли захочется читать. Еще она опасалась, что в Тризе — прибрежном поместье, родовом гнезде короля Зандена — ей будет совершенно нечем заняться или она не найдет там книг. Поэтому на одну короткую неделю замковая библиотека стала очередным домом. Александра проводила там те часы, которые не проводила за подготовкой к торжеству, уходом за Лео, занятиями с детьми или встречами с Фобосом — по сути, ничтожно мало времени. Его едва хватало, чтобы отыскать что-то подходящее для долгой дороги, и в сундуках ее странно соседствовали рыцарские романы с трактатами по истории, а заметки о путешествиях по другим мирам — с любовными похождениями роковых красавиц. В королевской библиотеке почти всегда было пусто. Редкие служащие знали Александру в лицо, а кроме них там встречались разве что забредшие советники — они предпочитали и вовсе не замечать землянку — да одинокая кошка с глазами цвета мутного бутылочного стекла. Порой она позволяла себя гладить с видом сошедшей до великой милости королевы, но куда чаще просто шипела и недовольно глядела из своего угла, раздраженно дергая треугольниками ушей. Сегодня кошка тыкалась Александре в ладонь покатым лбом, словно прощаясь. Усы ее на ощупь были колючими, неприятно щекотали ладонь. Вытянув мизинец, Александра ковырнула ее за ухом в попытке почесать. Кошка зашипела, оставила на ладони укус и спрыгнула со стола, исчезнув в проеме между стеллажами. — Прошу прощения. — Раздалось из-за спины почти незнакомое. — Должно быть, от меня слишком остро пахнет волками. Не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто стоит позади. — Я могу просить Вас о помощи? — Голос Цибелы был ровен, как если бы она была совершенно уверена, что ее присутствие Александре не в тягость. — Наша библиотека давно стала для меня чужой. Никак не могу найти… Стул скрипнул слишком громко, когда Александра резко отодвинулась из-за стола. То, как она произнесла «наша библиотека» отчего-то разозлило. Укушенная ладонь заболела сильнее. С трудом Александра нашла в себе силы, чтобы ответить: — Не думаю, что нам стоит беседовать. Принц не одобрит наше общение. — Фобос теперь вряд ли одобряет вообще хоть что-то. — В интонациях Цибелы почудилось недовольство. — Удивлена, что он допустил Вас. — Только не устраивайте мне сцен ревности — мне не до них. За спиной Александры послышался удивленный шелест тяжелых атласных юбок. — Ревности? Право слово, Фобос интересует меня лишь как брат. Уверяю Вас, так было всегда. — Шелест на миг прекратился. — Хотя, разумеется, у Вас есть причины для подобного ко мне отношения. Он рассказал Вам, что мы были помолвлены? Внутри что-то сжалось в необъяснимой тревоге. Вот оно — она ведь сразу это почувствовала. Между этими двумя не просто старая неприязнь — у них была история, то общее, чего нет и никогда не будет у Фобоса с ней. И ведь все знали, даже Седрик знал, но отчего-то никто из них не приоткрыл для Александры завесу тайны. — Нет. — Она так и не нашла в себе сил обернуться, продолжая сидеть на выдвинутом стуле, сжав на коленях побелевшие от напряжения кулаки. — Не рассказал. — Как это похоже на него настоящего! — Александре подумалось, что Цибела всплеснула руками. — И как отличается от того, каким я знала его тогда. Верно, мы были помолвлены много лет пока, после восхождения на престол, он не разорвал помолвку, посчитав меня предательницей. В том конфликте моя матушка выступала на стороне Вейры, а я никак не могла пойти против ее воли и принять сторону Фобоса. А он предательств не прощает, пусть даже совсем незначительных. Цибела обошла широкий стол из потемневшего от времени дерева и села напротив. Рукава ее платья — темно-желтого, тяжелого, когда-то роскошного, но уже побитого временем — чуть задрались, явив миру два широких медных наруча. Проследив за взглядом Александры, она улыбнулась: — Верно. Мое наказание. Вам эти браслеты знакомы? — Дождавшись отрицательного движения головой, Цибела продолжила: — Они лишают человека магии. Запечатывают ее внутри на замок. А ключа нет. Нет даже замочной скважины. Для того, кто изучал магию всю жизнь, подобное наказание сродни пытки. — Она провела кончиками пальцев по одному из браслетов и грустно улыбнулась. — По крайней мере, так было раньше. Потом я научилась с этим жить и оказалось, что даже в изгнании есть свои плюсы. На этих словах она коротко поглядела за плечо Александры. Обернувшись, та заметила замершую, точно безмолвная садовая статуя, воительницу в черных доспехах. Обветренное сражениями лицо, пересеченное косым рубленным шрамом, не изменилось ни на миг, и только во взгляде что-то потеплело, когда зеленые, как у Вейры и Фобоса, глаза принцессы нашли ее антрацитовые. Укушенная ладонь резко перестала саднить. Александра вернулась в прежнее положение и еще долго разглаживала складки на юбке. — Ради чего Вы приехали? — Спросила она наконец. Цибела поправила широкие рукава платья, вновь пряча браслеты. На ткани длинной вереницей была вышита моль с раскинутыми крыльями — странный выбор там, где от этих насекомых нет никакого спасения. Следуя за узором, Александра поднималась выше, подмечая, что на сгибе локтей у опальной принцессы заплаты, а из ворота торчат нитки. Глаза женщин встретились. Цибела хотела спросить что-то, бледный рот ее уже приоткрылся, растянутый в печальной полуулыбке — и вдруг лицо замерло, став похоже на маску. Она подалась чуть вперед и совсем по иному взглянула на Александру. — Скажите, — осторожно начала она, оставив последний вопрос без ответа. — Не замечали ли Вы за собой перемен? — О чем Вы? — Возможно, что мне лишь кажется — и поверьте, я бы очень хотела, чтобы это было так. Вы давно здесь? — Меньше года, — рассеяно ответила Александра, совершенно утратив нить разговора. — Простите, я не понимаю… — И за это время с Вами не случалось странных событий? Словно у Вас отняли нечто ценное, и теперь жизнь ощущается неполной? Быть может, во снах Вы видите вещи, которые с Вами никогда не случались, но отчего-то пробуждают грусть? Цибела уже совсем поднялась и теперь возвышалась над собеседницей, отчего той приходилось задирать голову. Весь ее вид выражал тревогу, которая довольно быстро передалась и Александре. — Откуда Вы знаете? — Спросила она, понизив голос. — Это лишь догадки. Домыслы, основанные на том, чему я тоже когда-то училась. Я не люблю оказываться неправой, но сейчас, поверьте — была бы рада ошибиться. — Да о чем Вы говорите, ответьте уже наконец! От этого вскрика Цибела дернулась. Александра только теперь заметила, что рука женщины все это время сжимала ее собственную, а теперь резко исчезла. Цибела сделала шаг назад. В углу зашевелилась тень — это темноглазая дева-воительница почуяла настроение своей госпожи и готовилась чуть что ринуться в атаку. — Не здесь. В этой части замка слишком много лишних ушей. — Ответила она тихо, хотя Александра была уверена, что в библиотеке кроме них сейчас никого нет. — Завтра с рассветом я спущусь в крипту дабы почтить память предков. Если хотите получить ответы на все вопросы, приходите ко мне. Охрана не станет препятствовать, об этом я с ними договорюсь. Александра хотела сказать, что теперь в крипте едва ли можно почтить хоть чью-то память, потому как после смерти Пайдейи всех восставших трупов сожгли для верности — но язык словно прилип к небу. Она лишь коротко кивнула, и желтое платье спешно исчезло. Вскоре где-то в глубине библиотеки скрипнула и с гулким звуком закрылась тяжелая створчатая дверь.***
Когда она спустилась к тронной зале, неясная тревога уже улеглась. Александра теперь не могла долго тревожиться — с тех пор, как мучительные головные боли стали преследовать ее, многое из того, что раньше вызывало сильные эмоции, было лишь тенью. Оттого и слова Цибелы довольно быстро скрылись за пеленой тумана, царящего в голове. С Элион встретились неожиданно: девочка резко выступила из-за поворота, и они едва не столкнулись. Чтобы этого избежать, Александра сделала шаг назад, так что ей стали заметны незначительные и пока не слишком явные, но все же — перемены во внешнем виде Элион. На белых, как у брата, волосах блестела сеть из крупных рубинов, а к повседневному светлому платью на груди была приколота алая роза. Легкий девичий образ маленькой принцессы был словно испорчен — будто бы кто-то ранил ее прямо в сердце, и брызнувшая кровь смыла невинность. — Мисс Фостер! Слуги завершают украшение тронной залы: витражи уже начистили до блеска, а теперь вешают знамена и флаги. Побудете со мной немного? В одиночку мне сложно за всем уследить. В тоне ее голоса почудилась скрытая мольба. Александре вдруг стало неловко — после рождения Лео она все меньше времени проводила со своей ученицей, отчего та наверняка испытывала чувство покинутости, какое бывает у старших детей с появлением в семье младшего. Интересно, подумалось ей, испытывал ли нечто подобное Фобос? Она натянула улыбку. — С удовольствием помогу. А где твой брат? — Его местонахождение совершенно меня не волнует, — наморщила нос Элион. — Вы поссорились? Что-то во взгляде, каким наградила ее принцесса, вновь взволновало Александру — слишком он был недоверчивым. Второй раз за день от нее что-то скрывали, и опять это было связано с… — Фобос! — Морщинки на лице Александры разгладились, когда она заметила спускавшегося по лестнице принца. Едва ли повинуясь приказам разума, взметнулась в приветствии бледная, усеянная шрамами ладонь. Принц дернул уголком рта, растягивая его в тонкой приветственной улыбке. Четкий шаг стал шире. — Смотрю, к коронации все уже готово. В ответ на слова брата Элион только фыркнула и отвернулась, отчего Александра в который раз заподозрила неладное, но и этому поведению ее мозг быстро нашел объяснение: конечно же, ведь девочка — подросток, подобные выражения неприязни к старшим для них естественны. Необязательно за этим должна скрываться реальная ненависть. Принцессе незачем ненавидеть брата. — Я только пришла, — с улыбкой ответила Александра Фобосу. — О ходе работ лучше спросить Элион. — К сожалению, сейчас не могу задержаться, — холодно произнесла та. — Скоро начнется финальная примерка парадного платья, я не могу опаздывать. Присоединюсь к вам позднее. Она опустилась в скомканный книксен, на который Фобос едва ли обратил внимание и лишь коротко взмахнул рукой, дозволяя удалиться. Александра нахмурилась, долго провожая глазами фигуру принцессы. — Тебе не кажется, что Элион изменилась? — Спросила она настороженно. — Она лишь ребенок. Детям ее возраста свойственна некоторая… пожалуй, я бы назвал это чрезмерной вспыльчивостью во избежание более резких выражений. Не стоит заострять на этом внимание. — Он тут же сменил тему: — Где ты была? — Гуляла в саду. — Почему-то Александре не захотелось рассказывать про библиотеку, словно Фобос каким-то волшебным образом мог узнать про ее разговор с Цибелой. — Сборы в дорогу бесконечно меня утомили. — Понимаю, но твой отъезд необходим. «Почему?» — Захотелось вскричать ей, но Александра скрыла вопрос за очередной дежурной улыбкой, которые возникали на лице все чаще. Так было проще выживать среди придворных. Но еще она заметила, что, если не устраивать Фобосу скандалов, то голова почти не болела. Поэтому она улыбалась. Фобос наклонился к ней, протянул руку и дотронулся костяшками пальцев до тугого рыжего локона, который Александра всегда оставляла свисать у лица, все остальные волосы собирая в косу или высокую прическу — потому что это была одна из немногих форм нежности, которую Фобос мог позволить себе прилюдно. Она прикрыла веки в трепетном предвкушении. — Волосы сухие, — добавил он. — Что? — Александра распахнула глаза и вскинула брови. — Ты сказала, что вернулась из сада. Меж тем на улице дождь, а твои волосы сухие. Образовавшийся в горле тугой комок сглотнуть не получилось. Превозмогая страх перед гневом этого человека, Александра положила руку поверх его ладони и прижала ее к своей щеке. — Потому что на мне был плащ, глупый. — Ложь вышла такой естественной, что на миг она и сама в нее поверила. — Перестань видеть врага хотя бы во мне. Фобос долго смотрел на нее, и Александре почудилось, что он не поверил и сейчас произойдет что-то страшное — странная мысль, если учесть, что ничего страшного рядом с ним никогда не происходило. Но вот он расслабился, черты лица изменились, стали мягче. — Прости, — прошептал он, уткнувшись ей в волосы. — Я учусь тебе доверять. И я знаю, что ты мне не враг. Но это сильнее меня, это… — Я понимаю. — Вторая ладонь Александры легла ему на плечо. — И буду повторять это столько, сколько потребуется: я не враг, Фобос. Я никогда тебе не лгала.