Тихонько, медленно скрипят половицы лачуги, где она жила. Тонкие, длинные пальцы, необычайно бледные даже для эльфийки, едва касаются камня, будто он обожжет её. Но Киркволл всегда был холоден с ней. С самого первого дня, город словно пытался выжить эту доллийку из себя, выгнать. Путал в подворотнях, заводил в самые темные углы Клоаки, где её за один только неверно трактованный взгляд зеленых глаз могли убить, не говоря уже о сдачи её Храмовникам на потеху за горсть золотых. Это же чувствовалось и сейчас. Уже почти родной холод камня слабо пощипывает кончики её пальцев. Скрип половицы обрывается, она полностью входит в небольшое помещение и аккуратно, тихо закрывает дверь, словно стараясь не потревожить жильцов этого дома внезапным сквозняком. В лицо ударяет теплый, домашний воздух, что заставляет жмурится от некого удовольствия, в котором так и витает аромат камина, простой, но вкусной еды, и некий совершенно простой, но такой неописуемый человеческий запах, что можно услышать даже здесь, в Нижнем Городе. Инстинктивно она прищуривает большие глаза, когда так резко каменное недружелюбие Киркволла сменилось на тихую, но всё же по-настоящему уютную семейную жизнь, что пережила так много трудностей, но всё же сохранила эту тонкую связь людей между собой. И пусть семья не полная, но всё так же манит забыть свои заботы в этих теплых стенах, отведать домашней еды, прилечь на грубо отделанную обычную деревянную кровать и уйти в Тень под тихий треск поленьев в огне такого же обычного камина, пока по улицам Киркволла гуляют холодные, пыльные ветра…
Глаза раскрываются, а зрачки быстро суживаются, когда в нос ударяет другой запах, чужеродный, отравляющий. Спирт. Словно ушат холодной воды он отрезвляет её разум, отгоняет эти сладкие, тягучие как мед, мечты о доме, семье, и эльфийка вспоминает ради чего она пришла. Её взгляд, смышленый, невероятно понимающий обычно, сейчас бегло, быстро мечется в каком-то полустыдливой тревожности, нервности. Словно она делает нечто дурное… Иллюзия счастья этой семьи была не большим, чем приятным, но быстрым дуновением неподвижного домашнего воздуха. Лишь пламя камина отбрасывает светлые тени своих языков на пол, придавая камню какой-то даже теплый оттенок, но даже это живое, веселое пламя не способно порадовать жильцов этого дома, что резко потерял свой уют и добрую красоту. Пламя слабо, ограничено грубо высеченным камнем, оно не способно по-настоящему согреть это жилище, выгнать тень из темных, дальних углов, что так и утопали в ней.
Как же она нервничает.
Медленно, но свойственной ей легкой походкой, почти не вызывая скрипа у старых, недовольных половиц и держа руки у груди, переплетая худые пальцы, она идет к огню, не смотря на него напрямую, быстро отводя взгляд, будто стесняясь своего резкого и бестактного прихода. Она тут не одна. Из всех жителей этого ветхого домишки, один должен был остаться, дежурить. И кто иной, если не её собственная мать. Она стоит недвижимым, тихим силуэтом, перед диким, но таким слабым огнем, смотрит в него до боли, словно только он может утешить её больное сердце.
Фигура чуть сгибается, делая и без того небольшую, тонко и изящно сложенную доллийку еще меньше. Она не решается прервать это тихое, спокойное, но такое болезненное молчание, не желает клином входить в этот маленький мир, отвлекать от неё. Как робкая лань в её родных лесах, она лишь стыдливо посматривает на темную, будто даже осунувшуюся фигуру, и жалеет, что пришла вовсе. Но Лиандра сама замечает необычную гостью. Эльфийка отступает под взглядом этих словно потемневших, впалых глаз, сдается сразу же, и приоткрывает тонкие губы, чтобы быстро извинится, наговорить лишнего высокой трелью её голоса. Легкая улыбка лишь заставляет её замолчать, слегка выпрямится. Она выглядит уставшей, будто бы еще более старой, в её темных глазах чувствуется эта тихая, но такая тяжелая печаль. Как лес после сильнейшей грозы, кажется таким холодным, неприступным. Буря могла сломать ветви, повыдирать кусты. Но древние как сама история стволы останутся. Она оправится. Магессе хочется в это верить.
С тихим выдохом она кивает Мерриль, медленно уходит в темноту соседней комнаты, куда её провожают эти яркие огни, ползущие по её простому, но не менее милому платьицу красными змеями…
Если бы только она знала, как это случилось. Воспоминания после той ночи представляли собой страшную, непонятную картину, будто кто-то, испачкав руки сажей, серой пылью и потом поводил по холсту всей ладонью, марая незамутненную, совершенную белизну серой массой, оставляя грубые, гадкие отпечатки черной жижей, в самой глубине которой, бог весть откуда, вспыхивают тревожные, кроваво красные огни, как далекие маяки, предупреждающие беду…
Стоит ей войти в комнату, как сердце её замирает, и даже тонкие пальцы руки, что она держала у своей груди, быстро-быстро подминают ткань её одежды, сжимают в этом неком болезненном удивлении, и даже отвратительный запах спирта, перемешанного со старой кровью не может вывести её из этого транса.
Она лежит ногами к двери на кривом, очевидно изжившим себя столе. Кроваво-спиртной массой пронизаны его жилы, хоть и Лиандра старалась сделать его мягче, подложив множество бело-серых тряпок под её нагое тело. Заботливыми, теплыми руками прикрыта её нагота быстро, но аккуратно сложенными марлевыми полотенцами. Эта тихая, абсолютно незаметная, но по-особому трогательная забота тронула эльфийку, позволила ей пройти пару быстрых, но легких шажков.
Мощное тело почти проминает под собой стол, широкая, коренастая, почти гномья, но совершенно не женская спина медленно поднимается при каждом её тяжелом вздохе и словно мгновенно падает при судорожном, почти лихорадочном выдохе. На боку, что был плотно обмотан казалось тысячами бинтов красовалось огромное, темно-алое из-за старой крови и гноя пятно.
Это действительно правда…
Она быстро отвела взгляд, содрогнувшись в этом тихом ужасе и картин, что рисовало ей её же воображение. Желая отвлечься, она осматривает её целиком, замечая, что не броня её полнила всё это время…
Сейчас Амая больше походила на большую, черную медведицу со шрамом на переносице, что нашла свой кратковременный покой под ветвями какой-нибудь меленькой ели. Но эти вздохи… Мерилль легко узнавала их на охоте, когда долийцы приносили еще живую дичь, готовясь к обеду.
Ей больно.
Медленно, сжимая ткань в своих изящных руках, она обходит стол сбоку, смотря куда-то в край стола, слегка смущенная мощным, грязным телом, чувствуя себя в логове какого-то бесконечно стойкого, но доброго существа, словно не обычный человек сейчас лежал перед ней. Дойдя до угла стола, она, чуть наклоняясь вперед, украдкой заглядывает в лицо Хоук, грязное, с запекшейся кровью на щеках, но так тепло и ласково освещаемое огнем свечи, что стоит на тумбе напротив, вместе с кривым железным тазом, где в толще слегка мутной воды замерла еще одна марлевая тряпка. Так спокойно, так мирно её лицо в этот момент, не дрожат веки, тонкие губы лишь легонько прикрыты, уголки приподняты в легкой, почти незаметной, но довольной улыбке, а взъерошенные, немного сальные, в свете свечи казавшиеся еще темнее, чем обычно, волосы прилипли ко лбу, спали на короткие, черные ресницы. Таким неправильным кажется её тяжелое болезненное дыхание…
Казалось, в комнате и вовсе нет воздуха. Ничего не двигалось, не шуршали мыши по углам этой каменной каморки, и лишь монотонное дыхание Хоук звучало в этой, почти мертвой, но теплой атмосфере какой-то защищенности, словно, словно…
Словно она дома.
За стенами дует холодный ветер, она слышит, как одинокие, крупные песчинки бьются о камень, словно дождь. Чувствует, как подрагивает тихое пламя свечи, как дрожит свет на холодных, каменных стенах. Слегка завороженная этим видом она задерживает взгляд на маленькой капельке воска, что так и норовит стечь вниз, с каждой секундой всё больше и больше. Необычайно тихо сегодня, спокойно, и сейчас, наверное, даже больше всего на свете ей хотелось остаться, пожить еще с этим редким чувством защищенности внутри. Но… Спокойно, с некой лаской, она смотрит на свою боевую подругу, на её тихий, ничем не омраченный сон. Если не считать необычной гостьи.
Именно её.
Много раз утопала она в этих мыслях, много раз думала она об этом. Но нет. Хоук могла и взять её в отряд, но большее… Она слишком много требует от неё. Слишком. Она не станет частью её дома. Не станет, может быть, даже ей и подругой, уж так внезапно она появилась в её жизни, так внезапно свалилась на её широкие плечи ответственность за жизнь одинокого эльфа-мага Крови. С тихим выдохом, девушка прикрывает глаза, слегка опуская голову. Ей стоит уйти. Этот покой, эта жизнь, эта… Не для неё. Уж точно не для неё. Быстрыми, немного грубыми шажками отходит она к двери, уже готовая проскользнуть в открытую щель, дабы не нарушать этого почти святого молчания скрипом древних петель, скрытся, но…
— Мерриль…
Её голос раздается в этой тишине, но он не рушит, не портит этой атмосферы. Она стоит спиной, но по тону чувствует, как Хоук улыбается своей приятной, теплой улыбкой. Её голос мягкий, низкий, но сейчас она как будто боится напугать эльфийку, произносит её имя медленно, ласково сглаживая эти острые «р» в её имени, и почти переходя в тихий шепот на букве «л», немного судорожно выдыхая в конце. Медленно эльфийка поворачивается к ней, позволяя свету от пламени свечи мягко огладить впалые щеки, узоры на них. Да. Это она. Здесь, сейчас. И эльф не может сказать, это утверждение или извинение.
Её яркие глаза словно смотрят в саму суть этого юного существа, словно знают всю Мерриль с потрохами, но принимающие её. Ей хотелось доверять, по какой-то непонятной и даже пугающей причине. Мощное тело напрягается, не без тихих стонов со стороны хозяйки. Пытается повернуться к ней. Поближе. Увидеть. Быстро, торопливо, эльфийка ныряет в этот свет свечи, мелкими шажками подходит к ней, заглядывает не без доли смущения в голубые глаза, словно умоляя больше не вредить себе. С длинным выдохом, что обычно означал смирение или принятие, будущая Защитница опускается, почти падает на стол, не в силах удержать саму себя ослабленными руками. И даже во взгляде сонных глаз читается, чудится магу, что это будет долгое затишье…
Хоук не боялась смерти. Черт возьми, будет преувеличением, что она когда-то задумывалась об этом вовсе. Настолько она отдавалась своему молоту, настолько она была уверенна в своей броне, в своей силе, что, казалось, такие мысли и должны были и вовсе обойти её стороной…
Самоуверенные слепы.
***
Это случилось резко, в одно мгновение, так, что даже Хоук не поняла это. Боль в боку. Тепло. Тепло под самой броней. Разливается, перетекает внутри, словно лезет под саму кожу. Частички песка, что так неприятно липнут к ней. Не поняла, как её цель, какой-то смазливый головорез поплыл перед её глазами, как молот в несостоявшемся ударе легко выскользнул из её холодных липких рук, как ударился он навершием где-то далеко-далеко, как ей казалось. Она помнит испуганное лицо Варрика, смотрящего едва ли не ей в душу и то, как быстро двинул он губами, но не произнеся ни звука, и как на языке выступил отвратительный металлический привкус. Мышцы свело, то ли от страха, то ли от ножа, тело словно обратилось в камень, широко раскрытые, но такие пустые глаза женщины смотрели куда-то перед собой, но не видели больше ничего. Ночное небо. Ночное небо словно протекало вниз, на песчаные холодные дома, на её спутников, мешаясь с ними в одну серо-фиолетовую массу, что поблескивает огнем факелов, закручиваясь в спираль. От тошноты этого вида Амая закрывает глаза и чувствует, как тяжесть её брони резко пропадает, и тьма забирает её к себе…
Она падает, больно ударяется о плечо Варрика, когда тот подхватывает её под руку и пытается удержать от падения на песок. Мокрое на губах, течет по подбородку. Её тянет к земле, тянет броня, её собственное тело, но горячее, коренастое тело гнома не дает ей упасть окончательно, сдаться. От него веет жаром, потом. Её окружает полнейшая тишина, давящая, будто Хоук с головой ушла под воду, но в плывущих очертаниях лица гнома она видит его безмолвный крик, хоть и совершенно не понимает к чему он. Где-то там к ней бежит серое пятно, а другое стоит смирно, не двигается, словно…
Словно не только Хоук провалилась в эту тишину с головой.
Мерриль не знала как это случилось. Она просто обернулась, улыбаясь, разгоряченная этим сражением, на внезапный удар молота о землю… И оказалась убита этим взглядом вместе с Амаей. Бледное, напуганное её лицо, дрожащие губы и совершенно пустой её взгляд.
Это был кто угодно.
Но это не была Хоук.
Совершенно в ужасе она замерла, пошатнувшись назад, и словно само сердце её перестало биться перед лицом самой Смерти. Страха перед ней. Как в последнее спасение, она вцепилась до боли в свой посох, в свою единственную веточку, обманывая себя, что это спасет всех. Она ошибалась. Амая ничего не видела, но эльфийке казалось, что взгляд её был обращен только на неё. Не моргая, они оба смотрели друг другу в души, слышали одну и ту же пустоту, были скованы одной и той же цепью.
Киркволльская пыль легко оседала на мокрые следы от слез ужаса на её лице.
***
— Я не хотела напугать тебя.
Она не убирает этой кривой улыбки, но теперь более расслабленно ложится на сплетенные в пальцах ладони. Хоук дышит тяжело, но будто свободнее. Не притворяется. Ей не лучше. Теплый, слегка бархатный голос выводит Мерриль из некого транса и эльфийка слегка склоняет голову, почти незаметно двинув длинными ушами. Смысл слов доходит до нее не сразу, но в ответ она лишь легко улыбается девушке, покачивая головой.
Ей не стоило. Никогда не стоило.
Несколько секунд смотрят на неё эти ясные, живые глаза, словно пытаясь понять, что творится там, внутри этой магессы. Но ответ был едва известен и ей самой.
Приоткрывая слипшиеся губы, хватая воздух и задерживая дыхание, воин, хрипло постанывая от боли, напрягает тело, которое едва ли можно назвать своим, пытаясь вытащить одну руку из-под головы. Эльфийка, явно перепуганная этим пыхтением раненой ферелденки, вскакивает с табуретки, едва не роняя её, и быстрым прикосновением маленькой ладони к плечу пытается вернуть свою подругу на место, уложить её. Грозное полурычание слышится в ответ и Хоук отдергивает плечо от её руки, то ли от боли, то ли от недовольства, и, наконец, вновь падает на стол всем своим телом, заставляя его скрипеть под собой. Прямо перед табуреткой, на столе лежит её ладонь, красная, горячая, вся в мозолях от рукояти молота и совершенно не похожая на руки других ферелденских девиц. Пальцы чуть согнуты, но полностью расслабленны. У неё нет больше сил. Пытливый взгляд зеленых глаз уже присевшей, но тревожной эльфийки скачет с ярких глаз на руку и обратно, будто бы не понимая, в голове роятся мысли и заметно, как сильно сейчас она смущенна, испуганна и запутанна. Она смотрит в её глаза и пытается найти какой-то ответ…
***
Плечом Авелин едва ли не выламывает дверь лачуги Хоуков, позволяя Варрику затащить Хоук внутрь. И мать и Бетани вскакивают со своих мест и вид алых пятен на полу говорит им больше, чем мог бы даже Варрик. Быстро они кидаются, мечутся, бегают. Мерриль замыкающая. Она мало что видит за широкими спинами, но она всё понимает. Руки её дрожат, а сама себя она буквально заставляет дышать, слыша этот удушающий, ужасный запах крови. Авелин помогает гному закинуть тело соратника на стол, попутно практически сдирая с неё броню кусками, ломает её. Шлепнувшись всем своим телом о дерево стола, Хоук лишь немного, чисто инстинктивно хмурится, но не больше. Её лихорадочный, пустой взгляд бродит по комнате, будто бы ища, за что ухватиться. И Мерриль чувствует, что не переживет этого вновь. Как назло, он цепляется за неё, но лишь чуть повыше. Посох. Посох сияет. Магией. Игрой света. Не важно. Личности Хоук словно больше нет, этот взгляд, что поднимается из самых глубин животных инстинктов. Она хочет жить. Отчаянно, всепоглощающе. Это дикие, страшные глаза, глаза мольбы и страха. Глаза её друга, который приютил её, взял к себе, закрыл глаза на её магию… Глаза того, кому может быть, лишь может быть, судьба одинокой долийской эльфийки небезразлична.
По комнате резко разносится запах спирта, и слышится страшный, совершенно яростный, но такой болезненный крик. Она скалится, выгибаясь в спине, распахнув глаза так широко, что радужка кажется лишь небольшой точкой на белке. Спирт разливается по её спине, пока она мечется в этой ужасной агонии, пытается вырваться, сделать что угодно, дабы это прекратилось. Варрик налегает всем телом пытаясь удержать Амаю на месте. Его лицо, сосредоточенное, мрачное. Он сам причиняет ей боль, но понимает, что так надо. Так надо… Рука тверда и еще раз опаляет кожу Хоук спиртом, заставляя её еще сильнее биться в этих диких судорогах, рычать, срывая голос, смывать грязь с щек тонкими следами слез. Авелин держит ноги, но одна рука свободна. Рана кровоточит, надо прижать, сестра бежит широкими шажками. А она лишь смотрит лишь в глаза Мерриль, словно умоляет, просит. Цепляется, как за последнее, что осталось у нее.
Она чувствует занозы в своих пальцах.
Бетани резко прижимает тряпку уже с какой-то дурнопахнущей мазью и готовится к удару собственной сестры, но её рука оказывается прижата тонкими эльфийскими пальцами к столу, со всей силы, что только возможна в её тонком теле и даже больше, но этого едва-едва хватает. Раз за разом она грубо и резко неосознанно бьет руку Хоук о стол, не давая ей вырваться, а та лишь шипит на неё в этой боли…
Но у всего есть предел. С еще большим ужасом магесса чувствует, как расслабляются мышцы под её рукой, как медленно оседает её тело на стол. Лицо меняется, ярость уходит куда-то обратно вглубь, оставляя лишь опустошенность и давящую усталость. На всю спину расплылись два синяка, в точь-точь как широкая пятерня Варрика, на которые он даже усмехнулся, как кандалы два обвили её лодыжки, щедро оставленные Авелин. Мерриль прищурилась, сжимая губы. Ей не хочется. Не хочется убирать руки. Она знает, что там будет.
И мысль, что за всю её доброту, за всю заботу она отплатила этим…
***
Тонкая россыпь синяков, словно под пальцы, и целые пятна внизу, где так причудливо переплетаются вены. Сейчас, спустя несколько дней, они подзажили, и, по уверению Хоук, больше не болят. Хотелось верить. Хотелось. Тонкая подушечка пальца касается этой росписи, невесомо, не нажимая, обводит края, нити, что соединяют пятна побольше словно причудливые бусы. Усталый, но добрый взгляд ясных, прикрытых глаз следит за ней. С тихим звуком губы размыкаются, но ни звука не срывается с них, словно и сказать нечего. Эльф продолжает, и казалось, она и вовсе ушла куда-то в свои мысли, взглядом становясь похожа даже на Лиандру. Тихий вздох слышится со стороны Амаи. Нужно время. Много, много времени.
— Прости.
Говорит она тихо, шепотом, будто не желая отвлекать друга от её дела. Он менее ласковый, даже тревожный, и она отводит глаза в стыде.
Аккуратно вся её ладонь ложится на ладонь Хоук, не давяще обхватывает её. Сжимая губы, она вдыхает побольше воздуха, набираясь моральных сил.
Голос её звучит особо. Хоук готова поспорить, что больше не слышала ни от кого такого тона, такой…искренности. Словно вся она в ней. Вся она…
Медленно кладет она голову на оставшуюся руку и медленно закрывает глаза, понимая, что уж сегодня она больше не покинет её. Ослабленные пальцы аккуратно сжимают её, тонкие и медленно она уходит в Тень.
И лишь уши эльфийки подозрительно подрагивают, слушая её ныне спокойное, но тяжелое дыхание, лишь чуть сильнее, в какой-то тени страха, сжимая грубые пальцы.
Так не должно было случиться.
